Тренировка в кладовке

      В забитой до потолка спортинвентарём крохотной кладовке воздух был спёртый, будто прорезиненный запахом мячей, скакалок, эспандеров и пирамидок из разноцветных спортивных фишек. Свет от единственной лампочки был таким тусклым, что не спасал от обволакивающего углы интимного полумрака. На этом потаённом под лестницей спортивного комплекса огрызке пространства у обоих кружилась голова, потому что между друг другом было ещё более душно, потому что уже так поздно, что последняя на этаже пожилая уборщица, приводящая в порядок зал после занятий, их не услышит, а значит теперь можно быть неприемлемо близко и ощущать, как адреналин с эндорфином подкашивают ноги и сладко тянут в конечностях. Слаще, чем от победы в командной игре.       Обито отчаянно жмётся к часто вздымающейся груди тренера, крепко обхватив его худыми руками и прижимая холодные взмокшие ладони к горячей спине, неровно дышит в ключицу, желая утонуть в этом зрелом мужском запахе тела вперемешку с ароматом геля для душа. Он хочет скорее вырасти и пахнуть так же, но пока пахнет ещё не выветрившейся детской сладостью с острыми нотами подросткового пота, и Какаши готов продать душу за этот взрослеющий аромат своего ученика, лишь бы он оставался таким навсегда, лишь бы продолжал так мощно давать в голову и заставлять обезумевши желать. Желать подростка. Подростка, второе имя которому ― наивность, который никогда не знал родительской нежности и теперь получает её подобие от чужого человека так неправильно, при том едва подозревая об этом. Мальчика, который так хотел быть нужным, что уже не откажет.       Хатаке хочет задушить эту правду. Хочет в один смертельный приём свернуть шею вцепившейся зверем в загривок совести, когда подталкивает не желающего выпускать его из объятий мальчишку к мягким матам, чтобы сегодня показать, как можно стать ещё ближе. Утыкается носом в колючий, короткостриженый висок, касается высохшими губами веснушчатой скулы, поспешно лезет руками под застиранную спортивную майку, ощупывая субтильный торс, пересчитывая пальцами тонкие рёбра и напряжённый слаборазвитый пресс. Хочет накрыть своим ртом его, неуверенно распахнутый, на миг пересекаясь с Учихой помутнённым взглядом. Сейчас он уже не намерен говорить и тем более слушать ― это разрушит флёр поразительного необратимого ― но позволяет себе прошептать один вопрос, от которого сталью твердеет плоть, а в горле разливается щемящий трепет.       ― Ты уже целовался?       ― Н-не то чтобы… почти, ― Обито смущённо задыхается, зажмурив глаза, когда в следующий миг губы учителя припадают к его губам, а рецепторы ловят сладкий привкус мятной жвачки. Какаши целует его медленно, по-взрослому углубляясь, словно пытаясь изучить каждую выпуклость, каждую впадинку во рту ученика, до костей прочувствовать преступный миг, когда в его язык робко упирается кончик мальчишеского языка, начиная неуверенные попытки ласкать в ответ. Подросток позволяет. Он не пытается оторваться или оттолкнуть, как это должно быть. Он не даёт его больному желанию последнего шанса остаться нереализованным. Это рвёт все шаблоны, переходит любые границы. Туманит рассудок. Рука Хатаке юрко соскальзывает к паху Учихи, позволяя быстро сделать сумасбродный вывод: это уже больше, чем поддавки ради тактильных проявлений недобранной любви.       Пальцы ловко проникают под неплотно сидящую на бёдрах мальчишки растянутую резинку шортов и бельё, с нервной дрожью ощупывая густеющий пух волос и ещё слегка мягкий, но так быстро твердеющий в его ладони член. Кисть тренера обхватывает наливающийся кровью ствол, а из груди ученика в его губы вырывается тихий скулёж, приправленный хрипотцой только начавшего ломаться голоса. Пубертат у Обито запоздалый, видимо, от плохих условий жизни в неблагополучной семейке. Сбагрили неудобного ребёнка в бюджетную спортивную секцию, чтобы хоть пару раз в неделю не шатался по тёмным улицам или не путался под ногами. Так ведь безопаснее? Так трагично и так на руку. Гнусная проза жизни. Именно такие западают в душу Хатаке, и именно к ним ему легко найти подход. Он ведь сам был похожим.       Бёдра мальчишки инстинктивно качнулись навстречу, и он наконец отнял одну руку от плеч Хатаке, совершая следующую уму непостижимую вещь. Какаши отрывается от губ Обито, в смятении вглядываясь в его ребяческое лицо. Даже в царящей в их укромном уголке полутьме видно, каким недетским румянцем налились светлокожие щёки Учихи. Так он не краснел от физических нагрузок. Глаза его остаются зажмуренными, а длинные чёрные ресницы мелко дрожат, пока ладонь витает вдоль паха тренера, нащупывая давно окаменевший пульсирующий член.       ― Эй… Не нужно. Не нужно, если не хочешь, ― едва слышно, успокаивающе говорит Какаши, осторожно ловя беспорядочно цепляющуюся за ткань тёмно-синих спортивных брюк угловатую кисть. Обито вдруг распахивает глаза, со стыдливым откровением всматриваясь в неопределённую темноту глаз тренера, зияющую сквозь пепел светлых ресниц. Какаши не выдерживает эту блестящую простоту юного взгляда, едва подёрнутую осознанием странности происходящего. Всё-таки он не так наивен, как кажется. Он догадывается. До чего? Кто его знает. Ясно одно: даже догадываясь, он не останавливает и не останавливается. Принуждён ли он?       Хатаке не может больше играть в гляделки.       ― Я… тоже хочу попробовать. Можно?       Вместо ответа Какаши перехватывает Обито одной рукой за поясницу, плотно стискивая с собой и прижимаясь своей побледневшей щекой к его, пылающей, лишь бы не пересечься взглядами в процессе. Второй ловит его скованную ладонь, прислоняя к выступающему твёрдому бугру под полиэстеровой тканью, позволяя ощутить весь объём и давая ещё одну возможность это прекратить, но Учиха не выказывает ни малейшего намёка на отступление. Кисть ученика, накрытая рукой тренера, неумело щупает подёргивающийся от каждого касания член. Хатаке сдержанно мычит сквозь сжатые губы, лоб покрывает холодная испарина, он резко сдёргивает ткань штанов с бельевыми шортами вниз, наконец ощущая голой плотью пальцы Обито на набухших венах ствола.       ― Ох… большой… ― неловко выдаёт Учиха, осторожно сжимая лёгший в ладонь горячий мужской орган. От этих примитивных слов, тихих придыханий и прикосновений ученика перед глазами Какаши плывут мерцающие искры. Помешательство.       ― Приспусти шорты, ― не меняя положения, пропавшим голосом командует Хатаке, почти как на тренировках, и Учиха его слушается. В следующий момент тренер уже активно ласкает рукой член замершего от новых ощущений ученика, тихо постанывающего ему на ухо. ― Повторяй за мной…       Обито опоминается, когда Какаши слегка толкается в его застывшую руку, выполняя то, что ему сказано. Старательно стимулирует член наставника в такт его опытным ласкам. Мальчишка быстро учится. Не тому, чему следовало бы учиться на общих тренировках в зале, но тому, что происходит между ними индивидуально. Потому что там он, как и в жизни, ― самое слабое звено; там ему больно, обидно, там у него мало что получается, а если получается, то посредственно, да и не хочется стараться. А здесь, где чувствует, что особенный, что остальным не ровня, всё схватывает на лету. Только нужной силы в худой кисти не хватает, и Какаши перехватывает ладонь Обито своей, позволяя взять оба члена и начиная быстро двигать их руками по стиснутым, влажным от смешавшейся смазки стволам.       Скоро их застигнет оргазм, и хорошо бы, чтобы только он, скоро это закончится, и с этим нужно будет как-то жить дальше, снова смотреть в лица друг друга на занятиях, смотреть в глаза изредка приходящей за сыном матери-алкоголичке, бесконечно молчать, получая болезненный кайф от их маленькой тайны, которую, уходя, он запрёт в темноте этой подсобки и в чужом неокрепшем сознании. А пока...       Пока тренер не может надышаться своим несуразным, желанным мальчишкой, а ученик хочет никогда не отпускать того, для кого он наконец перестал быть прозрачным.