Знакомый утихающий мотив

Подниматься на возвышенность в доспехах было довольно тяжело, потому Ирэн оперлась на близ растущее древо. Солнце величественно возвышалось над этими землями, насылая вниз сухость и жару. Ирка устала и сильно вспотела, так что было принято решение снять привычно тяжеловатый шлем. И под давлением светила она прищурила свои глаза, в которых покоилась мудрость множества древ и безгласность пения листвы. Ирка выдохнула глубоко и слегка беспокойно, отвернув голову от света и прислонившись к тонкому стволу дерева. Стоял день, а ноги ее гудели от многочасовой ходьбы, которая началась еще в рассеивающуюся темноту. В ее деревне не было лошадей – последнюю унесли и сожрали крылатые твари, спрятавшись в горах и, некоторые, в водах, потому и пришлось идти своим ходом. Уйти без слов, не оставив ни прощального подарка, ни записки, ни дружеского объятия. Без единого предупреждения и без единой круговерти мыслей, зная, что они встретятся вновь. На улицах царила красавица-весна, укрывшая земли печалью. Ирка провела рукой в латной перчатке по слипшимся от пота темным волосам и прикусила губу, вместе с тем прокладывая дальше направление своего одинокого пути. Латы от поцелуя солнца сверкали кристально-грязным серебром с россыпью малахитовых узоров, оставленных густой, шуршащей от ветра листвой. Крылатая черная борзая, изображенная на нагруднике по ее собственной задумке, опасно блеснула зеркальной стрелой. Металлическая кольчуга, сплетенная из тонких железных колец, издала слабую трель в такт ее усталым движениям. Ирэн сглотнула, и в горле сошлись почти сухие стенки – сильно хотелось пить. Ирка еще раз прищурила свои зеленые глаза и, ухватив шлем подмышку, двинулась в углубление леса, проваливаясь в грязную и рыхлую землю, словно та была ранена многодневными дождями. Хотя царила засуха, и в этом месяце не выпало и пары прозрачных капель. Велес был глух и безразличен к их бесконечным мольбам, и все становилось хуже – воды не орошали земли, скот помирал, да еще множество проблем приносили крылатые твари, что уносили лошадей и людские жизни, и рождались другие мерзкие порождения тьмы. Воинов-защитников всегда не хватало, и сколько Ирка помнит, так было еще до ее появления на свет. И когда та подросла, не задумываясь вложила меч в свои хрупкие руки, посвящая себя этому опасному пути. Ее доспех, ее верный спутник-клинок и щит, были созданы по ее мысли, по одной бледно-оранжевой искре ее замысла. Когда их единственный кузнец Андрэ согласился на претворение ее замысла в четкую форму, запели соловьи и завыли сторожевые псы, а по деревне прошел тяжкий вздох единого разочарования и страха – Ирэн выбрала путь воина, а не врачевателя. Тогда в кузне был расплавлен металл, а в горне заплясали возжженные угли. Ирка помогала отливать форму и поддерживать кузнеца благодарной улыбкой и светлыми глазами, хотя тот, как и все, был против ее пути. Однако старческая мудрость увидела в молодой душе запал и желание сражаться, защищать, проливая вражью кровь – то была смелость и отвага, взращенная тяжкими днями. И не было в ее глазах сомнений в правильности выбранного пути, только редкий страх плескался в темных глубинах ее подрагивающих в отражении огня зрачков. Возможно, Ирка верила в магию, чудеса и благоприятный для всех существ исход, в непобедимость храброго сердца и твердой души. Андрэ тогда улыбнулся едва-едва заметно, однако во рту скапливалась горечь – он много юношей проводил в их последний путь. От них не оставалось даже латных сапог или меча, покрытого черной патиной. Оставались лишь песни в сердцах, что истлевали с каждым месяцем. Он смотрел на нее с гордостью, присущей отцам, и угрюмо кивал на ее слова благодарности. И слишком боялся, что Ирэн станет очередной забытой песенью. Когда Ирка ушла в глубокий лес, то не услышала дыхания жизни и биения здоровой природы, хотя следов огненных столпов и бурь тоже не наблюдалось. Только тишина сопроводила ее, когда она присела на траву, отхлебывая немного воды из бутыли. Принимать пищу Ирка пока не решалась: еды было немного и особого голода она не ощущала. В случае чего могла бы выйти на кролика, поймать рыбу или ящерицу – благо, их водилось много. Она скептически оглядела свой провиант, который успела стащить перед уходом и едва ли не цокнула от досады. Солнце за древами почти пропало, и в тени Ирэн стало прохладно. Подниматься в снаряжении было тяжело, а двигаться дискомфортно, но иного выбора не было. Либо так, либо она станет трупом от одного чужого удара. Кольчуга согласно зазвенела, практически ударяясь об ее колени. Ирка двинулась далее на запад, прямиком к озеру Затихших голосов, мысленно надеясь на спокойный путь. Однако этому не суждено было сбыться: в ноздри ударил запах крови и гнилья. Она различила его в паре милей от себя, но ужаснулась – опасность бродила относительно недалеко от ее деревни и оставлять ее слоняться по лесу было нельзя. Ирка вздрогнула, когда в нос также ударил и запах дерьма. - Упыри, - хладом осела догадка на ее разум, но Ирэн не удержалась от того, чтобы прошептать это вслух, хотя бы ради того, чтобы услышать свой голос и не сойти с ума, - при свете дня, да еще так близко. Это невозможно! О, боги, смилуйтесь над этими несчастными землями. И сжала в руках эфес меча. - Святовит, Симаргл, даруйте мне свое благословение. Не дайте оступиться во тьму. Отсутствие единой дороги не мешало ей идти к цели – Ирка прекрасно чувствовала тот смердящий запах за множество миль и покрывалась гусиной кожей, когда тот становился все сильнее, забивая собой ноздри и вызывая привыкание с тошнотой. Солнце светило, но лучи его чаще терялись в ветвях и отсыревшей листве. Под свист ветра Ирэн затерялась в плачущих деревьях и увидела их – тварей, пришедших из разрастающейся темноты, скрюченных, ростом примерно с нее. С огромными торчащими клыками и серой кожей, что кусками отрывалась от проклятой плоти. Они рычали и рокотали в поисках пищи, а рты их были окровавленными от сожранных змей. Упыри практически всегда бродили небольшими группами и, несмотря на то, что сами по себе были не очень опасны в одиночку, но на одного владеющего мечом приходилось штук шесть – тогда они брали количеством и выпивали кровь досуха, выдирали вены и отрывали ступни, сжирая их. И последовательность этих действий всегда была различна – упыри не отличались разумностью, ведомые лишь своими инстинктами. Сердце застучало быстрее, и биение его отдало в металл. Послышался лязг и хруст. Кровь попала Ирке в рот, но обращать на это внимание было нельзя – стайка упырей окружила ее, но действовала медленно и вразнобой, словно те не могли действовать сообща. Это и сыграло Ирке на руку: одному она моментально срубила отвратительную голову, другому удалось быстро отрубить ноги, чтобы мог только ползать. Пару раз ее задели когти, но остался лишь след царапин на рисунке крылатой борзой. Свет солнца несколько раз резал глаза, и Ирэн едва ли не потеряла равновесие, когда сбоку на нее бросился упырь. Однако клинок пронзил его сердце, но Ирка все же упала под тяжелым давлением. А боги, вестимо, услышали ее мольбы, и та успела встать, бросив землю прямо в страшные лица. Снова лязг и тяжкий вздох с плевками. Немного крови она случайно проглотила. Повела плечом нервно, успокаивая себя, и дрожащими руками воткнула меч в сырую от крови землю, откашливаясь. Осела на колени и заплакала, когда ощутила стальную горечь и гной во рту. И запах, что витал вокруг, усилился, вынуждая Ирку подняться и пройти по трупам дальше. Благо упырей больше не было. Она нашла причину столь мерзкого зловония – твари просто погрызли скот и, вероятно, их хозяев. Ирэн сквозь слезы удивилась шаткому домишке здесь, в глуши, вдали ото всех. Поблизости голубыми искрами сияла река, потому делать было нечего: Ирка спустила трупы по ней, не забыв прочесть молитву несколько раз, и та окрасилась в красный словно в насмешку. Со скотом дела обстояли сложнее: у нее обыкновенно не было сил поднять коров. Зато ей удалось зажарить дохлых куриц, и еды ей хватит еще минимум на полторы недели. Внезапно подул сильный ветер, словно кричащий в агонии, и нутро Ирэн обратилось в хладный черный лед. Деревья скосило, вода поднялась в безумии, а Ирка, не успевая спрятаться в домике, присела на корточки, полусвернувшись, и ухватила меч, как если бы хваталась за последнюю надежду. Дракон пролетел быстро, исчезая за высокими горами вдали. Ирка закрыла глаза, и угли, вспыхнувшие в ней, погасли вновь. Солнце клонилось к закату, и девушка, с трудом поднимаясь на ноги, продолжила свой путь на запад, к озеру Затихших голосов. За несколько дней пути Ирэн слишком исхудала и побелела. Меч она сжимала так сильно, что рука отказывалась выпускать удобный эфес, а пальцы оставались в вечной тугой хватке. Темные волосы, собранные в пучок, спутались окончательно из-за грязи и крови, ногти трескались, а зубы чуть крошились. Однако Ирэн знала, что вернется домой с драконьей головой во славе солнечных лучей, заменивших благие клады самых причудливых сокровищ. И в ее честь сложат песни, резонирующие в сердцах. Песни о славных подвигах, о силе девичьих рук и ясности ума, о том, что храбрость и отвага живут к каждом сердце, и любовь к родному дому заставляет творить великие и безумные поступки. Ирэн улыбается, когда видит ровную озерную гладь, похожую на двустороннее зеркало. Она напевает мотив под звоны колокольчиков и удары кузнечных молотов, под соловьиную трель и слепую печаль. Кровь на теле запеклась и желание смыть ее поглотило все остальные мысли. Ирка несколько мгновений подождала, и эти мгновения превратились в долгие часы, но в округе было тихо. Вода не кипела, ветер не стенал, солнце не грело, горы не давили своим массивным страхом. Ирка сняла перчатки, нагрудник и поножи, оставшись в кольчуге, льняной рубашке и тонких темных штанах. Подошла к берегу, оглядела ровную гладь, и, словно услышав голоса, в трансе распустила свои длинные почерневшие волосы. Окунула слегка красные от запекшейся крови руки, и чуть не отпрянула от ледяной воды. Умыла лицо, ступни, провела руками по телу, выдохнув тягучий клубок пара. Сероватый, узорчатый, быстро исчезнувший по велению ветра. Сжав в руке грязный клинок, Ирэн всмотрелась в глубину. И совсем не удивилась, когда увидела огромные темные глаза. Но дышать перестала. Ирка стояла на гальке, и вода обволакивала ступни, когда повелитель этих глубоких вод вынырнул из темноты своих глубин. Дракон был огромен, едва ли не больше Пожирателя мира, и был невероятно красив: голубоватая чешуя больше переходила в серый и отливала лунным серебром. Перепончатые крылья были на оттенок темнее и было видно, что ни одна арбалетная стрела не пробьет их. Когти черные, острее чем кладбище копий, крылья, что заменяли собой бури, клыки, что были острее горных пиков, что устрашающе возвышались над миром. Чешуя напоминала собой застывшую воду, превращенную в вечный лед от тысяч голосов, что сожрал Повелитель. Из его ноздрей вырвался пламенный поток воздуха, заставивший древа ломаться, а воды в безумии расступаться. Ирка неуклюже выставила перед собой собственный меч, что прошел с ней весь ее путь и все ее года. Дракон то ли презрительно фыркнул, то ли утробно зарычал от раздражения, словно его пробудили от многолетнего сна. Ирэн заглянула ему в глаза и поразилась их чистоте: синие, в которых смешались все воды их мира. Усталые и задорные одновременно, цвета подземных вод, в которых утонило множество кораблей, а взор его ярко-мерцающий, и в глубине его глаз умерли все боги. Взглядом он создал пустоту, взглядом он создал мир, и своим ревом создал воды и мертвые, и живые. В этих глазах Ирэн увидела отражение самой себя: напуганное, одинокое, отважно сражающееся за жизнь. Забывшая цель своего пути, пропавшая в грязи и разрухе их мира, с против воли дрожащими руками, с зелеными глазами, в которых погибла зелень молодых лесов и осталось лишь разбитое стекло. Они смотрели друг на друга удивительно долго, а Ирка даже помыслить не могла, что Повелитель такой. Несокрушимый, устрашающий одним своим видом, огромный, заслоняющий собой даже трехпиковые горы вдали. Спокойный и давящий. Свободный и манящий. Ирэн смотрит в его глаза и клянется всеми богами, которых знает и помнит, что видела их раньше. Только понятия не имеет где. А дракон склоняет голову словно задумчиво разглядывая, но не шевеля зрачками. Они так далеко, но Ирка протягивает свою руку, ожидая, что ее просто проглотят целиком, даже не сомкнув зубья. И умирает, когда тварь поддает головой вперед и позволяет коснуться чешуи – холодной, мокрой, склизкой. Блестящей в свете умирающего солнца, в которой Ирэн замечает всполохи языков пламени. Интересно, произносит в голове Ирка, о чем Он думает? Она думает лишь о знакомости этих глаз и о том, что ее меч не оставит на нем даже царапины. И о том, что этот солнечный свет будет для нее последним, как и та песня. Потому она направляет лезвие себе в грудь, а драконьи глаза обращаются во мглу. Ее вина и проигрыш льются из сердца кровью на стальной клинок, прошедший сквозь колечки кольчуги. Дракон рычит, и воды беснуются, а Ирэн чувствует, как ноги становятся мраморным камнем, отражающим боль, скорбь и вину. Кровь стекает по камню и с него аккурат в холодную мертвую воду. Слеза скатывается по щеке, растворяясь в багровых каплях; Ирэн напевает любимый с детства мотив, и с последним лучом обращается в камень, облитый кровавым потоком из скорбящего сердца. А дракон во мгле своих глаз смотрит на каменное изваяние, которое увлекут за собой воды с усопшими богами, на самый мрак глубин со сверканием жемчужин. И доспехи обратились в скорбь и вечные слезы. А Ирэн стала дремой лесов и тихих вод, солнечным пламенем и холодом гор. И затихающей песней веры в дряхлых сердцах, что будет забыта и развеется горящим пеплом.