Изгои

      По-настоящему домергианских тварей я разглядел уже в лагере. Холёные морды ночных демонов, с прищуром хищника, таким же холодным, как весь этот мир, промороженный до ядра планеты. Когда-то давно отец показывал мне старинные альбомы. Шер — дух полуночных бурь — точно так же смотрел на умиравших от жажды в пустыне. Только у здешних демонов глаза не светились алым. Чужие, равнодушные глаза, будто у степных волков.              Дома, в самую сушь, тощие степняки подходили близко и рылись в мусорных баках. Их легко шугануть камнем или пустой бутылкой, но тут кинуть было нечем. У нас здесь вообще больше ничего не было, кроме свёртка одежды и жалкой кучки личных вещей. Всё остальное велели бросить в огонь. На прибитой изморозью траве сновали тени в шлемах с росчерками сполохов на биощитках. Сухо щёлкали «фламмы», изрыгая огонь. Горели любимые безделушки, наше домашнее барахло, с таким трудом протащенное на корабль. Потрескивала, превращаясь в пепел, кожа, лопалось стекло. Той ночью мне в последний раз было жарко. Я обливался потом в людском потоке. Толпа извивалась песчаной гадюкой, вдавливаясь в узкий проход между кострами, сжимала до потери дыхания, сбивала с ног. Я спотыкался и до усрачки боялся выронить Слоненка Хью. Луис шёл сам, ухватив мать за подол, подвывая от ужаса, и мерзко икал. Страшно хотелось отвесить ему подзатыльник, чтоб заткнулся, но руки были заняты младшим, а ему уже исполнилось шесть, и весил он целую тонну.              Взрослые шли молча. У входа в лагерь несколько человек рухнули в обморок. Последствие шока, сказал потом доктор Бёртон. Он всю ночь носился по баракам, разливая в подставленные кружки кипяток из чудом выжившего в этом хаосе чайника. Я сам, собственноручно, ещё на корабле затолкал его в узелок и протащил через все охранные посты. На пузатом боку всеми цветами радуги переливалось пожелание доброго пути. Отец подарил его на мой первый поход в пустыню, и я не смог с ним расстаться. Доктор напоил маму, сунул ей одеяло и потрепал Хью по зарёванной щеке.              — Ничего страшного! Наберёмся терпения. Утром нас накормят, прибудут медики. Сообщество нас не оставит.              — Сагиб доктор, дорогой мой! — Мать намочила платок антисептиком и приложила к коленке Луиса. Он всё-таки пару раз упал, пока мы в полной темноте тащились к колючей проволоке нашего нового дома. — Вы сами-то верите тому, что несёте?              — Тише, айя Грин, тише, вы испугаете детей. Нас так много, любой планете тяжело принять и прокормить столько беженцев. И, конечно, в карантин нельзя с вещами.              — Том Бёртон, ты никогда не лгал больным. — Мать сморщилась, воздух в бараке можно было рубить топором. — Это не карантин. И нас, и наши вещи проверяли на радиацию и заражение ещё на судне. Нас сейчас протестировали на генетику, и мы оба это знаем. Ты сам видел, как нас разделили, отобранных ещё утром увезли в карах, их не погнали пешком. Я всё думала, кому же так повезло. И мне кажется, поняла... они ведь похожи на местных.              — Айя Грин... Лейла, дорогая, тише. Комиссии по беженцам… земляне! Нас тут не бросят. Укладывайте детей, завтра мы пройдём по баракам, проверим…              И почему я не спросил её в тот же вечер, чем я так не похож на домергиан? На первый взгляд, у меня всё, как у них: четыре конечности, голова и по пяти пальцев на руках. Но в душе, наверное, я уже знал ответ, только боялся произнести вслух. И ещё мне очень хотелось есть, и сил хватало лишь на мечты о большом куске хлеба с хрустящей корочкой. В животе прямо урчало от голода.              Мать тяжело вздохнула и протянула нам три конфеты:              — Вот, сегодня у вас сладкий ужин, просто мечта. Налетайте, мальчики!              Я откусил кусочек и вернул ей остатки, пригодится малявкам на завтрак. Смуглая почти до черноты, тёплая рука матери сжала мое плечо.              — Дейви-бой. Что бы я без тебя делала, малыш? С тех пор, как умер отец... — Слеза поползла по её щеке, она утёрлась кулаком и отвернулась. Отец погиб месяцев пять назад. Во время беспорядков в космопорте он служил в охране. Организованная эвакуация превратилась в фарс. Мелиада гибла, гибла, и ничто уже не могло её спасти. Толпа штурмовала корабли, а растерявшаяся, наскоро набранная из учителей и горняков охрана тогда ещё не смела стрелять.              — Не плачь, мама, у тебя разболится голова.              — Боюсь, скоро у всех у нас много чего разболится, если завтра не выдадут достаточно обогревателей. Не раздевайтесь, ляжем вместе, чем больше одеял, тем теплей. — Она поцеловала братишек, коснулась губами моего лба. — А ведь совсем из головы вон! Я же не смогу больше звать тебя малышом. Сегодня кому-то исполнилось восемнадцать. Так что теперь ты можешь пить, курить травку, спать с кем попало и водить кар без нашего с отцом разрешения.              Мы рассмеялись, да так, что на нас зашикали соседи. Мать тронула зелёный пластик стен, провела рукой по металлическим креплениям коек. Притушила тусклую лампочку ночника.              — Положим младших посредине. Может, так им будет теплей?              Я вжался спиной в холодную стенку, заворочался, пытаясь освободить место для Слонёнка, а мать всё шептала, как будто её прорвало.              — Мне только-только исполнилось восемнадцать, когда я познакомилась с твоим отцом. Ты так похож на него, Дейви. Он показался мне таким большим и надёжным. Кожа белая, как сливки, а на голове шапка русых кудрей. Эта причёска всё и решила. Он шёл мне навстречу, а я притворилась, что выронила сумку. Так и знала, он поможет собрать моё добро. Хорошо, что твой отец не дожил... Обещай мне, Дейви… — мать подгребла к себе Хью, голос прервался, но она справилась с собой, моя храбрая мама, лучшая хирургическая медсестра в отделении самого доктора Бёртона, директора Центра нанохирургии, там, на нашей планете, от которой осталась радиоактивная пустыня. — Обещай, что придёт день, и ты отпразднуешь свой день рождения как положено. С друзьями, тортом, подарками и вечеринкой до утра. А потом выучишься на химика, как всегда мечтал...              Она ещё что-то бормотала негромко, но я уже провалился в сон. Мне снились горячие блики света. Кирпичный загар на отцовских щеках, обжигающие пески, чернота шахт и фиолетовые, под цвет неба, высотки. В знойном мареве белел наш домик в жилом квартале больничного комплекса. Братья носились вокруг клумбы с азалиями. Слонёнок пытался поймать Луиса, а тот хохотал, подначивая брата, и уворачивался. Но даже во сне я помнил, что Мелиада мертва. А холодно мне, потому что мы на Домерге.              Земляне так и не помогли нам. В бараках шептались о сорванных переговорах, подкупленных комиссиях, требованиях медицинских проверок. Местные сбрасывали рационы с воздушных дронов, предоставив нам самим разбираться с раздачей. И завезли наконец топливо для генератора.              Нас заново искололи анализаторами. Из нашего барака на свободу выпустили ещё две семьи. Не знаю, правда, куда они пошли и что с ними потом случилось. Мой генетический тест местный служака рассматривал очень долго, тыкал пальцами в линком, шевелил губами, поглядывая то на мою светлую кожу, то на дочерна загорелого Слонёнка. Анализатор запищал, наливаясь красным, аналитик уткнулся в свой экран и прогнал нас обратно в барак.              Лекарства нам выдали один раз, вместе с первым рационом, но такую малость, что пришлось запереть их на складе и выставить свою охрану. Ну и молиться, чтобы наши собственные стражи не растащили запасы, если им что понадобится.              В эти дни мы с матерью почти не виделись — я возился с братишками, вечно хныкающими от голода и холода. Часами гулял с малышнёй по периметру вдоль проволоки, обучая их арифметике. Мы пялились на прозрачный пластик и считали вооружённых уникалов, стоящих за стенами лагеря. Тогда мы уже знали: они отличаются от «поселян», — но чем, толком ещё поняли. Я рассказывал братьям бесконечные истории, в которых мы всегда побеждали врагов и улетали домой на воскресшую Мелиаду, а сам всё рассматривал красивые лица, сильные, крепкие тела, высокие, как по струнке выверенные, и пытался сообразить, много ли правды в слухах об их умениях.              Мама моталась по лагерю с нашими медиками. Они обходили бараки, а потом пытались договориться с уникалами: требовали встречи с властями Домерге, призывали улучшить питание. Пусть нам пришлют местных врачей. Людям нужен медицинский осмотр, да хотя бы антибиотики широкого спектра! Но добились они только того, что нам вдвое срезали нормы горючего, загоняя греться в тёмные бараки. Наши «хозяева» и в кромешной тьме видели превосходно. Возвращалась мама глубокой ночью. Нащупывала кружку с чуть тёплым пойлом, со стоном облегчения валилась на койку и сразу засыпала.              Дни тянулись, неотличимые друг от друга. Так прошло несколько месяцев. С ужасом я замечал, как усохла и съёжилась мать, а в чёрных волосах пробилась седина. К тому времени я наконец догадался. Сложил два и два и получил чёткий ответ, почему нас держат в клетке. Только потому, что наша кожа темней, чем у здешней белолицей охраны. Ну а геном мелиадцев, по мнению местных, был просто заразен. Я никому не сказал о своём открытии, но к началу холодной домерганской весны уже все сообразили, даже малявка Хью.              Мы между собой не особо это обсуждали. Но как-то раз Луис спросил, сильно ли я разозлился на местных, когда до меня дошло.              — Нет, — ответил я, — даже рад, что наконец понял. Они считают нас чёрной накипью? Ну, так для нас они просто белая плесень, беляки, поганки песчаные. Нелюди, и точка. А нелюдь — такой же враг, как изголодавшийся степняк, как убившая нашу планету радиация. С врагом церемониться нечего, его незачем жалеть и, уж конечно, нет смысла размышлять, почему они с нами такое сотворили.              Луис покосился на мою белую кожу, обнял и сказал, что цвет вообще не имеет никакого значения. Главное-то, душа!              А потом началась чума.              Мать заболела одной из первых. Её, наверное, можно было спасти, будь у нас подходящие антибиотики, не делись она едой с малышами, не работай на износ. Но домергианские врачи отказались радовать нас своими запасами, а остатки мелиадских лекарств помогали от радиоактивных ожогов, и только, пользы от наших ампул что от козла молока.              — Пятый случай сегодня. Эпидемия! — выдохнул доктор Бёртон, отходя от нашей койки. Но я услышал его беззвучный шёпот, и школьных знаний моей любимой химии вполне хватило, чтобы понять: всем нам крышка. Мама умрёт, и мы умрём, и все три тысячи беженцев Мелиады из лагеря двенадцать-ноль-ноль-дробь-семь. Оставалось надеяться только на то, что сам я помру после братишек, не хотелось бросать малышню без присмотра.              Дальний угол барака отгородили простынёй, обозначив карантин, но все понимали: ничем это не поможет.              Мать трясло в ознобе всю ночь. Я разрывался между ней и братьями. Утром усадил возле неё Луиса, научил его менять компрессы, а сам быстренько намешал сою с водой и устроился рядом со Слонёнком, следя, чтоб он не слопал всю дневную порцию разом.              Я как раз утирал его перемазанную мордашку, когда вернулся доктор Бёртон и кивком вызвал меня наружу.              Мы шатались и, ёжась от сырого ветра, шагали вдоль опостылевшего пластика, колючей проволоки и проводов высокого напряжения. За эти месяцы стены вокруг бараков усиливали уже раз десять. Только доктор Бёртон не на проклятый забор смотрел. Он местный пейзаж разглядывал, чуть шею себе не свернул. Ну и я тоже посмотрел и ничего интересного не увидел. Всё те же горы, вон белеют снежными шапками на горизонте. Кляксы тёмного, почти чёрного, мха, он здешним леса заменяет. Какая-то живность — на ящера похожа — щиплет бурую траву.              Я всё больше охрану нашу разглядывал. В бараках о них сплетничали, говорили — уникалы похожи на древних, почти забытых богов. Правителей давно исчезнувших полюсов и холодных морей. Не знаю… И что наши кумушки в них находили такого привлекательного? Мне их искажённые брезгливой гримасой лица напоминали звериные рыла. Чем же ещё могли быть эти существа, из-за которых сейчас умирала мама.              Доктор резко затормозил, и я чуть не врезался ему в спину.              — Смотри, Дейви-бой. Там, на поляне!              Доктор бросился к стене, и я с трудом оттащил его от уже поднимавшего оружие уникала. В награду я ещё и пинок заработал.              — Да не туда, чучело ты песчаное, на поляну смотри!              Я посмотрел, но ничего такого не увидел: ящер на поляне покончил с завтраком и пошлёпал к луже талой воды. Наверное, ему очень хотелось пить, потому он и не заметил, как с неба спикировала такая же тварь, только огромная и отрастившая крылья. Жалобно взвизгнувшего раззяву мигом ухватили поперёк живота, с усилием оторвали от земли и потащили куда-то вдаль, похоже, на другой завтрак — летучей твари и её птенцам.              Доктор так прыгал по вытоптанной раскисшей земле, что я подумал, будто он рехнулся.              — Я старый дурак, Дейви-бой. Эм, прав! Пищевая цепочка! Она самая, — он подхватил меня за руку, ткнул пальцем в исчезающую в небе точку. — Мы дышим без респираторов, это раз. Пьём их воду, это два… И что это значит? Не смотри на меня так, мальчик, я ещё не сошёл с ума. Это значит, их флора и фауна нам подходят. Думаю, подходят. Я многое видел, пока мотался по комитетам; местные, конечно, едят своё, модифицированное. Но можно и по-другому! Выжить, мой дорогой, выжить. Да что ты трясёшь головой, баран ты малолетний?              Я высвободил онемевшую от боли руку. Драться со старым другом семьи не хотелось, но если понадобится, вокруг лежит достаточно камней. Ими можно оглушить свихнувшегося медика, а потом уж соображать, чем его связывать.              Доктор, наверное, прочитал мои мысли, потому что отступил шага на два, поднял голову к местному светилу и сообщил красному солнцу, что глупее меня только подыхающий от жажды верблюд.              — Впрочем, ты же ничего не знаешь. Вчера ночью ты дежурил около матери и ничего не слышал… До нас добрались свои. Лагерь восемнадцать-три. Там несколько членов сената, глава профсоюза горняков. Они раздобыли карту. Стащили её прямо с заседания очередной комиссии. Разослали гонцов по всем лагерям. К нам добрался Эмануэль Ли. Очень достойный молодой человек. Попрыгунчик. Это те, которые…              Законопослушный врач, именитый хирург, назвавший попрыгунчика достойным?! Уже интересно. За последние сто лет прыгунов по зданиям обзывали как угодно, но только не «достойными». Головная боль любого родителя, враги муниципальной охраны и стабильный доход адвокатов. Их ругали по визору в новостях и о них же снимали сериалы. Ползуны по стенам высоток, получившие среди достопочтенных горожан прозвище попрыгунчиков, сами себя называли летягами — в честь белок-летуний, обживших кроны секвой в оазисах. Тайная зависть всех приличных мальчишек вроде меня. Сам-то я сиганул с крыши раз в жизни, вывихнул лодыжку и зарёкся мечтать об их девизе: «Прыжок, свобода, жизнь».              Вся молодёжь, уткнувшись ночами в коммы, дрочила под одеялами, когда на экранах красавцы в чёрных масках парили между высотками, спасая город от страшных врагов, а в конце каждой серии целовались с юными подружками. Девчонки смущались и теребили оборочки на скромных юбках. Только я вовсе не на них засматривался, а на самих худощавых, узколицых летяг, с наглыми улыбками на тонких губах. Что до девиц, их восхищенные взгляды мне не грозили. Тяжёлый, широкоплечий, медлительный, весь в отца, я и думать не мог о таких успехах.              — Глупости, — смеялась мать. — Ты же мечта всех соседских дочек. У тебя кубики на прессе, дай духи каждому, и глаза серые, как мокрый асфальт. Ты по земле ходишь, не летаешь. Женщинам только этого и надо.              Мать все надеялась, что я приведу домой подружку. Только мне самому на соседских девчонок было наплевать. Хотелось нравиться самим прыгунам. Ну или хотя бы посмотреть на них поближе.              И вот сейчас где-то по нашим баракам шастал настоящий летун, да ещё принёсший новости из других лагерей, этого я никак не мог пропустить. Братьям я соврал, пообещав достать свежую булочку. Матери дал обмененное на мой завтрашний рацион снотворное. Посидел с ней, пока не заснула, и выметнулся наружу.              Доктор Бёртон привёл на склад человек двадцать. Хмурых горняков, врачей с драгоценными аптечками первой помощи на поясах, бывших военных. Восемнадцать мужчин; свою жену Джанни, когда-то ведущего инженера «Стелла Корпорейшн»; и меня — наверное, в роли представителя будущих поколений, если, конечно, таковые выживут. Мы сидели на ящиках с продовольствием почти что в темноте и слушали юнца в заляпанном грязью комбинезоне. Звали его сагиб Эммауэль Ли — Эм, если попросту. Вряд ли дома на Мелиаде кто-то звал его сагибом. Выглядел он года на три-четыре старше меня.              — У нас слегла уже тысяча. Вы на самом отшибе, и лагерь здесь маленький, но эта дрянь и до вас добралась. Ею и уникалы болеют, только у них лекарства, большинство выздоравливает. Нас на планете почти полмиллиона, запертых в шестидесяти лагерях. Некоторые живут так уже больше двух лет. Помните начало эвакуации? Мы мрём как мухи. Моя сестра… — Яркий, с пухлой нижней губой, рот искривился. В уголках раскосых зелёных глаз собрались морщинки. Чёрные прямые пряди волос взметнулись и закрыли лицо. Он замолчал, стараясь, наверное, справиться с голосом, смахнул упрямую чёлку со лба и продолжил: — Она рожала в бараке, ребёнок шёл боком... Спасти не удалось. Будет ещё хуже. К нам воротились двое из белых, отпущенных на поселение. Муж айи Нур и ещё один. Они рассказали: есть приказ не оказывать нам медицинскую помощь. У Нур астма, а у мужа охрана отобрала ингалятор. На входе родных теперь обыскивают, не дают пронести продукты. Мы здесь все загнёмся, кто раньше, кто позже. Спасителей не будет. Гостеприимные хозяева Домерге?! Кто ещё не понял? Мы для них хуже говна в сортире. Чёрная гниль, упавшая им на голову. Сенатор Тарик говорит, нас предупреждали: не суйтесь. Сенат не поверил. Правительство скрывало. Президент устроился на Эпигонах, а нас сбросили, как балласт, среди этих нелюдей.              — Откуда ты знаешь? — Джанни, привыкшую собачиться с мужчинами, трудно убедить руганью. — Нас могут эвакуировать хоть завтра.              — Нас завтра могут тут закопать. Им в теплицах нужны удобрения. Чем раньше мы уберёмся, тем лучше. Надо бежать, — Эм сжимал кулаки так, что белели костяшки. — Во время побега погибнут многие, но кто-то спасётся. Мы уйдём в леса.              — В леса?.. — голоса эхом отскакивали от промерзавших даже поздней весною стен, оглушали. Мы привыкли к жаре и пустыне. На Мелиаде не росли мхи на болотах, не подпирали небо верхушки непонятных бурых растений. Мы привыкли к пескам, чахлым рощицам наших деревьев, кактусам — едокам радиации, к привезённым с Земли секвойям в редких оазисах. Все это мы знали, любили и берегли. Ли предлагал бежать в здешние холодные топи, где даже летом нужна тёплая одежда. Не зная, как по ним ходить, где там жить, какой мох сварить на ужин, а чем можно и травануться. Понимал ли это Эм? Он-то уже сжился с мыслью о побеге.              Попрыгунчик стоял, вытянувшись в струнку, каменея спиной и сжав кулаки. Мне хотелось крикнуть в ответ: «Не торопись, летяга! Нужно время — узнать, что здесь и как. Хотя бы понять, есть ли хоть шанс на спасение». Я даже привстал выложить всё это гостю прямо в лицо. Но в бараках бушевала чума, и дураков на этом складе не водилось. Все понимали: времени не осталось. Так что я мысленно обругал себя болваном и плюхнулся обратно.              — В лесах жить нельзя!              — А здесь можно? — Эм сказал, как плюнул. Наступившая тишина оглушила почище давешних криков. Я тяжело вздохнул. Смысла, что в криках, что в тишине, было мало.              — До сих пор вы с трудом выживали. Зиму с урезанным топливом и с чумой не пережить, — Эм явно не собирался сдаваться. Кучка врачей в углу заволновалась. Они-то уж знали наверняка, когда чума свалит последнего из жителей лагеря. Доктор Бёртон передёрнул плечами, зажмурился, и я понял, что здесь у нас шансов нет. Горняки-тугодумы все ещё загибали пальцы, просчитывая по неизжитой привычке риски. Жаль, нельзя стукнуть их кувалдой по голове, чтобы быстрее думалось. Для себя и своей семьи я уже всё решил. Только не понимал ещё, как мне поступить.              Наверное, Эм что-то уловил. Про попрыгунчиков ходили слухи, что инстинкты у них просто звериные. Он поднял фонарь и уставился мне прямо в глаза:              — Не веришь, что сдохнешь? Пошёл ты…              Я тяжело вздохнул и оторвал задницу от ящика с соевым концентратом.              На Мелиаде столетиями воспитывали в детворе уважение к возрасту. Старший в семье всё решит, а ты сиди тихо и открывай рот, когда спросят. Я бы так и сделал, только старших не осталось. В девятнадцать лет я стал главой семьи, с больной матерью, в фиговом карантине и с голодными братишками. Люди молчали, даже обычно языкатая Джанни, так что мне пришлось отвечать.              У меня дрожали колени, когда я сделал первый шаг. На втором я больно споткнулся об ящик и чуть не навернулся, но всё же упрямо шагнул вперёд, таращась на Эмма. Дорога растянулась до бесконечности. Мне невпопад подумалось, что Эм на голову ниже меня и слишком худой, даже для летяги. Наверное, как и я, делится рационом с малолетками. Интересно, есть ли у него братья или другие родичи? И есть ли партнёр? Это уже граничило с полным идиотизмом. Все знали, что летягам нравятся девчонки, или другие летяги, или... Тут я обнаружил, что семь шагов до Эма пройдены. Я стою к нему вплотную и, криво ухмыляясь, протягиваю руку. Ответное пожатие показалось мне на удивление сильным.              — Моя семья с тобой. Братья и мать, если выживет. В леса, говоришь? Значит, в леса. Вы же с нами, доктор Бёртон?              Я поперхнулся. В голове крутились дурацкие примеры из учебников истории. Какая-то истеричка, вопившая невнятицу про жизнь стоя. Древний воин с щитом, украшенным надписью: «Пока живу — надеюсь». Я все ещё решал, что мне сказать, чтоб поддержать Эма, когда старый доктор, кряхтя, поднялся и встал со мной рядом, а за ним подскочила Джанни. А следом, шаркая дублёными на песчаных ветрах башмаками, вставали с ящиков горняки.              Я не пошёл на вторую встречу и третью тоже пропустил. Мать умерла, и я выкопал для нее могилу, уложив в изголовье большой чёрный валун. Я часа четыре катил его с другого конца лагеря, устал как собака, но не сдался. Тела забирали в утилизатор, а на это я не был готов. Конечно, я понимал: во время побега могилу затопчут… Но так хотелось, чтоб ещё хоть какое-то время люди не забывали, где спит моя мама и какой она была. А потом? Потом, если выживу, я буду помнить сам.              Глубокой ночью мне пришлось утешать Луиса. Хью заснул быстро, но средний рыдал допоздна, пока глаза не опухли. Он так и заснул, всхлипывая, и всё звал маму. А потом проснулся и разрыдался уже Слонёнок. Я метался по бараку с ним на руках, пытаясь успокоить, пока его вдруг не перехватил Эм.              Он прижал Слонёнка к себе и фальшиво запел знакомую каждому младенцу на Мелиаде песенку про бродящий по пустыне сон и приютивший его источник. Подождал, пока младший наконец задремлет, и уложил его в постель. Слонёнок быстро угрелся и засопел; рядом, за нашей карантинной загородкой, кто-то беспрерывно кашлял и никак не мог успокоиться. А я всё думал, что вот сейчас Эм скажет, зачем пришёл, развернётся и уйдёт отсюда, на склад, наверное, или где он там ночует. И останусь я снова один, братья не в счёт. Мамы нет, никого нет, и никому наша троица не нужна. Я так увлёкся, жалея себя, что не заметил, как скрипнула койка. Рука Эма нашла мою в темноте, сжала, да так и не отпустила.              И вот тут я заплакал. Не знаю, сколько времени я ревел, но очнулся уже на плече у Эма. Тот пытался вытереть мне лицо какой-то грязной тряпкой, наверно, бывшим носовым платком, и всё шептал о том, что через две недели мы убежим. И спасёмся, да, спасёмся. Потому что все лагеря убегут в один день. А твари этого от нас не ожидают. Им вообще сейчас до нас дела мало, у них самих чума. И ещё сказал, чтобы я верил, потому что летяг собрал и разослал по лагерям передать дату побега сам полковник, а он мужик серьёзный, и если сам за дело взялся, то всё получится. Я-то, конечно, не знаю полковника, но Эм его хорошо знает. Он ведь бывший летяга и сам учил Эма прыгать.              — Ты главное верь, что всё будет хорошо — и с тобой, и с твоими малыми. Джанни обещала помочь с Луисом, а младшего я прикручу тебе на спину. Мы всё сможем. Вот увидишь.              Я совсем запутался в этой скороговорке, но отчего-то поверил парню, которого видел второй раз в жизни. Впрочем, а что, кроме веры, у меня оставалось?              — Спи здесь, — я подвинулся, освобождая Эму место. — Чего шляться по лагерю в темноте!              — Незачем, — согласился летяга. — Места тут хватит, и тепло. А братья твои как? Не брыкаются?              Я проснулся от того, что брыкался сам Эм. Подул ему на лоб, как делала мама братишкам, когда тем снились плохие сны. И снова уснул так сладко, как спалось только дома.              Утром Эм объявил, что будет жить с нами, дождался моего кивка и только тогда спросил, как меня зовут.                     ****       Это была последняя спокойная ночь до побега. Следующие дни мне пришлось гонять по лагерю, исполняя тысячу дел зараз. Я был самым молодым в нашей двадцатке, и мной командовал каждый, кому не лень. В лагере поверили в попрыгунчика и в его никому не знакомого полковника. А поверив, каждый, кто мог хоть как-то передвигаться, работал все двадцать шесть часов в сутках этой проклятой планеты. Луис с приятелями заливали горючую смесь в бутылки от концентратов, присланных землянами с гуманитарной помощью, и затыкали горлышки тряпками. Переработанная стелла вектигал прилагалась к нашему генератору. Только вряд ли хозяева Домерге, да и сами земляне, понимали, что их драгоценную жижу можно использовать как оружие. Стоит лишь кое-что туда досыпать, совсем чуть-чуть. Это «кое-что» лежало в каждой домашней аптечке, ну и здесь отыскалось среди остатков мелиадских лекарств.              — Они, наверное, даже не допёрли, — хохотали мальчишки, кашляя от едкого запаха. — Сначала бутылка сделает «бум», потом «трах», а после их пластик потечёт как миленький.              Дома мы учились химии с первого класса, и что может сделать такое топливо, если поджечь бутылку, знал каждый малец. Луису было семь, как сейчас Слонёнку, когда соседка отодрала его за уши за сгоревший забор.              Все выкладывались по полной. Делили остатки еды и медикаментов. Ломали ногти, вытаскивая штыри из железных конструкций, благо этого добра хватало. Спали мы теперь на полу, препарированные кровати могли не выдержать и веса младенца. Мне это даже нравилось. Эм во сне продолжал бить меня ногами, братья тянули одеяла на себя. Но ниже пола падать-то некуда.              Я был по-настоящему счастлив в те дни, и, наверное, не я один. У людей в глазах горела надежда. И если б наши «хозяева» не презирали нас, недостойных, все планы полетели бы к песчаным демонам. Но они ничего не замечали. Наверное, прав был Эм, когда говорил, что уникалы, конечно, могут многое, но и они не боги. А если они не боги, то... Что означало это «то», я не знал, но от его слов на душе становилось теплей. Урывая редкие часы сна, мы жались друг к другу, и это тоже как-то успокаивало. Хотя я понимал: со Слонёнком за спиной возможность спастись не слишком высока. Те же, кто первыми побегут ломать забор, наверняка погибнут. А ведь среди них будет Эм.              Вечером перед самым побегом Эм помог мне соорудить обвязку из простыни, на пояс я прицепил маленький мешочек с рационом. Мы поделили припасы и оставили, сколько могли, больным и тем, кто не захотел покидать семью. Я таскал в карантинный барак вёдра с водой, а выйдя оттуда, долго хватал ртом воздух. Там, внутри, прямо у занавески, сидела рыжая малышка, даже моложе Луиса. Отец у неё уже кровью харкал и гнал её уходить с нами, а она только упрямо мотала косичками, руки у нее тряслись, от страха, наверное. Я отсыпал ей из своего мешочка, больше мне нечем было ей помочь.              Доктор Бёртон оттащил меня к Эму и братьям. Сунул в руку кружку с водой.              — Дейви-бой, ну что тут скажешь? И так плохо, и этак нехорошо. Да и кто знает, кому из нас повезёт. Но забирать с собой заразу… — он что-то промычал и встряхнул головой. — Я всё ещё надеюсь, что земляне, комиссии по беженцам… — доктор посмотрел на притихших братьев и безнадежно махнул рукой.              — Вот, сагиб, притащил вам тут ещё немного.              — Оставь себе, Дейви-бой, у тебя малыши. А ты, Эм, запоминай: десятая миля, квадраты семь, три и пять. Ждать не больше суток. Если не придём, уходите сами. Пробирайтесь к горам. Деревни обходите стороной. Поселяне нас любят не больше уникалов, сам знаешь.              Эм фыркнул:              — Куда господин, туда и слуга. Но координаты деревень стоит запомнить, пригодятся. Удачи тебе, Том Бёртон. Света и тепла!              — Света и прохлады!              — Да нет, сагиб, тепло тут важней.              Я думал, не смогу уснуть той последней ночью, но Эм так уютно сопел, уткнувшись мне в плечо, что глаза у меня сами собой закрылись, а проснулся я чуть ли не последним. Эм и Луис уже одевали Слонёнка, а тот хныкал, отказываясь натягивать на ногу рваный носок. Это выглядело так по-домашнему, у меня прямо в носу защипало.              — Карту помнишь? Большой хвощ у изгиба ручья. — Эм, в отличие от меня, не расслаблялся. — Встретимся там! Если не приду, беги до отмеченного квадрата прямо на север.              Мне до смерти хотелось поцеловать его напоследок, но я постеснялся. Только помог ему пристроить на пояс бутылки с зажигательной смесью и ножку от нашей кровати. Он сам сжал мне плечи и неловко клюнул в щёку.              — Это за встречу, не на прощание.              Эм сунул одну из горючих бутылок Луису, пожелал, чтоб не пригодилась, и спровадил его к Джанни.              Побег я запомнил урывками. Тишина, шорохи, люди выходят из бараков… А потом утро раскалывает крик, общий рёв… мы все разом рванули к воротам. Вопли, взрывы, жар огня и вонь горящего пластика. Хорошо помню залпы — как раз оттуда, куда бежал Эм. И грохот пальбы совсем рядом со мной, когда мы, обжигаясь и воя от боли, раскачивали ворота. Хью висел за спиной и колотил меня ногами. Ревел он не хуже пожарной сирены, и мне пришлось прикрикнуть на него, чтоб заткнулся. Джанни с Луисом мелькнули где-то сбоку. Я заорал, чтоб не теряли меня из виду, но тут ворота наконец лопнули, распахнулись, и я ударил кулаком прямо в жёсткий, кривящийся под биощитком рот. Тяжёлая створка придавила уникала, но он ещё ворочался. Поднял руку — треск электрошокера, запахло озоном, а я все бил, бил и бил в мерзкую харю, не чувствуя боли.              Выжившие после Великого Побега рассказывали разное. Некоторым помогли свои, те, кого уникалы неосторожно выпустили к поселянам. Там, говорят, у беглецов было настоящее оружие и даже взрывчатка. Другие лагеря полегли полностью. В тех местах «хозяева» даже не озаботились закопать трупы, просто выжгли всё, что осталось. Нам повезло, если считать то, что случилось дальше, везением. Мы победили, заставили врагов отступить! Или просто охрана у нашего лагеря оказалось так себе. А потом все забыли, что надо уходить группами. Мы год сидели взаперти! Перед глазами бурели чужие мхи, в жемчужной дымке во всю ширь раскрывалось чужое небо, а сзади гудел огонь, хлопали выстрелы и тёк горящий пластик. Люди кричали, спотыкались, падали, мчались куда глаза глядят, уворачиваясь от очередей, от занесённых дубинок. Я, как все, понёсся, не разбирая дороги, и только надеялся не переломать кости ни себе, ни Хью.              Наверное, я бегал кругами, многие так и погибли, мечась, как суслики, на выжженном лугу. Изгиб реки, хвощ, квадрат встречи… Я о них и не вспоминал, только слизывал кровь с разодранной губы и старался не слишком трясти Слонёнка. Меня остановил крик Луиса. Брат и Джанни бежали ко мне! Луис тыкал пальцем куда-то в бок, Джанни показывала туда же. Наверно, в той стороне квадрат встречи? Я радостно замахал им руками, и вдруг у меня за спиной грохнул выстрел. Джанни как-то нелепо согнулась и упала, увлекая Луиса за собой. Я обернулся и застыл.              В паре шагов от меня стоял уникал, и целился он мне прямо в лоб. Я и не вспомнил о послежитии, не прочёл молитву, как герои сериалов, в которые я часто пялился вечерами по визору. Ни хрена подобного! Из головы всё как ветром выдуло! Я стоял столбом без единой мысли и очнулся, только когда Луис бросился чужаку наперерез, сжимая в руке бутылку со «звездной данью». Она не взорвётся, он забыл поджечь фитиль! Я успел удивиться, что ещё могу размышлять связно. А потом подумал: вот сейчас тварь выстрелит, и мы все умрем. И малыш Луис, и Слонёнок Хью. А я ведь даже ни с кем не целовался по-настоящему.              Нелюдь приподнял биощиток, уставился ядовито-синими, не по-людски неподвижными глазами, и меня шлёпнуло навзничь. Луиса отшвырнуло ко мне, его бутылка покатилась по земле, проливая драгоценную смесь. Меня будто о камень расплющило. Я с трудом повернулся на бок, пытаясь прикрыть Хью, но синеглазый всё не стрелял, просто стоял и глядел на нас, как на докучливых насекомых.              Луис подполз ко мне, я попробовал и его задвинуть себе за спину. Чужак моргнул, и дуло «фламма» опустилось. Меня за шиворот вздёрнули на ноги, подтолкнули ко мне Луиса. Уникал что-то пролаял по-здешнему, тыча пальцем себе в живот, вытер руки о штаны, развернулся и зашагал в обратную сторону. Он не торопился, явно ничего не опасаясь, даже попросту схлопотать камнем по голове. Наверное, знал, что я и двинуться не в силах. Прошла целая вечность, прежде чем я бросился ощупывать Луиса, проверяя, не ранен ли он и всё ли в порядке.              Наш хвощ мы разыскали, когда уже стемнело. Доктор Бёртон говорил, что от него до нужного квадрата дней пять пути и нам нельзя нигде задерживаться. Но братья выбились из сил, а рядом тёк ручей. Прямо под корнями обнаружилась выемка, я натаскал туда мха, уложил малышню. Сам уселся рядом и так и сидел, рассматривая звёзды и гадая, который из этих огоньков наша Мелиада. Хью уснул, а Луис всё возился, ворочаясь с боку на бок, пока я не вытащил его из моховой постели и не усадил на колени, укачивая, как младенца.              — Дейви, — голос у брата охрип, будто со сна, только сна не было ни в одном глазу, — а почему он не стрелял?              — Не знаю. — Говорить мне совсем не хотелось. В горле першило, а в голове стучали отбойные молотки. — Может, у него дома тоже есть дети. Может, ему противно стрелять в тех, кто слабей.              — А может, он ждёт ребёнка? Ребята говорили, у тварей и мужчины ходят с пузом.              — Может и так. — Я вспомнил шепотки в бараке. — Может, он пожалел тебя и Слонёнка. Спи, Луис! Завтра у нас тяжёлый день.              — Дэйви, а где Эм?              Если б я знал! Я даже себе не признавался, что остановился на ночлег, надеясь в душе, что он нас нагонит. Я уложил Луиса, прижался теснее, согревая обоих братишек. Натянул куртку до носа. Ночью мне снились гнавшиеся за ними твари, падающие люди и мёртвая Джанни. Эм не приснился, а так хотелось увидеть его, хотя бы во сне. Может, утром я не чувствовал бы себя таким одиноким.              До места встречи мы тащились не пять дней, а почти все десять. Хью не мог долго идти пешком, и я к концу пути здорово сбил себе спину. Луис захромал, споткнувшись о камень, и плёлся, опираясь на моё плечо. Вдобавок у нас кончились припасы, пришлось ловить здешних ящеров и жарить их по ночам на костре. Доктор Бёртон не ошибся, пищевая цепочка работала. Жареный ящер пах тиной, но однажды я натёр его мхом, и так он оказался не слишком противным. По вкусу не хуже жаркого из песчаной гадюки, если вам когда-нибудь нравился этот сомнительный деликатес. Воду мы пили из здешних источников, благо их было много. Раза два пришлось зарываться в мох, пережидая местный патруль. Поселяне искали беглецов, на все корки костеря упустивших нас уникалов. Их язык не походил на лай домергиан, напоминал архаичный арабский — не так уж сложно понять. Нам даже повезло наткнуться на обычную людскую деревушку, где мы похитили одеяло, неосторожно вывешенное на заборе без присмотра. Так что по ночам теперь можно было спать в тепле.              К концу пути мы не шли — ползли еле-еле. Я ориентировался по Люге. Не слишком благодарное занятие, когда имеешь дело с вечно скрытым за тучами красным карликом. Я потерял последнюю надежду, но упрямо переставлял ноги, уже и не глядя по сторонам. И даже не вздрогнул, когда меня вдруг перехватили за локти, накинули на голову мешок и, треща по-мелиадски, погнали куда-то вглубь мохового леса. Я шёл, откуда только силы взялись! Дышал прокисшей соей в вонючем мешке и улыбался от счастья. Больше всего я боялся, что, кроме нас, никто не выжил.                     ****       По-настоящему я понял, что мы дошли, только унюхав дым костра. Услышав голоса своих, я потянулся снять с головы мешок, и тут же схлопотал по рукам. Запахло свежей землёй, я чуть не навернулся, спускаясь куда-то вниз по хлипкой лестнице. Наконец мешок сдёрнули, и я долго сослепу тёр кулаками глаза. Потом закричал Хью:              — Дядя Том! Эм!              И я увидел обнимающего Луиса доктора Бёртона. Рядом стоял незнакомый, прямой как палка, седой военный, поправлявший фитилёк тусклого светильника. Тот нещадно чадил и вонял ящериным жиром. А в углу, с древним кремнёвым ружьём наперевес, тянул ко мне руки Эм.              Отсыпался я, наверное, целые сутки. Очнувшись в темноте, никак не мог сообразить, где и как отыскалась в лесу кровать. И внезапно — вспомнил. Меня просто затопило счастьем! Мы всё же дошли, добрались, лежим теперь, прижавшись друг к другу, в одной койке. А братишек кто-то ещё одеялом укрыл. Эм, конечно, Эм! Вот они, сопят рядом со мной, и все мы живы, живы.              Я окончательно проснулся. Так и лежал, уткнувшись Эму в подмышку, отогревался за все дни побега и вспоминал, что вчера, да нет, наверное позавчера, впервые поцеловал попрыгунчика — в чужой землянке, прямо на глазах у взрослых чужих людей. Губы у моего летяги были твёрдыми, пахли травой, железом и костром. Мы всё держались за руки, будто боялись, что снова потеряем друг друга.              Потом я сидел за сплетённым из каких-то кривых корней столом, пил развёденный соевый концентрат, и даже мамин пирог на день рождения не казался мне таким вкусным, как это пойло. Прыгающий от возбуждения Луис рассказывал седому о наших приключениях, Хью вторил ему хриплым баском, а я смотрел на доктора Бёртона и не знал, как сказать ему про Джанни.              Он сам спросил про жену. Выслушал ответ — и сразу сгорбился, поник плечами. Бёртон молчал, но я видел, как скатывается по щеке слеза, застревая в морщинке у рта, как дрожат губы, и понял: ничего не закончилось. Мы всё ещё тут, на холодной Домерге, и планета пытается нас прикончить. Нас ненавидят — за раскосые глаза Эма, за тёмный цвет кожи Луиса и Слонёнка. Каждое существо на этой планете, будь то зверь, человек или уникал — наш враг. А в лагере так мало выживших! И кто знает, много ли ещё мелиадцев бродят по лесу и кто из них спасётся?..              Я чуть не расплакался, как малолетний сосунок, но тут подошёл Эм, затормошил меня и потащил знакомиться с седым военным. Полковник Реймонд Экс был чёрным, будто самая глубокая шахта, и ниже меня на голову. Глаза прищуренные, как у многих бывших попрыгунчиков, умеющих с ходу прикинуть дальность прыжка, и сжатый в ниточку рот, явно привыкший приказывать, а не просить.              — Спокойно, прыгун. Дай взрослым поговорить.              Эм тут же захлопнул рот, и даже братья притихли. Полковник Экс обошёл стол, обнял доктора Бёртона и развернул к стене. Я не расслышал, о чем они шептались, но, когда Том Бёртон обернулся к нам, глаза у него уже высохли.              — Мы очень надеялись, что вы выжили, — голос доктора дрогнул, но он справился с собой. — Дейви-бой, ты же увлекался химией. Отоспись, а потом приходи ко мне. До зимы не долго, каждая минута на счету.              — А я? — Луис даже привстал на цыпочки, стараясь выглядеть повыше. Но, к счастью, на него не обратили внимания. Нам сунули по твёрдому, как камень, соевому брикету и предложили Эму показать наш ночлег.              — Пошли посмотришь, какой дворец я нам вырыл. И даже кое-что обменял на кровать, — Эм всю дорогу расписывал мне чудеса нашего нового жилища, называть его землянкой он отказывался напрочь.              В подземной комнатушке оказалось и впрямь уютно. А главное, тут были только мы четверо. Я уж и забыл, что можно раздеться до исподнего, умыться тёплой водой из чуть треснутого кувшина, оттереть замызганную мордашку Хью, а потом заснуть на пахнущих сухим мхом мешках, подсунув под голову сложенную куртку вместо подушки. И как хорошо утром просто лежать рядом со своей семьёй, чувствуя себя почти что в безопасности.              Встать всё же пришлось, отлить хотелось неимоверно.              — Так, откуда вы всё это взяли? И где ты достал такую рухлядь? — Я споткнулся о валявшееся рядом с лежанкой ружьё, больно ударив об него большой палец на ноге.              Эм сонно забормотал, натягивая на нос одеяло, и я оставил вопросы на потом. Пришлось вылезать из землянки и самому искать отхожее место. Лагерь просыпался. Несколько человек подбрасывали куски мха и торфа в огонь. Женщина тащила ведро с водой. Трое вооруженных таким же старьём мужчин ели, по очереди зачерпывая булькающее варево ложками из одного котелка. Я хмыкнул. Ситуация становилась понятней. Вряд ли во время побега кто-то обеспокоился спасением посуды, а оружия в лагерях и вовсе не было. Так что похищенное мной одеяло не единственная пропажа в здешних деревнях. Вернувшись в землянку и помогая Эму поднять малышню, я спросил уже про другое:              — Так сколько нас здесь? И что с остальными?              — Здесь? Человек двести. Про остальных не знаю. Бродят, наверно, по лесам или прячутся, как мы. Полковник говорит, позже надо будет выслать разведку и поискать… — Эм, фальшиво насвистывая, разводил соевый концентрат, а голодные мальчишки чистили какие-то серые клубни. Завтракали мы молча.              Тарелки пришлось мыть в ледяном ручье. После мы жались у костра, у Луиса покраснел кончик носа, и он никак не мог согреться. Эм покосился на рваные башмаки Слонёнка, на разодранную куртку и тяжело вздохнул:              — Пора нам валить отсюда. В деревнях начали усиливать охрану, поселяне со своими хозяевами прочёсывают леса. Мы лишний раз костёр разжечь боимся. Зимой в этом лесу мы не выживем. Но уходить с пустыми руками смысла нет, слишком многого не хватает.              — Вы ходите в рейды? Эм, возьми меня с собой! — Луис подпрыгивал, как собачонка, и я не удержался, влепил ему подзатыльник. Куда я его отпущу? Рано ему, да и худой как щепка, кашляет по ночам, одежда драная.              — Ты чего? — Эм притянул к себе мальчишку и принялся гладить по голове.              — Ничего! Мал он ещё, вот что! — Я вспомнил чёрный зрачок «фламма» и как Луис кинулся на уникала, меня затошнило.              Эм только головой покачал. Я и без слов всё понял, но сдаваться не собирался. Для чего мы бежали? Разве не ради того, чтоб жили наши дети, такие, как Луис? Малышню не посылают в бой, я не отпущу брата грабить деревни.              Всё утро мы слонялись по лагерю, снова и снова рассказывая историю нашего спасения, выслушивая рассказы других и отвечая на бесконечные «А вы видели?..» и «Может, рядом с вами бежала?..». Только никого я рядом не видел, не заметил! Никого — кроме Джанни, а она мертва. Женщин вообще спаслось мало, а детей и того меньше. И поняв, что это означает, я только крепче прижимал к себе братьев.              Ближе к обеду Эм проводил меня к доктору Бёртону. Облака разошлись, я шёл, любуясь на светло-серое небо, где красная Люга подгоняла серебристую Арию. Красивое зрелище, ничего не скажешь. На Мелиаде не было двойных рассветов и закатов. Дома солнце жарило беспощадно, небо грозно отсвечивало синим, пылало молниями и пахло пылью. Там не розовели заснеженные вершины на горизонте, не пружинил под ногами мягкий мох, не текла вдоволь вода. Не стрекотали в небе пернатые ящеры. Я впервые подумал, как хорошо было бы жить здесь, если б... Если б мы не были мишенью для местных охотников, если бы…              Додумать я не успел. Возле землянки, гордо поименованной «лабораторией», Эм смылся, прихватив с собой моих братьев.              — Оставлю младшего тут с одной тёткой, Луиса — не злись, Дейви-бой! — всё же захвачу с собой на тренировку. Пригодится! Дорогу-то домой найдёшь?              Я полез вниз по лестнице, пробуя на языке слово «домой». Дом остался где-то там, рядом с чахлой клумбой, там, где ещё были живы отец и мама. Разве может землянка в лесу быть домом? От этой мысли хотелось плакать. Подземелье пахло сыростью и походило на разорённый склад: тюки, ящики, пучки местной травы, — всё лежало вперемешку. Я бы, наверное, забился в самый тёмный угол, зарылся в травяной сноп… так и сидел бы там среди всякой дряни, грудами сваленной на земляном полу, и выл от безнадёги, если б не доктор.              Том Бёртон быстро выбил дурь у меня из головы. Выволок из кучи ящик, от которого едко несло химией, и заставил меня разбирать реактивы, добытые, как гордо возвестил доктор, «твоим умным м-м-м… другом».              Этим я и занимался до позднего вечера, записывая результаты в потрёпанную тетрадь. Сам доктор возился с растениями, разглядывал их в допотопную лупу; растирал, понемногу добавляя воду, в каменной ступке; нагревал над первобытным светильником; смешивал растворы, пробовал их на язык и плевался, успевая при этом ещё и вправлять мне мозги.              — Ну что, руки опустились, Дейви-бой? Силёнки кончились и скорбь в глазах? Мы спаслись, дорогой мой. Значит, не сметь сдаваться! Нам надо выжить, переждать, и нас спасут.              Та же песня, подумал я, оттирая руки от только что пролитой липкой дряни. Сижу вот здесь, под землёй, и прямо вижу, как на эти мхи спускается челнок и забирает нас всех на Землю, Эпигоны или куда там ещё возможно.              — О, неужели это Protosphagnum! На левый край стола, пожалуйста. Ну что ты качаешь головой? Нам главное — собраться вместе, а потом пошлём кого-нибудь в космопорт. Мы расскажем миру… вот выберем надёжных людей, снарядим отряд и будем просить о помощи. Даже если и зазимуем на этой планете, лучше здесь, ну или в горах, куда зовёт полковник, чем сидеть в чумном лагере. Знаешь, пока жива надежда... Что там? Кристаллический йод? Ага, в лекарства направо.              — Надеюсь, и дальше будет не хуже, сказал суслик, падая в норку змеи, — пробурчал я и прикусил язык. Доктор посмотрел куда-то сквозь меня, столько беспомощности и безнадежности было в этом взгляде, что я отшатнулся.              — Дядя Том! Доктор! Простите меня! Мне не надо было…              В горле стоял ком. Неистребимо пропахшая лекарствами рука легла мне на лоб, взъерошила челку.              — Ничего, мальчик. Тебе больно, да и мне тоже. Каждый справляется с болью по-своему. Ты верь, мы это переживём, а главное, давай постараемся выжить людьми. Иначе лучше б нам было помереть там, в бараках.              Тогда я ещё не понял, что он имел в виду, но изо всех сил затряс головой. Просто ощутил всей кожей: если и он сломается, мне ничего другого не останется, кроме как найти патруль бледных чужаков и дать им себя укокошить.              Так я застрял в лаборатории. Мы работали до изнеможения, пока не начинали трястись руки и слезиться глаза. Надо было определять съедобность растений, разбирать, чаще всего бесполезную, добычу из деревень, готовить настойки для больных. А доктору приходилось ещё лечить людей. Другого-то врача у нас не было. Я возвращался к себе, когда Эм и братья уже спали, закутывался в уголок одеяла, прижимаясь к тёплому боку моего попрыгунчика, и проваливался в сон. А во сне я продолжал чистить ржавые ножи, растирал мох или копался в склянках с настоями. Утром, просыпаясь в пустой постели, я давал себе слово, что вот сегодня точно вернусь засветло и разузнаю, где целыми днями пропадает моё семейство. Но сделать этого ни разу не успел. И напрасно!                     ****       Чем занимаются Эм с мальчишками, я узнал только на «собрании». Так полковник прозвал посиделки у костра, куда сходились все жители нашего лагеря. Там мы знакомились с новичками — каким-то чудом до нас всё ещё добирались отставшие мелиадцы! — и обсуждали новости, там назначались дежурства, ну а ещё разбирались тяжбы и выносились приговоры. Главным судьей полковник назначил самого себя, помогал ему доктор, меня же приспособили записывать решения. Вот мне и приходилось тратить время, усердно строча, что Нейла Гласс должна вернуть соседке сковородку, а Джеймс Уайт будет лишён на три дня продовольствия, если не принесёт из леса пяти мешков мха для костра. И это вместо того, чтобы разобраться, о чем Луис перешёптывается с Эмом и почему сопит расстроенный Слонёнок!              В то утро я на «собрание» опоздал. Забыл, куда засунул тетрадь с записями, и обыскался её, мотаясь между нашей землянкой и лабораторией. К костру я пришёл злой, встрёпанный и готовый накостылять тому из домашних, кто спрятал сей важный документ в кастрюле. Что это не случайность, до меня дошло сразу. Ещё бы! Полковник отдавал салют, толпа радостно аплодировала, а перед строем переминались с ноги на ногу четверо мальчишек, и в их ряду стоял Луис. Эм патетически тыкал в них рукой, а малолетки краснели свежевымытыми щеками и взирали на него, как на витрину с пирожными.              — Летягами не рождаются. Ими становятся… — голос Эма дрожал от волнения. — Эти мальчишки тренировались, не зная усталости. Они готовы взять в руки оружие! И в ближайшем рейде покажут домергианам, что мы не сдадимся без боя. Они достанут для нас в деревне...              Мне показалось, что я оглох, что меня завертел песчаный смерч. У меня закружилась голова, в ушах свистело и трещало так, что я еле разбирал его речь — через слово на третье. Луис раздулся от гордости, словно объевшийся зерном хомячок. Отросшие волосы падали ему на лоб, а сам он был таким маленьким и хрупким, что всякая связь между ним и боевым рейдом казалась полнейшим бредом.              Полковник поманил моего брата к себе, хлопнул его по плечу:              — Не боишься? Ну и молодец!              Брат замотал головой так, будто она сейчас отвалится, и больше всего мне захотелось надрать ему с таким усердием вычищенные уши.              Когда всё закончилось, я утащил Эма в тихое местечко рядом с источником и со всей дури приложил его кулаком в подбородок. Он упал, тут же перекатился на бок, вскочил и принял боевую стойку.              — Как ты посмел! За моей спиной!              — Охладись! — Подсечку Эм провёл вполне грамотно. Я даже не заметил, как оказался лицом в пропахшей тиной луже. Он вытащил меня из холодной воды и дал отдышаться, а потом усадил на поваленный корень и ткнул носом в колени. — Дыши, духи тебя задери! Дыши, придурок. Да что с тобой, Дейви-бой? Я думал, ты будешь рад, что твой брат сможет помогать людям.              Эм честно не понимал, и мне пришлось объяснять:              — Я матери обещал, что сберегу их. Понимаешь ты! Умирающей матери, и себе тоже. Он же малыш совсем.              — Он теперь летяга.              — «Прыжок, свобода, жизнь»? — я скорей выплюнул это, чем произнёс. Неужели когда-то я чуть не кончал от счастья, стоило попрыгунчикам в домашнем визоре начать скандировать этот девиз.              — Ну да! А как иначе он сможет выжить и научиться бороться?!              Я поднял голову. Эм стоял передо мной, прижимая к груди кулаки. По глазам видно: ни в чём я его не убедил. Надо попробовать ещё раз. Я досчитал до десяти и взял Эма за руку.              — Они не выживут в рейде! Сколько ты их тренировал? Дней десять-двадцать? Ты-то сам занимался годами! Они писуны ещё! А ты их тащишь под пули, в рейд, за провизией и оружием? На смерть?              — А это жизнь? Ну, всё это?.. — Эм тяжело вздохнул и примостился рядом, прижавшись лбом к моему плечу. — Пойми, Дейви, нам через два-три месяца в горы уходить. Не накопим припасы, перемрём все к песчаной матери. Не тебя же, увальня, мне с собой брать. Тебе через ограду не перемахнуть, а твой топот перебудит всех уникалов в округе. В нашем лагере настоящих попрыгунчиков человек семь всего. Мало! И всем нам придётся воевать, даже сосункам.              Я дёрнулся:              — Хью?..              Эм покачал головой и улыбнулся:              — Хью очень сердился, но до этого пока не дошло. Слонёнок помогает нам в оружейной. Учится собирать и разбирать мою рухлядь. Знаешь, он научился делать из хвоща и камней такие дротики…              Я сглотнул, горло свело судорогой.              — Если... если мы правда тут застряли, малышня должна учиться, иначе что будет с ними потом...              Эм отвернулся и замолчал так надолго, что я уж подумал, будто он сейчас встанет и уйдёт, и тогда я останусь совсем один. А я не смогу жить без него и без братьев. Не смогу и всё. Для чего, для кого мне жить одному?              Я обнял его. И поцеловал, а потом целовал ещё, и ещё. Мне так хотелось чувствовать себя живым, ну и знать, что Эм тоже жив.              Здесь, у источника, где нас мог застукать каждый, кто пойдёт за водой, мы впервые любили друг друга. Наверное, нас хранили духи, уж не знаю за что. Из памяти стёрлось, кто разделся первым, кто до кого первым дотронулся. В то утро Эм был удивительно красив. Худощавый и гладкий, с рыжими завитками в паху. Я смотрел на свои руки на его бёдрах и всё не мог налюбоваться, так это было хорошо и правильно. А потом он изогнулся, прижимаясь ко мне, и я поплыл, как тогда, в бою. Он был узким, мой летяга, давно ни с кем не спал. Но в тот миг я и не понимал, что может быть по-другому. Не успел заиметь дружка на Мелиаде, времени не хватило.              У нас не было смазки, ничего, кроме слюны. Галька исколола мне колени, а ему спину, обоим было наплевать. Вечные тучи Домерге куда-то пропали, и в свете Люги кожа Эма потеплела, стала розовой и шелковистой, совсем как песок в пустыне нашей погибшей планеты. Мне казалось, я тону в нём — когда-то на Мелиаде я так закапывался в тёплые дюны по шею, с наслаждением ощущая движение каждой песчинки.              Он был властным, мой первый любовник, Наверно, я делал ему больно, неопытный дурак, у него губы кривились, но, когда я пытался отстраниться, он тут же закидывал руки мне на шею, сжимаясь и заставляя двигаться быстрее. Потом мы молча валялись на мягком мху, смотрели друг на друга и в небо Домерге. Никому не хотелось разрушить этот миг, двигаться, спорить. Ну, не желал я сейчас выговаривать Эму, что нельзя решать судьбу моих братьев, меня не спросив. А главное, совсем не хотелось говорить о том, о чём думал уже много дней подряд, о чём знал он сам, только мы оба боялись себе признаться: в этом мире мы застряли навсегда, и жить нам тут до самой смерти. И братьям моим жить, и их детям, и так до бесконечности. Нельзя, просто нельзя было признаваться в этом в такой день.              — Эм! — Я сам не знал, что хотел бы услышать. Наверное, что справился, не разочаровал его. Спать хотелось невероятно, так что я не обиделся, услышав в ответ невнятное мычание и лёгкий всхрап. Я и сам прикорнул ненадолго. А когда проснулся, надо мной склонялся Эм, близко-близко, и глаза у него были шальные. Больно прикусив ключицу, он немедленно зализал укус и прошептал:              — Ну что, позволишь себе попробовать? Не испугаешься?              Мы были вместе, и рядом с ним я ничего не боялся.              Весь день в лаборатории я проработал стоя, несмотря на уговоры доктора Бёртона присесть хоть на минутку. Ночью, едва дождавшись, пока мои мальчишки заснули, мы опять удрали к источнику, не забыв всё же захватить с собой одеяло. А дня через два Эм разгородил землянку какой-то ветошью, соорудил ещё топчан, и нужда втихаря бегать по лагерю, прячась в темноте от часовых, отпала сама собой.              Конечно, я пытался отговорить Луиса! Но с таким же успехом можно было беседовать с пресловутым кремнёвым ружьём, которое брат самолично начищал до блеска и гордился им больше, чем медалью за победу на ярмарке технических изобретений. Тогда он довёл меня до белого каления, часами хвастался, мол, его индикатор газа будет висеть во всех шахтах, надо только заставить его показывать точные результаты всё время, а не от случая к случаю. Теперь же он просто перестал со мной говорить. Фыркал в ответ на уговоры, что надо повременить, что стоит продолжать тренировки, не последний же это рейд, а в лагере полно работы. Потом они напали на меня втроём, доказывая, что я эгоист, не думающий ни о ком, кроме себя, и не понимающий, как важен любой, кто может принести хоть какую-то пользу, так что мне пришлось прикусить язык, проглотив обиду и возмущение. Не хотелось портить редкий свободный вечер ссорой.              А через неделю Эм объявил: рейд завтра утром. Всю ночь я ворочался, раз десять вставал, подтыкая Луису одеяло, заснуть удалось перед самым рассветом. Когда я проснулся, они уже ушли.              Я не представлял себе, как трудно ждать. Чтобы чем-то занять себя, я начал таскать с собой в лабораторию Хью, надеясь выкроить время и хоть чему-нибудь его научить. В конце концов он разбил три драгоценнейших стеклянных флакона. Доктор Бёртон, впервые на моей памяти, наорал на нас обоих, я и не подумал обидеться. Ради этих кусков стекла, стоивших гроши на Мелиаде, в рейдах рисковали жизнью, но объяснить это непоседливому Слонёнку было невозможно. Так что я разрешил ему вернуться в оружейную, там он приносил куда меньше вреда. По вечерам мне приходилось отбиваться от вопросов, куда делись Эм с Луисом, далеко ли та деревня и когда все вернутся. Сам я надеялся, что скоро, но чаще всего такие группы возвращались не раньше, чем через неделю. Эм мне рассказывал, как важно выждать, не выдать себя, постараться не поднять шума в поселении, а уходя, двигаться кругами и зигзагами, стараясь отходить по воде, чтобы не привести жаждущих мести поселян в лагерь. За последние месяцы мы уже потеряли на этих топких болотах двух попрыгунчиков и одного хорошего техника, ушедшего с ними в рейд за энергобатареями.              Я попытался отвлечь Слонёнка от бесконечных расспросов, взявшись учить его чтению. Книг у нас не было, совсем, бумаги не хватало, зато на земляном полу можно царапать камнем. Только из моей затеи мало что вышло. Мы сильно уставали за день, и по вечерам у нас обоих слипались глаза. Доктор Том долго смеялся, услышав о моих сомнительных успехах, а потом посоветовал выбросить всё из головы. Он надеялся, что зимой мы найдём убежище в горах и откроем что-то вроде школы, а пока не стоит мучить ребёнка. Мне пришлось согласиться, все равно от этой учёбы особого толка не было. Разве что время бежало быстрей.              Наш отряд вернулся на шестой день к вечеру. Эм просто, как ни в чем не бывало, зашёл в лабораторию и скинул на пол два тюка. Пожаловался, что в деревне ничего стоящего не нашлось, зато в оранжереях он наткнулся на экспресс-лабораторию, может, она на что-то сгодится. Я стоял и хлопал глазами, наверное, добрых пять минут, прежде чем сообразил, что он мне не привиделся. Бросившись ему на шею, я обнял его и сразу спросил, куда делся Луис.              — Ждёт дома. Надеюсь, он заснул. — Эма самого качало от усталости. — Знаешь, Дейви, ты только не волнуйся, у нас маленькая неприятность...              Никогда я не бегал так быстро. Думал, сердце разорвётся, пока ощупывал спящего братишку. Он спал, не удосужившись снять ботинки и натянув на голову разодранную в клочья рубаху, а на боку белела повязка, и даже сквозь неё был виден огромный ожог.              — Наткнулись на патруль. Задело по касательной, пока убегали. Слава духам песка, зарылись в мхи, отсиделись.              Наверное, мне стоило услышать извинение в голосе Эма, а ещё бесконечную усталость, но я просто-напросто сорвался.              Орать я не мог, боялся разбудить брата. Но и шёпотом можно высказать многое. Вот я и шипел на Эма, не хуже песчаной гадюки. Ведь просил же не рисковать малым, разве трудно понять, это дети, всего лишь дети, а рисковать собой должны другие, кто угодно, только не малолетки, которые вообще не понимают, что творят.              — Заткнись! — Эм оттащил меня от кровати, не слушая возмущённых придушенных криков, ладонью с размаху запечатал мне рот. Я цапнул его зубами за пальцы, но истерику всё-таки прекратил.              — Если б я хотел делить свою жизнь с крикливой тёткой, я бы её нашёл, — любовник убеждал меня, как перед побегом на складе — горняков, и тогда я не смог его не услышать. — Неужели не понимаешь, если каждый скажет: «Пошли другого», не пойдёт никто. Тряпка ты! Девчонка! Причитаешь, как старая бабка!              Не добавь он про «бабку» с «девчонкой», я бы, наверное, успокоился, а так — просто задохнулся от обиды. Я заметался по землянке, собирая вещи и прикидывая, как утащить с собой спящих братьев, а главное, куда.              Об этом «куда» Эм не дал мне додумать, швырнул на камень, служивший нам столом, мешочек, и закричал:              — На, держи! Тебе, дураку, притащил, — осмотрелся и добавил, так спокойно, что у меня сердце ёкнуло куда-то в желудок: — Сиди уж здесь, наседка малолетняя. Я найду, где переночевать! — И ушёл.              В мешочке лежали арабская азбука, карандаши и две пары варежек. Я тупо смотрел на подарок, понимая, что в считанные минуты испортил всё хорошее, что у меня в жизни было, ну, может, кроме братьев. Пытался представить, как буду вставать по утрам один, и никто не потащит меня в постель поспать ещё минутку или пообжиматься, пока младшие ещё дрыхнут. «Тебе же это нравится, Дейви. Ведь нравится?» Никто не будет закидывать на меня ноги во сне или тянуть на себя одеяло. Хотя я терпеть не мог эту его привычку. Никто не поможет укладывать малыша по вечерам, не поиграет со Слонёнком перед сном, показывая, как щёлкают клыками лесные ящеры. Никто не похвалит Луиса за хороший выстрел. И глаза у меня жгло от слез. Не знаю, кто и чему учил Эма в детстве, но мой отец говорил, что и мужчины плачут. Иногда. Правда, он же объяснял мне, что тот, кто громче всех орёт в споре, всегда неправ. Но, в конце концов, мы же оба поцапались!              Разбудив Луиса, я заставил его вымыться и сменил повязку. Рана не из приятных, но я давно помогал доктору, видал и похуже. Затолкав измученного брата обратно в постель и успокоив Хью, я лёг сам, привычно устраиваясь посредине. Так и заснул, обнимая обоих.              Утром Луис проснулся вялым, жаловался на боль в боку, его знобило. Я заставил его поесть и рванул в лабораторию, только доктора Тома там не было. Обыскав весь лагерь, я нашёл его в штабе. Он вместе с Эмом что-то втолковывал встревоженному полковнику.              — Луису плохо, — я не стал дожидаться конца разговора. Доктор извинился:              — Договорим потом, — и поспешил со мной. Эм побежал следом.              Доктор Бёртон раз пять помянул демонов пустыни, рассматривая ожог на боку брата. Вколол ему драгоценный антибиотик, похлопал по руке и сказал, что на этот раз всё обойдётся. Только ни он, ни Эм не выглядели довольными. Я насторожился, но доктор только головой покачал.              — Луис тут ни при чём, Дейви! Это не из-за его раны, просто лекарства кончаются, — Эм уселся на топчан, будто никуда и не уходил, привычно растрепал брату чёлку. — Последние рейды не помогли. У патрулей походные аптечки, лекарств там мало. В деревнях есть медицинские пункты, но и охраняют их так, что не подступишься. Туда идти надо большой группой, рискнуть сразу всеми попрыгунчиками. И нужно разбираться, что там важней всего, набрать побольше медикаментов на зиму. А полковник боится потерять единственного врача.              Я взглянул на копошившегося у стола Слонёнка, на задремавшего наконец-то Луиса. Выбора всё равно не было.              — Полковник прав, доктор Том. Врачом рисковать нельзя! Иначе мы здесь все загнёмся. Я, наверное, мало что умею, но хоть чему-то за эти месяцы научился. Я пойду вместо вас.              За две недели подготовки Эм гонял меня так, как и не снилось тренеру нашей школьной сборной. Он учил двигаться бесшумно, а получалось у меня плохо. Я спотыкался, роняя всё, что держал в руках, и в душе соглашался со своим летягой, что про таких увальней, как я, только книжки писать. Щеголявший повязкой Луис всё ещё опирался на палку, но тоже приходил посмотреть, как у меня получается, угорал от смеха и давал бесполезные советы. Хью качал головой и подсовывал фляжку с водой. А от меня пар валил, будто я часа четыре шагал по пустыне. К вечеру слипались глаза, я подпирал веки пальцами, заучивая названия препаратов и тренируясь опознавать медицинские инструменты.              — Не хватай что попало! Ищи, главное, по списку. Не забудь инструменты. И ещё посмотри в ящиках — увидишь инструкции на носителях, возьми обязательно. И хорошо бы травник... так его не хватает. Хоть разберёмся в местных растениях. — Том Бёртон тоже не слишком-то верил в мои способности.              — Сагиб доктор, мы притащим всё, что сможем. А не хватит, сходим ещё.              Доктор хлопнул рукой по столу, и я благоразумно прикусил язык, вспомнив, как тряслись молодые врачи, когда надежда и оплот нанохирургии нёсся по коридорам своёго отделения в развевающемся халате.              Тогда я ещё не понимал, как много зависит от успеха нашего похода. Сообразил, только когда нас с Эмом вызвал к себе полковник.              — Вернётесь обратно, и мы сразу уходим! — Полковник тёр виски, разглядывая набившихся в штаб летяг. — Молодой Ли за старшего. Цель — одна: медицинский пункт. Нельзя, понимаете, нельзя отвлекаться ни на что другое.              — У нас целый месяц в запасе! Нам бы сходить ещё разок… — Хотелось бы и мне иметь столько храбрости, сколько было у Эма, ну или хотя бы глупости, чтобы спорить с командиром на равных. Я на его приказы мог только сдавленно мычать и кивать головой.              — Нет у нас месяца, мальчик! — Полковник явно не разделял моего восхищения любовником и уж точно равным себе его не считал. Он кивком усадил Эма за стол и заговорил тихо, но так твёрдо, что всякое желание спорить пропало: — Это не мелкая кража ночью в деревне. И не охота за отбившимися от группы патрульными. Пойдут человек двадцать, из них десяток летяг — все наши попрыгунчики. И это много больше, чем мы можем позволить себе потерять. Но вам надо захватить лекарств на всю зиму. Молите духов, чтобы в лечебном центре не оказалось ни больных, ни охраны. А после операции придётся кружить по болотам, пока не убедитесь, что преследователи вас потеряли. И уверяю вас: погоня будет. Наш лагерь снимется с места ровно через двое суток после вашего ухода. Встретимся мы вот тут, на пути в горы, — он ткнул пальцем в карту.              Эм дёрнул плечом, но полковник только нахмурился:              — После открытого нападения на деревню нас станут искать уже всерьёз. И, скорей всего, не деревенские пентюхи, прошляпившие несколько одеял или сковородок, а охранники из ближних цитаделей. Если лагерь засекут, нашим прахом удобрят здешние мхи. Так что я поведу людей в горы как можно быстрее. Перезимуем в пещерах, а там посмотрим. Пока что зарыться в землю — единственная возможность выжить. Главное, не приведите за собой хвост.              Эм ещё пытался что-то возражать, но я понял, что спорит он уже проформы ради. Да и остальные молчали: о чём тут говорить? Полковник опёрся подбородком о сложенные руки, глянул на наши вытянувшиеся лица и вдруг совершенно по-мальчишески усмехнулся:              — Не вешать нос, попрыгунчики! Вспомните-ка ведро на антенне окружного вещания. Я два взвода тогда отрядил за летягами. Кстати, Эм, я ведь до сих пор не знаю, это твоих рук дело?              Эм улыбнулся:              — Песком замело то ведро, полковник, а люди твои… ты посылал искать ветра в поле! Не волнуйся, командир, мы уже не дети, задание поняли. Зайти тихо, взять всё, что Дейви скажет, и не привести за собой хвост. Всегда мечтал жить в горах зимой! Видел как-то флей-румм про сладкую жизнь богачей на Земле. Давно это было, ещё в детстве, но я всё равно впечатлился.              — Идите готовьтесь, вы, взрослые, — в глазах у полковника бегали смешинки. — Эм, останься.              Эм вернулся, когда мальчишки десятым сном спали. И мы уже не сторожились — кровать тряслась так, будто мы любили друг друга в последний раз. Впрочем, так оно могло и оказаться.              Отряд уходил засветло, и уж конечно, я не думал, что провожать нас сбежится чуть не весь лагерь. Спокойствия мне это не прибавило — слишком много надежды светилось в глазах у провожающих. Надежды пополам с тревогой, а ещё — страха. Это я просто кожей чувствовал, хотя все мы беспрерывно смеялись, дожидаясь возле штаба Эма и старших пятёрок. Они всё ещё получали от полковника свои порции наставлений, приказов и советов. Реймонд Экс считал это инструктажем перед операцией. Эм, будучи в хорошем настроении, называл обязательную накачку «нудятиной», а в плохом вообще выдавал нечто непотребное, чего повторять рядом со Слонёнком никак не стоило.              Мы с братьями обступили Тома Бёртона. Доктор притянул к себе Луиса и обнимал его за плечи. А младший всё жался ко мне — с такой силой, что я испугался не оторвать его от себя, когда придёт пора уходить. Я и сам, наверное, вёл себя не лучше полковника, потому что Луис слушал меня, уставившись в пространство, и заканчивал за меня фразы, стоило мне сбиться хоть на мгновение.              — Во время похода в горы ты всё время будешь рядом с Хью. Держитесь доктора Тома, не отходите от него ни на шаг, — я понимал, что звучу, как испорченный флей-румм, но никак не мог остановиться.              Луис вздохнул, перехватил у меня Слонёнка, осторожно, один за другим, отцепляя маленькие пальчики от моих штанов.              — Мы будем тебя ждать…              У меня аж горло перехватило: вся эта толпа надеялась, что мы раздобудем лекарства, а мои братья просто хотели, чтоб я вернулся.              — Всё будет в порядке. Я постараюсь…              — Я тоже постараюсь, — Луис прижал к себе младшего, — но…              Я промолчал. Так мы и стояли у входа в штаб, пока оттуда не выкатился счастливый донельзя Эм и не завопил, оглушая всех ящеров в округе:              — Всё, ребята, кончай болтать, а то так мы и до зимы не управимся! Сагиб доктор, дорогой, уведите отсюда почтенную публику, они задушат нас в объятиях, и все больные насморком останутся без капель. Мы пошли, не стоит провожать нас до самой деревни. Я только одного тяжеловеса обучил ходить на цыпочках, и то без особого успеха, а если вы все пошаркаете за нами своими горными ботинками, уникалы разбегутся и унесут с собой все стетоскопы в свои неприступные башни.              Он нёс ещё что-то в том же духе, и мне впервые за утро стало спокойней на душе. Эм щёлкнул Хью по носу и дал Луису подзатыльник.              — Это чтоб мозги тебе прочистить, младший попрыгунчик. Веди себя достойно, не то схлопочешь по шее от меня и от брата, когда вернёмся.              Луис закивал головой и наконец-то стал опять похож на самого себя, такого, каким он был на Мелиаде, тысячу лет тому назад.              Последнее, что я увидел, оглянувшись, было моё семейство, махавшее мне руками.                     ****       Я шёл посередине отряда, стараясь не слишком шуметь и ощущая себя верблюдом среди газелей. Летяги передвигались абсолютно бесшумно, а я так не мог. Страшно даже представить себе, сколько местной живности я бы насмерть напугал, если б Эм не мучил нас все эти недели бесконечными тренировками. Пока что я умудрялся не отставать, не особо задыхаться и не обращать внимания на колотящий по лопаткам рюкзак. Я сам его укладывал, гордо отказавшись от помощи любовника, и теперь за это расплачивался. К обеду вся спина была в синяках, и во время привала Эм ругался, перебирая мои пожитки и пристраивая поудобней мой походный чайник.              К вечеру идти стало проще. Я как-то влился в общий ритм и начал меньше спотыкаться. Даже бежал наравне со всеми, когда Эм внезапно решал, что мы тащимся, как черепахи. Вообще идти с отрядом было легче, чем одному шататься с братьями по моховым лесам, разыскивая уцелевших после побега. Наверное, потому что теперь не я был за всё в ответе.              Уже стемнело, когда Эм наконец остановил отряд и разрешил разжечь небольшой костёр.              — Грейтесь, сегодня и завтра можно, а потом придётся обходиться без огня. Так что пользуйтесь!              Мы воспользовались, и это был чудесный вечер. Трещал огонь, освещая развалившихся вокруг него попрыгунчиков. Я уселся поближе к костру, подтянул колени повыше. Эм долго возился, выбирая позу поудобней, и наконец устроился, опершись спиной о мои ноги. Мы пили горячее соевое пойло, летяги травили свои байки. Я слушал их похвальбу, радуясь теплу, треску горящего мха, всполохам искр и твёрдой спине привалившегося ко мне Эма.              — Как вы можете? — спросил я его перед сном. — Как ты можешь вот так не думать о том, что будет через несколько дней? — прозвучало не слишком понятно, но Эм меня понял.              — Инстинкт наседки в действии. Жить, Дейви-бой, надо здесь и сейчас. Иначе ты не живёшь, а… предвкушаешь. Причём, чаще всего, самое плохое.              — А ты никогда не «предвкушаешь»?.. — я немного обиделся, но Эм уже тащил меня за ближайшую кочку, прихватив с собой одеяло.              — Я, знаешь ли, тоже предвкушаю. Многое. И до моего дежурства ещё четыре часа, а спать мне совсем не хочется. Нас здесь никто не видит. А если вдруг услышат, то братья-летяги не помешают… мммм… общению командира отряда с химиком-самоучкой. И если смущённый химик изволит поторопиться, я сумею показать ему кое-что интересное. Что скажешь, Дейви?              Никогда не думал, что мох здешних лесов пружинит не хуже матраса, а заниматься любовью под песни попрыгунчиков, которые они горланили у костра, так приятно.              Когда всё закончилось, Эм обтёрся нашим многострадальным одеялом, устроился на мне, как на постели, и, уже почти засыпая, прошептал мне прямо в ухо:              — Ты справляешься, не волнуйся. И вот ещё что. Знаешь, я тебя люблю. И ты меня — тоже.              На следующий день зарядил дождь, и мы не смогли разжечь огонь, а потом было нельзя — слишком близко уже подобрались к жилью. Больше таких вечеров в походе у нас не случилось.                     ****       Это было крупное поселение, а вовсе не деревня. Гораздо больше той деревушки, из которой я стянул одеяло для братьев. Когда стемнело, Эм ушёл в разведку, взяв с собой Вильяма Пателя, самого опытного в отряде. Мне всегда нравился Билл, он меньше всех смеялся, глядя, как я с грохотом падал на тренировке, распугивая всех терпов в округе. По вечерам наш лагерь собирался у большого костра, когда Патель сидел возле него с невозмутимым видом и смешил всех до упаду, изображая популярнейшего мелиадского диктора вечерних новостей, который восторгался чудом из чудес — летним дождём. Дети просто до колик угорали, катаясь по земле от смеха.              Разведчики вернулись быстро, злые, встревоженные, и принялись совещаться, отозвав в сторону старших пятёрок и Кая, толкового инженера, отобранного в рейд за маленький рост и худобу, многолетние занятия бегом, а главное, за умение быстро найти необходимое и вовремя смыться.              Командиры долго шептались и то и дело поглядывали в мою сторону. От этого внимания мне было не по себе, и, когда Эм подозвал меня, я бросился к нему со всех ног, с таким шумом и треском, что все скривились.              Новости были не весёлые.              — Вокруг деревни колючая проволока под напряжением. Натянули совсем недавно, ещё земля не осела. Мы надеемся, временами её отключают. В деревнях поселенцев с батареями тоже не очень. Если ток отключат, ты сможешь пролезть.              — А если нет? — Под ложечкой засосало. Не мог я вернуться в лагерь с пустыми руками, просто не мог.              — Тогда нам придётся рыть тебе лаз. — Эм оценил ширину моих плеч и недовольно хмыкнул.              Мы провозились с подкопом целую вечность, а я чуть штаны не потерял, пока через него протискивался. Больше всего я сейчас завидовал попрыгунчикам и Каю. Они-то сиганули через ограду, как птицы. Эм всё же похвалил меня за расторопность, а я только смущённо потупился. Сам удивился, на что оказалось способно моё тело, рисковавшее получить электрический разряд прямо в ягодицу.              Едва я просунул голову, как на той стороне ко мне потянулись сразу несколько рук. Меня живо поставили на ноги и принялись отряхивать.              — Так, выбрались мы правильно, вторая улица налево, — Эм, казалось, родился для этих рейдов. Зато меня трясло, будто от озноба. — Напоминаю: держимся в тени и проходим задами. Натяните капюшоны пониже! Дейви-бой, перестань изображать из себя столб, помни, ты — белый, совсем как они, иди спокойно. Мы близко, и тебя прикроем.              На тренировках всё выглядело простым. Всего лишь лёгкая прогулка от ограды периметра до медицинского пункта. Если меня остановят, отвечать следовало на арабском, проситься в клинику, хватаясь за живот и мыча от воображаемой боли. Если же путь свободен, нужно спокойно разыскать серый домик в конце улицы, нажать на кнопку звонка и, как откроют, постараться придержать дверь, хоть на одно мгновение, молясь всем духам разом, чтобы наш отчаянный план удался.              Я шёл по чужой деревне и думал: вот здесь недавно рисковали жизнью мой младший брат и мой любовник, и для того только, чтоб нанести на карту эту клинику. А я сейчас могу всё запороть, и тогда зимой в пещерах укус любого насекомого, любая царапина, любая болезнь могут убить. Хорошо Эму твердить: «Не волнуйся!» Он-то, может, и не волнуется, а у меня ноги подгибаются и живот от страха болит. Это во флей-румме знаешь наверняка, что герою достанется сокровище и вся слава, а на самом деле… Вот примерно на этой мысли я и дошёл до нужной двери.              Эм надеялся, что глубокой ночью в клинике никого не будет. Мне бы тоже этого хотелось, но не сбылось. На мой звонок дверь распахнулась сразу, как будто меня там ждали.              — Ты кто?              Открыла мне худая белобрысая девчонка, совсем юная, моложе меня. Медицинский халат топорщился на огромном пузе. Она щурилась, пытаясь разглядеть меня в темноте, и моргала, совсем как кукла. Наконец, маленькая ручка крутанула блокиратор замка, впуская меня. Она поняла, что ошиблась, я по глазам увидел, что поняла, но было поздно. Тяжёлый живот не дал ей увернуться. Я зажал ей рот и втолкнул внутрь.              — Здесь ещё кто-то есть? — Эм и ребята уже стояли в прихожей. Я даже не заметил, как хлопнула дверь. — Кивни головой, если понимаешь меня. Ты здесь одна?              Она замотала головой так быстро, что с одной из косиц упала ленточка и белёсые пряди хлестнули меня по лицу.              — Только крикни — пришибу! — Эм наставил на неё ружьё. Может, на уникалов с их «фламмами» наше ржавое оружие не произвело бы особого впечатления, но девчонка так испугалась, что икать начала. — Отпусти её, Дейви! — Только на Домерге я впервые увидел снежный буран, голос Эма звучал холоднее снега: — Нет, не отходи от неё пока. Откроет рот — придушишь.              От неё несло испугом и ещё чем-то, напомнившим мне совсем маленького Слонёнка. Только потом я сообразил, что она описалась от страха. Щёлкнул курок.              — В последний раз тебя спрашиваю, ты тут одна или, может, ждешь кого-то?              — Нет! То есть да! Меня сменят часа через три.              — Хорошо, — Эм кивнул, и мы начали обыскивать помещение. — Не плачь, плесень бледная, тебе и твоему ублюдку ничего не грозит. Мы возьмёт что нужно и уйдём. Билл, сторожи её, — он махнул Пателю, и тот подскочил к ней сзади, ухватив за горло.              Мы собрали всё, что могли унести с собой. Духи песка милосердные, я нашёл даже травник, которого так жаждал доктор Бёртон, и анатомический атлас отыскал, по которому можно будет учить будущих лекарей. Это была удача. Наверное, мы бы не управились так быстро, но я спрашивал девчонку, и она отвечала тоненьким дрожащим голоском, косясь на держащего её Билла.              Мы набили рюкзаки нужным добром. Там даже микроскоп уместился, запримеченный мной с первых же минут обыска. О нём доктор Том и мечтать не смел.              — Два часа прошло, всё, уходим!              Не будь Эма, я не смог бы заставить себя уйти из этого дома, полного сокровищ. Думаю, ни один старатель на Мелиаде не мог радоваться открытому им месторождению так, как я, когда прихватил напоследок анализатор и набор расширителей для рожениц.              Рюкзак, похоже, весил целую тонну, а я даже не заметил, какой он тяжёлый, настолько был счастлив.              — Отпустить? — Вильям ткнул пальцем в девчонку.              — Нет, давай тихо и по-быстрому. Догонишь нас по дороге.              Я понял, о чём они говорили, только когда Билл догнал нас у лаза.              — А ты, Эм, говорил, зачем я нож таскаю, не только ружьё. Видишь, пригодился, — Пател вытер лезвие о штаны, и меня замутило. Я подумал: сейчас заблюю здесь всё и свалюсь мешком. Так и буду лежать на земле, пока не схватят. Потому что зачем мне жить после такого?              Эм вздернул меня на ноги, влепил пощечину.              — Хочешь провалить всю операцию? Чтобы зря всё это? Не смей! А ну, пошёл!              Только это как-то привело меня в чувство. Я начал передвигать ноги, помог перебросить рюкзаки через ограду, заставил себя пролезть под проволокой — а перед глазами всё мотались её косички и пахло младенцем Хью.              Мы задержались ещё немного, распихали добычу по всем рюкзакам и дождались Кая. Инженер припозднился, но это того стоило. Он вернулся счастливым, прихватив портативный накопитель с какого-то склада.              — Батарея! Живём! — ребята ликовали, дождавшись нас живыми и с добычей, кажется, даже завидовали нашему успеху. Было бы только чему.              Кай погиб на следующий день. Он угодил в яму-ловушку, мы не смогли его вытащить, за нами гнались. Повезло ещё, что поселенцы пытались своими силами справиться, против уникалов мы бы не устояли, тут полковник не ошибался. Вильям остался рядом с Каем и, убегая по гиблым мхам, мы слышали, как редко стреляет кремнёвое ружьё. Это задержало погоню, но мы всё равно плутали по болотам ещё целые сутки. Когда Эм объявил привал, качало даже бывалых попрыгунчиков.              Я думал: упаду и засну сразу. Но только лежал и смотрел на звёзды, а потом не выдержал всё-таки и разбудил Эма:              — Зачем ты приказал её убить? Можно было просто связать.              — Не дури, Дейви! Её нашли бы через час… Она знала, сколько нас и что мы мелиадцы. А так могли и на здешних подумать. Мало ли, что случается в деревнях?              Я чувствовал, как Эм устал и что он злится, но отступать не собирался.              — За нами всё равно погнались! Ты решил неправильно.              — Так радуйся, что решал я, а не ты! В другой раз, может, тебе доведётся отдавать такие приказы.              Эм замолчал, и я подумал, что он заснул. Я лежал, таращась на тёмные заросли мхов, и всё думал, а смог бы я, если б пришлось…              Потом раздался виноватый вздох, тёплая рука погладила меня по щеке, легла на грудь.              — Прости за пощечину. Надо было просто попробовать встряхнуть тебя хорошенько.              — За пощечину я не сержусь!              Наверное, Эм что-то услышал в моём голосе, потому что руку он тут же убрал.              — Мне уйти?              — Нет! — я ткнулся лбом ему в плечо. — Не уходи! Просто я… я должен понять… Может быть, ты и прав.                     ****       Не буду описывать, как мы искали своих, как наткнулись по дороге на новую группу беженцев, среди которых — вот радость! — оказались две медсестры и учительница из столичной школы; как заметили оставленные нам метки и как, наконец, Хью взлетел мне «на ручки», а Луис принялся приплясывать вокруг. Нашим удалось отыскать подходящую пещеру, хорошую, тёплую, с просторными отнорками, мы, конечно, сразу начали звать их квартирами. Там даже источник со свежей водой имелся.              В первый же вечер полковник и доктор Бёртон вызвали всех на очередное собрание. Я отказался быть секретарём. Уселся в сторонке рядом с Эмом, обнимая братьев, и слушал. Звучало-то всё правильно, но вот не понравились мне их слова.              Они говорили о важности дисциплины, дежурств, подчинения всех и каждого своему долгу. Я фыркнул про себя, по-моему, это означало подчиняться самому полковнику. То, что сказал доктор Бёртон, мне было больше по душе. Он как-то свёл всё к важности выживания, необходимости медицинских проверок.              — Особенно теперь, когда наши герои, — кивнул он, показывая на нас подбородком, — достали самое необходимое. Мы пока что застряли на этой планете! — добавил он, и люди застыли. Стало так тихо, что я услышал, как капает в дальнем отсеке вода. Он почесал голову, запнулся, но всё же продолжил: — Да, застряли и, возможно, надолго. А если так, мы должны выжить, сохранить себя как вид. Будем жить, надеясь на спасение, но, пока мы дожидаемся помощи, Домерге станет нашей новой родиной. И всё же надо надеяться и помнить про Мелиаду, — он ткнул пальцем в темноту над нами, и все подняли головы к сводам пещеры. Лично я рассмотрел только странного зверька, похожего на коврик с бахромой щупалец по бокам. Я кивнул, уже мысленно с ним соглашаясь, только на этом он не остановился.              — Нам необходимы дети. Мужчины будут добывать провизию, а женщины рожать детей. Подумайте над моими словами. То, что не было зазорно дома, может помешать нам выжить на Домерге, — и он как-то криво улыбнулся Эму и мне.              Не выдержав, я ушёл оттуда. С трудом отыскал в лабиринте тёмных ходов нашу «квартиру». Закутавшись в одеяло, я свернулся калачиком и стал размышлять об услышанном, подсунув под голову кулак вместо подушки.              Когда Эм вернулся, я всё ещё не спал.              — О чём ещё говорили?              Эм тоже выглядел не слишком довольным, и это почему-то меня обрадовало.              — Чушь и глупости! Правильное питание, диета для больных…              — Про школы для малышни упоминали?              — Как только положение станет устойчивым, мы займёмся...              — Оно никогда не станет устойчивым, — я тяжело вздохнул, и Эм не стал со мной спорить. — «Надолго застряли» доктора Тома, Эм, означает «навсегда». Никто нас тут не найдёт. Или ты обнаружил в горах космопорт?              — Пока ещё нет, понадобится — найдём и захватим. И не кричи, Дейви-бой, люди спят. — Духи, как я ненавидел, когда Эм говорил со мной, как с сосунком!              — Найдём, Эм? Ты знаешь, сколько уникалов здесь, на планете? Сколько поселян возле их цитаделей? И где, к Шеру драному, выстроен их космопорт? — В голове вертелись география, демография, биология, и всё это — сплошное белое пятно. — Нас загнали в бесплодные горы, а мы только что развязали войну! И она будет длиться, пока мы живы.              — Не мы начали эту войну. Вспомни свою мать, мою сестру, Джанни, всех погибших на Домерге! Наверное, ты прав, Дейви, война будет долгой. Но я не позволю белым нелюдям убить всех вас. И себя убить им не дам.              — А мы-то кто, Эм? Мы — люди?              Наверное, моему попрыгунчику не понравился этот вопрос, он завозился, вытаскивая из-под спины камень, отбросил его в угол и предпочёл сменить тему.              — Послушай меня, Дейви-бой. Мне тоже не по душе, что происходит. Один орёт про долг и что все обязаны скакать по его приказу, другой в постель ко мне полез! Кто будет решать, спать мне с любимым или нет? С чего бы мне предпочесть тебе какую-то девку? Слушай, давай мы завтра поговорим с попрыгунчиками, может, убедим их уйти отсюда. Поделим припасы и найдем себе другую пещеру. Построим жизнь, которая подойдет нам обоим. Хочешь, я сразу пообещаю, что откроем школу для малышей…              Я баловался этой мыслью минут, наверное, десять. Глаза Эма блестели в темноте, а я размышлял, согласиться или отказаться. В таком сообществе моё слово будет что-то значить. Ну, по крайней мере, пока Эм со мной рядом.              Потом покачал головой. Нас и так мало. Разделимся — вообще никаких шансов не останется. Тут хоть врач есть, а за нашу семью мы ещё поборемся. Не доктору Тому решать. Пусть сам детей рожает, как уникал какой-то.              — Ладно, — Эм улыбнулся, уютно устраиваясь мне под бок. — Поживём — увидим, как сложится. Уйти никогда не поздно, и лучше весной. Жизни у нас ещё отсюда и до Мелиады. И... не злись на меня за ту девчонку, Дейви. Я… запомнил, в следующий раз рискну и попробую по-другому, если тебе это так мешает. Главное — выжить… — Глаза у него слипались, и я с трудом разбирал слова. — Доктор Бёртон прав в одном: мы должны выжить.              Он отвернулся и тихо засопел.              — Нет! — Вытащив руку из-под одеяла, я погладил прямые чёрные пряди. — Ты не прав, мой летяга-попрыгунчик. Главное, остаться людьми. Сможем ли мы? Не знаю, но я попробую. Останусь человеком, Эм. И я, и мои братья, я и тебя заставлю. Хочешь ты этого или нет.              Я встал, захватил с собой чадящий светильник и пошёл разыскивать празднующих новоселье Луиса и Слонёнка. Им давно пора в постель. А спать человек должен у себя дома.