«Наша любовь неприкосновенна.
Нам попросту нечего терять.
У нас одно сумасшествие на двоих,
Бесконечность и её глубина.»
∞
Григорий Лепс — Dimenticarmi di te (feat. Александр Панайотов)
Поговаривают: когда двое сердец сходятся в едином ритме, то сходят с ума. Ведь один ритм на двоих; сердце любимого, которое бьётся под твоими рёбрами. Каждое ребро превращается в оранжереи из разных сортов роз. И всегда, там, под рёбрами хрупкое бьётся сердце с выгравированным именем из пяти-четырёх букв. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Быстро-быстро. Бьются неистово в сумасшествии двое хрупких сердец. Тонут в нём, задыхаются, выплывают на берег дебрей души, окунаются обратно. Обжигают, но этот пожар души родной. Приятный. Сладкий. Без толку. Поговаривают: когда два любовника занимаются любовью, дыхание превращается в единый ритм. Единый ритм сердца на двоих. Единая влюблённость. Единые молекулы, атомы, которые синтезируют каждые микросекунды. Единая страсть, сумасшествие, суммарная боль, нежность, отчаяние, бесконечность… Тук-тук. Шумные горячие вздохи. Выдохи. В бархатную кожу вытянутой шеи. Мокрые поцелуи. Языком. В острые крылья ключиц. В пухлые, коралловые губы со вкусом сочной ежевики. Везде. Куда попадётся. Кожа к коже. Глаза в глаза. Руки в крепкий соединённый замок вечности. Кожа под пальцами — мягкая-мягкая. Шёлковая. Бархатная. Нежная. Нежнее лепестков сакуры. Нежнее любви, нежнее нежности, нежнее всех цветов мира. Толчки, толчки, толчки. Скрип… Ещё один скрип. Скрип кровати от двух тяжелых тел, которые сплетаются в языке пламени страстной ночи. Не могут отлипнуть друг от друга. Просятся всё ближе. И снова: толчкитолчкитолчки. И снова: тук-тук. Так сходят с ума сердца, в которых выгравировано имя из пяти-четырёх букв, понимаете? Выгравированные до самого конца жизни. Бессмертно. — Душа моя, — горячий шёпот в покрасневшее ухо. Сумасшествие, неправда ли? Или человек свойственен на неправильные подборки слов в описании своих чувств? Чёрт бы подрал. И что с сего, чего, кому, зачем, почему… Альфа красиво выгибается балериной в спине, хрустит шумно позвоночником, сжимая до побеления костяшек простыни. Стонет протяжно, притягивая к себе возлюбленного, целует мокро в губы, в них же скулит, чувствуя прямые попадания головки по простате. Просит: глубжемедленеенежнее. Открыт с голыми проводами души для единственного человека. Альфа гиперчувствителен. Распластывается пластилином. Потом собирай в одну кучу, лепи любую фигурку разных форм и диаметров. Альфа всегда чувствителен, когда дело касается Чон Хосока. — Глубже, — отчаянно хнычет, обвивая скаты плеч бледными кистями с выпирающими костями, притягивает к себе ближе, стонет в родные до боли губы. Поговаривают: стоны — язык сумасшествия. Стоны — язык бесконечности. Стоны — язык глубины. Хосок выполняет пожелания своего мальчика. Просачивает нежно ладонь под поясницу, прижимает к себе, входит глубже, срывая с любимых уст сладкие стоны удовольствия. Кровать скрипит. Скрипит каждый раз, когда Хосок набирает бешеный темп, будто спешит; то медленный, пытаясь продлить момент нежности, часто сбивается с ритма, стоит взглянуть в кофейные очи. А в этих кофейных — океан нежности, сотканный из роскоши любви бесконечности. Верите в такое? — Душа моя, — повторяет сказанное ранее альфа, заглядывая в потемневшие зрачки, шлепаясь мясистыми бёдрами о круглые и мягкие ягодицы. Шлёп. Толчок. Шлёп. Толчок. Шлёп. Толчок. Дыхание одно на двоих. Касания. К нагой, приятно пахнущей коже. Можно ли таким темпом вырвать себе органы от переполняющих чувств к человеку, которые увеличиваются невъебически быстрее песочных часов, голыми руками? Верите? А вера в любовь — грех, не думаете? Именно в ту, которая противоположна твоей, но так дико похожей? Юнги смотрит. На дне глазных яблок столько обжигающей влюблённости, что Хосок просто тает в ней, без единого шанса на спасение. Тонет, тонет, тонет. Медленно. Погибает. И выбраться не собирается. Слишком сильно в этого альфу. Хосок в своего мальчика слепо, бездушно, вечно. — Медленнее, — шепчет его мальчик и альфа замедляет движение, присасываясь к любимым губам. Захватывает нижнюю, верхнюю, горячим языком очерчивает формы любимых губ. Знатно сумасбродно от губ, со вкусом сочной ежевики штормит. Тем самым штормом, когда ночью, на корабле, посреди океана — грозовые тучи, дождь огромными вёдрами с неба, бешеными волнами в разные стороны. Туда-сюда качает. Понимаете? Так и с сердцем — штормит непонятно, но такая дико знакомая пульсация. Как сейчас: тук-тук. Когда ты занимаешься любовью с тем, с которым ты до конца своей жизни. А дальше… смерть. И твоя и твоего возлюбленного. …Хосок медленно-медленно в горячее, растянутое нутро неспешно набухшей головкой входит. Выходит. Юнги по новой выгибается, обнажает лебединую шею. На ней яркие красные розы, поверх старых засохших одуванчиков. Тех самых одуванчиков, когда подув на пушистые зернышки, шепчешь: любит-не любит. Хосок ладонью по любимой бархатной коже ведёт. В шею альфы утыкается, носом водит, принюхивается. Сомбрерро. Юнги пахнет сомбрерро с примесью полевых ромашек. Ненавязчивых. Душе родных. Вдыхает любимый запах, что моментально в лёгких оседает сладкой пыльцой. От запаха внутри бутоны распускаются. Большие, мягкие, нежные, как сам Юнги. Кровать меньше скрипит от медленных толчков. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Ритмы сердца в ушах, о барабанные перепонки бьются. Здесь уже каждому этот звук знаком. Такой долбящий, бах-бах, но такой родной, аж внизу живота скручивает. …Хосок медленно на спину опускается на мягкий матрас, под кожей ощущает мятые горячие простыни, согретые телом его любимого мальчика. Юнги бедра альфы седлает, ладошки на крепкую грудь укладывает, которая его же ногтями исполосована в порыве страсти. Полосы новые, яркие-яркие. Такие ещё на спине имеются, незамысловатым рисунком нарисованные кистью пальцев. Пушистым пером бесконечности, знаете… Юнги поднимается, глядя в омуты любимых чёрных зрачков, направляет в себя член, осторожно опускаясь. Чувствует внутри пульсацию члена, каждую вздувшуюся венку, ощущает, насколько сильно головка набухла. Шумный вздох с губ со вкусом сочной ежевики, чтобы в следующую секунду грудно простонать, растягивая голосовые связки… и себя внутри — членом. Хосок толкается несдержанно, закусывая губы от невероятной узости, песочных часов формы талию руками обвивает, в глаза своего мальчика смотрит. Юнги под мягкими подушечками пальцев родное сердцебиение чувствует, веки прикрывает. Наслаждается. Хосок принюхивается. — Мной, душа моя, пахнешь, — рычит Хосок, натягивая на свой член, слыша в ответ как хнычет его мальчик. Чуть ли не плачет, — Моей любовью пахнешь. — Прекрати… — задыхается Юнги. Каждый раз смущается, когда слышит из уст возлюбленного такие слова. Все никак привыкнуть не может. Слишком, понимаете? Стон. Толчок. Стон. Толчок. Стон. Толчок. Так и умереть можно. Огненные длинные волосы ко лбу противно прилипают. Алебастровая кожа от пота блестит серебристой жемчужиной. Хосок на мальчика своего смотрит и буквально задыхается. Как и просил Юнги медленно, нежно, растягивая стенки мышц, занимается любовью. Покрывает каждый изгиб любимого тела горячими поцелуями. Заставляет извиваться, просить больше, глубже… — Близок, — севшим голосом предупреждает Юнги, оставляя новые полосы на груди Хосока. Альфа тазом двигает, по новой выгибаясь, всем телом дрожит, имя возлюбленного из пяти букв выкрикивает, густо кончает, ни разу к себе не прикоснувшись. Ложится на крепкую, тяжело вздымающуюся грудь, поцелуями покрывает, пока в него следом Хосок кончает. А там, за окном, незнакомый жестокий мир. Тьма, которая окутала порочных людей. Чудовище без лиц и душ. Ужас. Хаос. А здесь… любовь. Здесь нежность. Здесь тепло. В комнате, где двое до сумасшествия влюблённых человек, чья любовь считается роскошью грязи дьявола. Поговаривают: любовь приходит и уходит. Влюблённость же приходит с первых дней и длится до вечности. Любовь — это когда любишь, жертвуешь, себя теряешь. Влюблённость — это каждый день с новой верой влюбляться в одного и того же человека. Понимаете? Влюблённость сильнее любви. Любовь для слабаков. Нет в мире люблю, любил, буду любить, не люблю. Есть — здесь, сейчас, потом, завтра, в следующей жизни. Видите разницу?.. — Я тебя бесконечно, — в родные губы выдыхает Юнги, сразу же к ним прижимаясь. Поднимается со стоном, ощущая, как остывшая сперма меж бёдер изнывающе стекает. Смотрит кофейными глазами. На возлюбленного. В глазах читается: «Согрей меня своей бесконечностью». Развей мою влюблённость. Хосок быстро читает. Садится на кровать, разводит ноги и руки в сторону в приглашающем жесте. Ждёт. Секунду. Пару секунд. Его мальчик не медлит. Усаживается между ног, чтоб потной спиной к любимой груди. За милисекунду Хосок к себе прижимает. Юнги прикрывает глаза. Дышит. Запахом их секса. Запахом их любви, нежности. Шумно-шумно дышит. Прерывисто. Громко-громко. Хосок прислушивается. К своему сердцу, к дыханию своего мальчика, к миру. Мягкие отросшие волосы через пальцы пропускает, играется, разглаживает гнездо. Юнги голову опускает, обнажая выпирающие шейные позвонки. Жестом просит. Хосок каждый выпирающий позвонок целует, ближе притягивает, песочных часов форм талию ногами обвивает, любимым человеком дышит. Насытиться не может. Мало. Слишком мало. Не хватит вечности, чтобы друг другом насытиться, любовью измучаться, нежностью напиться, изучить. Что и делает в это мгновенье Хосок. По бархатной коже медленно пальцами ведёт. Изучает сотню раз. Осторожно. Юнги — хрусталь. С ним обращаться надо нежно, ласкать, обнимать, любить, иначе потом сгниет, не выдержит. Устанет. Физически, морально, духовно. Юнги создан для того, чтобы в него влюблялись изо дня в день. — Хо, — в тишине мурлычат, ближе прижимаясь. — М? Юнги молчит. Альфа себя позволяет целовать, ласкать. Иначе попросту без Хосока и его влюблённости не выживет. У них принцип один: нет одного, нету другого. Возлюбленный поцелуями-цепочками вниз по острым лопаткам ведёт, прикусывает кожу, рвано дышит (Юнги нежностью душит), языком каждый иероглиф тату очерчивает. — Perché so cos'è la follia, — итальянским акцентом читает, следом переводит: — Потому что я знаю, что такое сумасшествие. — в неё же лбом упирается, скрепляя руки на тяжело вздымающейся груди своего мальчика. Знает, что скажет Юнги. — Я боюсь. И в этом не ошибается. Альфа к возлюбленному голову поворачивает, теплыми ладонями за щеки обнимает, лбом в родную упирается, в губы дышит. — Очень сильно боюсь. Родные губы ко хмурому лбу прижимаются. Юнги продолжает: — Я хочу быть рядом с тобой. Не важно где именно. Хочу всегда рядом быть. Везде. Постоянно. В эпицентре. В другой вселенной. Хочу с тобой всю жизнь. Хочу над, после, потом. Хочу с тобой сегодня, завтра, послезавтра. Хочу с тобой бесконечно… И глядя в кофейные глаза, именно эти слова читает Хосок. Ведёт ладонью вниз по груди, пальцами очерчивает каждую из двенадцати пар рёбер, слыша сбитое дыхание своего мальчика. Ведёт по мягкому животу, к паху, чтоб обратно — верх, к груди и рёбрам, медленно по цветочной шее, ключицам, ушам. Переходит к лицу, каждый изящный изгиб очерчивает… поцелуями. Целует каждый участок любимого лица звонко, снова возбуждается. И снова: тук-тук. Тут уже без этого никак. Понимаете? — Ты знаешь: я влюблен в тебя и бояться нечего, — нежно-нежно выговаривает Хосок, играясь с мягкими рыжими волосами. Юнги полностью туловище разворачивает, в шею утыкается. Запахом замороженной клубники дышит. — Посидим вот так немножко, а потом убивать будем. И это «немножко» затягивается до трех часов ночи. …Вновь эти изучающие руки на бархатной коже. Смущающие слова о влюблённости шёпотом на ушко. Пульсация в ушах. Единый ритм сердца на двоих. Одна жизнь на всю бесконечность. — Я готов в объятьях твоих погибнуть, — серьёзно заявляет Хосок. Никогда не шутит, — в меру. В него кулаком в плечо опечатывают. Несильно. Слабо. — Прекрати говорить такие слова, — смущается Юнги, пухлой щекой прижимаясь к ключице возлюбленного, — честное слово, раньше тебя сдохну. Альфа смеётся, целуя в макушку. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Может вызвать скорую? Влюблённость скорая вылечит. А сумасшествие? Чувства этих двоих вылечит? Вряд-ли. Да и черт с ним. Не всё же в мире лечится. …Хосок поднимается, и сразу же за запястья тёплые руки хватают. Удерживают. — Куда ты, Хо? Хо на вопрос улыбается ярко. Светится лучами солнца, теплотой своей делится, отдаёт всю. Не жалко, не жадничает. Разворачивается корпусом, на мальчика своего глядит. — Покурить. Юнги в ответ улыбается, руку отпускает. Хосок к балкону движется, прихватив красные «Мальборо». Впускает летний рассветный воздух в спальню, выветривая запах секса и бесконечной влюбленности. Воздух, запахи в себя впитывает моментально, обратно через балкон выходит, по всему миру аромат любовников разносит. Юнги и Хосоку не жалко. Пускай в этом жестоком и бренном мире, бесконечность победит. А ее глубину каждый познает. Её истину, смысл. Нормально ли считать то, о чем мы мыслим? Нормально ли то, о чем мы думаем? Сумасшествие — это тоже нормально? Или всё выше заданное в пределах нормы? За границей черной кляксой на чистой бумаге? За гранью реальности? Существует ли сама нормальность? Может, это всё — грань иллюзии. Ведь есть такая истинная правда на стене психбольницы: «Они все думают, что мы — сумасшедшие». А что подразумевает любовь? Какой у неё контекст? Смысл? Значение? Синоним? Знаете, это всё — дурацкая брехня, слова иллюзионистов, фокусников. Если в нашей жизни появляется именно тот самый, который моментально прижигается под сердцем, ни одна нормальность рядом не стоит. Потому что это язык влюблённых. И до этого времени ни одна нормальность рядом не стояла в жизни Юнги. Рос сиротой будучи с живыми родителями, — упёртый ребёнок, не знавший родительской теплоты, любви, нежности. Дитя, познавшее все извращенные способы жестокости и не знающее значение простого «человечность». Альфа, двадцати трёх лет, который не знал ничего о жизни, кроме своего существования. А теперь… теперь самый мягкий, плюшевый зверёныш, который после каждой тяжелой (жестокой) ночи, питается любовью альфы с запахом замороженной клубники. Зверёныш мокрым носом в родную крепкую грудь тычется изо дня в день, в сердцах скулит, мурлычет, зная, что там, под рёбрами, ему единственному принадлежит. С ритмом: тук-тук, ту-дум, ту-дуц. Чон Хосок неспешными волнами голубой лагуны в жизнь ворвался, да настолько глубоко осел, что теперь Юнги без него, свою никчемную жизнь боится представить. Даже в мыслях. Думать себе запрещает. Вляпался по самые «по», когда Чон Чонгук – глава мафии мощнейшей группировки Южной Кореи, — представил левую руку, своего верного товарища — Чон Хосока. Правая рука босса — Ким Тэхён. Альфа себе порочил, губил, вопил, не выходило ничего. Из головы Хосок никак вылезать не собирался, прицепился паразитом и отцепиться не хотел. Юнги себя грязным считал, грешником, тем самым «мужеложцем». Грехи у каждого свои, каждый сам обязан за них отвечать, раскаиваться. А вот альфа раскаиваться не был готов. Понимал и всё грешил. От одного взгляда на Хосока по стойке смирно стояло, черт бы подрал, и ничего с этим Юнги сделать не смог. Наркоторговля не помогала, от шлюх давно отказался, на них попросту не стояло. Ничего. Хосок сблизиться пытался, всё никак не получалось. Стоило хоть на миллиметр дистанцию сократить, как Юнги меж глаз кулаком проходил. Что поделать, Юнги себя в руках держать был не способен: огрызался, кусал, царапал, пока Хосоку не надоело. Альфа, возвращаясь с очередного трудного задания, поехал к «головной боли», впечатал огрызающегося Юнги со всей силой в стенку с диким рычанием: «Я в тебя давно и дико…» и в губы животным поцелуем впился. Юнги правда оттолкнул, махаться кулаками начал. Промазался. Хосок за ягодицы сильно сжал, к себе притянул и на ушко нежно шепнул: «Душа моя». А потом… потом Мин сам к себе за воротник, испачканный кровью притянул и в губы впился. Свой проснувшийся тактильный голод, который годы копил, наружу выпустил. До утра с постели Хосока не выпускал, шепча в губы: «Глубжемедленеенежнее». Сначала трах, потом дела… Когда человек в другого человека по самые «по» — нормально. А когда мужик в другого мужика по самые «по» и дальше, — глубже — грязно. Слишком грязно для реалистов. Тут ни фокусники, ни иллюзионисты не помогут. Тем более их дурацкие слова. Юнги так давно плевать на это. Если это самое «по» — грязно для других, то для Юнги — самая светлая бесконечность во Вселенной. …И потому, закутывается в тёплый, пушистый плед, босыми ногами шагает по полу, выходит на балкон и к единственному источнику теплоты лбом к спине прижимается. Повисает маленькой пандой, свесив руки, носом о лопатки трётся. Хосокова маленькая панда сердца. Хосок с сигарой меж пальцев замирает. Удивляется с того, сколько нежности хранится в глубине души у своего мальчика — маленькой пандочки… Юнги голову на плечо опускает, пухлой щекой прижимается, новую метку на яремной впадине, целует, сомкнув ладони на родной груди. Целует в острые лопатки, улыбается, видя, такую же тату, как и у него: — Perché so cos'è la follia, — пальцами по каждой букве ведёт, вдыхая запах никотина, — Потому что я знаю, что такое сумасшествие, — на грани шепота. Альфа, руки покоящиеся на своей груди, в крепкий замок скрепляет, в тыльную сторону ладонь любимого целует, каждый палец, каждую костяшку. — Дальше… А, дальше: —…E la sua profondità, — в шею нежно целует, задерживаясь. Растворяются в моменте. В друг друге. Призраками этой ночи становятся. — …И его глубину, — переводит. Юнги их пледом укрывает, чтоб ближе быть, миллиметр между телами не оставлять. Объятья. Такие тёплые сердцу. Родные. Желанные. Невероятные. Объятия — язык влюблённых, знаете. Альфа окурок выбрасывает, в незамысловатой музыке в голове качается, прикрыв веки. Туда-сюда. — Знаешь, — начинает Юнги, уткнувшись в шею возлюбленного, — Я часто ловлю себя на мысли, что мы являемся продолжением трагической истории. — Хосок хмурится, замерев. «Останься со мной, душа моя». Слышно неспешное пение ранних синиц. Бескрайнее небо окрашивается в палитру нежно-розового, кораллового. Спрятанное солнце медленно выходит из укрытия, лаская солнечными зайчиками сердца двух любовников. Альфа ближе к возлюбленному прижимается, в щёчку клюёт, носом в неё же тычется. Обнаженной любовью Хосока питается, бескрайней нежностью, эфемерных ласк. Хосок в кольце рук любимого поворачивается, щеки в плен своих тёплых рук берёт, каждую целует, задерживаясь. Такие по-детски мягкие-мягкие, что каждый раз хочется откусить. Кротко под длинными елейными ресницами целует, прикрытые от ласк веки, в маленький носик, лоб, виски. Целует, целует, целует. Юнги алым румянцем покрывается, кофейного оттенка глаза открыть боится. Носом водит по лицу альфы, изредка целованные губы задевая. — Если мы продолжение трагической истории, — начинает Хосок, притягивая к себе за поясницу и целуя в уголки губ, — то конец нашей истории: «Happy end». Юнги улыбается. Улыбается своей с затмевающей яркостью солнца улыбкой, обнажая маленькие ровные зубки и десна. У Хосока в сотый раз сердце замирает. Наглядеться не может. Каждый раз, понимая, что является причиной этой улыбки, под рёбрами саднит, там свинец разливается тягуче медленно, но с приятным осадком. — Что же ты делаешь со мной, душа моя? — горячо в губы любимого выдыхает. Юнги вновь румянцем покрывается. — Просил же: прекрати такие слова говорить. Ведь душу разрываешь, заставляешь забыть, кто я такой. Счастливым делаешь. Человеком делаешь. Живым. — Чтобы тебя не смущать? — подкалывает альфа. — Пшёл нахуй, — игриво-злобно бурчит, уворачиваясь от кольца любимых рук. Хосок уйти не даёт: за заднюю часть шеи хватает, несильно, к себе резко притягивает и жадно в любимые губы впечатывается. Альфа несдержанно стонет, в сотню раз за день умирает, воскресает из пепла, заново дышит. В один день, Юнги от передозировки чувств к Хосоку умрёт. «Будь всегда со мной. Никогда не бросай меня. Чтобы ни случилось — останься. Если кричу — заткни поцелуем со всей дурью. Если накрывает истерикой — обнимай до тех пор, пока не успокоюсь. Если посылаю к чёртовой матери — займись со мной любовью. Но, слышишь? Никогда, никогда не смей отпускать мою руку, которую ты крепко держишь в своей». — Только в твою задницу, — посмеивается в любимые губы Хосок. Юнги оттолкнуть пытается, наоборот, ближе прижимается. — Нам пора идти, — нежно шепчет Юнги. Альфа кивает. Подхватывает за бедра, Юнги ногами талию обвивает, на шее руки скрепляет, в губы впивается. Хосок мягкие округлые ягодицы сжимает, Юнги с ума сходит, заставляет голову терять с первых дней. Хосок, когда впервые с чёрными зрачками встретился, себя потерял. Забыл, что такое дыхание, себя забыл, свое имя забыл. Сейчас забывает, себя теряет. Укладывает любимого на простыни, сверху горой нависает, за горло держит. В спальне их густые запахи смешиваются. У Юнги взгляд потемневший. В них бесы, в них нежность, в них желание, страсть. В них вожделение. В них все оттенки Вселенной. — Потрахаемся — пойдём, — заявляет Хосок, входя в растянутый сфинктер одним движением, выбивая весь воздух из лёгких. Дыхание напрочь давным-давно сбито. — Бешенный зверь, — стонет Юнги, выгибаясь, начиная подмахивать бёдрами. — Твой, — выдыхает, прикусывая бархатную кожу на шее, оставляя новые букеты цветов. Сначала дикий трах до семи утра, потом в ванной, затем на кухонном столе, а потом уже «пора идти». Помните: трах, потом дела? Сумасшествие, а все остальное потом. Тук-тук. Ту-дум. Ту-дуц. Так, наверное, сердце бьётся, когда ты влюблен.∞
— Господин Чон, — низкий поклон, — Господин Мин. Вся одежда испачкана разводами крови, очередным убийством. Клиент, оказавшийся врагом. Куда не глянь, везде отбросы. Костяшки стерты в мясо, на лице пара ссадин. Юнги, держа автомат в руке, кивает подчинённым босса, когда те открывают дверь. Хосок заходит следом. — Босс, — серьёзный тон Хосока всегда заставляет по телу мурашкам сыпануть. Чон Чонгук восседает на кожаном дорогом кресле королём, вертя в руках игристое. В кабинете пахнет табаком, тяжёлыми ароматами альф, свежей кровью. Чонгук смотрит на мир реальности через большие панорамные окна, сидя боком, не спеша курит, выдыхая дым через ноздри. Недалеко от него, на красной обивке дивана отсиживает Ким Тэхён — правая рука босса. Юнги и Хосок переглядываются. — Исходя из того, что вы оба успешно выполнили задания, у меня возникает один вопрос, — Чонгук подносит стакан к губам, отпивая небольшой глоток. — Нахуя сюда приперлись? Босс всегда такой — бешеный, с хуевыми замашками, но острым умом и мудрый не по годам. Чонгук поворачивается к ним корпусом, ставя стакан на дубовый стол, испепеляет тяжёлым взглядом, заставляя пугаться, превращая Хосока в мрачную особу. Хосок поворачивает голову к Юнги, мелко кивает, нежно касаясь ладони любимого и соединяя пальцы в замок. Босс ведёт бровью, Тэхён ухмыляется, будто предугадывает, что будет дальше. Чонгук отчётливо видит сумасшествие в глазах альфы. Один пахнет бесстрашием, другой психией. Хосок — разум, Юнги — сердце. Босс это прекрасно знает, давным-давно понял, и предугадывает, что выльется из уст друга. — Мы собираемся покинуть клан, — без страха в глазах заявляет Хосок, сжимая ладонь в руках. У Чонгука взгляд темнеет, там, внутри, кости с громким треском ломаются. Крошатся пеплом. Не от правды, отнюдь, а от смелости, которая в венах Хосока кипит. Чонгук себе смелость признать не готов, и видя её в чужих словах, ломается. — Вот как. Тушит бычок сигареты о пепельницу, игнорируя томный взгляд Тэхёна. — Давно вместе? Хосок не медлит: — Два года. По лицу босса не поймёшь, что тот чувствует. Ни единый мускул на лице не дёргается. Чонгук — Антарктид, своим холодом всех вокруг заражает. — И, каково трахать альфу? — Чон смотрит дьявольским взглядом, встаёт с насиженного места, разнося звук каблуков дорогих туфель по всему кабинету. Ту-дуц. Так бьётся сердце в страхе перед любимым человеком. Хосок не отвечает, сверкает бесами в глазах, предупреждающе смотрит на друга. — Потрахаешься — узнаешь, — без стыда заявляет Юнги, кидая взгляд на Тэхёна. Чонгук скрещивает руки на груди, стуча указательным пальцем по предплечью, задумчиво глядя на Хосока. — Любишь, когда сзади долбятся? — хищно улыбается босс, — скулить и просить быстрее? — у Чонгука движок в голове давным-давно отключен, все об этом знают, тут попросту нечему удивляться. Мин хмурит брови, недобро сощурившись, Тэхён откидывается на спинке дивана, закидывая ногу на ногу. — Не терпится самому познать? — Юнги толкает язык за щеку. Упрямый. Чонгук резко вытаскивает на поясе из кожаной кобуры пистолет, направляя в сторону Юнги. «Я боюсь…» Хосок мощной спиной закрывает Юнги, который на фоне кажется хрупким и маленьким. Альфа поднимает автомат на друга, чувствуя, как под рёбрами в страхе заходится сердце. — Опусти пистолет, Чонгук, — рычит Хосок сквозь зубы, прижимая палец к спусковому механизму. Босс заходится в истеричном смехе. — Я считал тебя своим другом, а на деле оказался предателем, — холодным тоном отзывается Чонгук, — готов впустить в меня пулю ради него, — не вопрос — факт. Тэхён качает ногой, наблюдая со стороны. — Что, так сильно нравится его трахать? Представить не можешь, насколько сильно. — Хватит нести бред, — Хосок бесится. Из-за пистолета в руках босса. Любой ценой своего мальчика спасёт, даже если друга придётся убить. Одна пуля, и, сука, тебя нет. Был — нет. — С чего решил, что любовь? Не любовь — влюблённость. — У нас одно сумасшествие на двоих, — скалится Хосок, чувствуя, как тату на лопатках жжёт. …И его глубина. Чонгук посмеивается, направляет теперь дуло пистолета в сторону Хосока. Развлекается. Прямо в сердце целится. Знает этих двоих бешеных, как свои пять пальцев. В босса направленны два дула автомата. Юнги усмехается, покрепче перехватывая автомат и кладя палец к спусковому механизму. «Прикончишь его — следом прикончу тебя» — читается истинная правда в глазах Юнги. — Надо же, готовы глотки любому порвать, — Чонгук снимает пистолет с предохранителя. — Стоите друг друга. Юнги, прижимаясь своим плечом к плечу Хосока, закусывает губу в нетерпении. — Пытаясь защитить того, в кого влюблен, я не становлюсь предателем. Пойми это наконец, Чонгук. — Ваша любовь — грязная, — правдой блюется босс. Хосок ядовито ухмыляется: — Значит твоя — тоже, — кидает взгляд в сторону Тэхёна. В глазах Чонгука с треском ломается выстроенная стена лжи. Хосок это отчётливо видит, видит и то, как рука друга дёргается, а зрачки рассширяются. У каждого человека свои страхи и слабости. Слабость и страх Чонгука — Ким Тэхён. Ким Тэхён, который резко встаёт с насиженного места, вытаскивает два пистолета из пояса, становится рядом с Чонгуком и направляет дуло пистолетов в сторону Хосока и Юнги. — Хватит пиздеть, малышня, — ехидничает правая рука босса. А эти двое бешеных, победно усмехаются, знают куда надавить. Здесь каждый своё защищает. Бережёт. Хосок за Юнги глотку любому порвёт, как и Юнги. Вся правда в их влюблённых глазах читается. Чон Хосок — машина-убийца. Любого убьёт глазом не моргнув. Всегда сдержанный, холодный зверь, не имеющий ни капли чувства сострадания. Пока на горизонте не появится Мин Юнги — зверёныш, который не хуже и не лучше самого Хосока. У Хосока и Юнги индекс один: «Если тебя нет, то и меня нет. Понял?» За Чонгука глотку любому порвёт Ким Тэхён и это босс только в этот момент узнал. …Чонгук стреляет. Пуля застревает в потолке, пистолет на пол бросает. Сдаётся. Отступает. Уступает. Юнги жадно воздух в лёгкие глотает. Чувствует прикосновение руки на своей, скрепляет моментально родные пальцы со своими в замок. Чонгук их прикосновения ладоней взглядом прослеживает. Нервно сглатывает. Глаза кричат: «Свободны», а потрескавшиеся губы другое выдают: — Сгиньте в своей любви. Каждый знает: таким образом свою привязанность показывает. Альфы между собой переглядываются, кивают. Юнги дойдя до двери, останавливается, поворачивает голову в сторону бывшего босса: — Надеюсь, у тебя хватит смелости сгинуть в своей любви, — и многообещающий взгляд на Тэхёна переводит, который задумчиво их скрепленные руки с Хосоком прожигает. Юнги добивает: — Отпусти себя. Последнее, что слышат альфы, когда покидают место, так это ласковое их бывшего босса: «Ким». Оба одновременно облегчённо выдыхают. Хосок к себе альфу притягивает, целует в шейные позвонки, вдыхая любимый запах сомбрерро. Вот оно — успокоение. — Ну что, в лучшую жизнь? — спрашивает Юнги, кусая плечо возлюбленного. — В лучшую жизнь, — севшим голосом выдыхает Хосок в манящие губы своего мальчика, кладя автомат на капот BMW. Врывается горячим языком в его рот, притягивая к себе за задницу. Юнги спину через плотную ткань кофты царапает, когда его сажают на капот гиперкара, разводя ноги в стороны. Альфа между тонких ног просачивается, касается бархатной кожи под футболкой. И снова друг от друга оторваться не могут. Насытиться. И похуй обоим на пожирающие взгляды людей их бывшего босса. Юнги им средний палец показывает, спиной чувствуя холод металла. Хосок отстраняется, следя за густой ниткой слюны. Мин пальцы в тёмные волосы возлюбленного вплетает, массирует у корней. Хосок в глаза смотрит и столько в них нескончаемой влюблённости. Такой мягкой, пушистой влюблённости, понимаете? И сотый раз за день Юнги румянцем покрывается, когда ему глядя в глаза, альфа выдыхает: — Мой мальчик. Моя вечность. Моя душа. «Моё сумасшествие. Моё несчастье. Моя непорочная любовь. Моё вечное сияние фантомного безумия. Мои разум и сердце». Юнги игриво глаза закатывает, отталкивает от себя, садясь в машину. Хосок улыбается, проводя языком по белоснежным зубам. Чувствует себя самым счастливым человеком во Вселенной. Ощущает, как за затонированными окнами его мальчик улыбается. Альфа берет автомат, поворачивается к людям бывшего босса, показывает средний палец, ехидно ухмылясь и садится в машину. Юнги сразу же его крепкие бедра седлает, щекой укладывается на ямки ключицы, целуя в сонную артерию. Я так сильно люблю тебя, черт бы побрал. — Который час? — спрашивает альфа у Юнги, когда заводит машину и с шумом выезжает на главную дорогу, прижимая к себе «маленькую пандочку». — Без двадцати двенадцать полночь, — отвечает его мальчик, проверив наручные часы на запястье. Альфа набирает скорость, на дорогах лишь изредка видны проезжающие машины, останавливает у обочины и вгрызается в любимые губы со вкусом сочной ежевики. — И без двадцати двенадцать часов вечности, я тебя бесконечно, душа моя, — нежно шепчет. Юнги всхлипывает. Не нужно ничего говорить, Хосок и так всё понимает. И на грани смущения, Юнги без стыда заявляет, ёрзая задницей: — Хочу трахаться. Чон цокает языком, шлепает по мягким ягодицам, затем сжимает нетерпеливо, рычит: — Сколько раз просил правильно слова выговаривать. Альфа улыбается, морща маленький носик, клюёт в губы возлюбленного, играясь с тёмными волосами пальцами. — Хочу заняться с тобой любовью, Хо. И этих слов хватает, чтобы у Хосока башку снесло. А дальше, да, занимаются любовью прямо в машине, посреди дороги, дикой, страстной, чтоб одни вздохи и выдохи на двоих, единый ритм сердца. Стоны, стоны, стоны. Горячие, в самое ухо, в губы, в шею. Новая оранжерея цветов на вкусной коже. Одно сумасшествие на двоих и его глубина. Потому что: — Бесконечно? — Бесконечно. Ведь бесконечность сильнее влюблённости. Понимаете?..