Rósa

      Она снимает свои черные туфли, и, обхватив правой рукой тонкие шпильки, босиком крадётся вверх по лестнице, кажущейся сейчас бесконечной.       Необъяснимой, жгучей болью во всём теле откликается мысль о том, что ещё не поздно развернуться, выпорхнуть наружу и, последний раз взглянув на дверь, скрывающую за собой то, чего она никогда не имела, но так боялась потерять, уехать. Просто скрыться, навсегда раствориться в том мире, где единственным способом выживания всегда являлось притворство. Но Ирэн в очередной раз выступает палачом для самой себя, преодолевая последнюю ступень. Рубикон остался позади.       Женщина останавливается перед нужной ей дверью и ещё с минуту настороженно прислушивается — то ли к движениям в квартире, то ли к стуку своего сердца, о существовании которого она ещё не привыкла вспоминать. Ирэн не хотела бы, чтобы он услышал, как она поднимается — боль всегда легче растянуть, резкие вспышки сложно контролировать. И только поэтому она, обёрнутая в тренч цвета бёдер испуганной нимфы, с тревогой прислушивалась к каплям дождевой воды, скатывающимся с её распущенных чёрных волос и предательски громко разбивающимся об обшарпанный паркет.       Вдруг, женщина решительно возносит руку, в полной готовности постучать, но в конце концов отдёргивает её, словно от раскалённого пласта железа. Ирэн Адлер никогда не боялась действовать, хотя и нередко потом жалела о содеянном — но вот сейчас, Она, которую многие опасались и ненавидели, Она, в крови которой до сих пор хотят искупаться многие, Она, которую буквально боготворили и от любви к которой погибали, боится коснуться какой-то чёртовой двери. Отвратительно. Каждая секунда, каждое мгновение сейчас имеет вес — она понимает эту фразу, как никто другой. Адлер мысленно одаривает себя всеми самыми непростительными ругательствами и вновь возносит руку. Вот только уже впустую. В замочной скважине с другой стороны четыре раза проворачивается ключ и дверь широко распахивается кем-то в чёрной рубашке. — Здравствуй, Шерлок. — вновь весьма успешно придавая своему голосу ледяные нотки, произносит она, растягивая губы в непонятно что выражающей улыбке.       Холмс равнодушно оглядывает её снизу вверх и дольше всего останавливается на глазах — двух серо-зелёных озёрах, которые он так ненавидит. Дверь резко захлопывается. Адлер без всякого удивления усмехается, не двигаясь с места. Через две минуты дверь распахивается снова. — Нет. Не галлюцинация. — холодно заключает он, вновь изучающе оглядывая её. — Зачем Вы пришли? — Захотелось тебя увидеть. — как ни в чём не бывало отвечает женщина, всем своим видом насмехаясь над детективом.       Дверь снова возвращается в своё обычное положение, но Ирэн удаётся остановить её своей ногой, вовремя мелькнувшей в сокращающемся проёме. — Шерлок, мне больше некуда идти.       Он молчит. Возвышается над ней гордой, каменной глыбой со страшными, совершенно лишенными всяких чувств глазами, смотрящими словно сквозь неё. Нет, не она должна говорить такие слова. Не ему. Не в этой жизни. — Ошибаетесь. В окрестностях вполне достаточно психиатрических лечебниц на любой вкус. — тем же ледяным тоном произносит он, однако, смотря лишь на стройную, и даже худую ногу Адлер, уже находящуюся на территории его квартиры. — К чему весь этот официоз? — натянуто обиженным тоном протягивает она и кладёт левую руку на ручку двери, чтобы в любой момент успеть предотвратить перелом лодыжки.       Холмс ничему не сопротивляется. Вновь молчание, тёмной вуалью покрывающее ожидание чего-то одному ему известного. Столько воды утекло. После того, что случилось в Пакистане, он навсегда пообещал себе прекратить эту историю, навсегда вычеркнуть эту несуразную главу из своей жизни. Но Она появлялась снова и снова: в новостях, в бессмысленных смс в каждый притянутый за уши праздник, в беспредметной болтовне прохожих на улице, и, конечно, в неуместных вопросах Ватсона. Нападала неожиданно, поражала ядом, подобно чёрной мамбе. Но смс закончились. Она не давала знать о себе напрямую уже два года. Залегла на дно, как, впрочем, и следовало бы. Но всё же, лучше бы ей было умереть. — Уходи. — еле слышно, но твёрдо вдруг произносит он, и шумно выдыхает, опуская голову.       Ирэн упирается, не позволяя закрыть дверь — понимает, что этот раз уже станет последним. Она позволяет себе один безобидный, но роковой выпад — слегка надавливает рукой и расширяет дверной проём. Холмс не сопротивляется, но и в глаза ей больше не смотрит — смотрит в пол так, словно пытается выжечь в нем бездну. Адлер замечает, как он хмурит брови, словно обдумывая что-то важное и переводит взгляд на его тонкие пальцы, сжатые на холодной ручке двери до белых костяшек. Едва ли не предатели.       Женщина понимает, что нужно сказать хоть что-нибудь, любую мелкую глупость, способную сейчас хоть как-то отразиться на его лице, пусть даже в микроскопическом движении его брови, в сардонической, еле уловимой усмешке. Адлер аккуратно отнимает руку от двери, однако отмечая, что проём вместе с этим ничуть не сужается. Порывается произнести что-то. Что-то, о чём сожаление умирает лишь со смертью выдавшего это. Но тишину теперь нарушает не она. — Предполагаю, что ему еще нет и сорока. — неохотно произносит Шерлок, и, резко выпрямившись, бросает мимолётный взгляд в сторону внушительных размеров бриллианта, оскорбительно сверкающего на безымянном пальце левой руки Адлер.       Ирэн наконец ловит его взгляд. Равнодушный, холодный, помутнённый чем-то неопределённым. Но всё же нет в этих глазах того, чего ей так втайне хотелось бы найти. Того, чего она ищет, пожалуй, всю свою жизнь, из гордости не позволяя признаться в том себе же самой. Но искать чего-то в этих пустых глазах — это как искать в январе цветки лесной земляники, как искать сочувствия в преисподней.       Она виновато убирает левую руку в карман тренча, лишь на секунду отводя глаза. Зачем же он ее мучает? Неужели ему настолько приятно возвышаться над её никчемностью, упиваться ее изначально предсказанным проигрышем? Если бы он сейчас сказал, что ненавидит ее настолько, что готов преждевременно захоронить где-нибудь на территории только небу видимом пустыре, она бы, возможно, даже обрадовалась. Но молчание — самая скверная пытка, применяемая, зачастую, отнюдь не жесточайшими правителями, красящими стены своих дворцов кровью. И он отлично знает это. Не то, чтобы с удовольствием, но всё же с некоторым оттенком удовлетворения пристально смотрит ей в глаза, не произнося ни слова. Ему ли этого гнушаться? Да и чего, в целом? Адлер уж точно из таких, которые и по своему желанию выливают себе на головы чаны раскалённого олова — лишь бы только своими руками. — Если я пообещаю тебе, что лишь через неделю ноги моей больше не будет в Великобритании, ты пустишь меня? — медленно, будто уже извиняясь за что-то, проговорила Ирэн. Вязкая грязь, в которую она уже давно не боялась себя втаптывать, медленно покрывала ее плечи, лишь толику не доставая до горла.       Холмс подозрительно щурится, но лишь на секунду. Оба знают, что ничего из этого не является истиной. Ни слова. Но всё же что-то заставляет его если и не очнуться, но слегка ослабить «хватку» и посторониться, освобождая женщине путь. Она же, в свою очередь, не медлит ни секунды: влетает, если жалкое барахтанье подстреленной птицы можно назвать полётом, внутрь, орошая и бесстыдно уничтожая установившуюся, хаотичную атмосферу квартиры равнодушным взмахом своего тренча и холодом промокших волос. Это ли, или же что-то другое вызывает тянущую боль где-то глубоко под рёбрами — Холмс не знает. Рядом с Этой женщиной он становится маловерен и до непозволительности глуп — вот лишь то, что он знает наверняка.

***

      Ирэн снимает свой тренч и отбрасывает его в сторону. Туфли она осторожно ставит у стены, перед этим для чего-то постучав ими друг об друга.       «Ничего-то у моего детектива не изменилось» — проскальзывает у нее в голове, когда она оценивающе осматривается по сторонам. И действительно, Холмс за это время нисколько не изменил своему видению идиллии: всё те же разношёрстные кипы бумаг и непонятных журналов с поблёклыми обложками, на маленьком, кажется, что уже даже ломящемся от груза столе; импровизированная лаборатория на кухне, залитой бледно-белым светом подвесной люстры, тот же красный, пыльный ковёр и те два кресла, которые сейчас, впрочем, были завалены каким-то неопределённым хламом, из которого точно идентифицировать можно было лишь несколько виниловых дисков, распущенный рулон джутовых нитей и… Крюк змеелова.       Адлер, конечно, была осведомлена о взрыве, произошедшем в квартире, и, более того, была в курсе его природы — поэтому сейчас ей было удивительно оглядывать это фантастическое помещение, ничуть не изменившемся после такого значительного удара. Проведя небольшую разведку, женщина прошла к уже знакомому светло-коричневому дивану и расположилась на нём, закинув одну ногу на другую. На секунду она повернулась назад, чтобы удостовериться в наличии безобразного смайла на стене и, сделав это, одобрительно усмехнулась.       Тем временем, Шерлок, демонстративно игнорируя ее присутствие, начал метаться по комнате, изображая крайнюю занятость — он подошел к окну и задёрнул портьеры, затем пошёл на кухню, словно лишь только за тем, чтобы включить и выключить воду и погреметь стеклянной посудой, потом же, вернувшись обратно, он раздвинул портьеры, небрежно смёл груду хлама со своего кресла, и, схватив книгу, лежавшую чуть поодаль, уселся в него и принялся читать. Зная Холмса, это и впрямь могло и вовсе не быть театральным представлением, так что Ирэн лишь вздохнула, кинув на детектива исполненный какого-то блаженного спокойствия и понимания взгляд, и, не требуя к себе никакого внимания, принялась внимательно приглядываться к деталям, придававшим этому логову безумное настроение, и, безусловно, неповторимый шарм.       Она знала и всю историю про Мэри. Поэтому сейчас, завидев в углу резинку для волос с розовым пластмассовым цветком на ней, очевидно, принадлежавшую Рози, Адлер грустно улыбнулась и опустила глаза, задумавшись о чём-то на мгновение. «Жаль, что не удалось застать Ватсона — он просто должен был услышать от нее хотя бы благодарность. Весьма и весьма заслуженную».       Желая отвлечься от внезапно нахлынувших сентиментальностей, Ирэн перевела взгляд на стопку книг, расположившуюся недалеко от дивана. На самой верхушке этой башни лежал крупноформатный ботанический атлас. Причем, казался он прилично затасканным, будто был украден где-то из недр старинной библиотеки. Смущал лишь порядок книг, вернее, его отсутствие — маленькие, средние и большие книги лежали друг на друге в хаотичном порядке, будто предназначенные для игры в дженгу. Адлер нахмурилась — внутренний перфекционист запротестовал.       Женщина потянулась к стопке и сняла первые четыре книги, переложив их к себе на колени. Затем, она вновь потянулась к стопке, с полной верой в свою бесшумность, но… — Прошу положить всё так, как оно лежало. — твёрдо произнёс Холмс, не отвлекаясь от книги. При этом он сделал небрежный жест рукой, каким обычно богачи отгоняют от себя навязчивых слуг. Ирэн послушно уложила книги в их первоначальном порядке и поёжилась. — Гостям принято предлагать чай. — как бы невзначай замечает она. — Вы и не считаете себя гостем. — молниеносно отвечает детектив и перелистывает страницу. В голову Адлер не приходит ни одной колкости. — Самообслуживание, если угодно. — добавляет Холмс и вновь перелистывает страницу. Конечно, никакой чай никому был не нужен.       Ирэн, впрочем, примерно так и представляла себе их встречу, и, по её подсчётам, оттаять он должен был примерно через час. Но столько времени у неё не было. — Хотя бы взгляни на меня. — вкрадчиво шепчет она, как бы доказывая, что та Ирэн Адлер всё ещё живёт в ней, хотя и дремлет теперь слишком часто.       Он всё ещё не отвлекается от своей книги, хотя иногда и поглядывает искоса на эту тёмную во всех отношениях фигуру, так по-хозяйски расположившуюся на его диване. — Зачем? Я и так Вас вижу. Постукиваете по дивану пальцами правой руки, ухмыляетесь, болтаете правой ногой, лежащей на левой… Вполне возможно, что уже неделю вас мучает бессонница по причине боли как раз-таки в этой ноге. — монотонно перечисляет он, не поворачиваясь. — Сомневаюсь, что что-то было упущено. — Нет. Ты взгляни. — женщина делает ударение на последнем слове. Шерлок раздражённо захлопывает книгу, шумно выдыхает и, наконец, поворачивает голову в её сторону.       Да, она действительно настукивает какую-то незамысловатую мелодию своими тонкими пальцами и игриво ухмыляется, глядя на него. Но… Что с ней? В смысле, перед ним сидит всё та же женщина, что и несколько лет назад: у нее всё те же черные волосы, даже, похоже, той же длины; та же рубиновая помада на губах, та же привычка красить глаза именно так… Но и в то же время, она кажется ему совершенно чужой, даже не еле уловимым призраком из прошлого, а тем, чего с ним и вовсе никогда не случалось. Улыбка не та, взгляд тоже совсем не такой, как прежде, даже все те невербальные знаки, которые она подаёт, будто бы ей и не принадлежат.       Только сейчас почему-то Шерлок замечает, что её худые белые ноги чуть ли не сплошь покрыты мелкими отметинами всех оттенков синего и фиолетового. Он чувствует поглотившее его на мгновение смятение, какой-то неопределённый позыв к действию, но, в конце концов, успешно подавляет и его.       Холмс медленно поднимается выше: полностью осматривает её, облачённую в тонкое чёрное платье на запах, перетянутое такого же цвета бархатным корсетом. А более, кроме кольца на пальце, и кроваво-красных, растянувшихся в вымученную улыбку губ, никаких ярких деталей и нет. Она теперь лишь фантом, — не тот, совершенно не тот образ, который запечатлелся в его памяти. Он смотрит на её влажные, слегка вьющиеся волосы, с которых уже не течёт вода, возвращается к паре синяков на предплечье, и только затем, в самом заключении ловит её лукавый взгляд. — Вот мы и встретились. — язвительно замечает Ирэн.