Перец чили

Верховенский вприпрыжку скачет за Колей, обнимая единственную бутылку пива, не поместившуюся в рюкзак. Тот громыхает при каждом движении, норовя по инерции уронить хозяина в сугробы. — Мы точно к тебе домой идём? Ощущение, что ты просто пытаешься завести меня в лес! — Петя поднимает голову к небу, осматривая тёмные облака. — Ты так говоришь, будто не следил, куда я иду, на протяжении всего обучения, — лениво отвечает Ставрогин, поглядывая на экран часов. Приходится закатывать пухлые рукава куртки — при Верховенском же и выбирал, чтобы и тёплая, и как-то поддерживала имидж. Петя тогда картинно падал с пуфика, будто сражённый красотой, затем дёргал продавщиц, чтобы те полюбовались вместе с ним. Они, конечно, улыбались, но скорее вымученно. — Какая разница! Сейчас ещё свернёшь на полпути, а я в темноте не разберу! — Верховенский, успокойся, это просто парк. Петя ненадолго замолкает, тут же найдя новый предмет обсуждения. — Мы погуляем завтра? Я первую пару пропущу! — Зато я не пропущу, — хмыкает Коля, — не надейся. Может, я тебя сегодня же и выставлю. — Не выставишь! — Петя тут же строит жалобное лицо. — Тут так холодно и темно-о… — Ничего, познакомишься с местной шпаной, они тебя до дома проведут. — Очень смешно, — фыркает Верховенский, — я их сам куда угодно провожу. Росший без какого-либо контроля со стороны отца, маленький Петя достаточно быстро нашёл родительские фигуры в виде… гопников со двора. Достигнув подросткового возраста, Верховенский тусовался с ними круглосуточно, «был принят в стаю шакалов», как подшучивал над ним Коля. Несмотря на это, у Ставрогина невольно возникало уважение к тому, насколько быстро Верховенский научился находить контакт практически с любым человеком — даже до него добрался, не глядя на несколько лет безуспешных попыток. Ходил хвостиком, встречал после пар, вкладывал какие-то дурацкие записки в портфель — всё по канонам девочек, влюблённых в старшеклассника, но если у них такие детские глупости проходили с выпуском объекта обожания из школы, то Верховенский подобного «счастья» был лишён — с Колей в универ они поступили в один год и выпускаться будут так же. Если, конечно, Петя не взбрыкнёт и не отчислится, к третьему курсу осознав, что на политологии не учатся на президентов. — А ты уже открывал свою тетрадь по биологии? — хихикает Верховенский. — Я только по твоему смеху могу понять, что ты её письками изрисовал, — Коля тяжело вздыхает, — не надоело ещё? — У моего одногруппника тетрадь по истории вся в свастиках была, так что нет, не надоело! — Верховенский говорит это с таким гордым видом, будто сам придумывал этому символу новое значение. — Скажи, а ты в школе через классы не перескакивал? А то у меня ощущение, что ты до сих пор в десятом. — Нет, но почти оставался на второй год. Я ещё тогда раковину отломал в туалете, меня вообще выгнать хотели. — Чувствую, что пожалею о своём вопросе, но как? — Я к другу пытался в кабинку заглянуть, встал на неё, а она… Вместо ответа Коля хлопает себя ладонью по лицу. — И давно ты к парням в кабинки заглядываешь? — Тебе повезло, что у вас на этаже они сплошные. — Придурок. — А понеси-ка пиво. Ставрогин недоумённо берёт бутылку в руки, пока Петя катает снежок. — Только попробуй сунуть мне его за шиворот. — Нет уж, ты тогда пиво разобьёшь. — Верховенский бросает комочек снега в речку, дождавшись негромкого плеска. — Да и вообще, чего я один всё тащу? — Потому что набрать полную корзину было твоей идеей, а оплачивал её я. — Ну уж извини, что у меня нет стипендии для старост. — Да у тебя её в принципе нет. Петя учился с максимально возможным разбросом по оценкам, ругаясь до хрипоты с одними семинаристами и сидя паинькой на парах у других. В основном Верховенский поливал грязью действующий режим, нарываясь на гнев консервативных преподавателей, поэтому когда в конце семестра у него по баллам едва выходила тройка, он шёл на экзамен и принимался спорить уже там. Однажды получив таким образом пересдачу с комиссией, Петя благоразумно решил экономить время и просто соглашался с конечной «двойкой с плюсом». Ставрогин же учил всё настолько углублённо, насколько это было возможно. Это, конечно, тоже подбивало на дискуссии, но он, в отличие от Верховенского, хотя бы прилично выражался. Отстранённый и замкнутый, он мало подходил на должность старосты, но в первом семестре все единогласно проголосовали за него, очаровавшись внешним видом и быстро подогнав своё восхищение под канву «пусть группу представляет самый респектабельный». Шуток Пети по поводу того, через что Коля получил своё место, было не сосчитать. — Иногда я задаюсь вопросом, на что ты вообще живёшь. — Ставрогин суёт бутылку назад Пете и принимается искать ключи. — Как на что? Отжимаю телефоны и продаю, ты же знаешь, — небрежно бросает Верховенский. — Помнишь, у вас на кафедре почки у препарата пропали? Тоже моя работа. — Шутник хренов. Ты сейчас серьёзно про почки или как? Первому курсу скоро зачёт сдавать, а новых нет. — Конечно серьёзно, отдал на донорство, они ещё работали. — Они уже лет двадцать не работают, юморист. В подъезд заходи, студишь тут всё. Петя кивает и прошмыгивает следом за Ставрогиным, поднимающимся на лестничный пролёт. — А ты не боишься на первом этаже жить? Вдруг залезет кто. — Специально от тебя на окнах стоят решётки, если ты не заметил. — Или ты людей в квартире держишь? На цепи. — Да-да, скоро пополнишь их число. Верховенский спешно моет руки, разбрызгивая жидкое мыло, и несёт набитый рюкзак на кухню, почти бросает его на пол, вовремя вспоминая, сколько там стекла. — Чайник есть? — А сам как думаешь? — Сам я думаю, что ты питаешься манной небесной. — Очень приятно, но чайник на плите. Распаковав доширак, Петя достаёт батарею пивных бутылок, завершающуюся каким-то приторным сидром. Ставрогин хоть и не любил сладкое, но его странный выбор напитков Верховенского всегда обескураживал — обычно берущий двойной эспрессо, Ставрогин пару раз неожиданно заказывал лавандовый раф с сахаром, когда Пете удавалось за этим проследить, а домой и вовсе покупал молочные коктейли в пакетиках. В этом Верховенский удостоверяется, открыв холодильник. Заодно и острый соус находится. — Ты говяжий доширак ещё и шрирачей собрался заливать? — кривится Ставрогин, заходя на кухню. — Я тебе волосы над унитазом держать не собираюсь. — Над тазиком можешь подержать, — Петя закатывает глаза, — с пивом вообще огонь будет. — Так бы и сгорел нахуй сейчас, — ухмыляется Коля, — ладно. Мне тоже завари. — А поцелуешь? — Это не так энергозатратно, как залить кипятком лапшу, так что да. Верховенский довольно жмурится, наслаждаясь прикосновением губ Ставрогина. — А почему в лоб-то? Как покойника. — Будешь возникать, в него и превратишься. Открой мне сидр ещё. — Дополнительная плата, — смеётся Петя, — после еды отработаешь? — Получишь у меня сейчас. И после еды тоже. — Надеюсь, у тебя обещания не такие обманчивые, как по телевизору. — Верховенский тянется целоваться снова. — А я надеюсь, что ты не собираешься своими острыми губами мне куда-то ещё лезть. — Ты привыкнешь.