смерть в ванной

на заставленном книгами подоконнике растеклась куча пыли, что по утрам, когда весеннее солнце заглядывает в окно, пригревая холодным теплом толстые переплеты книг, светится золотом, напоминая владельцам квартиры о необходимости уборки. и если каждый день температура за не мытым окном росла с приходом весны, то отношения дазая и чуи слепо растворялись словно сахар в остывшем чае — медленно и мучительно. накахара не выносит бездейственно наблюдать, как после «покорения эвереста», дазай отдаляется, все реже просит поменять ему бинты, пропадает ночами, не оставляя записок. и будь на то воля чуи, он бы решился первым заговорить, если бы это принесло хоть какие то плоды. дазай не откроется ему. дазаю сложно жить, когда внутри невыносимо пусто-глухо-гулко гуляет ветер и дует, ударяясь об стенки органов, а после растворяясь чистым ничем, осадком ядовитой пыли опускаясь на низ живота, продолжая жить паразитом, хитро убивая владельца. осаму хочет избавиться от яда, потому доверяет свою матово бледную кожу стале ножа, тонко разрезающую мясо. юноша знает, что это ему никак не поможет и ему впервые становится жалко покинутых цепей. -дазай, — чуя не обращает внимания на свои мурашки от холода, поднимая глаза на парня, убеждаясь, что тот слушает его, а не находится где то глубоко в себе, — прекращай. ты скоро убьёшь себя. -а ты откуда знаешь? — каштановые волосы слегка прикрывают лицо юноши из-за ветра, все же перебинтовывать осаму на балконе ночью, пока тот курит было не лучшей идеей, но чуя примечает странную улыбку парня. ещё и шутить может. -соблазненный обещаниями прогресса, ты забывал о морали, соединяя металл с плотью, пока он не сталь течь по твоим венам, — накахара, ранее опиравшийся локтями на свои колени, откидывается на спинку стула и властно смотрит на осаму. брюнет сдавленно хмыкает закуривая, больше ничего не отвечая. «ублюдок» — думает рыжий, всматриваясь в то, как уголки губ кареглазого медленно опускаются, а блеск в глазах потухает. чуе страшно смотреть на то, как его любовь снова отвергает помощь, как снова происходит несостоявшийся диалог, а вопрос о состоянии дазая остаётся нерешенным. проходит, кажется, неделя или месяц с того странного разговора, дазай признаться честно абсолютно не знает. он потерялся, заблудился то ли в своих мыслях, то ли в обжигающем прошлом, утонул, словно муму, в болезенных воспоминаниях. накараха все понимает по его безжизненно черному агату глаз, счастливый блеск которых больше не светит, даже когда осаму поджигает сигарету за сигаретой. накахара заваливается домой, вонь стоит жуткая. проходя по коридору, на полу от спальни к ванне парень замечает свежие размазанные капли крови. «еблан!!!» — чуя ругается, но про себя, словно боится спугнуть удачу, словно это сможет кому то помочь. сердце бешено бьётся, больно ударятся об грудную клетку, ломая ребра, тревога пожирает органы, скручивая их в кровавый мешок. «просто открой эту ебучую дверь в ванну» — сначала юноша стучится, но в ответ лишь _мертвая_ тишина. рука у чуи неистово трясётся, но хватается за ручку двери он крепко. «вот бы дазай также за жизнь хватался» — дверь резко распахивется. накахара не шевелится пару секунд, пока его коленки с характерным звуком не разбиваются об кафель. немигающие чернильные глаза смотрятся жутко. все та же рука скромно тянется к чужой, рыжик перестаёт чётко видеть из-за пелены слез, и вздрагивает, взвывая, как псина, когда чужая рука оказывается холоднее айсбергов, с которыми осаму сравнивал глаза чуи. юноша до крови поджимает губы, лишь бы не реветь над чертовым суицидником, лежащим в кровавой ванне, не замечая, как сплел их пальцы в замочек. -но ведь каждая страница написана кровью, неужели ты не видишь? — рыжик замечает записку, выцарапанную кровью, пахнущей ею, — моя кровь тоже для тебя что нибудь напишет, — шепчет чуя, аккуратно забирая из руки дазая бритву.