Я знаю только то, что ничего не знаю

Кажется, жизнь изменилась как-то совсем внезапно и быстро, словно не он добивался успеха годами. Но так уж вышло — ни один из них не ожидал, что заснув в ночь перед эфиром передачи, проснется уже известным. Импровизация дала очень много положительных эмоций, познакомила с десятками прекрасных людей и лишила спокойствия. Поверьте, если в вашей жизни появился Антон Шастун, то о спокойствие стоит забыть. И в целом Арсу даже плевать, что решись он озвучить нечто подобное в слух (например при Сером), получил бы в ответ достаточно красноречивый взгляд. Матвиеныч обязательно скажет что-то вроде: «Ну и пидрила Вы, Арсений Сергеевич». Наверное, даже почти по-доброму, но вкупе с сочувствующим взглядом — приговор. Поэтому Арс ничего не говорит, хранит все мысли в голове, среди кучи безумных идей. Там надежно, там и он иногда разобраться не в силах. Но, в общем-то, он и сам все понимает не сразу. Шастун нелепый: слишком высокий, слишком худой, слишком лопоухий, слишком мальчишка. Самый младший из них, самый неуверенный. А равнодушие к нему почему-то быстро сменяется интересом. Наблюдать за Антоном поначалу даже забавно: громкий заразительный смех; широкая улыбка, с лучиками возле ярко горящих глаз; длинные конечности, в которых он с периодичностью путается; побрякушки эти на руках, привлекающие внимание к тонким запястьям и пальцам, кажущимся без украшений до ужаса голыми и уязвимыми. И Арсу как-то внезапно становится не до шуток и забав. Арсений не помнит в какой момент вляпался, было ли это до утвержденного пилота, ознаменовавшего начало их телевизионных карьер, или после. Может, это произошло в самый первый день их знакомства? Но в голове хорошо отложился момент — осознание природы чувств к коллеге. Просто очередной девочке, или же пацану (хер ли разберешь этих шипперов, у которых ни реального имени ни фотографий нет, – бесполые существа без возраста), наверняка, без всякой задней мысли вдруг вздумалось отправить ему в директ артоновский видос. Ему бы проигнорировать, не смотреть. Но праздное любопытство внезапно берет вверх. И вроде ничего такого, всего лишь нарезка из нового выпуска под музыку, они с Антоном даже за руки не держатся, стоят на приличном расстоянии. Вот только собственный взгляд… Его не заметить нет никакой возможности, все внимание ролика, считай, на нем сосредоточенно. Он прибить хочет Арса, что преданным щенком на своего коллегу смотрит, не скрываясь, и, кажется, боясь вздохнуть. И по сути же ничего не изменилось: ну странный взгляд и пусть, забудь, выкинь из головы. Если до этого никак не парило, то почему должно было начать? Вот только парило. Он просто искусно себе врал, оправдывался, как мог, да и не до странных игр сердца было. У них тут карьеры строились: выпуск за выпуском, концерты по городам, сотни тысяч подписчиков в инсте. Всегда так просто было списать всё на дружеские чувства, он же к каждому из них успел прикипеть, их четверка, считай, один организм, машина юмора. А то, что сердце в красной комнате колотилось при близости Шаста, так это азарт, адреналин! Что угодно, но не глупая внезапная влюбленность. А вот взгляд этот со стороны увидел — понял: врать самому себе дальше нет смысла. Казалось, от осознания стало проще. В начале он даже не напрягался особо, что, перевалив за тридцатку, вдруг переклинило на пацана. Думал: пройдет, отпустит. Все-таки двадцать первый век, что, бисексуалов мало? Главное – не позволять себе ничего лишнего. Не прошло, не отпустило, с каждым днем все хуже и хуже становилось. То тремор собственных рук, как стоило уловить такой знакомый запах одеколона, смешанный с никотином и терпким (после долгого концерта) потом, то сердце сбоило от касания кончиками пальцев чужой кожи. Откачивайте Арсения Сергеевича, у него инфаркт, сердце на старости лет отказало. И он все ждал, когда снова научится дышать в присутствии Антона, только получались всё такие же рваные вдохи и нехватка кислорода в организме. А сам Шаст менялся, обрастал уверенностью, количеством подписчиков в соцсетях, он не был больше тем нелепым пацаном, а Арсу легче не становилось, только хуже день за днем. Застрял в нем и сделать ничего не мог, как пацан неопытный. А самым ужасным была взаимность. Он же видел. Уж что, а интерес в собственную сторону научился просекать давно, а у Антона душа нараспашку. Вначале совсем не умел скрывать свои чувства. Правда, потом овладел скрытностью в совершенстве. В этом они махнулись. Наверное, если бы не ответные взгляды, шутки на грани фола и обжигающие кожу мимолетные прикосновения, его бы давно уже отпустило, сложно любить не взаимно так долго. Они никогда не позволяли себе лишнего — держали друг друга на расстоянии вытянутой руки, не ближе, чтобы кожа к коже, и пусть этот чертов мир горит, не дальше, чтобы болезненно разорвать связь, и спустя время залечить наверняка зарубцевавшуюся рану. Арсений знал, стоило бы ему сделать шаг навстречу, Антон бы сделал тоже, они же ебанные «синхронисты», да? Вот только после он бы вымер к хренам. Потому что на утро смущенно улыбающееся лопоухое чудо бы ушло, безмолвно говоря «Ну ты же все понимаешь и сам, Арс», он бы позволил уйти, сдохнув прямо там в коридоре на коврике. Один всегда любит больше? Он хорошо понимал, кто из них двоих оказался этим счастливчиком. Потому что у Антона — Ира, а у Арса, с тех пор, как они встретились — дыра в сердце размером с планету, в которую запустить никого не получалось, как бы он не пытался. Он даже почти счастлив, что когда встретил Шаста, был уже одинок — никто больше не пострадал из-за их драмы. У него вселенская усталость на плечах и синяки под глазами из-за вечного недосыпа, он бы и рад утопить все эти чувства в алкоголе, но еще с институтских времён отлично понял, что градус не решает ничего. Только придает происходящему пущего драматизма, а этого итак хватало с лихвой. Хотелось, чтобы Шаст уже наконец сделал предложение Ире, чтобы она встала между ними неизменной стеной и вырвала его из рук Арса с мясом так, чтобы было больно до жути, но чтобы все прекратилось, а последняя, глупая, но сладкая до дрожи в коленях надежда наконец сдохла. И может тогда, на обломках самого себя получится выстроить все по новой. За время, что длится всемирный карантин, его даже немного подотпустило, дышать нормально почти научился. Хоть в чем-то этот чертов год оказывается не таким паршивым. Начинает казаться  — закончилось, теперь все хорошо. Нет врезавшегося образа под закрытыми веками, нет голоса, звучащего в голове, фантомных прикосновений к коже. А потом мир постепенно начинает обретать привычные очертания, они возвращаются к съемкам, и его бьет по новой, с еще большей силой, будто у него ломка по Антону. Буквально трясет, наружу выворачивает только от присутствия рядом, от осознания, что вот, он снова на расстоянии вытянутой руки, улыбается, смеется, поправляет русую челку жестом, словно сворованным у него самого. А Антон выглядит нормально, как всегда, радуется наконец вернуться к съемкам и совсем не похоже, что он на грани смерти от невозможности коснуться. Это клиника, конечная. Не вытравить ничем, просочился глубоко – в самое нутро. После съемок Арс думает заказать такси, на это раз решив не стеснять Серого, и снять квартиру на время съемок. Но Антон врывается в его планы. — Ну нам же в одну сторону, — пожимает он плечами. — Когда я успел назвать адрес? — удивляется скорее для виду, отказываться не собирается, и не только потому что автомобиль Шаста намного комфортабельнее такси, которое еще и обойдется в немаленькую копеечку — через пол Москвы в пробках. Он не в состоянии противиться своему эгоистичному желанию урвать хоть минутку лишнюю рядом. Поэтому, попрощавшись со всеми, идет к машине Шаста. В салоне стоит тяжелая и густая тишина — Арс успевает пожалеть, что поддался своим мимолетным желаниям и согласился поехать. Как жаль, что это очередной пиздёж самому себе. Он ни капли не жалеет. Не отводя взгляд ни на секунду, пялится на Антона, не скрываясь и чуть ли не облизываясь от счастья. Уже давно научился получать какое-то мазохистское удовольствия: смотреть на Антона и не иметь возможности прикоснуться, потому что вне сцены это приобрело бы какой-то совсем опасный контекст. — Может хватит?! — не выдерживает Антон, мажет взглядом по Арсу и тут же отворачивается. Он явно чувствует себя неуютно под прожигающим вниманием голубых глаз. Губы Арса растягиваются в болезненной полуулыбке. — Ну зато ты заговорил со мной. Впервые за все время, что мы сели в машину. Думал, ты разучился. — Мог начать разговор первым. — Зачем? Передо мной открывается такой замечательный вид, не хотелось портить атмосферу разговорами, — ему нравится, как краснеют уши Антона. Он позволяет себе все эти слова, только чтобы выбить Шаста из колеи. Когда еще выпадет шанс остаться с ним наедине? Антон ничего не говорит, нарочито внимательно следит за дорогой, не отвлекаясь даже на бесконечно долгих светофорах. И все равно они доезжают непозволительно быстро. Арс называет парадную и ждет, что Антон остановится рядом с ней, он выйдет, и тот умчится к своей девушке и коту в уютную обжитую квартиру, а он проведет этот вечер в одиночестве съемной квартиры. Все как всегда впрочем-то. Все, как и должно быть. Но Шаст почему-то паркуется и выходит из машины, ставя ту на сигнализацию. — Если ты решил зайти на чай, то хочу тебя разочаровать: его у меня нет. Чтобы там Антон не задумал, хотелось, чтобы он ушел прямо сейчас — сил остановить какую-либо глупость у него не будет. — А я на кофе, ты не сможешь меня убедить в его отсутствии. И Арс послушно плетется за Антоном к двери в дом, даже не пытаясь отстоять свое право не принимать гостей, также послушно отдает связку ключей, когда они заходят внутрь. — Какой этаж? — Спрашивает Антон уже в лифте. — Десятый. Они поднимаются молча, теперь Арсений на Шаста не смотрит, скользит по кнопкам, полу, только бы не наткнуться на внимательный взгляд, изучающий его. Кажется они махнулись ролями, но Арс тогда в машине просто сучился, дразнил, проверяя обоих на прочность. Антон же, судя по виду, задумал какую-то лютую поебень, и Арсу остановить бы его внизу, отправить домой, но он почему-то позволяет зайти следом за собой. Из любопытства ли — чем всё это может обернутся — от понимания ли, что вот сейчас всё наконец окончательно разрешится. Они оказываются в коридоре съемной холодной квартиры, совершенно обезличенной и чужой. Арс даже не разувается, он прислоняется спиной к стене и рассматривает подрастерявшего всю уверенность и замершего возле входной двери на коврике Шаста. Антон молчит, глядит только взглядом побитого щенка голодного и брошенного. Арс готов отдать все что есть, вот только вряд ли он будет довольствоваться миской с кормом и водой, ему подавай Арсово сердце, перевязанное золотой лентой. Но то давно уже вырвано из собственной груди и подаренное пылится где-то на полке в шкафу чужой квартиры. — Чего ты хочешь, Шаст? — Арс выдыхает и прикрывает глаза, хочется оказаться в своей питерской квартире, подальше от этого холодного чужого города, подальше от теплого, но не менее чужого Антона. — Не притворяйся, что не знаешь. Зря он закрыл глаза, выпустил из виду этого совсем уже не мальчишку, уверенности в котором теперь хватит на них двоих, даром, что в самом Арсе ее совсем уже не осталось. — Я знаю только то, что ничего не знаю. Арс смотрит на подошедшего близко Антона, который игнорирует его фразу и нависает над ним, практически стекшим по стене вниз. — Знаешь, со всей этой поебенью с пандемией…Я скучал, — и голос где-то в конце ломается, и взгляд такой несчастный и растерянный, словно в миг сбили всю спесь, возвращая того мальчишку, с которым он познакомился, казалось, уже в другой жизни. А Шаста часто так ебашит из крайности в крайность, он то уверенный в себе известный импровизатор, то снова худющий пацан в розовом пиджаке. — Разве у тебя мало способов досуга? — Ты понимаешь о чем я. — Нет, не понимаю. — Блять, Арс… Антон выглядит раздраженным и растерянным, и Арсений надеется — отступит, наткнувшись на глухую стену отрицания с его стороны, а он победит. И не важно, что победа эта над самим собой. Но какая глупость недооценивать Антона. — Я по тебе скучал. Ты же знаешь, не можешь не знать, — его слова бьют куда-то поддых, причиняя вместо облегчения и счастья, тупую ноющую боль, худшую из всех. — И мне кажется — ты тоже. — Херовое какое-то признание, — хрипит, смотря поверх Антонова плеча, трусливо избегая взгляда. — Уж какое есть. — И что ты собирался делать после него? — В тех сценариях, где все же решился сказать, а не сбежал в последний момент? Или в тех, где ты мне не набил морду? Не знаю… Но похоже что-то все-таки он знает. Свою мокрую ладошку на щеку кладет, это должно быть неприятно, будь на месте Антона кто-то другой, но это же Шаст — вечно волнующееся (сколько бы уверенности он там себе не приобрел) лопоухое чудо. И Арсу в целом поебать, что тридцатилетнего дядьку с щетиной на щеках, пропахшего никотином, матерящегося, как сапожник, и до кучи возвышающегося над ним на пол головы «чудом» назвать можно с трудом. Антон едва ощутимо поднимает его голову и заискивающе смотрит в глаза. — А ты что думаешь, Арс? Когда-то Антону было необходимо их одобрение, пусть не словесное, пусть не открытое, но всех их, он искал его в Диме, Сером, Арсе, как самый младший. И вот сейчас, заглядывая ему в глаза, нуждался в нем снова, но Арс не мог дать необходимого. — Я не знаю, Антон. Чего ты хочешь от меня? — Я…Мы могли бы попробовать? — А Ира? Что на счет Иры? На Антоновом лице столько растерянности, что становится тошно, будто это он, тот кто должен помнить о чужой девушке, об отношениях длиной в несколько лет. — Мы с ней так давно вместе…Я просто не могу так резко… — Серьезно, Шаст? — он начинает злиться. — Ты, блять, начинаешь этот разговор, который вытрепет мне всю душу и по итогу единственное, до чего додумался, чтобы я стал твоей любовницей, с которой ты будешь трахаться на стороне. А в конце концов у вас с ней появятся маленькие детишки, все вы будете встречаться семьями на совместных праздниках и один Арсений, блять, Попов старый пидорас, которого потрахивает примерный семьянин. Шаст растерян, он не кричит в ответ, смотрит на Арса своими честными зелеными глазами, будто сам не понимал, как все выглядит со стороны. — Блять, ты же сам знаешь, ты же, блять, Арс… Ты же ебанный ребус, я даже не был уверен, что мне не показалось. Что я и правда не один во всем в этом увяз. Могу ли я рассчитывать на что-то? — На меня. Это единственное, что я могу предложить и гарантировать. Себя. Со всеми ебанными ребусами. Он чувствует вину за вспышку, но считает — поступил правильно, донеся то, что стоило понять раз и навсегда. Арс делает шаг и утыкается лбом прямо в плечо, ощущая, как несмело укладывается ладонь куда-то между обтянутых футболкой лопаток. — Я знаю, что это немного и ничего может не выгореть. Что нихера не получится в итоге. Знаю, что я не подарок. Но решать тебе, Шаст. Я приму любое твое решение. У меня-то и выбора нет, знаешь? — Это не честно. Арсов глухой смешок тонет где-то в горле, потому что Антон вдруг обнимает его так крепко, прижимаясь всем телом. И почему-то впервые за долгие годы ему тепло, будто для того, чтобы наконец-то согреться был необходим мальчишка переросток, который на деле-то уже давно не мальчишка. От этого и смешно и грустно, но он не может ни смеяться, ни плакать, лишь дышать, вдыхая полной грудью чужой запах в попытке насытиться. А Антон берет его запястье, словно хочет прощупать пульс, проверить, бьется ли еще жизнь в замершем теле. Ведет вниз, пальцами очерчивая спрятанные под тонкой кожей голубые венки, и переплетает их с арсовыми, ладонь в ладонь. У Арса в горле замирает ком, чувства раздирают на части и ему действительно страшно от их силы. Страшно от того, что с ним будет, когда Антон уйдет. Он не знает, какое решение в итоге примет Шаст, лишь старается запомнить момент непомерного спокойствия и тепла, чтобы засыпая вечером в холодной пустой квартире не сдохнуть от раздирающей невысказанной любви, которой порой так много, что она начинает душить, желая вырваться и добраться наконец до своего истинного хозяина.