Neverending Nightmare

— Мразь, подонок! Сволочь! Пустите меня… Пустите! Я раскрою ему череп.       Пара зелёных глаз наблюдает за беснующимся легавым, что трясёт своими ручонками, точь-в-точь набитое соломой пугало. Под его потными подмышечными впадинами колышутся складки жира и напоминают они тыквенное желе на День благодарения, нежели человечью плоть. — Урод! Я от тебя мокрого места не оставлю!       Триаду полицейского нарушает старший по званию: — Довольно, Джим, — произносит он и велит коллегам вывести холерика прочь, а после фокусирует взор на виновнике торжества, — вот мы и схватили тебя. Каково это, чувствовать себя пойманным?       В каморке служителей закона душно и сыро; царит полумрак. За спиною начальника — доска из пробкового дерева, а на ней — нещадное множество объявлений. «Меня зовут Бобби Гарфилд. У меня светлые волосы и голубые глаза. Рост — четыре фута. Мои мама и папа очень волнуются!».       Вопреки всему, на «виновника торжества» атмосфера эта не оказывает никакого воздействия. Сидит он в своём торжественном величии, пилит взглядом нахохлившуюся физиономию бравого копа, а из ноздрей, тем временем, продолжает сочиться кровь. Оная капает на его грязные узловатые пальцы, на поверхность стола, на изодранный свитер: кап-кап-кап. «О, поросёночек, ты даже не представляешь, каково это… Чувствовать себя пойманным!», — рот расползается в ухмылке, тонкие губы лопаются, орошая лицо и зубы новой порцией алого.       Законотворец выдерживает паузу, затем молча тянется к проигрывателю, дабы щёлкнуть кнопкой со знаком «rec»: — Я буду записывать разговор, — несмотря на всю серьёзность и непоколебимость, требуемые кодексом, мужчина в форме испытывает к сидящему явную неприязнь. Она слышится в каждом его слоге, видится в каждом незначительном движении, она сочится из него: кап-кап-кап. — Фредерик Чарльз Крюгер?.. — Можете называть меня Фредди, сэр, — тут же выпалывает подсудимый, откидываясь на спинку стула. Теперь, помимо неприязни, воздух насыщается чем-то приторным, и Крюгер чувствует, это — страх. Будучи избитым и вымученным, облачённым в наручники, его по-прежнему боятся, словно не преступника заперли в комнате для дознания, а палачей вместе с ним. — Эй, Чарли, — нарочно растягивая буквы, убийца смакует чужое имя в саркастическом ужасе; его голос, прежде звучный и вкрадчивый, преисполняется рокочущей хрипотой, — сигареткой со мной не поделишься?