Ты будешь прекрасным отцом

      Иногда мне очень интересно залезть к пожилым людям в голову и понять, как они вообще мыслят. Как до них могла дойти мысль, что им жизненно необходимо складировать у себя все эти сервизы, баночки, тарелочки, игрушки и старые, я бы сказал, древние вещи периода мезозоя, которые уже никто чисто физически носить не сможет? Вот и я не знаю. И если хранение одежды я ещё могу понять, то на кой чёрт моей бабушке при жизни сдался старый, вонючий, пожелтевший матрас, для меня большая загадка. — Давай, давай, на меня, на меня! — Слава командовал так громко, что весь подъезд мог услышать.       Я находился практически рядом, разделял нас только этот самый матрас. Для чего нужно было так орать не совсем понятно, видимо, для того же, для чего бабушке нужен был этот матрас. — Ты его вообще держишь? — спросил Слава с небольшим надрывом, когда мы остановились на очередном лестничном пролёте, чтобы повернуться и продолжить спускаться. — Я то держу, а ты? — мне было тяжело не меньше, но, думаю, если бы он прямо сейчас отпустил его и бросил, я бы тут же ощутил разницу. Как минимум полетел бы вниз вместе с этой пружинной махиной.       Нам повезло, что квартира бабушки находилась на четвёртом этаже, а не на восьмом или даже пятом. Спускаться было недолго, даже с дополнительным балластом, но мы справились и вдвоём дотащили матрас до мусорки.       Почтив выброшенную вещь минутой молчания, мы направились обратно. По дороге я всё-таки спросил у Славы, что это был за матрас, и зачем бабушка его хранила, на что папа ответил, что он старше него, и бабушка купила его аккурат к рождению Юли, чтобы в их старой квартире можно было хоть где-нибудь лечь. Эта вещь прошла через многое, а мы так запросто её выкинули. Где-то в глубине души я даже пожалел о том, что мы это сделали, но с другой стороны, раз все эти годы он простоял на балконе, и никто им так и не воспользовался – значит на нём уже просто невозможно спать и на новой квартире он навряд ли бы мне пригодился.       После себя на старой квартире бабушка оставила очень много вещей, которые нужно было разобрать и по возможности продать/выкинуть/забрать. И поскольку я собирался переезжать от родителей, мы посчитали, что много какой бытовой утвари и техники мы можем позаимствовать из квартиры бабушки. Её не стало три года назад, так что у нас было время на то, чтобы смириться с утратой, чтобы войти в эту квартиру и не чувствовать себя ужасно. Особенно нелегко пришлось Славе, но он заверил нас, что всё будет хорошо. Изначально со мной должен был поехать Лев, но Слава настоял на своём, и теперь мы оба здесь. В месте, где хранились как и счастливые, так и грустные воспоминания. В основном, конечно, у Славы, ведь он вырос в этих стенах. Я тоже жил тут какое-то время, но по итогу судьба привела меня, да и Славу тоже, в нашу родную квартиру, где он, я и Лев всеми силами старались построить своё счастье. Получалось не очень, но оглядываясь в прошлое, я понимаю, что действительно стал считать это место своим домом.       Квартира бабушки была больше ностальгическим местом, в первую очередь ностальгией по маме. Здесь очень долго хранились её вещи, лежали на видных местах и полках. Первую неделю, как её не стало, бабушка боялась прикасаться к её вещам, но затем собрала всё в коробки и запрятала на антресоли. Я периодически доставал мамины вещи, долго смотрел на них, трогал, словно через них всё ещё мог ощутить её прикосновения. Я никогда не плакал, а вот папа да. Много раз я видел, как он сидел один на диване или полу, в руках сжимал ту цепочку, которую ему подарила мама и тихо плакал. Его плечи подрагивали, но затем их приобнимал внезапно появившийся в комнате Лев, хотя, сперва казалось, будто Слава сидит там совсем один. Только спустя годы я узнал, что в этот период Лев никогда не оставлял папу одного.       Теперь же Слава мог спокойно находиться здесь, смотреть и трогать мамины вещи и бабушкины тоже. Сколько бы они с ней не ругались и не спорили, друг без друга они просто не могли. Он любил её, как и она его, хоть их взгляды во многом отличались. Честно признаться, я был рад, что по итогу любовь бабушки к Славе пересилила её любовь к Богу. Она не переставала верить, но при этом понимала, что её сын гей и с этим ничего нельзя поделать. Не думаю, что она поддерживала его, скорее, просто смирилась, но так или иначе Льва она просто обожала и иногда в шутку даже могла назвать "зятьком". Однако, одним единственным допустимым прозвищем в её доме навечно закрепилось только одно – "Лёва". Никому, кроме неё он не позволял себя так называть, даже Славе. Тот, конечно, пообижался для виду, но после забил, ведь он тоже мог называть Льва по особенному, и на почве этого частенько разговоры Славы и бабушки на счёт Льва перерастали в противостояния, за которыми я, Ваня и Лев наблюдали чуть ли не как за гладиаторскими боями с улыбками на лицах (и попкорном!).       Жаль, что продлилось это недолго. Бабушка умерла спустя четыре года после того, как Лев и Слава сыграли свадьбу. Женитьба принесла в их и нашу жизнь свои коррективы, и многие из них были довольно приятными. Одной из таких и было налаживание отношений с бабушкой, и честно признаться, как бы странно всё это не было, я был рад этому. По-настоящему рад за отцов, за бабушку, за нас всех. Мы были деструктивной семьёй, не вписывались ни в какие порядки и нормы, но от этого мы не прекращали ею быть и любили друг друга ничуть не меньше. В эти последние пару лет я по-настоящему познал, что такое быть обычной семьёй, несмотря на всю нашу необычность. Очень сложно, но по-другому это писать так же трудно, как и пытаться измерить счастье.       Растасовка старых вещей шла полным ходом,и мы не заметили, как прошло время. Нужно было закругляться и уже ехать домой, но тут Слава предложил хотя бы ненадолго заглянуть в кладовку. Мы так и сделали. В основном там хранились старые соленья и банки, как и в любых кладовых, однако, папа очень настойчиво просил меня помочь ему разгрести хлам и там, словно за всем этим скрывалось что-то невероятно ценное. И как ни странно, мы достали оттуда то, чего я ну никак не ожидал найти в кладовой с соленьями. Пока я расчищал путь, расставляя по полу банки, Слава пытался выбраться вместе с чем-то непомерно тяжёлым. Я было хотел помочь, но он сказал, что справится. — Нашёл! — радостно воскликнул он, когда всё-таки выбрался из-за гор банок вместе с детской кроваткой. — Я знал, что она всё ещё здесь!       Обычная детская деревянная кроватка без каких-либо изысков или выделяющихся элементов. Разве что бортики были слегка надгрызаны, но здесь явно постарались не грызуны. — Узнаёшь? — спросил меня Слава, опираясь на кроватку.       Я удивлённо взглянул на него, затем на кроватку. — Ну ты чего, она же твоя! — сказал он так, словно это было настолько очевидно, что стыдно не догадаться, но по внешнему виду сделать это было и правда трудно, поскольку выглядела она на порядок старше. — Я так подозреваю, что и твоя, — в шутку сказал я. — Да. А как ты догадался?       Да я же пошутил! Неужто у нас настолько всё было плохо, что они решили не заморачиваться и тупо собрали славину колыбель, чтобы не покупать для меня новую?! — Тогда цены на детские товары были просто конскими, так что выбирать не приходилось, — честно признался Слава.       В принципе, не так страшно, раз я спал в ней так много времени и ни разу не навернулся, уже достижение для престарелого куска дерева. — Посмотри только, до сих пор стоит! — восторженно сказал Слава, начав трясти её.       На вид и правда была крепкой, разве что затёртой и пыльной, однако, мне было не совсем понятно, зачем он вообще её вытащил на свет божий. Насколько я знал, в нашей семье прибавления не планировалось. — Решил достать и понастольгировать? — спросил я. — Это была одна из причин. — А какая же вторая? — Да так, — сказал он и отвернулся, оперевшись на бортик. — Что "так"? — Ну я… Тут думал… Ай, ладно, забудь! — махнул он рукой и было хотел вновь снести кроватку в кладовку, но на полпути я его остановил, вцепившись в тот же борт, что и он. — Нет уж, говори, — продолжал настаивать я, параллельно наблюдая, как меняются эмоции на его лице.       Паника, смущение и раздражение чередовались одно за другим, перемешивались, и тогда я понял к чему всё идёт. — Да ладно, — догадавшись об ответе заранее, сказал я, чем заставил Славу покраснеть до такой степени, что он уже был не в силах со мной бороться.       Папа отпустил кроватку и закрыв лицо руками, сел на пол, издав очень громкий вздох. Его раскрыли и загнали в угол. — Пап, — я присел рядом, приобнимая его за плечо. — Ты серьёзно? — я старался звучать менее иронично, чем обычно, но судя по всему он воспринял это, как усмешку. "Как ты можешь всё ещё хотеть детей? Ты же гей! Ты и двоих-то с трудом вырастил!" — что-то подобное сейчас проносилось в его мыслях. Я знал это, потому что это было правдой, но я никогда не думал, что справился он плохо и не должен больше никогда заводить детей. Нужно было сказать об этом, успокоить, дать понять, что это не плохо, но раньше, чем я пустился в объяснения, Слава начал хихикать, всё ещё не поднимая на меня взгляда. — Да ладно тебе, Мики, я всё понимаю. Я гей, а геям в России детей иметь достаточно проблематично. У меня куча нерешённых проблем, я и вас с Ваней с трудом вырастил, плюс, переложил кучу психологических проблем. Я явно не лучший пример отца, так что… — Заткнись. Заткнись. Заткнись! Заткнись! И ещё раз заткнись!       Я редко кричал на него, также редко мы с ним обнимались. Сейчас я делал обе эти несвойственные мне вещи, потому что ни на что другое моего терпения уже не хватало. Я не хотел пользоваться тактикой Льва и бить его, поэтому решил воспользоваться тактикой Славы и обнять так крепко, чтобы ему было сложно дышать, перед этим накричав, выпустив пар. В самом деле, меня это сильно задело и больше я не мог молчать. — Не говори так. Прошу.       Я почувствовал, как тонкие руки приобнимают меня в ответ. Он весь слегка дрожит, поэтому я только сильнее прижимаю его к себе. — Ты так вырос, — очень тихо сказал Слава. — Всё благодаря тебе. Если бы не ты, я даже не знаю, где бы был сейчас. Ты не идеален, но плохим отцом я тебя никогда не считал. И для этого ребёнка ты будешь прекрасным отцом. — Ты тоже, — я услышал смех в его голосе. — Ты тоже будешь прекрасным отцом, Мики.       Меня терзали смутные сомнения, но в тот момент звучало так уверенно, что я и сам в это поверил. Когда-нибудь. Может быть. А вдруг и правда. Вдруг я в самом деле смогу быть хорошим отцом.       Мы простояли так ещё какое-то время, пока Славе не позвонил Лев и не спросил, где мы застряли. Это был знак, что нам уже пора возвращаться. Всё, что нам было нужно мы уже нашли, а что касается кроватки… — Ты уже говорил об этом с папой? — спросил я его на лестничной клетке.       Слава слегка замялся, после чего ответил: — Не думаю, что он согласится. — Ты же даже не спрашивал! — О чём не спрашивал? — раздался знакомый бас, и мы вздрогнули, чуть не уронив картонные коробки.       Увидев всё "награбленное" Лев спросил: — Вы решили вынести всё из этой квартиры? — Это только половина, — сказал я, спускаясь к ним очень осторожно.       Слава видно настолько растерялся, что потерял дар речи. — Ты на машине? — спросил я. — Нет, на упряжке, — ответил он так серьёзно, что я сам почти в это поверил. — Конечно, на машине, иди – грузи всё в багажник и поехали домой. Там Ваня уже с голоду на стенку полез.       Мы начали медленно спускаться, а Слава всё продолжал стоять, как вкопанный. Лев жестом показал мне, чтобы я шёл один дальше. Невербальные знаки стали ещё одной нашей особенностью и отличным способом общаться друг с другом без слов. Я медленно кивнул и скрылся за дверью подъезда. Последнее, что мне удалось увидеть мельком, то, как отец подходит к Славе и касается своей рукой его щеки. Ещё один их личный жест, означающий, что Лев чувствует, как Славе плохо и готов выслушать. В такие моменты их лучше оставить одних.       Я сел на заднее сиденье и покорно ждал, когда они выйдут из подъезда, но вот прошло пять минут, десять, тринадцать – никто так и не вышел. Я начал нервничать и рассуждать о том, правильно ли было говорить Славе, что ему стоит хотя бы попытаться заговорить об усыновлении нового ребёнка со Львом? Конечно, тот бы не стал раздувать из мухи слона и в случае несогласия просто ответил: "Нет". Слава бы по понятным причинам не стал задавать вопросы, и они бы просто замяли эту тему. Но вот уже шла пятнадцатая минута, и никто из них так и не показался. Это заставляло нервничать ещё больше. Я уже было хотел ворваться туда и начать оправдывать Славу перед Львом, мол: "Не слушай его, это была моя идея!" или что-то в таком духе. Мне казалось, что там, за закрытой дверью сейчас отец отчитывает его, а Славе безумно стыдно и обидно, точно так же, как было и со мной. Но это я, а это Лев. Ему вполне было свойственно начать ворчать и возмущаться.       Чем больше проходило времени, тем сильнее во мне росло желание встать и сходить за ними, как вдруг раздался телефонный звонок. Это был Лев. — Алло? — <<Поднимись в квартиру>>, — послышался в трубке спокойный ровный голос.       Услышав его, я ощутил нечто странное. Прилив странного тепла по всему телу, но с чего бы? Голос Льва звучал как обычно, за тем лишь исключением, что мне только на секунду показалось, как будто бы он… Плачет. И плакал буквально только что, но для разговора со мной быстро успокоился, чтобы не выдать себя. — Всё в порядке? — сразу же спросил я. — <<Да, просто поднимись>>, — на этом диалог закончился, и вся моя тревожность в момент улетучилась.       Мне больше не было страшно. Поднимаясь по лестнице я чувствовал прилив сил, и с каждым шагом во мне нарастали только волнение и трепет, перед чем – непонятно, но явно неспроста. Поднялся я буквально на легке, и открыв дверь в уже знакомую квартиру, увидел, что на пороге стоит та самая моя/Славина детская кроватка. Только почему-то теперь без дна. В коридор вышел Лев и взявшись за один край, сказал мне: — Берись за второй и понесли. — Куда? — спросил я, прежде чем хорошо взялся со своей стороны. — На мусорку, ясное дело.       Внутри всё резко похолодело. — То есть как? — Вот так. То, что вы со Славой оба из неё выросли – не означает, что мы должны беречь её до ишачьей пасхи. Я не позволю своему ребёнку спать в этом старье. — Что? Что ты только что сказал? — Что мы не должны беречь это старьё до… — Нет, нет, нет, — перебил его я. — Ты что-то сказал о ребёнке.       Видимо, неосознанно, раз лицо Льва сделалось таким растерянным, но он изо всех сил старался не показывать этого. — Ну… Как бы… Сейчас у нас ведь есть деньги… И я подумал, что…       Никогда не думал, что Лев может быть настолько очаровательным, когда смущён. Я по крайней мере его таким никогда не видел. Улыбка на моём лице сама по себе растягивалась всё шире и шире. — В общем… Ты меня вообще слушаешь? — и вот он снова прежний, стоило ему понять по моему лицу, что я обо всём уже догадался и просто наслаждаюсь моментом, наблюдая за ним в столь уязвимом положении. — Мики! Мики, слушай, что я тебе говорю и хватит улыбаться!       Но я не мог перестать. — Вы ещё здесь? — искренне удивился Слава, выйдя к нам в коридор и увидев, что мы до сих пор не вынесли кроватку. — Уже идём, пап, — сказал я, взявшись за свой край и потянув колыбель на себя.       Лев тоже быстро взял свой край, и мы уже вместе спускались по лестничной клетке с небольшой, но всё-таки тяжёлой детской кроваткой. Несмотря на все неудобства, я продолжал смотреть на Льва хитрым испытывающим взглядом, и улыбка так и не сошла с моего лица. Он бесился. Он злился. Он продолжал смущаться от того, что я раскрыл его и увидел таким, но в глубине души я знал, что в этот момент мы оба были счастливы.