Минутная слабость

      Пиршество продолжалось. Гости сжирали всё, что видели и до чего могли дотянуться их короткие толстые ручки с пухлыми пальцами. Уставшими пепельно-серыми глазами Шестая смотрела себе под ноги, шаркая босыми ножками по тёплому и мягкому ковру гостевых комнат. Это, конечно, намного приятней, чем холодный, сырой, железный пол в трюмных помещениях Чрева, где она уже побывала, но даже сейчас, пройдя уже столь длительный путь и промотав столько дней, она не стала чувствовать себя менее гадко. Однако до последнего она не теряла надежды, что всё это когда-нибудь кончится, испарится, как кошмарный сон и всё снова будет хорошо. Вот только время всё шло, а сон всё не прекращался, словно специально не давая маленькой девочке, хоть на секунду перестать себя корить.                     Ах! Если бы она только знала, что Моно жив, она бы сделала всё, что только в её силах, чтобы спасти его, и чтобы он простил её. Однако она ни на секунду и не думала о том, что за такое вообще можно простить. Будь она этим мальчиком, брошенным растворяться в самом себе и своей горькой обиде по вине того друга, которому доверяла и любила, она бы просто отвернулась от него, не желая больше его видеть, даже если никаких серьёзных травм по итогу не осталось от этого случая. Как?! Как можно простить за такое предательство?! Шестая не знала ответ на этот вопрос. Поэтому была обречена на постоянные муки. Совесть терзала её, словно голодный зверь, а ядовитый ком в горле, словно пытался порезать глотку изнутри. Возможно, её поступок нанёс ей даже больше вреда, чем тому, кто стал его жертвой, жертвой этого рокового момента.                     Девчушка не могла найти покой с тех пор. Сколько раз она просто хотела сдаться? Позволить этим монстрам растерзать её маленькое хрупкое тельце, оставить умирать в одиночестве… но каждый раз что-то мешало ей так сделать. Каждый раз, когда над её головой нависала какая-нибудь смертельная опасность, включались инстинкты. Они, как будто были всегда на шаг впереди её разума, всегда толкали на рисковые, но всегда срабатывающие авантюры. Она всегда преодолевала любые препятствия за счёт какого-то безумного желания жить. Но всё это приносило лишь больше боли, когда Шестая осознавала себя живой. Ведь теперь, кто она в этом мире? Плохой друг, предатель! Всё это порой вызывало у неё рвотный рефлекс от самой себя. Жить с такой ненавистью к себе, без возможности просто умереть, казалось изощрённой сатанинской пыткой. Она не знала, как ей дальше жить и просто шла вперёд, или же её вело что-то?..                     А самым страшным было то, как внезапно это случилось. Казалось, что ещё совсем недавно, она, держа Моно за руку, шагала с ним по покрытому холодными лужами серому асфальту мрачных улиц бледного города, под шквальным градом ледяных капель бесконечного дождя. Совсем недавно они помогали друг другу: вместе грелись от холода, вместе засыпали, залечивали друг другу раны, как два самых близких живых существа во всём этом окружающем их аду. А теперь Шестая совсем одна. Одна просыпается во тьме, в приступе нахлынувшей истерики и одна засыпает со слезами на глазах под тихие всхлипы, сверля взглядом однообразную, холодную, серую стену, вспоминая те самые дни, вспоминая того самого маленького мальчика с пакетом на голове, вспоминая то единственное существо, которому она хоть немного была нужна в этом мире.                     Всё это нещадно било в неокрепшую психику маленькой девочки, заставляя её чувствовать себя никчёмной, никому не нужной, а самое неприятное – чувствовать себя отвратительным человеком, который даже жить не достоин. Хотя можно ли вообще назвать жизнь в таком мире достоинством? Скорее хитроумной пыткой, или наказанием за что-то… что-то очень мерзкое и отвратительное, что кроме ненависти к себе ничего не вызывает. Особенно, когда причины этого поступка никак его не оправдывают. Но если раньше Шестая не понимала за что ей все эти страдания, то теперь она уже не задавала таких вопросов. Ей только хотелось, чтобы всё это поскорей закончилось. Она плохо спала и почти ничего не ела. Еда просто не лезла ей в рот, а пытаясь заснуть, она всегда невольно вспоминала те дни, когда засыпала в обнимку с Моно, чтобы было теплее, и из-за этого она не могла заснуть до тех пор, пока гнобящее чувство не отпустит её искалеченную душу и не позволит поспать хотя бы часик. Часик сна полного кошмаров, резкое пробуждение в холодном поту и постоянное чувство страха – это всё на что можно рассчитывать этой маленькой девочке. Её страдания и не думали прекращаться. Она выглядела уставшей, забитой и душевно покалеченной.                     Сейчас её ноги гудели от напряжения, а в теле пульсировала усталость. Хотелось просто упасть и больше никогда не вставать. Она оставила за спиной очередной зал полный гостей, что огромным неудержимым потоком неслись в её сторону при виде такого аппетитного куска мяса. Очередная опасность позади, но на лице её нет улыбки, а только усталость и какая-то обречённость в гаснущем взгляде. Обречённость на постоянные мучения, избавиться от которых было невозможно. При желании можно избавиться от монстров, голода, холода, найти спокойное место, где можно жить, но избавиться от чувства вины нельзя, можно лишь избавиться от себя. И с каждым днём, что Шестая бессмысленно шагала вперёд по Чреву, это её желание только усиливалось, ведь ничто не могло принести ей боли мучительней, чем она приносила сама себе.                     Единственное, что могло бы сейчас спасти малышку – это споткнуться обо что-нибудь, удариться головой и очнуться в полном беспамятстве, забыв и о том, кто такой Моно и о том, как она сюда попала и забыть вообще всё, что хоть как-то бы напоминало о друге. Забыть даже музыкальную шкатулку, этот её волшебный перезвон, что так старательно внушал ей спокойствие. Забыть всё, что так дорого этому маленькому существу, чтобы больше не испытывать страданий от этой потери.                     Однако никакие сознательные усилия к этому не приводили. Сколько девочка не билась головой о стену в полном одиночестве, ничего не помогало, только приносило ещё больше боли. Позже боль в голове заставляла девочку скручиваться, дрожать, как осиновый лист и медленно умирать от бессонницы и, сверлящей мозг головной боли.                     Внезапно, с очередным шагом девочка почувствовала тяжесть в животе, как будто туда положили гирю. Идти вперёд становилось всё сложнее, ноги стали буквально подкашиваться, в глазах всё потемнело и моргало, словно неисправная лампочка. Шестая согнулась, держась руками за живот. Даже дышать сейчас было трудно. Живот стал противно выть и урчать. Девчушка с трудом делала тяжёлые шаги вперёд на согнутых ногах. Вокруг была лишь тьма, леденящий душу холод и какой-то неистовый, бурлящий, как сам ад, потусторонний и пугающий до глубины души звук. Она пропадала в голоде, терялась, молила о том, чтобы тот её наконец отпустил и перестал издеваться, корчилась от боли.                     Живот снова заурчал. На этот раз гораздо громче и сильнее, словно пытался вырваться наружу, словно внутри этой девочки сейчас сидит некий озлобленный монстр, который жаждет вырваться из неё, разорвав её маленькое тельце на кусочки. По всему телу девочки тут же пробежала обжигающая волна холода. Она упала на колени, согнувшись и скрючившись от боли. В животе, как будто скреблись кошки, разрывая внутри всё на куски. Её тихие стоны заглушались бурлящим потоком звуков, накрывающих комнату. Но Шестая всё равно пыталась ползти вперёд, невзирая на слабость во всём теле.                     И вот она услышала голос, который уже был ей знаком.                     –Ну, здравствуй! – прозвучало где-то впереди.                     Подняв голову, Шестая увидела впереди свою тень, что стояла рядом и из-под капюшона (такого же тёмного и полупрозрачного, как и она сама), смотрела на девочку.                     –О-оставь меня в покое. Я не хочу т-тебя видеть, – еле слышно пробормотала девочка.                     Она до глубины души ненавидела её. Тень появлялась тогда, когда голод накрывал измученное тельце необъятной волной могильного холода и звериной жаждой крови, а исчезала, когда тот отпускал её, давая снова нормально вздохнуть.                     –Ты всё ещё злишься на меня? – удивилась тень. – Я же тебе говорила: единственный шанс избавиться от боли – это забыть этого мальчика. Он тебе не нужен, забудь наконец о нём.       –Я-я знаю, – простонала Шесть. – Но я не могу! Я не могу забыть его чудаковатый пакет, его чистые тёмные глаза, его тёплые руки, его заботу, то, как он спасал меня! По-твоему, это совсем ничего не стоит?!                     Тень слегка улыбнулась, посмотрев на Шестую, как на маленькую глупую овечку, отчего та ещё больше скорчилась – теперь уже от ненависти, смешавшейся с невыносимой болью.                     –Значит ничего, раз ты это сделала. Из-за него ты сейчас страдаешь. Он сделал тебя такой. Ты сама, своей собственной рукой избавилась от отпрыска дьявола, ничего уже не вернуть. Забудь о нём, пока ты себя не сгнобила окончательно, – сказала тень, максимально приблизившись к девочке, как будто хотела просто обнять, но знала, что не может этого сделать.       –Н-нет! Я тебе не верю! Он не виноват! Это всё ты! – шипела девочка сквозь сжатые от боли и злости зубы.       –Я – это ты! Неужели ты до сих пор не поняла? Тебе сейчас больно, потому что мы должны быть одним целым, а он разделил нас, понимаешь? – тень подошла ещё ближе, так что расстояние между ней и Шестой, было меньше вытянутой руки. – Я не могу смотреть на то, как ты страдаешь. Ты этого не заслуживаешь. Ты должна идти вперёд… Идти вперёд во что бы то ни стало, понимаешь? Только тогда я смогу тебе помочь. Обещаю, тебе больше не будет больно. Мы снова станем одним целым и ты забудешь о голоде, боли и страданиях.       –Я устала… Просто, оставь меня в покое. Я просто… просто, хочу, чтобы это всё прошло.       –Всё это закончится. Уже очень скоро. Но сейчас ты должна помочь себе самой, – тень сделала шаг в сторону, открыв Шестой вид на маленького нома, что находился в следующей комнате.                     Живот вновь начал выть, как зверь. Тут Шестая всё прекрасно поняла. Её разум со всей силой, какой только мог, сопротивлялся этому, а живот же только беспрерывно молил об этом, рыдая, словно капризный маленький ребёнок. Руки судорожно дрожали, и без того бледное лицо заметно побледнело. От одной только мысли об этом Шестой становилось плохо, она всей душой не хотела поступать так с этим безобидным существом. Ном просто стоял и с интересом смотрел на неё. Его глаз не было видно, если конечно они у него были, но Шестая прекрасно чувствовала с каким выражением лица на неё смотрит это маленькое серое существо, похожее на грибок, многочисленней которых в Чреве только крыс. Единственное желание, которое вызывал у маленькой девочки ном – это покрепче обнять его, просто обнять не за что. Но живот вновь завыл, заставив скрючившуюся девочку чуть ли не на полу валяться и скулить от боли. Тело снова обдало каким-то могильным холодом, и сжирающая всё на своём пути пустота, хлынула холодной морской волной.                     –Я… Я не могу! Пожалуйста, не надо! Не заставляй меня это делать! – проскулила девчушка, осознавая своё до тошноты мерзкое положение, с которым ничего не под силу сделать.       –Я тебя не заставляю. Это уж ты сама решай. Только знай, что если ты этого не сделаешь, то умрёшь, – обречённо сказала тень, немного сочувственно глядя на живую (или не совсем живую) часть себя, вот только взгляд этот Шестая совсем не улавливала, ей сейчас было слишком плохо для этого.                     Пот, что собирался на лбу малышки медленно стекал вниз и капал с носа. Она никогда раньше и не думала над тем, что случится с ней, если она не уладит каприз голода. Тот никогда сам не успокаивался, никогда не щадил её и поистине жаждал только одного – свежей живой крови. Только она временно поглощала пустоту внутри девочки и давала облегчение. Вот только эта жажда ненасытна и постоянно требует ещё. И с каждым разом жертва должна быть всё больше.                     Шестая с трудом встала на тряпичные ноги, что то и дело подкашивались. Сделав несколько тяжёлых шагов, она оказалась на расстоянии двух шагов от нома. Сердце стало биться быстрее, в глазах мутило. Ей сейчас было отвратительно всё, даже её собственные дрожащие руки, которыми она хваталась за живот.                     Ном, словно чувствуя, как ей плохо, взял лежащую рядом с ним сосиску, что была размером с него и, приподняв колпак, протянул Шестой, своими маленькими ручками. Взгляд нома был чистым и невинным, хоть и казалось, что у него вообще нет глаз. Он правда хотел помочь этой бедной девочке. Та была в тяжёлых раздумьях, сил становилось всё меньше и даже стоять на ногах было сейчас невероятно трудно. Однако, когда выбор касался вопросов выживания, для Шестой он был очевиден…                     Голодное существо набросилось на беднягу нома. Сосиска покатилась куда-то в сторону. Он даже не пытался сопротивляться, когда её зубы крепко вцепились в маленькую мягкую шейку с бледной грибной кожицей. Она позволила себе почувствовать на кончике языка его кровь, что быстро наполняла её рот и жадными глотками уходила в желудок, позволила себе быть монстром. При всём этом, невероятное чувство удовлетворения проникало в кровь, наполняя всё её тело каким-то призрачным блаженством и невероятным удовольствием. Могильный холод, застрявший в теле девочки, постепенно отступал по мере того, как в желудок приливалась живая кровь, что так приятно согревала её, разносила тепло по всему телу, даже на кончики пальцев.                     Шея нома жалобно хрустела. Шестая не могла остановиться, ей было слишком хорошо, как от какого-то наркотика. Нет, конечно, то что она сейчас делала было ей невероятно отвратительно и даже в высшей степени тошнотворно, но приятен был сам процесс облегчения, удовлетворения чего-то столь сильного и страшного, словно проходят симптомы давно мучавшей тебя болезни. Ном уже почти не двигался, под ним расплывалась тёмно-красная кровь. Свет в комнате мелькнул, погас и тень безмолвно исчезла. Ещё два жадных глотка и он отпустил её, как следует наигравшись с её и так уже побитой психикой, принеся столь желанное облегчение. Когда её помутневший рассудок вернулся, чувство удовольствия тут же пропало, оставив лишь горький осадок вины, но сначала ей стало невероятно плохо и всё, что она только что так жадно глотала, полезло наружу; её стошнило, словно кота наглотавшегося шерсти, она задрожала, а на лице стали появляться слёзы. Кровь впиталась в ковёр, её запах уже разнёсся по всей комнате и весело разыгрывал свои симфонии в носу девочки, словно напоминая о том, что она только что сделала.                     Она шмыгнула забившимся от постоянной прохлады и влаги носом и вытерла рот рукавом дождевика, окрасив его в багровый цвет. Слёзы медленно катились по щекам, пока она смотрела на тело убитого ею нома. Если бы она только знала тогда, кого только что убила. Тогда он ей казался всего лишь обычным номом, но не теперь…                     «Я – монстр, – думала Шестая, глядя на свои маленькие окровавленные ладошки. – Зачем я это сделала? Зачем?.. Я же могла сопротивляться, могла оставить его в живых. Он ведь просто хотел помочь. Я – монстр, самый настоящий. И ничем не отличаюсь от прочих. Я такая же, как и они».                     Она действительно могла сопротивляться, действительно могла оставить малыша “нома” в живых, пусть и ценой своей жизни. Вот только своё стремление жить, Шестая была не в силах ничем заглушить и унять. Оно словно лёгкая и неуловимая бабочка порхает где-то над её головой, оно словно было выше её разумений, выше желаний и выше всего земного. Выше всего прочего, такого неважного и незначительного. Вот только… зачем?.. Такое невозмутимое желание жить должно же чем-то оправдываться: какой-то целью, или смыслом… Должно же быть хоть что-то!                     Но проблема Шестой была в том, что её жизнь была лишена всякого смысла. Не было ничего, кроме сжирающей всё пустоты маленькой детской души. Ей казалось, что жизнь потеряла смысл в тот момент, когда она бросила друга в пропасть, но был ли он до этого? С самого начала Шестая только и делала, что ходила во тьме при свете маленькой зажигалки, пытаясь найти выход отсюда, скрывалась от охотника, пряталась от всех монстров в попытке просто выжить. И во всей этой тьме она часто встречала других, таких же несчастных, что оказались здесь. Одним из таких был Моно, одним из многих, но тем, кто занял больше всего места в её душе, тем, кто согрел её своим теплом, когда той было холодно, тем, кто не позволил ей умереть понапрасну. Пожалуй из всех он меньше всего заслуживал такой участи. Однако он, как и все прочие оказался здесь, где его непременно будет разрушать весь мир, как внутри, так и снаружи придумывая самые изощрённые душевные и телесные терзания, а значит у него есть какие-то свои скелеты в шкафу, из-за которых он оказался здесь и о которых не знала даже Шестая. Или нет?.. Так или иначе, у неё свой путь, ей никто не нужен и ей самой копаться в этой тьме в поисках выхода, если он, конечно, есть.                     Но музыка волшебной шкатулочки давно закончилась, исчезла, растворилась во мраке гнетущей реальности, где Шестая просто утопала в крови, разбивалась и разлеталась на кусочки стекла. Она не знала, что делать, не могла найти выход. Сколько она уже пыталась, сколько шла против течения? Всё без толку. Даже сейчас ей просто хотелось сдаться и в умиротворяющей музыке просто забыться и исчезнуть навсегда. Ведь просить прощения всё равно уже не у кого и незачем.                     И теперь Шестая поняла, что в её жизни изначально не было никакого смысла. Она просто испытывает бесконечные страдания, рыская во тьме, словно трюмная крыса. Возможно, до этого она сделала что-то очень страшное, что-то непростительное и очень отвратное, после чего оказалась здесь, в мире вечных страданий. Вот только в прожигающую грудь истерику, девочку вводило то, что она даже не могла вспомнить своей прошлой жизни. Кем она была? Что делала? За что она сейчас страдает, за что этот мир выворачивает её изнутри? Она не знала. Забыла, или просто постаралась об этом забыть. Всё же тень была права. Лучше иногда притвориться невинной жертвой, бессмысленно страдающей из-за несправедливости и жестокости этого мира, чем осознавать себя хуже, чем мусор, который заслужил всё это и которому так и надо. Вот только Шестая снова провинилась, а бегать от воспоминаний уже просто невозможно. Даже её жёлтый дождевик, словно тюремная одежда заключённого, напоминал ей о том, за что она наказана. Бегать от самой себя было уже невозможно.                     Несмотря на усталость, сейчас она бежит куда-то вперёд, не думая о том, куда попадёт. Она задыхалась, не то от того, что долго бежала, не то от тягучего кома в горле, что мешал ей дышать. Всё то, что она сейчас осознала, давило на неё огромным камнем. На щёчках застыли полоски слёз, спускающиеся к самому подбородку. Нос предательски заложило, из-за чего она ещё больше задыхалась.                     Конечно, долго она так не пробежала. Через некоторое время, запнувшись о складку ковра, она бухнулась на пол и слегка ударилась коленкой. И хоть в ней сейчас и оставались силы, чтобы тут же подняться и бежать дальше, она не вставала, скрючилась и нервно сжала в руке складку пыльного ковра. Она сейчас слышала только собственные всхлипы и больше ничего. Мир, если он и был каким-то, таковым Шестой больше не воспринимался и вообще как будто перестал существовать на время, оставив только девчушку и её горе, ненависть к самой себе, обиду и чувство потерянности в собственных мыслях. Всё растворилось в серой дымке мрачных мыслей, хотя она уже ни о чём не думала, просто корила себя и презирала. Да, она наберётся сил, успокоится, встанет на ноги и пойдёт дальше, утолит очередной голод сладкой кровью хозяйки, заберёт жизнь всех гостей, что встретятся на её пути и получит долгожданную свободу, хоть и бессмысленную. Но пока ей нужно преодолеть “минутную слабость”, которой она сейчас позволила собой овладеть.                     Она не знала сколько пролежала так, это время не показалось ей долгим. Девчушка подняла голову и осмотрелась. Капюшон слетел с неё пока она бежала и неприятный свет, который та терпеть не могла, освещал блестящее от слёз, миловидное личико. Царило спокойствие. Комната, как комната, ничего необычного. Разве что этот наполовину разбитый витраж, который притягивал взгляд малышки своим необычным и красивым переливанием разноцветных оттенков, что в свете становились ещё более прекрасны. Свет от этого витража рисовал яркие картины на бледном лице Шестой и красиво отражался в её глазах. Она заворожено смотрела и понемногу успокаивалась, хотя все её чувства никуда не уходили, только лишь давали ей передышку.                     И какой неосторожный гость разбил часть этой красоты? Шестая опустила свой взгляд вниз, на осколки красивого цветного стёклышка, что лежали прямо под витражом. Ей повезло запнуться здесь, иначе бы наткнулась ногой на один из этих осколков. Это было бы очень больно… Впрочем, можно ли сделать этой девочке больнее после всего того, что она уже прошла?..                     Она подползла к осколкам и взяла один из них, ей хотелось забрать его с собой, да и он весьма острый, сойдёт за средство самообороны. Шестая долго его разглядывала, но в голове всё громче играла одна навязчивая и весьма тёмная мысль. Она оголила левую руку по локоть, засучив рукав дождевика и кофточки, внимательно смотрела на гладкую, ровную, бледную кожу хлипкой от недоедания ручонки. Мысль эта играла всё новыми красками и девчушка больше была не в силах её сдерживать. Дрожащей рукой она поднесла острый, как нож осколок стекла к запястью. Инстинкт самосохранения яростно сопротивлялся и девочка застыла в нерешительности и сомнении. Однако, ей почему-то этого хотелось… ужасно хотелось. Она сама не могла ответить на вопрос зачем, просто ей казалось, что это принесёт хоть какое-то облегчение.                     И вот, несмотря на дрожь в руке, она пересилила себя и провела первую линию. Она почувствовала жгучую щипающую боль, и вокруг появилось небольшое покраснение, но она до того слабо надавила, что не было даже крови. Впрочем, первый блин всегда комом.                     Затем она спустила стекло чуть ниже и надавила сильнее, не став долго горевать о неудачной первой попытке. Теперь ей стало намного больнее, тёплая кровь несколькими дорожками покатилась вниз и капала с локтя так же, как капали с подбородка её слёзы. Но крепко сжав зубы, она вытерпела волну жгучей боли. Больно всегда было только в начале, от самого же процесса Шестая получала какое-то странное и необъяснимое для её разума удовольствие. Ей хотелось ещё и она позволила себе эту слабость… минутную слабость. Через какое-то количество хаотичных порезов, которые с каждым разом становились всё более ровными и глубокими, Шестая уже не чувствовала боли, или ей так казалось. Вся рука покраснела, а боль в ней просто перестала быть чем-то конкретным и расплылась по всей руке, заглушив все прочие чувства. Но девчушка была не в силах остановиться, ей казалось, что этого мало и нужно ещё. Она чувствовала будто какой-то тяжёлый камень сходит с души. С какой звериной жестокостью она это делала. Здесь не было ни гнева, ни отчаяния, а только надоедливый ком в горле, что постепенно, как будто растворялся, и холодная ненависть к себе. Возможно, так она наказывала “монстра”, а может, была другая причина известная только ей.                     Через какое-то время на руке просто не осталось места для новой линии, словно монстр исцарапал её, как кусок мяса. Рука немела и Шестая уже её не чувствовала. Кажется, она слегка перестаралась. Теперь девочке невыносимо хотелось спать, глаза её просто слипались, ведь спала она очень мало и очень плохо. Но теперь бессонница ей не грозит. Это конечно не музыкальная шкатулка, но спать она будет без задних ног и ей не приснится кошмар. Она медленно сползает на пол возле лужи своей крови и усталые глазки медленно закрываются. Но она справилась, потому что сильная, хоть даже и у неё бывают минуты слабости.                     Если бы рядом был Моно, даже несмотря на свою горькую обиду, он бы забрал у неё этот кусок стекла, залечил раны и, погладив по голове, позволил бы уснуть на своих бёдрах и доблестно охранял бы её сон. Но сейчас она одна. Никто не скажет ей «спокойной ночи, Шесть», никто не укроет, никто не обнимет. Никто…