***
Чуя на первом курсе факультета философии — счастливец, не ощутивший описываемые матерью чувства. Ему было не до них: большую часть своей подростковой жизни он посвятил учебе, обеспечив себе нынешнюю самостоятельность. Накахара, успешно сдав все вступительные экзамены для поступления в университет, решил продолжить дальнейшую жизнь в общежитии. Хотелось чувствовать себя более взрослым и в более осознанном возрасте, чем жить под родительской крышей и продолжать полностью от них зависеть. И с комнатой, предоставленной учебным заведением, Чуе несказанно повезло. Во-первых, не нашлось соседа. Во-вторых, здесь есть абсолютно все, что нужно для нормальной и адекватной жизни, и Чую подмечает, что больше это похоже на квартиру, нежели на комнату общежития. Накахара, прожив в этом месте буквально три недели, начал ощущать себя как дома. Небольшая, довольно уютная кухонька, с предоставленными мини-холодильником, плитой и микроволновкой. Личная ванная комната, что не может не радовать, учитывая присутствие только общих ванных во многих общежитиях. И приятная, светлая спальня, с двухъярусной кроватью, второй ярус которой стал складом ненужных Чуе вещей (в шкафу этому хламу, по всей видимости, не место), собственно шкафом и письменным столом, рядом с которым расположилось окошко, задвинутое темно-коричневыми шторами. Ничего лишнего, все вещи лежат там, где нужно. И Накахара невероятно доволен такому раскладу его новой жизни. Но он недоволен, когда ему сообщают о том, что к нему заселят ученика по обмену. Какой, простите, ученик по обмену? В жизни Чуи все уже сложилось, его комната — личная обитель, в которой больше не место чужим людям. Он провел школьную жизнь практически в одиночестве, так почему когда Накахара вновь к нему подготовился, оно нарушилось? Чуя был готов к появлению в жизни соседа по комнате, не заселившись, но после более чем полугода самостоятельности не очень хочется заново настраиваться морально и пытаться вспомнить, как разговаривать с людьми. Может Накахара внушает себе это нежелание и на самом деле не против принять незнакомого человека вообще из другой страны к себе в жилище, но наверняка он не знает. И думать об этом тоже не очень хочет. Его комната пропахла дорогим табаком. Курение — привычка, которую подцепил Чуя на последнем году обучения в школе. В тяжелые моменты сигарета, припрятанная во внутреннем кармане курточки или небольшом кармашке рюкзака, казалась единственным спасением от мирской суеты; казалась единственным способом расслабиться и почувствовать спокойствие, забыться в своих мыслях, из которых с каждой тягой будут уходить все переживания и тревога. Раньше, наряду с сигаретами и зажигалкой, у него валялись маленький флакон с одеколоном и фруктовая жвачка. В школе бы не оценили характерный запах, а с родителями попросту не хотелось разбираться и иметь споры по этому поводу. Сейчас же все намного проще, но перед ежемесячной проверкой комнат Чуе приходится держать форточку открытой весь день, чтобы аромат табака хоть немного выветрился, а под вечер зажечь купленные им дешевые благовония, дабы окончательно перекрыть запах. Таких проблем не возникало бы, если бы Накахара не курил в окно своей комнаты в моменты, когда ему было лень выйти на общий балкон, предусмотренный для курильщиков. Но ведь проще провести такие манипуляции один раз, чем бегать каждый. И Чуя опять курит в окно. Суббота. Солнце исподлобья светит, проникая лишь в противоположный от Накахары угол комнаты. Чуя в домашней футболке, и ему хорошо наслаждаться последними минутами своего личного спокойствия. Он стоит, упираясь голыми локтями на подоконник, наблюдает за проезжающими по дворам машинами и людьми. Когда остается половина сигареты, Накахара слышит звук попыток открыть дверь, но вот досада — закрыто. Когда сигарета кончается, Чуя идет открывать дверь, слушая всю ту бесконечную минуту ритмичные стуки, напоминающие такт какой-то известной песни. Парень без эмоций на лице встречает постояльца, а шатен, выше него на голову точно, негодующе смотрит и воротит носом. — Ты такой негостеприимный, — он тычет пальцем в Накахару, успевшего уйти от двери. — Некрасиво заставлять гостей ждать за закрытой дверью. —Ты постоял, хм… — рыжеволосый задумчиво глядит на место, где предположительно должны находиться наручные часы, которых у него нет. — Допустим, всего минуту. Не умер же. Вот, живой. — Твои невидимые часы врут! Кажется, я простоял в коридоре целую вечность, — парень грустно вздыхает, а Чуя хмуро поглядывает на ввалившегося в комнату нового соседа. Незнакомец демонстративно усмехается, замечает свободное место, теперь принадлежащее ему, и закидывает туда свои вещи. Да, Накахаре пришлось там прибрать. И пока он проводил время за уборкой, нашел очень много интересных вещей, которые Чуя думал, давно потеряны. Если бы сосед знал, какую работу тот проделал, чтобы у него было спальное место, то не называл бы Чую негостеприимным. Может лишь слегка бестактным. — У тебя миленько тут, — подмечает парень, осматривая помещение. — Только чего-то не хватает, — он кладет руку на подбородок, вновь оглядывая комнату. — Вот сюда, — указывает на подоконник, — можно поставить цветы, а около окна, — переводит взгляд на стену, — можно повесить какие-нибудь картины, как думаешь? Такие простые вещи всегда делают обитель уютнее! —Ничего себе ты раскомандовался. Через несколько месяцев уедешь, а мне и дальше жить с твоими неповторимыми интерьерными добавками? — Чуя смотрит, выражая во взгляде явное недовольство, светящийся от своих идей парень слегка падает духом. — Ну, и что ты на меня так смотришь? Я просто предложил! — он обиженно взирает на Накахару. — Кстати говоря… — шатен молча протягивает руку, ничего не добавляя. — Что? — озадаченно смотрит Чуя. — Так ты не только не гостеприимный, но еще и не знаешь элементарного этикета знакомства!!! — парень драматично прикрывает рот другой рукой и закрывает глаза, опуская голову к полу. — Ты хочешь, чтобы я представился? Это ты правил этикета не знаешь, в таком случае. — Как скажешь! Дазай Осаму, — он делает торжественный легкий поклон. — Чуя Накахара, — фыркает парень, так и не протянув руку в ответ. Дазай демонстративно убирает свою в карман плаща и уходит осматривать небольшое подобие квартиры. Чуя остается сидеть на кровати, залипая в телефон. Осаму долго бродит туда-сюда, вглядываясь в каждую деталь. Приходит в восторг от того, что у рыжеволосого в комнате есть и небольшое подобие кухни, и ванная комната. Надо же, какие в Японии комфортные условия! Чуя потихоньку начинает раздражаться из-за громкого беспрерывного топота, который слышится уже минут десять, и, не выдерживая, проговаривает: — Ты еще не насмотрелся? — А у тебя есть что-то перекусить? — резко спрашивает Осаму, игнорируя соседа, но, смотря на недоумение Чуи, он все же решает ответить и на его вопрос: — Вообще да, я посмотрел все! Мне очень нравится, но мои предложения остаются актуальными, — улыбается парень. — Так что насчет еды? — В холодильнике посмотри, — Накахара отводит взгляд на экран телефона, но решив дополнить свой ответ, вновь переводит взор на Осаму, — только попробуй съесть все, иначе будешь сам готовить. — Ладно-ладно, — брюнет скрывается за стеной. Дазай бы без проблем мог съесть все и почти это сделал. Он весьма утомился и проголодался после длительного перелета, несмотря на то, что на борту самолета его неплохо покормили, осмотр комнаты тоже внес свой вклад, усилив чувство голода. Дазай бы без проблем приготовил потом что-нибудь. Если бы умел. Осаму — третьекурсник-лингвист, в идеале знающий французский, родной английский, почти идеально японский и как переводится «buenos dias» с испанского на все перечисленные языки, приехал в Иокогаму, чтобы улучшить свои знания в изучаемом языке, отдохнуть от учебы (он так думал, но оказалось, что и тут нужно будет ходить на пары пять раз в неделю: «Обломился отпуск!») и просто попытаться влиться в незнакомое ранее общество. Дазай даже постарался и купил себе новую сим-карту на время пребывания в Японии. И никакого роуминга! Официально его занятия начинаются с понедельника, но в субботу Осаму решил заявиться, чтобы успеть приспособиться, постараться настроить режим сна и свободно прогуляться по городу. Осталось привлечь к его прогулке соседа, потому что риск заблудиться в незнакомом городе, особенно ему, составляет 99,9%. Но пока он предпочтет разобрать свои вещи, сходить в душ и, пожалуй, крепко уснуть. У Дазая с верхней полки свисает нога, у Накахары ноги закинуты на подоконник. Окно открыто, но он курит не в него, распускает дым по всей комнате, а пепел стряхивает в кружку из-под чая, который он пил утром, потому что пепельница оказалась доверху забита окурками. Осаму чихает и трет глаза, спустя минуту переворачивается и нависает, смотря сверху сонным взглядом на Чую. — Не знал, что комнаты в общежитии можно использовать еще и как курилку. Весьма универсально, но нельзя в окно хоть? — Дазай чихает еще раз. — Я, знаешь, не привыкший к таким пробирающим ароматам. Накахара вздрагивает. Во время курения он и забыл про присутствие в комнате еще одного человека, что он на верхней полке и что дым, будучи горячим, по законам физики поднимается именно наверх. Для него более чем привычно уходить во время этого процесса в иной мир, это и было главной причиной, по которой он курил. Вместо извинений Чуя усмехается. — И что ты смеешься? — морщится Осаму. Задавая вопрос, он успевает чихнуть в третий раз. — У тебя очень забавная прическа. Сон — отличный парикмахер, думаю, получше, чем у вас в Америке, или откуда там ты? — пожимает плечами Накахара, собираясь докуривать в том же положении. Но из уважения меняет его и докуривает у окна. — Я, вообще-то, из Англии, прямиком из Лондона! — горделиво уточняет Дазай, а после смотрится во фронтальную камеру. На голове, правда, бардак, напоминающий птичье гнездо. — Какой ужас! Он пытается аккуратно спуститься, но в итоге с шумом неуклюже спрыгивает на пол, держа курс на ванную комнату, в которой сможет привести себя в порядок. Смотрит на время: по местному десять часов. Умывшись, находит в холодильнике питьевой йогурт, заинтересовавший его необычной упаковкой. И надеется, что сосед не был против поделиться им. — Эй, Чуя, — Осаму выглядывает из дверного проема, а после идет вглубь комнаты, — ты не хочешь прогуляться до магазина? — Мне, по-твоему, заняться нечем? Рано ещё. — Какая разница сколько времени? Знаешь, утренние прогулки очень полезны, да и я не заметил, чтобы ты занимался какими-то важными делами, — он, намекая, улыбается. — И еще ты мне ничего про себя не рассказал! Будет отлично поболтать на свежем воздухе. Накахара вертит головой и точно не хочет идти. Он не часто выходит на прогулки: ему хорошо в личной тишине, в которую иногда включаются уличный шум из оконных рам и музыка, играющая с телефона. Да и не с кем, а наедине с собой гулять тоскливо. Уже через пять минут Чуя роется в шкафу, в попытках найти вещи на выход, потому что у него есть компаньон. Но идти он все равно не горит желанием.***
По пути в продуктовый Осаму расспрашивает Накахару о его направлении и прочих моментах, связанных с учебой, про себя вспоминая, что нужно попросить парня провести его по университету. Когда они приближаются к магазину, Дазай указывает на какое-то вдалеке стоящее здание, предлагая пройти до него. — То есть тебе нужен был не магазин, а тур по Иокогаме? — возмущенно спрашивает Накахара, поворачиваясь. — Если честно, и то, и другое, — Осаму лыбится, Чуя бесится. Ему не особо хочется идти, но наряду с этим он не желает чувствовать себя виноватым. Пока Накахара витает в мыслях, Дазай начинает нести какую-то чушь: — Чуя, ты знал, что штат Гавайи так же прозван штатом «Алоха»? И вообще слово «Алоха», которое в нашем представлении всего лишь слово, используемое для приветствия по типу хало, хелло, здравствуйте или прощания, еще и обозначает пожелание любви и радости, а еще по нему написано целое философское учение, рассказывающее о том, что нужно для счаст… — Осаму прекращает свой познавательный рассказ, когда замечает взгляд Накахары. — Ты вполне мог закончить лекцию, — Чуя наклоняет голову слегка набок. — Было, конечно, невероятно интересно, но если ты и дальше будешь стоять на месте и продолжать мне рассказывать про свое «Алоха», то моим единственным путем сегодня будет дорога в супермаркет и обратно в общагу. — То есть ты согласен со мной прогуляться? — Дазай довольно улыбается. — Я расскажу тебе еще что-нибудь по пути! — Я могу быстро переду… — он начинает медленно двигаться вперед, но Осаму нагоняет его, не давая договорить, встает наравне и начинает что-то рассказывать. Дазай рассматривает местную инфраструктуру, кажущуюся ему весьма привлекательной. Раз в пять минут останавливается, желая сфотографировать что-то поистине эстетичное. Оправдывается перед Накахарой тем, что ему нужно сохранить больше воспоминаний о поездке, но Чуя не противник остановок — Осаму удачно подбирает локации, потому что возле них всегда оказывается отведенное для курения место. На обратном пути в магазине Дазай находит йогурты, один из которых стоял у Чуи в холодильнике. Вспоминая об его теперешнем отсутствии, он решает взять парочку. Накахара выбирает продукты в другом отделе, на ходу решая, что он приготовит сегодня, а Осаму забредает в отдел с продуктами быстрого питания и окунается в острый рай лапши, которую достаточно залить кипятком, слегка остудить и облизнуть, чтобы заставить язык гореть. Корзина почти доверху заполняется пакетами с различными вкусами, потому что среди этой массы выбрать что-то одно практически невозможно. Осаму не упускает возможности добавить к этому печенье, зеленый чай в пакетиках и пару энергетиков. Увидев такой набор, невольно подумаешь, цел ли у человека с такими неописуемыми вкусами желудок. Покупки Чуи рядом с этим смотрятся максимально контрастно: у него несколько видов круп, фрукты, овощи, некоторые молочные продукты. И пара пачек сигарет. Накахара проходит с Дазаем по учебному заведению, показывая ему, где находятся нужные аудитории. В комнате Чуя курит и готовится к завтрашнему учебному дню, Осаму читает что-то с электронной книги. Сейчас он настолько тихий, что, если не слегка свисающая нога, Накахара бы совсем забыл о его присутствии. Неожиданные высказывания от Дазая могут заставить вздрогнуть, случайно выронить что-то. Чую — злиться. Его —смеяться. Накахара старается верить, что скоро привыкнет. Осаму специально подшучивает над ним, делая более резкие движения.***
Идет первая неделя, и Чуе кажется, что в его комнате все не так. Вместе с запахом сигарет и духов из ванной теперь несет цветочными ароматами различных средств для ухода за собой. С кухни пахнет лапшой быстрого приготовления, хотя, правильнее сказать, приправами из нее. Четверг. Накахара вставляет ключ от комнаты в замочную скважину, но оказывается, что дверь не заперта. Дазай. Чуя искренне не понимает, как комфортно находиться в помещении, зная, что оно открыто для любого человека. С маленькой кухни слышно, как женский голос читает аудиокнигу. Скорее всего, французский, а единственное слово, которое он знает на нем — «бонжур». И непонятный лепет в некоторые моменты очень сильно раздражает. Но к этому тоже можно привыкнуть, верно же? Учитывая, что по приходе Накахары Осаму делает звук чуть тише. Дазай громко ест лапшу, сидя на стуле где-то в стороне от стола. Чуя достает из холодильника салат. — У тебя как с таким питанием еще язва желудка не образовалась? — Накахара сострадательно смотрит на Осаму, тот не понимает смысла драмы. — А что с моим питанием не так? — он спрашивает таким тоном, будто на поверхности не лежит ничего очевидного, а он питается самой натуральной во всем мире пищей. — Много чего. Тебе от этой острой хрени блевать еще не хочется? — Чуя проницательно смотрит на Дазая, так же на тарелку. — Вообще-то! — Осаму поднимает блюдо чуть выше, держа его примерно на уровне лица. — Это очень вкусно, а у нас не продают. Накахара хмурится, Дазай взирает на него, подняв брови. — Попробуй, и ко мне претензий не будет, — Осаму протягивает тарелку слегка вперед. Чуя стоит на месте, шатен с уверенным намеком метит в него глазами. Накахаре приходится взять себе вилку. Он чувствует, как язык начинает покалывать. Приправа буквально разъедает маленькие рецепторы на нем. Вкус рисовой лапши — нормальный, вполне приятный. Добавки — отвратительные. Чуя морщится, показывая на своем лице отвращение к блюду. — С чем это? — Накахара вертит головой, осматривая комнату. Быть может, упаковка еще валяется где-то, но нет. — La maquereau! — восклицает Осаму. — Мак… мак, что, блять? — Чуя недоумевает, прищуривает глаза. — Ты на нормальном языке можешь разговаривать? — Вообще-то французский очень даже нормальный язык, — Дазай сидит важно: нога на ногу. Его вполне устраивает роль языкового гения, слегка недопонятого в этой квартирке. Он молчит, не называя перевод слова, пытается вывести рыжеволосого из себя. Но через секунд тридцать произносит: — Со скумбрией это. — А я все думал, кого ты мне напоминаешь. — Я?! — вскрикивает Осаму. Это как… он напоминает скумбрию? — Да, ты, — и Накахара вальяжно уходит, забрав в другую комнату свой полезный обед. Чуя почти неделю живет со слегка раздражающим его соседом. Чуе кажется, что у него в комнате бардак из-за того, что в ней просто аккуратно (не всегда) лежат чужие вещи. Он не считает, что их с Осаму можно назвать сдружившимися. Их диалоги похожи на противоречащие друг другу предложения, бесконечные споры, оканчивающиеся придумыванием непонятных кличек. И их настолько много, что на следующий день все забывается. Только у Дазая осталось незабываемое гордое прозвище «скумбрия». Накахара считает их абсолютными, неподходящими друг другу ни в каких отношениях противоположностями. Дазаю нравится выводить Чую из себя, а потом с улыбкой слушать его полу-крики и смотреть, как тот, чтобы расслабиться идет курить. И нравится начинать читать нотации о вреде сигарет. Ему нравится, что именно Накахара стал его временным соседом, будто никто другой не смог бы исполнить эту роль. Но Осаму не устраивает, что на подоконнике все еще нет цветов, а на стене около окна нет картин.***
В расписании Чуи пятница — самый загруженный день. Пять пар с одним окном, которое на этой неделе решили забить каким-то мероприятием. Каким именно Накахара еще не интересовался. Он привык вставать рано, но в пятницу предпочитал собираться на пары буквально в последние минуты. Чтобы бежать по коридорам, дабы не опоздать, но зато лучше выспаться перед сложным днем. Чуя не учел, что Дазай просыпается тогда, когда он обычно выходит при нормальном раскладе событий. Он слышит, как сверху Осаму устало ворочается, возможно, потягивается, издавая странные звуки, напоминающие звук, который издают коты, вытягиваясь на кровати. Чуя лежит, когда слышит, как Дазай спускается. Он машинально подскакивает, понимая, что доступ к ванной комнате будет закрыт сейчас минимум на полчаса. Накахара быстро направляется к двери, ускоряется, намереваясь забежать. И врезается Осаму в грудь. Ему неловко, Дазай смеется, стоит в дверном проеме, загораживая своим телом вход. Чуя вновь чувствует разницу в росте, когда брюнет, склонив голову, сверху вниз смотрит на него. — Пропусти, ты будешь ухаживать за своей драгоценной кожей дольше, чем я собираться в общем, — Накахара пытается протиснуться, Осаму не дает и приторно улыбается. —Разве? Уход за кожей очень важен! Ты разве не используешь никаких уходовых средств для лица, чтобы оно было в хорошем состоянии? — голос Дазая раздается с посвистыванием, напоминающим Чуе насмешку. — Так я не жру дерьма всякого, поэтому мне не приходится на это тратить время, — Накахара начинает злиться вполне серьезно. — По-моему, ты забыл, кто хозяин комнаты. — Ты-то хозяин? — Осаму усмехается, но сразу после этого отходит, слегка подталкивает Чую в проход, а после чуть не получает громко и резко захлопнутой дверью по лицу. Накахара по приходе не слышит шума, обычно идущего от соседа, даже успевает с легкостью вздохнуть перед тем, как будет проводить полтора часа наедине с собой. Но, прислушиваясь, он слышит шорохи в ванне. Не повезло. Чуя хлопает дверью, через три минуты Дазай вылетает из уборной с мокрыми, почти прямыми в таком состоянии волосами, как-то странно зализанными назад. И встречает Накахару с такой доброй улыбкой, что в голову только и приходят мысли о том, что недоделанный лингвист что-то натворил. — Что ты улыбаешься? — Чуя вздергивает одну бровь, а после отходит к окну: ему неожиданно захотелось покурить. — У меня просто хорошее настроение, или ты хочешь в улыбке найти несуществующий подвох? — Накахара не отвечает, зажигает сигарету. Он присаживается на край подоконника спиной к открытому окну. Дым расходится по комнате, но все ради того, чтобы можно было взирать на Осаму. — Кстати, а ты почему не на парах? Я думал, ты прилежный студент, — Дазай подходит и присаживается на стул около письменного стола. — У нас окно… ну, почти. — Значит, прогуливаешь, — Осаму довольно лыбится. — А нахуй мне сдалась консультация по ханахаки? Об этом говорят. Возможно слишком много, может и умеренно. Серьезность любовной болезни Чуя не отрицает, он знает о ней еще с раннего возраста, осознавая огромные риски, которые она создает. Сказочными историями о заболевании говорили в детском садике, в начальной школе повествовали в легкой форме, а после, когда дети стали более осознанными, просто и быстро. О том, что в большинстве случаев ханахаки равняется смерти или операции, приводящей к полному отсутствию чувств. О том, что чувства — это не проценты, и никто не знает вероятность их взаимности. Для многих это звучало, как призыв не влюбляться ни в кого, но на самом деле это просто тяжелые для восприятия факты, помогающие предостеречь. Часто рассказывали о проявлениях болезни, первых признаках и что стоит делать. Какие лекарства уменьшают боль, к кому лучше обратиться. Накахара слушал много раз. Ему надоело уныло зевать, когда он вновь начинал ловить ушами знакомые слова. — Такое мероприятие прогуляешь! Не боишься начать плеваться цветочками? — Времени на это нет, — Чуя пожимает плечами, к этому моменту он как раз докуривает. Оставляя окно открытым, идет на кровать, садится полулежа. Осаму усмехается, поправляет волосы, начинающие высыхать и виться. — Не хочешь фильм посмотреть? — спрашивает Дазай. —Уточни, пожалуйста, на каком языке. Может французский, любимый твой? Я эту бурду слушать просто так не буду. Проще на консультацию сходить — там хоть все понятно. — К большому сожалению, нет, на твоем родном. Правда, там будут такие заумные слова, что я переведу, а ты еще будешь думать. — Я на идиота похож? — Вовсе нет, я просто предположил! Но ты можешь опровергнуть мои догадки, — локоть Осаму упирается на стол, он кладет лицо на ладонь, смотря, как Накахара дует губы. Чуя хочет доказать, что его знания не соответствуют предположениям Дазая. Чуя не хочет идти на манипуляции, используемые дабы принудить его посмотреть кино. Хотя, быть может, Дазай применяет их, потому что искренне хочет, чтобы Накахара составил компанию. Пока Осаму настраивает более удобное расположение устройства, Чуя мечется из стороны в сторону, злобно бубня себе под нос что-то из ряда: мы все равно не успеем досмотреть; вообще, ты мог посмотреть один; это первый и последний раз, когда ты вынудил меня идти против моей воли! Они сидят на кухне, потому что Накахара захотел поесть во время просмотра. На кухне пахнет приправами сильнее, чем обычно, потому что Дазай вынудил Чую тоже заварить себе лапшу. За фильмом можно. Главное, что в этот раз добавки вкуснее, хотя Осаму пытался подложить парню упаковку, где находилась приправа со скумбрией. Накахаре сидится очень удобно. Он не особо наблюдает за действиями во включенном Дазаем заумном детективе, брюнет, кажется, тоже не смотрит. Скорее вслушивается в произнесенные там слова. Чуя чувствует себя спокойно и забывается, как во время курения, но все равно иногда поглядывает на время, чтобы случайно не опоздать. Ему даже немного обидно (о чем он, конечно, не скажет), что потом придется опять идти на пары, потому что обстановка царит приятная. И ему совсем капельку радостно (о чем он ну уж точно не скажет), что Осаму оказался в этот момент в комнате. — Я что-то у тебя не спрашивал, — резко спрашивает Накахара, после того как втянул в себя длинную макаронину. — А ты чего тут? — У нас в пятницу две пары всего, сказали, чтобы больше практиковались в общении, а мне кроме тебя не с кем. Поэтому решил смотреть фильмы, хотя до этого посмотрел немало. — Познакомиться с кем-то не судьба? — Чуя, ты думаешь, со мной не пытаются знакомиться? — Дазай вздыхает. —Тебе надо видеть, сколько девушек с группы шепчутся обо мне за спиной! — У тебя за спиной как раз твоя практика. — Я не знакомлюсь с девушками, — кротко проговаривает он, явно о чем-то задумавшись. — Дазай, это звучит как-то по-гейски. — Переведи на французский, пожалуйста, я таких слов не знаю, — Осаму смотрит неубедительно расстроенно. — Ты даже не выучил слово, обозначающее твою ориентацию. — Тогда твою тоже, — Дазаю прилетает ладонью по голове. Рука Накахара ложится на мягкие, уже сухие завитые волосы и останавливается там буквально на секунду. Этой секунды хватает, чтобы Осаму с улыбкой схватил ее, а Чуя резко вытянул после. — Вижу, у тебя случилось резкое прозрение, — подмечает Накахара, складывая руки на груди. — А почему ты так грубо?! Я-то думал, что ты тоже натурал! Чуя глядит, сжимая губы, а Дазай громко посмеивается, уже готовясь наклониться от очередного замаха руки Чуи.***
Выходной, суббота. Чуя спит дольше обычного. Вчера Осаму, встретив его, заставил смотреть с ним какой-то подростковый сериал. Накахара не понимал, что лингвист может узнать для себя нового, но, по всей видимости, Дазаю просто хотелось провести свое время абсолютно без пользы. Осаму, в отличие от Чуи, поднялся с кровати рано и громко бродил по комнате, не зная, чем заняться. Своими бездельными походами он разбудил рыжеволосого, который после злобно опалил другого глазами. Дазай упорно умолял Чую прогуляться с ним по городу, но тот наотрез отказывал, окончательно сдавшись лишь на следующий день. Воскресенье. Чуя курит, Осаму скучает. Он болтает свисающими ногами с верхней полки, проматывая новостную ленту, от которой у него режет глаза на протяжении часа. Накахара не чувствует скуки, хоть занимается не совсем ясно чем, но он вполне доволен своим времяпровождением. — Чу-у-уя, — протяжно доносится сверху. Чуя поворачивается, чтобы глядеть в лицо собеседнику. — Пойдем куда-нибудь, пожалуйста. Я тут стухну. — Я буду не против, только характерный запах, наверное, будет резать нос, — задумывается рыжеволосый. — Хотя, от него можно избавиться. Мнения своего не меняю. — Ну, Чуя. — Я не хочу никуда, — Накахара хочет отвернуться, но жалобное «пожалуйста», сказанное трижды, с интервалами в минуту, окончательно действует на его нервы, потому он с озлобленным грохотом встает и направляется к шкафу, добавляя по пути: — Если соберешься позже меня, то я съебу один. Будешь продолжать гнить в каморке. На улице прохладно. Чуя жалеет, что надел тонкий свитшот, Дазай расслабленно шагает в вязаном бежевом свитере. Накахара все еще не решил, куда они могут пойти вместе, но если шатена устраивает бесцельная прогулка по городу, то он только за — не нужно тратить энергию на мыслительный процесс. — Предложение на цветы в комнату еще действует, — резко выдает Осаму, спустя некоторый промежуток времени, прошедший после их странствий по городским улицам. — Ты не забывай, что комната не твоя, — Чуя недовольно фыркает. — Кто потом будет следить за твоими горшками с землей? Я? — Вообще-то, да. — Нихуя подобного! Мне эта зелень вообще не сдалась, — Накахара с помощью жестикуляции выражает свои негодование и злость, и это выглядит так смешно, что Дазай начинает хохотать на всю улицу. — Ты чего смеешься? Единственная полезность цветочного горшка — возможность надеть тебе его на голову. — Тогда давай купим! — Да покупай, сука. Осаму слишком довольно улыбается, Чуя старается сохранить нейтрально-каменное лицо. Потому что сейчас ему придется идти с Дазаем в цветочный магазин. Шатен выбирает неподобающе долго. Его глаза бегают по полкам с растениями в поисках самого лучшего экземпляра. И выбор в этом магазине действительно велик. На витринах расположились от огромных пальмовых растений (Осаму предлагал Чуе взять что-то подобное, но твердое «нет» помешало в осуществлении покупки) до маленьких суккулентов. Дазай искал ассоциации с Чуей в самых низких цветочках, дабы позлить. Рыжеволосый грозился выйти из магазина и оставить его одного. Было пару причин не бояться этой угрозы. Первая: Осаму может вызвать такси и спокойно добраться до университета. Второе: Накахара все равно никуда не уйдет. Дазаю было в удовольствие специально ходить по магазину медленно, наблюдая, как с каждым шагом выражение лица Чуи становится все более настроенным на покушение в общественном месте, а потом еще умудряться спрашиваеть: «Чуя, что-то случилось?!» Результатом похода стала покупка сциндапсуса, еще одного цветка, название которого слишком заумное и сложное и парочки кактусов. Чуя не радовался приобретению цветочного дополнения в интерьер так же искренне, как сосед, но когда несколько растений в черных симпатичных горшках расположились на подоконнике, то в комнате даже стало слегка уютнее. Совсем чуть-чуть.***
Две предстоящие недели обещают быть, Чуя не знает, как для Дазая, но для него самого тяжелыми. В первый же учебный день, то есть в понедельник, сообщили про зачет, намеченный на среду следующей недели по всем пройденным темам по телеологии, которую Накахаре бы следовало хорошо повторить. В эту пятницу обещают какие-то проверочные по некоторым основным предметам. Ещё не время сессии, но их уже решили поебать. Чуя со вздохом осознал, что все свое свободное время будет проводить за повторением нужных материалов, и образно помолился хоть кому-нибудь, чтобы ему не мешали это делать. И первые дни его, правда, никто не тревожил. Дазай словно на подсознательном уровне подмечал, что Накахаре сейчас совсем не до разговоров с ним, либо об это говорило недовольное лицо самого Чуи. Осаму не замечал, как тот ест, засыпал, не дожидаясь, как Накахара ляжет, искренне не понимая, почему он так себя изматывает. В комнате пахло табаком сильнее обычного, за стойким запахом даже не чувствовался аромат шампуней или острых приправ. Проводя глазами по тексту в десятый раз за день, Чуя в очередной раз устало выдыхал сигаретный дым. В голове полная каша, клуб намешанных знаний, и казалось, что от такого количества повторений информация только смешивается, а слова путаются, но он все равно перечитывал. Потому что сдать надо хорошо. В среду Накахара освободился рано, нашел время поесть, спокойно покурить, предвкушая после очередные повторения. Дазай резко и шумно вваливается в комнату, замечая Чую, становится чуть тише, но в итоге подходит и останавливается около него. — Тебе не надоело все это перечитывать? — Осаму проницательно и с искренним сочувствием смотрит Накахаре в глаза. — К пятнице надо знать, как бы мне не надоело, — он устало вздыхает, трет глаза, под которыми хорошо видны сиреневые круги. Осаму отвечает на это таким же вздохом со слегка осуждающим взглядом. — Вообще я не за этим, у меня вопрос другой, — Дазай протягивает Чуе бланк с экскурсией по культурным достопримечательностям Иокогамы. — Как думаешь съездить? — Езжай, мне-то что, — Накахара пожимает плечами, — выглядит довольно интересно. А когда? — В субботу. Тогда соглашусь, — Осаму радостно потягивается. — Ты отдохни хоть, зубрила. — Без тебя разберусь, — Чуя скалится, но в то же время понимает, что брюнет говорит это с более добрыми намерениями. — Без меня ты разбираешься только с сигаретами, а они, знаешь, вредные для здоровья. Есть много других вещей, помогающих расслабиться! — Давай, перечисляй. — Один великий философ советовал прыгать с крыш. Мол, «Прыгай!» — в этом вся задача. Но если быть честным, то музыка, просмотр кинофильмов, — Дазай на секунду останавливается, либо думая, что еще можно привести в пример, либо раздумывая, стоит говорить то, что знает или нет, — возможно, вкусная еда… или секс. — Спасибо за совет, гений, но трахаться я буду только с учебниками в ближайшие пару лет. — Так бы и сказал сразу, Чуя! Если тебе совсем не с кем, я могу добродушно составить ком… — Осаму замечает озлобленный взгляд соседа и двигает ноги в ванную комнату, чтобы Накахара не успел влепить ему своей рукой в одну из многочисленных частей тела, а не боясь дальнейших последствий, выкрикивает уже из-за закрытой двери: — Хорошо постараешься — все устроим! Удаченьки на зачете. Накахаре хочется взять и вышвырнуть отсюда все вещи Дазая. Ему впервые не хочется сдавать что-то на адекватную оценку, показывая этим, насколько тупые у его соседа предложения. Но ему тяжело перешагнуть свои личные принципы, поэтому, раздраженно выкуривая сигарету, он опять садится за учебники, слушая редкие подколы от своего соседа-умника-мега-генератора-идей. В пятницу Чуя пишет небольшие тесты с машинальной легкостью, про себя жалея, что тратил на подготовку к этому столько времени. На вопросы Осаму о том, как все прошло, Накахара отвечает молчанием, а тот ехидно улыбается, выводя этим Чую из себя. Дазай шуршит своими вещами, потому что завтра отправляется на пятидневную экскурсию, удачно возвращаясь прямо к среде. И вот Накахара просыпается в субботу в полной тишине. С верхней полки не свисают чьи-то ноги, с кухни не пахнет приправами, а из ванной комнаты не несет цветочными кремами. Никто не язвит и не просит перестать курить в комнате. Чуя один. И Чуе кажется, что в их комнате что-то не так. Разве мог всего один фактор мог так сильно поменять атмосферу? Почему отсутствие надоедливого (по мнению Накахары) лингвиста так сильно все меняет? Чуя бродит по комнате туда-сюда, не находя себе какого-либо места. ЭтоЧуе так плевать сейчас, что он его видит в таком виде.
Дазай молча смотрит на эту картину. Для него она воспринимается как отдельный мирок, в который он невольно попал и брюнету даже неловко, что он вернулся в такой момент. Но дверь ведь не была закрыта. И Осаму, правда, случайно. Он ждет озлобленного лица Чуи и его разгневанного крика о том, что Дазай должен немедленно отсюда выйти. Но он не слышит. Накахара никак не реагирует на его неожиданное появление. В помещении запах сырости смешался с табачным. Пачка сигарет, валяющаяся рядом с ванной, наполовину пустая, а в раковине валяется несколько окурков (в счет еще не входит почти докуренная сигарета, которую Чуя вот-вот выбросит туда же). Весьма удручающе. Осаму присаживается, упираясь подбородком на бортик ванной. Молча вглядывается до того момента, как Чуя не поворачивается и не начинает смотреть в ответ. На лице Дазая читается мимолетная улыбка. — Надо же было так себя изматывать, — тихо говорит он. — Ты не умеешь распределять свое время правильно. Отдых и сон, между прочим, очень важные факторы для нормальной жизни. — Главное, что сдал. Отдохнуть можно и сейчас. — Это портит твое здоровье, на которое в том числе влияют и твои сигареты! — указывает пальцем Осаму на раковину. — А как сдал, позволь спросить? — Ахуенно сдал. — Да ну? — усмехается шатен. — Я же говорю, ахуенно. И нихуя зря не повторял. На все ответил! — Правда? — ухмыляется Дазай в очередной раз, а после, быстро выкинув из кармана телефон, залезает в ванную и нависает над Чуей. Падающий поток воды насквозь мочит его спину. — Ты зачем залез сюда, идиот? — Накахара пытается оттолкнуть парня от себя руками, но он держится крепко, да и сейчас у Чуи попросту не достает сил, чтобы дать отпор. — Тогда я то же самое могу спросить и у тебя, — насвистывает он и наклоняется прямиком к шее Накахары, а у того с непривычного тепла от чужого дыхания на коже, которое ощущается в сотни раз горячее, чем чувство теплой воды на теле, пробегает дрожь. — Ты помнишь, что я тебе пообещал? И тогда Чуя вспоминает, почему в какой-то момент перехотел сдавать зачет хорошо. Он строит недовольное выражение и пытается вновь отодвинуть от себя почти прильнувшего к его шее Осаму. Тот ехидно улыбается в ответ на каждый жест Накахары и отстраняться от него совсем не хочет, но руки, лезущие чуть ли не в глаза и рот, начинают причинять дискомфорт. — Вот и почему сопротивляешься? — фыркает Дазай. — Я же вижу, что ты сейчас не в состоянии и не собираюсь ничего делать. — Меня это не особо заботит. Со мной не нужно ничего делать вообще. — И почему же?! Ты мне сам открыто говоришь о том, какой умница. Я всего предлагаю взаимовыгодное удовольствие. Чуя молчит, не знает, что ему стоит сказать. — Ну, тогда я пойду, отдыхай, — непоколебимо в ответ на молчание произносит Осаму. Привставая, он краем уха слышит краткое и прерванное «стой». Расплываясь в улыбке, шатен потихоньку возвращается в исходное положение. — Ты уходить собирался, так пиздуй. — Уверен? — На все сто. Дазай встает. Стягивает с себя намокшие носки. Вода с его брюк стекает на холодный кафель, и он почти выходит из ванны. Почти. — Ладно, погоди… — Осаму довольно разворачивается, взгляд его выглядят по-особенному мягко и нежно. Чуя скалится, возможно, потому что тягостно произнести слова, которые он желает. — Если я попрошу тебя, кхм… просто полежать со мной, то будет ли это странно? А хотя можешь забить… — Накахара прикрывает лицо рукой, негодуя от своих же желаний. — Совсем нет, если ты хочешь, — Чуя фыркает и в этом Дазай распознает безмолвное согласие. Осаму ложится под Чую, потому что в ином случае его ноги бы устали лежать в согнутом положении, либо сам Накахара не выдержал бы его вес. Чуя откидывает голову Дазаю на плечо, а рыжие волосы щекочут его шею. Он вновь начинает курить. Шатен старается не вести себя так, как обычно, и не протестовать против курения, даже если дым направляется прямиком к нему в нос. Осаму думает, что Накахаре нужна своеобразная теплая «тишина» на фоне шумящей воды и музыки. Он угадывает. Чуе спокойно. — Только ты… — Дазай наклоняется к уху и шепчет, — не влюбляйся в меня, ладно? Чуя слегка ударяет его по макушке, Осаму строит несчастную жертву и спрашивает, за что он получил вообще. — Я, по-твоему, на педика похож? — На этот счет я промолчу, но твоя просьба… — Отъебись, мне просто захотелось, — он высокомерно поправляет положение головы на плечах лингвиста. От приятной щекотки Дазай посмеивается и запускает одну руку в рыжие локоны, игриво перебирая их. Чужая грудь слегка приподнимается из-за усмешки. — Три-один в твою пользу, скумбрия, — Чуя одним ослабленным движением руки смахивает копну волос на другую сторону, лишая Осаму возможности поиграть с ними. В его продолжительном молчании парень распознает недоумение. — Три жеста, выглядящих «по-гейски» с твоей стороны, один — с моей. Поздравляю с лидирующей позицией. — Слишком язвителен для поебанного зачетом человека, — вздыхает Осаму. Он надолго затихает, вслушиваясь в слова песен на фоне и всматриваясь в оставленную бесполезно тлеть на бортике ванны сигарету. Чуе сейчас и правда не хочется говорить, это молчание между ними не нуждалось ни в чьем шепоте, саркастичном замечании или слишком громком дыхании. Всё было даже чересчур складно. В какой-то момент ему начинает казаться, что он совсем не против сутками корячиться над материалами к зачетам, если после каждой сдачи его будет ждать подобный отдых с кем-нибудь.***
Следующие два дня Чуи были наполнены попытками полноценно отдохнуть, поспать и скрыться где-нибудь от шатена, прицепившегося к нему с желанием помочь расслабиться. Его помощь делала только хуже: языки, на которых он читал прозу и стихи, пока Чуя старался заснуть, мешались между собой и становились гулом в голове; песни, играющие в их комнате по утрам, были непонятны не только из-за чужого для Накахары языка, но и мелодии, после прослушивания которой он весь учебный день пытался разгадать, что этой ерундой мог донести исполнитель; бомбочки и морскую соль для ванны Осаму подбрасывал даже тогда, когда Чуя хотел просто смыть дневную пыль. На второй день программы по расслаблению, Осаму, довольный проделанной работой, принёс ему перекус в виде бутерброда с глазуньей — это и стало последней каплей терпения Накахары. — Я счастлив, что у меня есть такой добрый сожитель, готовый заботиться обо мне днями напролёт, ты это хотел услышать? — он с грохотом ставит всученную ему в руки тарелку на подоконник. — Но гораздо большей заботой в свою сторону я восприму, если ты больше не будешь приносить мне подгорелую яичницу, Дазай. Осаму смотрел на него с удивлением, как будто его оклеветали ни за что. Накахара молча приподнял глазунью за один край, показывая чуть ли не дочерна обгоревшую поверхность. — Сгорела, — констатация факта заставила Осаму рассмеяться. Он присел на кровать Чуи, оглядывая один из своих немногочисленных кулинарных шедевров. — В интернете было написано, что глазунья готовится пять минут на среднем огне. Разве не логично, что четыре минуты на большом огне куда быстрее? — Эта минута была так важна для тебя? — Конечно, с каждой минутой голодания шанс умереть становится больше и больше! Мне не хочется проводить своё время в комнате с… — он несколько замялся, постукивая указательным пальцем по виску, — avec le corps. — Трупом, — недолго думая, подсказал Чуя. — Верно, — парень удивленно вздохнул, после чего хлопнул руками друг о друга и радостно воскликнул: — Делаешь успехи, чтение французской литературы явно идёт тебе на пользу!Чуя не считает, что ему помогло в этой ситуации что-то, кроме логики.
***
В комнате все вновь встало на круги своя. Из ванной комнаты веет сладостью кремов, а с кухни лапшой быстрого приготовления. С верхней полки свисает нога Осаму. Больше нет тишины. Даже когда Дазай молчит, Чуя слышит единые шорохи, которые он издает, вслушивается в каждый его оглушающий вздох. Это стало громче шума. Накахара чувствует себя немного не по себе, после вечера, который он провел с соседом лежа в ванной, но скорее ему слегка неловко. Осаму ведет себя так, словно ничего вовсе и не было, за что рыжеволосый, так и быть, очень благодарен. Утро субботы. Чуя просыпается и чувствует себя полным сил. Он даже удивлен, что впереди еще два дня спокойствия, подмечая, что мог и сходить на учебу как минимум в пятницу, но менять что-то уже поздно. Хотя отдыхать тоже нужно уметь. Дазай возится на кухне, Накахара, привставая с кровати, перебирает самые ужасные варианты последствий его нахождения там. Из худшего — взрыв. Более менее терпимого — запах паленых продуктов. Пока что, ничего из этого он не ощущает. Осаму забегает в комнату к Чуе с тарелкой, когда тот еще не успевает подняться. — Это еще что? — рыжеволосый смотрит на кулинарный шедевр соседа. Выглядит весьма неплохо: яичница, вроде как, в это раз не горелая, со слегка позолоченными краями, овощи и хлеб нарезаны аккуратно, так же, как и разложены по блюду. — Завтрак в постель, — гордо проговаривает Дазай, довольствуясь проделанной работой. — Мне потребовалось всего шесть попыток, чтобы приготовить, как по мне, идеальную глазунью. В этот раз я делал все, как в интернете, честно! — Да, я вижу, выглядит неплохо, — Накахара присматривается, — только желтки вот-вот растекутся, — Осаму от таких заявлений открывает рот, чуть не роняя тарелку из рук. — Так, слушай! — вскрикивает он. — Ты только что взял и нагло обесценил все мои старания… — Вовсе нет, — он пожимает плечами и забирает тарелку из рук шатена. — Спасибо, считай, ты открыл первый кулинарный навык, только я уже вполне нормально себя чувствую, и ты можешь перестать проявлять ко мне свою чистосердечную заботу. — Ну, Чуя! Это просто без повода, — диктует Осаму, вертя указательным пальцем. — Мне что нельзя позаботиться о своем соседе?! — Накахара вздыхает, Дазай присаживается на стул. — Ты только скажи потом, вкусно или нет… — А ты не пробовал те пять экземпляров, которые были неудачны? — На то они и неудачные, чтобы их не пробовать! — Чуя смеется в ответ. — А удачный тебе достался, — добавляет Осаму, намекая, что он ждет объективной оценки своей первой успешно приготовленной яичницы. — Может тогда расскажешь, как на экскурсию съездил, пока я ем? Дазай сильно воодушевляется, словно так и ждал этого вопроса от соседа. Он начинает рассказывать обо всем, что видел, начиная впечатлениями от вида иокогамского вантового моста ночью, зачем-то описывая каждую его деталь, как будто это Чуя неместный и точно не знает, как выглядит сия конструкция, заканчивая местными соборами. Осаму всем своим видом так и говорит о том, что ему невероятно понравилась поездка, японская культура, огни ночного города, и все прочее, но заканчивает он свой рассказ весьма неожиданным высказыванием: — В общем, скука полная! — резко вскрикивает шатен. — Экскурсоводы совсем не разбираются в культуре своей страны. Рассказывали какую-то чепуху и ничего полезного, в интернете я намного больше узнал. — Интернет не всегда идет тебе на пользу, — подмечает Чуя, доедая блюдо. — Это в каком таком плане?! Стоп… только не говори, что яичница невкусная… — Недосолил, — кратко отвечает Накахара, у Дазая случается приступ депрессии, и он в безысходности закрывает руками лицо. Чуя усмехается и подходит к нему впритык. Своей рукой он отодвигает его руки с лица. Смотрит точно в расстроенные карие глаза и слегка приподнимает волнистые и растрепанные пряди волос, мешающие полностью глядеть на него, слегка наклоняется и произносит: — Я пошутил, было вкусно. И соли в меру. У Дазая от шока отваливается челюсть, Накахара смеется с него в полный голос и от смеха падает на подушку, утыкаясь в нее лицом. Осаму негодующе молчит, громко постукивает ногой по полу, не находя себе места, потому что его только что взяли и обдурили! Бесцеремонно и совсем не по-соседски! Он с выпученными глазами продолжает смотреть на спокойно валяющегося соседа с приступом под названием круто-пранканул-лингвиста-и-теперь-ему-смешно. После минуты, которая не сопровождалась их разговором, а лишь стуком и смехом, Чуя приподнимается и смотрит на все еще негодующего Дазая, окончательно добивая его решающей фразой: — Ну, где же твой энтузиазм? Совсем растерял? Я ведь просто пошутил, — непринужденно говорит Накахара, глубоко вздыхая. — Хоть один плюс от тебя есть, теперь будешь мне глазунью на завтрак готовить, — и Осаму понимает, что его челюсть могла отвалиться намного сильнее. — Да ты совсем обалдел!!!***
Первая половина дня для Чуи проходит просто отлично, для Дазая не совсем… Кажется, рыжеволосый нашел что-то интересное в том, чтобы подшучивать над соседом и занимался именно этим. Вставая с кровати, замечал опять висящую ногу Осаму и резко стягивал с нее носок, непричастно уходя на кухню. Когда шатен обнаруживал неожиданную пропажу, сразу бежал разбираться с вором, но тот аргументировал кражу тем, что эти носки давно пора бы постирать. Почему не захватил и второй? Потому что нужно слезать с кровати и разминаться. Дазай негодует: сначала яичница, потом носки, теперь выхваченная из рук книга на французском. Все его злодеяния, которые он вроде и не совершал, возвращаются ему бумерангом или…? — Чуя! У тебя шило в заднице? Скажи, пожалуйста! — обреченно вскрикивает Осаму, забирая отобранную книгу. — Стирка… желание выучить французский… Мог просто попросить меня стать твоим учителем, а не забирать. Cauchemar! — Нет никакого шила, — уверенно отвечает Чуя, садясь на кухонный стул. Дазай тоже решает присесть. — А что тогда? По какому поводу такие действия с твоей стороны, я и представить не мог такого от тебя! — диктует Осаму так, словно отчитывает Накахару. — Тебе скучно?! Или может… — шатен замолкает и, приподнимая уголки губ, прожигает соседа взглядом. — Может что? — Так и скажи, что просто по мне соскучился! — Ты с чего такие выводы делаешь?! Нихуя не соскучился! Я о тебе даже и не вспоминал! — кричит Чуя, вскакивая со стула и, упираясь руками о стол, наклоняясь ближе к лингвисту, тем самым крича это все ему почти в лицо. — Вре-е-ешь, — протягивает Дазай, самоуверенно глядя на Накахару. — Тебя выдает не только резкая смена эмоций, но и кое-что еще, — он цокает, тоже пододвигается поближе к соседу, держа поднятый указательный палец возле своего лица, а после метит им Чуе в лоб. — Ты полил мои цветы! Поверженный рыжеволосый возвращается в прежнее положение, складывая руки на груди и отворачиваясь от Осаму, шатен довольно взирает на парня, ожидая от него какой-то фразы. И дожидается. — Может быть чуть-чуть, — фыркает Чуя и упорно пытается вывернуться так, чтобы Дазай видел лишь его спину. Лингвист довольно смеется. — А я говорил, что ты мне врешь! — Отстань, — парень встает, собираясь покинуть кухню, но Осаму останавливает его. — Эй, погоди! — рыжеволосый поворачивается и вскидывает бровь, в ожидании услышать причину, по которой сосед не дал ему уйти. — Слушай, какие у тебя планы на выходные? — У меня? Никаких. — Отлично, — Дазай вскакивает и подбегает к Накахаре. Шатен берет его за обе руки, жалобно добавляя: — Поехали со мной в Токио, пожа-а-алуйста, — он раскачивает его из стороны в сторону, сладко улыбаясь, Чую начинает это раздражать, он вырывает свои руки из хвата соседа и складывает их на груди, ничего не отвечая. — Молчание — знак согласия! — Тебе заняться нечем? Какой Токио? — Мне, вообще-то, хочется посмотреть не на один японский город. Да и сам знаешь… диалекты. Я, между прочим, лингвист! Мне нужна эта поездка в учебных целях. — По-моему, ты даже не думал о диалектах, — отмечает Чуя, насквозь прожигая Осаму своим взглядом. — Наглая клевета, Накахара. Просто помимо этого у меня есть еще несколько побуждающих факторов. Например, дурно знаменитые кварталы красных фонарей, памятник Хатико на станции Сибуя… — С каких пор сила притяжение несет тебя не к скумбрии, а к шлюхам и псинам? — Ты просто ужасен! Как ты можешь быть таким бесчеловечным… бесчувственным… — По отношению к кому? К девушкам? — уточняет Накахара. — Нет же! К собакам! Какая еще псина? Ты что, не смотрел фильм…? — Точно педик. — Так, погоди, мы ушли от темы, — ворчливо произносит Дазай. — Ты поедешь со мной или нет?! — Согласен, тема твоей ориентации слишком очевидна и не подходит для бурного обсуждения, так что вернемся к основному. Мы поедем. Если соберешься быстрее меня, — щелкает пальцем Чуя, расслабленно уходя в комнату.Кажется, Осаму придется хорошо постараться.
Шатен берет с собой все, что попадается ему на глаза: крем для лица, потому что за кожей надо ухаживать даже в поездке, упаковку лапши, если вдруг поесть будет негде, книгу на французском языке, ведь учеба невероятно важна, и прочее барахло. Чуя в это время решает, что ему надеть. Он весьма озадачен тем, почему сосед так яро бегает по комнате и укладывает с собой любую вещь, на которую падает его взгляд, даже берет с собой зубную щетку вместе с зубной пастой, и Накахара окончательно входит в состояние недоумения. Они же едут… без ночевой? — Ты такой смешной, Чуя! — наигранно смеется Осаму, вертя в руке домашнюю футболку. — По-моему самым очевидным фактом было то, что мы останемся там на ночь. — Еще чего, — резко произносит Накахара возмущенным тоном. — Надо было сразу в курс дела ставить. Я не хочу там ночевать. — Ну, если соберешься быстрее меня, то обратно мы уедем вечером, а не завтра! Чуя не успеет собраться. Потому что Дазай уже полностью готов. Они проводят в комнате еще минут сорок, потому что рыжеволосый долго думает, что стоит брать, а что нет, ведь в отличие от своего сожителя он хочет взять полезные и нужные вещи, а не первое попавшееся под нос. В это время лингвист усердно подстрекает его, твердя о том, что сосед собирается как улитка. Накахара, раздражаясь, неожиданно и злобно бросает в шатена вещи, а тот старательно ловит их головой, лицом, один раз почти ртом в тот момент, когда он, рьяно оскорбляя личность Чуи, засмотрелся в потолок, а тот не прогадал момент и запульнул в рот Дазая носок, сопровождая победу насмешливым «Гол». Наконец, они выходят из комнаты и направляются к нужной станции. Парни попадают туда в очень удачное время — между обедом и примерным временем окончания работы, поэтому люди на станции есть, но не особо много. Чуя объясняет шатену, как приобрести электронный билет, лингвист дивится современным технологиям, когда он, всего приложив телефон к специальной панели, проходит через турникет. — А когда наш поезд? — спрашивает Дазай по пути к платформе. — Вообще через минуту… — шокированный Осаму перебивает Чую своим криком: — Нам же нужно торопиться! — он резко ускоряется и переходит на бег. Рыжеволосый останавливается в ступоре, сначала не понимая, почему его сосед начал бежать. Потом понимает, что он идиот, потому что так стремительно направляется вперед в неправильном направлении. И спешит догнать его. — Ты… у тебя мозгов… меньше, чем у скумбрии, — пыхтит Накахара, подхвативший Дазай за воротник, чуть ли не задыхаясь. Сигареты все же знатно повлияли на его физическую выносливость, в особенности дыхательную систему. — Почему это?! Это у тебя их нет! Мы опоздали на поезд из-за того, что ты слишком медленно бегаешь. Сколько нам теперь ждать? — Сука, эти поезда чуть ли не каждые пять минут ходят, да и мы бы все равно не успели, потому что ты, недоносок, побежал не в ту сторону. — Ой, правда? — задает вопрос Осаму таким тоном, словно ни к чему не причастен, и неловко почесывает голову. — Ничего страшного, зато мы сожгли калории! — Чуя ударяет себя рукой по лицу и, беря Дазая за предплечье, перестраивает его в сторону точки назначения. Они немного проходят в медленном темпе. Шатен шагает спокойно, у Накахары отдышка. Осаму протягивает ему бутылку воды, рыжеволосый почти выхватывает ее и делает несколько больших глотков. Парню становится лучше, но ровно до того момента, как лингвист решает над ним слегка подшутить. — Слушай, Чуя! Ведь если ты сейчас пьешь из бутылки, а я до этого тоже пил… это получается непрямой… bisou! — у Чуи во рту вода, пока что он лишь неодобрительно смотрит на Дазая, но тот решает сделать себе хуже, дополняя свое высказывание: — Переводится по-це-луй, — по слогам диктует шатен. — Это, кстати говоря, одна из традиций приветствия во Франции! Знаешь, женщины так щеками сталкиваются, даже мужчины с женщинами так делают и воздух чмокают. Чудесно, правда? Может, тоже так будем здороваться? — и это было последней каплей. Потому что вода изо рта Накахары плавно хлещет прямо на волосы Осаму, который потом всю поездку жалуется на испорченную укладку и слишком жестокую сдачу за невинную шутку. Но… Но мгновенно поднимают ему настроения эти восхитительные и удобные сиденья из кожи синего цвета. Место у окна, за стеклом которого мелькают деревья, листья, постепенно окрашивающиеся в краски осени, непривычно поздней для Осаму. Чуя напротив, не желающий сидеть рядом с шатеном. Дазай навязчиво и раздражающе смотрит точно в его глаза, когда на несколько секунд отвлекается от вида за окном. А за считанную единицу времени там все пролетает. Все мимолетно промелькнувшее остается позади, когда поезд продолжает нестись вперед. Как воспоминания, как жизнь. — У вас чудесная осень, — мягко проговаривает легко улыбающийся Осаму, не отводя взора от пейзажей Японии. — Совершенно обычная, — фыркает Чуя. — Ты просто никогда не видел другой осени! — чуть повышает тон голоса парень, поворачиваясь к соседу. — У нас обычно в такое время года уже серо и дождливо, утром туман. Если он еще прелестно контрастирует с пожелтевшими листьями, то на фоне голых деревьев только нагоняет тоску, — вздыхает Дазай, Накахара, задумавшись, молчит. — Хотя, может дело и не в том, что ты в других местах осенью не был. — А в чем тогда? — В том, что ты мало смотришь на окружающую тебя природу! Любование сакурой и разноцветной листвой… это же те японские традиции, о которых знают абсолютно все. — Ну, сакура красиво цветет, в детстве с мамой часто ходил, так скажем, любоваться данным явлением. — Ох, Чуя! Ничего нет краше родного края. Даже несмотря на все мое восхищение, близкие душе английские пейзажи никогда не покинут моего сердца… — Ты где такого патриотизма набрался? — Я думаю, что каждый человек в душе любит свою страну, просто у жителей Англии патриотический настрой слегка сдержан. Лишь единицы людей будут кричать миру о том, какая их страна прекрасная. — Я полагаю, ты входишь в эти единицы? — Именно, и вхожу я в эти единицы в силу начитанности и любви к русской классике! Но ни к чему эти пустые разговоры — лучше посмотри в окно. И Чуя смотрит. Может быть в этих радующих глаз видах действительно что-то есть…***
Сразу по приезде Дазай уговаривает поехать Накахару к легендарному памятнику преданной своему хозяину собаки, уже на месте слезно прося рыжеволосого сфотографировать его с ним, а потом перефотографировать еще пять раз. После он мотает парня по всему району, не давая элементарно сесть, не говоря уже про то, что Чуя невероятно хочет курить, но рьяно рвущегося вперед шатена он просто не в силах остановить. За два часа с Осаму Накахара проходит больше, чем за неделю. Они останавливаются возле каждого магазина, который понравился Дазаю по внешнему виду, и из каждого он выходит с какой-то покупкой, начиная от старых винтажных журналов до фигурки с аниме персонажем, которого парень даже и не знает. Они заходят и в секс-шоп, потому что «Чуя, а в Японии же крайне популярны всякие шалости…», но это оказывается единственным местом, из которого, к большому сожалению шатена, он выходит ни с чем, ведь Накахара всеми своими силами вытолкнул парня оттуда тогда, когда тот чуть не приобрел там весьма странные товары… И они наконец садятся. По прихоти Осаму. — Ты не устал, Чуя? — томно спрашивает Дазай, откидываясь на спинку лавочки. — Ты надо мной смеешься или что?! — озлобленно вскрикивает рыжеволосый. — Я заебался уже с тобой по этим магазинам ходить. Особенно в тот… какой же позор. — Я тоже устал от шопинга! Не представляешь, как тяжело ходить с кучей пакетов… — Нечего было кучу хрени покупать! — выпучивая глаза, отвечает Чуя. Единственное, что его сейчас радует — возможность передохнуть в сидячем положении. — Мне хочется привезти хоть немного сувениров! В качестве извинений можешь прилечь на меня, если тебя это так сильно утомило, — пожимает плечами Осаму, прикрывая глаза. — Еще чего? — Как хочешь! — некоторое время Накахара молча сидит, не передвигаясь, но потом понимает, что ему действительно хочется лечь. Он смещается ближе к краю скамейки и, упираясь в землю ногами, поворачивается спиной к Дазаю, головой опираясь на его плечо. Рыжеволосый вглядывается в пасмурное небо, сквозь облачную пыль которого изредка показывается блеклое солнце. Вслушивается в уличный шум, в непонятную мелодию, которую лингвист напевает себе под нос. Потоки ветра запускают оранжевые пряди, выпущенные из хвоста, в глаза. Слегка морщась, он заправляет их за уши, продолжая смотреть вдаль. Воздушные порывы сдувают с деревьев цветастые листья, и, поднимая руку, Чуя ловит один. — Ты поймал? — слегка развернув голову, задает вопрос Осаму. Сосед молча показывает свой своеобразный трофей. — Вот это да! — А что тут такого? — отвечает Чуя, рассматривая лист. — У нас есть такая примета, что если поймать падающий осенний лист, то тебе будет целый месяц везти! В общем, счастье да удача. Чем больше поймаешь, тем больше месяцев радостных. Так что вылавливай, Накахара! Двенадцать листов и ты целый год в малине, — усмехается Дазай. — Не верится как-то, что один пойманный мною листочек напрочь перевернет мою жизнь. — Мое отношение к таким вещам подобно твоему, но иногда даже такие мелочи могут заставить поверить в то, что все будет хорошо, — шатен слегка треплет Чую по волосам. — Ты как? Вдоволь полежал? Я еще хочу на трамвае прокатиться! — По-моему, все мое счастье только что разрушилось, — проговаривает рыжеволосый, слегка приподнимаясь. Лингвист смеется, подмечая: — Все впереди!***
Они подходят к трамвайной остановке, и Чуя сам не знает, куда отсюда они могут уехать, поэтому изучает все возможные маршруты. У Дазая улыбка на пол лица от предвкушения скорого путешествия по городу. Он радостно пританцовывает, вертя пакеты со своими покупками в руке. Когда приезжает трамвай, шатену в голову приходит такая мысль: — Накахара! Хватит копаться в своих картах, — он подносит руку к его лицу и щелкает пальцем, пробуждая соседа от мыслительного процесса. — Давай просто сядем на следующий и поедем в неизвестном направлении! Какая разница, где окажемся? Мы же гуляем. — Потрясающая идея, Дазай. А как обратно вернемся, позволь спросить? — По тому же пути, по которому и приедем. Все элементарно просто, прямо как deux fois deux, — Осаму пальцами показывает жест «мир», намекая на перевод фразы — «Дважды два». В ответ Чуя безмолвно вздыхает, понимая, что неугомонный лингвист даже в случае отказа заставит его участвовать в этой авантюре. Поэтому они садятся в через несколько минут приехавший трамвай. — Ничего себе! — Дазай дивится виду вагона, в который они зашли. Накахара тоже удивлен, но скорее от того, как лингвисту повезло. Может, однажды современные вещи окончательно вытеснят то, что на их фоне кажется устаревшим, но пока остатки недалекого прошлого остаются в мире. Как, например, этот старый вагон трамвая, полностью отделанный деревом оранжевого оттенка. С зелеными вельветовыми сиденьями, с рисунками аниме персонажей рисовки 90-х, с длинным, на весь потолок, изображением розовой сакуры. Осаму внимательно взглядывается в каждую тут расположенную детали, имея в глазах неподдельный интерес. Рыжеволосый тоже осматривается — в такие вагоны он попадал совсем редко. — Чуя, слушай, а у вас все такие трамваи или?.. — Это старые, — тихо отвечает парень, глядя в потолок. — Их мало, но пока ходят. Тебе повезло прокатиться в таком, считай. — Тогда нам нужно сделать тут фотографию, — резко выдает Осаму, и Накахара не успевает отреагировать, как парень уже достает телефон и делает снимок. — Ха-ха, смотри! — Дазай показывает получившийся снимок, тыкая в лицо Чуи на фото, которое получилось на нем весьма забавно. — Удали, — говорит рыжеволосый таким строгим тоном, словно отдает приказ. — Хорошая фотография же, памятная! Этот вагон — память о прошлом вашей страны. Этот снимок — память о моей поездке и чудесном соседе, — Дазай, усмехаясь, подталкивает своим плечом плечо Накахары. — Чудно же вышло! Но, если хочешь, можем сделать фото заново. — Не горю желанием. — Вот и все. Приеду домой, распечатаю и повешу в рамочку, — улыбается Осаму. Он переводит взгляд на сидящих в трамвае людей. Кто-то слушает музыку с улыбкой на лице, кто-то уныло глядит в окно, а кто-то едва заметно и совсем тихо выплевывает в платок цветы. Красные розы. Почему-то шатен уверен в этом наверняка и даже ощущает на себе, как лозунги этих колючих растений ранят все внутри. Одна эта картина заставляет поникнуть его дух. И почему неудавшаяся любовь несет за собой не слезы и душевную боль, а больную смерть или отсутствие любых чувств, что, по сути, тоже является смертью. Разве можно назвать живым человеком того, кто не способен больше испытать ни одного человеческого чувства, того, кто окажется лишь телом, которое будет следовать рутине день изо дня? Полевые цветы… тюльпаны, бесчисленное множество различных, таких красивых вещей, почему в один момент оно может тебя убить? И почему сердцу нельзя приказывать? Женщина кашляет громче, сбивая поток мыслей Дазая. — Чуя, давай выйдем на следующей, — кротко произносит он, Накахара кивает. Они выходят в весьма непримечательном районе. На улице становится прохладнее, а солнце постепенно стремится уйти за горизонт, отдавая пост ночному небу, в темноте которого будут видны искры звезд и ночного, не засыпающего Токио. Осаму с Чуей проходят пешком по полупустым улочкам, тишину в которых скрашивает звук автомобилей. Накахара осматривается и вслушивается в шум, который с каждым шагом становится громче, понимая, куда они приближаются. — Сегодня, Дазай, все твои мечты сбываются, — вздыхает с легким раздражением парень. — Что? В плане? — уточняет он. — Мы около квартала красных фонарей. И, кажется, ночевать нам придется тоже где-то там. И лингвисту это удивительно поднимает настроение. Они оказываются в одном из центров японского разврата и идут по грязноватой улочке, где на каждом шагу виднеются цветастые вывески баров, работники которых усердно зазывают их внутрь, но все желания Дазая останавливает рыжеволосый, оттягивающий его каждый раз, когда тот поддается соблазну выпить в забегаловке. — Какое невероятное место! — почти вскрикивает Осаму. — Слушай, а я слышал, у вас тут еще и минет-бары есть, может, сходим? — Ты совсем озабоченный?! Тебе член давно не сосали или что? — Ну, ты все равно не согласишься, — уныло отвечает Дазай, за что получает по голове. — В таких местах не любят туристов, и пробраться туда можно только с хорошим знанием японского, — после минуты молчания говорит Чуя. — Если учесть то, что ты не знаешь даже слова «гей» по-японски, то шансов у тебя ноль, — заканчивает он, самодовольно улыбаясь и поправляя растрепавшиеся волосы. — Ты что, все еще помнишь?! Я же тогда просто… пошутил, — расстроенно опускает голову шатен. Чуя, из последних сил переваривая здешнюю атмосферу, замечает красующийся баннер лав-отеля, заводя Осаму туда. — А у тебя сегодня игривое настроение! — восклицает парень, подталкивая бедро Накахары своим. — Ты же несколько минут назад твердил о том, что туристов с моим знанием языка не пускают, — отмечает он. — Блять, во-первых, мы идем сюда только, чтобы не спать на улице, во-вторых, попасть сюда можно даже не зная языка в принципе, — озлобленно диктует рыжеволосый, когда выбирает номер в электронной кассе, из которой они смогут получить и ключ. — Ох, современные технологии просто incredible! — Аж на родненьком заговорил? — усмехается Чуя, хватая засмотревшегося на кассу Дазая за ворот. — Пошли. Они поднимаются на третий этаж. Зайдя в номер, Накахара сразу падает на кровать с пружинистым матрасом. Осаму рассматривает комнату, выполненную в слегка экстравагантном стиле, а после присаживается на бордовое кресло, расположенное около окна. После он встает и раскрывает шторы. На улице уже совсем стемнело. Облака рассеиваются и открывают обзор на яркое мерцание звезд и свет луны. Дазай опирается локтями на подоконник и, положив лицо на ладонь, молча глядит вдаль. — Эй, а окно открывается? — прерывает вопросом тишину Чуя. Осаму внимательно рассматривает строение оконной рамы и, когда понимает принцип конструкции, приложив некоторые усилия, открывает его. Накахара встает и, вытащив из кармана сигареты и зажигалку, подходит к нему. Он зажигает табачное изделие и выдыхает дым, растворяющийся в потоках воздуха. Дазай морщится из-за запаха, но ему не хочется отходить от окна, потому что около него стоит Чуя. Он находит в этом что-то особенное. Может, его сосед тоже. Накахара чувствует себя расслабленно и аккуратно падает Осаму на плечо. Тот чуть вздрагивает и, возможно, сейчас бы мог едко подшутить, но ему не хочется ломать удивительно хорошо складывающуюся атмосферу спокойствия и умиротворения, которая хоть и длится после едва пять минут, но кажется приятной бесконечностью. Рыжеволосый уходит в душ, отправляя Дазая в магазин за едой и заранее выстроив ему все возможные маршруты возвращения обратно. Лингвисту они действительно пригодились, потому что он чуть не заблудился, когда просто вышел на улицу. По возвращении его уже поджидал сидящий на кровати с влажными волосами Накахара. — Надо же, не потерялся, — иронично усмехается парень, смотря, как Осаму разувается. — Что купил? Надеюсь, ты помнишь, что любое подобие лапши быстрого приготовления в пакете с покупками равняется твоей ночевке на улице. — Ох, ты принимаешь меня за совершенного идиота. — Разве это не правда? — Нет! — вскрикивает Дазай, с грохотом ставя пакет с продуктами на кофейный столик. — Вот, смотри, — шатен достает и выкладывает свои приобретения, перечисляя их вслух. — Пара сэндвичей, вот еще, салат, второй салат, шоколад, презервативы… Почему ты на меня так смотришь? — Позволь спросить, нахуя ты их купил? — Они не входили в черный лист! Тут еще смазка есть, — Осаму приторно улыбается в ответ на явное возмущение на лице его соседа. — Чтобы ты знал на будущее, Дазай, есть вещи, которые попадают в черный лист без лишних упоминаний, — Чуя пронизывает шатена своим взглядом словно насквозь, тому даже становится не по себе, отчего Осаму быстро двигает ноги в душ, оставляя Накахару наедине со своими мыслями. И он, желая отвлечься, открывает окно и начинает курить, но сигареты впервые не помогают избавиться от ненужного потока мыслей. Почему Чуя вообще завел его именно в лав-отель, словно изначально допускал возможность… Почему он вообще допускает в своих мыслях возможность переспать с этим до жути раздражающим лингвистом? Почему смотря на оставленные эти покупки Осаму Накахара представляет, что сегодня их можно пустить в обиход? Почему, блять, его воображение выстраивает картины, от которых не только становится тошно, но и внутри что-то кипит. Что, сука, это за чувства, которые невозможно потупить? Тело Чуи по-странному немеет, он кладет на лицо руки, пропитанные запахом табака и трет глаза. В его ушах шум, идущий с улицы, в его мыслях эти странные фантазии, и Накахара абсолютно не понимает, откуда они взялись у него в голове. Сзади него Осаму Дазай, который либо слишком тихо вышел из душа, либо Чуя был настолько отвлечен, что просто неспособен был услышать. Он чересчур близко и дышит почти в ухо. И по телу Накахары проходит дрожь. — Ну, ты подумал? — проговаривает шатен полу-шепотом. Как специально. — О чем? — стараясь сохранять спокойствие, спрашивает парень. Он поворачивается и через силу смотрит на самодовольное лицо Дазая, на его расплывчатую улыбку, на его прищуренные глаза, хранящие в себе похотливые огоньки. — Я много о чем думал, — дерзко продолжает Чуя, поднимая подбородок. — Например, о том, как порнуха с тобой выглядела бы дешево. — Естественно, парочки пользуется намного большим спросом. Чуя, если бы нас сегодня снимали, нам бы хватило денег на номерок покруче, чем этот. — А почему ты так яро уверен, что нашу сегодняшнюю ночь можно будет отправить в раздел для совершеннолетних? — приподнимает брови рыжеволосый. — Потому что я точно знаю, что ты не против сделать это по-дружескому… — Осаму подносит указательный палец к лицу Чуи, метя им в парня, тем самым намекая, что хочет услышать продолжение своей фразы именно от Накахары. — …обоюдному согласию? — Чуя вскидывает брови еще выше, Дазай усмехается, прикрывая рот рукой, а после складывает ее в кулак и отводит вниз, отмечая: — Скоро твои бровки улетят за пределы лба! — и заводит руку за спину Чуи. Как жизнь рыжеволосого перевернулась с учебной рутины, до намечающегося секса с англичанином, ставшим всего его временным соседом по комнате? И почему сейчас ему кажется, что он действительно хочет с ним переспать? Руки Дазая медленно забираются под кофту соседа, плавно ходят по бледной и холодной коже. Маленькими шажками его пальцы перебираются по каждому сантиметру спины Накахары, доходя до выпирающих лопаток. У Чуи в голове эхом отражаются свои же оглушительно громкие вздохи. Его руки на весу, и он не понимает, куда их можно деть. Пальцы рыжеволосого теряются в воздушном пространстве и путаются в невидимых клубах воздуха. Где расположить заблудившиеся части тела? Может на груди… где ещё… на плечах Осаму им сейчас самое место? Он с робостью подтягивает ладонь, но тут же отводит обратно, складывая распрямившиеся пальцы. Дазай хмыкает и, быстро вытащив руки, легко обвивает одной из них кисть Накахары. Тот вздрагивает, с неким удивлением поглядывая на шатена. — Ты стесняешься? — проговаривает лингвист, чуть наклонив голову вбок. — Оставь свое смятение и просто наслаждайся, — дополняет он, не получив ответа на вопрос. — У тебя совсем стыда нет, — фыркает парень. Осаму усмехается и резко прикасается к его паху. Едко улыбаясь, он подмечает: — У тебя тоже, Чуя, — и Накахара, наконец, находит подходящее положение для своей руки. Он, скалясь, хватает Дазая за шею, подтягивает его лицо к своему и пренебрежительно смотрит, прищурив взгляд, словно выражая через него всю свою злость и негодование от поведения недоделанного-перевернутого-три тысячи раз-лингвиста… которого это будоражит только сильнее. Осаму довольно усмехается, прикрыв глаза. Он находит в этом жестоком и совершенно неблагодарном отношении к нему что-то весьма приятное. И именно это заставляет его перестать оттягивать момент, когда он может быстро расстегнуть ширинку на брюках Накахары, забраться под его нижнее белье, где легко проведет пальцами по уже давно стоящему члену. С каждым, даже самым незначительным касанием, Чуя увеличивал силу своего хвата, но когда Дазай, опаливающий его своим полностью раскрепощенным взором, начал ему медленно надрачивать, парень расслабил руку, вцепившись шатену в плечо. Потому что ему, сука, приятно. Лингвиста чарует возможность смотреть на то, как ежесекундно меняется его выражение лица, как он избегает пересечения их взглядов, как он дрожит… от чего? Желание, голод? Накахара тоже не понимает, что сейчас происходит с его телом. Руки рыжеволосого бегают по Дазаю: с плеч на спину, со спины на мягкие кудрявые пряди… Чуе необъяснимо хочется с каждым резким, но в тоже время сладостно нежным движением руки Осаму, жаться к нему все сильнее. И он опаливает теплом изо рта его грудь, ежась, подрагивая. — Тебя так заводит лишь то, что я тебе мастурбирую? — нашептывает лингвист, мгновенно останавливаясь, но продолжая водить пальцами по влажной от предэякулята головке полового органа. — Весь мокрый, — констатирует факт парень. Словно Чуя этого не знает. — И голодный, — подмечает шатен. — Может, мы сменим положение и… приляжем? — взгляд Осаму пропитан похотью. Улыбка на его лице приторно сладкая. — Если продолжишь строить такое лицо, то сменишь положение только ты. — Ты просто невероятен, Чуя… Не теряешь своего высокомерия, даже дрожа от нетерпения. И они ложатся на кровать. Перед этим Дазай берет все-таки пригодившиеся этой ночью покупки; перед этим Накахара снимает с себя нижние вещи, потому что лингвист сказал, что они будут лишними. Шатен нависает над полулежащим Чуей. Лицо рыжеволосого недовольное и смятенное, и он словно всем своим видом говорит о том, что хочет, чтобы все поскорее закончилось. Но самым стыдным желанием является то, что он просто невероятно ждет, когда это начнется. Осаму с намеком подталкивает его в бок, заставляя перевернуться на живот. Накахара слегка выпячивает ягодицы, когда Дазай цепляется за его голые бедра. И Чуя вздрагивает, когда лингвист, нанеся на пальцы обильное количество смазки, начинает разрабатывать его проход. Рыжеволосый не привыкает к одному, как Осаму вводит второй. Давит на простату, Накахара вцепляется в подушку зубами. — Ты… полегче, блять, — прерываясь на отдышку от захлестывающих чувств, глухо бормочет Чуя. — Это ведь только начало, — вздыхает Дазай, начиная чуть активнее двигать пальцами. — Тебе же нравится, — сосед лишь фыркает. — Вновь соглашаешься без слов, — шатен медленно достает пальцы. — Ну, хоть скажи, что хочешь, чтобы я вставил. Накахара молчит. Состояние возбуждения не отнимает у него возмутительного выражения лица, он чуть поворачивается, исподлобья смотря на лингвиста, который расстегивает свою ширинку, надевает презерватив и прислоняет свой член к его промежности. Шатен медленно водит туда-сюда, смотря точно в раздраженные и трепещущие голубые глаза Чуи. — Так и будешь молчать? — расстроенным тоном спрашивает Осаму. — Знаешь, мне уже тоже… хочется. Пренебрегаешь и своим, и моим удовольствием. — Ты заебал, Дазай, — сквозь оскал проговаривает Накахара. — Если мыслить исходя из ситуации, то еще нет, — смеется он. — Так что? — Хочу, хочу, блять, доволен? Конечно, даже очень. Осаму аккуратно входит, Чуя дрожит. Разве боль может быть приятной до поднятия температуры? Он и не думал, что будет так тяжело дышать. Рыжеволосый лепечет что-то непонятное сквозь свои приглушенные всхлипы, возможно, пытается выдать что-то язвительное, несмотря на свое положение. Дазай над его спиной, опаляет своим знойным дыханием кожу соседа, отчего количество мурашек, пробегающих по телу Накахары с каждым толчком, в разы увеличивается. Лингвист жадно наращивает темп, Чуя мнет постель, крепко обхватывая ее руками, кусает мягкую поверхность, чтобы хоть как-то выплеснуть свои чувства. Он не может держаться и подносит руку к паху, начиная дополнительно ласкать себя. Ему неудобно, но еще неудобнее ему сдерживать себя. Осаму оглаживает его предплечье, жарко дышит в рыжие растрепанные волосы. Почему… Накахара хорошо себя чувствует?***
Поздний вечер. Чуя уже второй раз подходит к окну, чтобы покурить. И, кажется, только сейчас по его самооценке ударил факт нынешнего отсутствия анальной девственности, потому что… Потому что когда Дазай накидывает на него свою кофту, а сам Накахара в футболке дрожит от ночной прохлады (и теплый сигаретный дым его не спасает), рыжеволосый все равно демонстративно скидывает ее с себя. Потому что с шатеном он, по крайней мере, пока что толком и не разговаривал. Осаму не устает ему твердить что-то, но как итог это похоже на то, что он ведет диалог с самим собой, либо с любым другим предметом в комнате, кроме Чуи. Потому что он единственный, кто ему может ответить. Докуривая, Накахара ложится на кровать, взяв в руки телефон. Дазай уныло на него поглядывает. — Вот и сколько можно меня игнорировать? — вздыхая, произносит лингвист. — Почему игнорировать? — пожимает плечами Чуя, делая непринужденный вид. — Потому! По-моему, вместе с девственностью, ты потерял возможность разговар… — не успевшему договорить Осаму прилетает по затылку. — Ай! — вскрикивает он, демонстративно потирая место, на которое пришелся удар. — Дазай, если ты хоть еще раз скажешь про это, я тебя придушу, — шатен со слегка наигранным смехом валится на плечо Чуи, возмущенно сложившего руки на груди. Рыжеволосый пытается оттолкнуть парня, но смиряется, поэтому лингвист удобно устраивается на его теле, щекотя шею Накахары своими волосами. Некоторое время они лежат молча. Чуя глядит в потолок, Дазай, приподнявший руку, закручивает его волосы вместе со своими, внезапно решая прервать тишину: — А ведь я тебе говорил, что секс это отличная вещь, которая помогает расслабиться! Возможно, так и есть, потому что рыжеволосый чувствовал себя вполне неплохо, но что-то внутри не перестает его слегка тревожить, поэтому он лишь фыркает, не давая достойного ответа, который так и ждал Осаму. Для него достойным ответом, скорее всего, являлось подтверждение его слов. Лингвист громко вздыхает, чуть позже спрашивая: — Чуя, а какие у тебя любимые цветы? — К чему ты спрашиваешь? — вскидывает брови Накахара, размышляя над вопросом шатена. — Просто интересно, — поджимает губы Дазай. — Так что? — Я не знаю. Никогда об этом не думал. А у тебя? — Я надеялся на более красочный ответ, — прищуривается Осаму, опечаленно выдыхая. — Мне нравятся тюльпаны. Раньше я любил розы, но… — Но что? Тюльпаны затмили твое сердце? — Почему-то чаще всего именно розы убивают людей, — взгляд шатена пустой, он оглядывает комнату, но никакая яркая деталь интерьера не цепляет его, и Дазай словно смотрит в неизвестность. Чуя слегка расправляет плечи, выражение его лица приобрело ноты грусти, и он, задумавшись, продолжил смотреть вверх. — У меня в старшей школе была одноклассница, мы с ней совсем редко общались, — начал Осаму. — Иногда вместе ездили домой. Жили в одной стороне. Не знаю, что особенного она во мне нашла… влюбилась, — лингвист снизил тон голоса, начиная говорить тише, — и умерла, — кротко закончил он. — Никогда ни слова не говорила про это, даже виду не подавала, но, может, это и к лучшему. Вряд ли бы я ответил взаимностью, хотя… постарался бы провести с ней побольше времени, наверное, — задумчиво произносит Дазай. — Тяжело осознавать, что из-за любви к тебе погиб человек, — полушепотом подмечает Чуя. — Да, ты прав. Поэтому, кстати говоря, я и не люблю знакомиться с девушками, они… более чувствительные. — Но ты все равно педик, — резко метит Накахара. — Бисексуал! — выкрикивает Осаму, чуть приподнимаясь, а после тихонько добавляя: — Я никому про это не рассказывал, спасибо, что послушал. — Да не за что, — отвечает рыжеволосый, слегка зевнув. Дазай слезает с него, укладываясь на подушку. — Доброй ночи! — добродушно проговаривает он. — Тебе тоже, — отвечает Чуя, отворачиваясь от лингвиста и засыпая.***
Накахара отрывает глаза и чуть приподнимается. Комната, окутанная покровом ночи, освещена каким-то странным и блеклым серым светом, и он едва различает яркий интерьер номера, словно попал в старый черно-белый фильм. Парень трет глаза, осматривает вторую половину кровати, но Осаму на ней нет. Чуя встает, чтобы его найти. Долго осматривается, но не наблюдает ничего, кроме мелькающего позади него темного силуэта. Оборачиваясь, Накахара видит, как черный образ растворяется, распадаясь на мелкие осколки слепящей глаза пыли. Он продолжает бродить по комнате, и все в его глазах рябит, изображения искажается волнами, будто парень смотрит сквозь призму телевизора, на котором отсутствует сигнал. Наконец, он разглядывает Дазая. Он непринужденно сидит на подоконнике, виляя ногами. Рыжеволосый бегом подходит к нему и тянет свою руку, но образ мгновенно расплывается, легким разноцветным течением пробираясь сквозь стекло, уходя далеко в звездное небо. Сзади Чуи вновь черный силуэт, и он чувствует, как тот приникает к нему все ближе. В голове появляется шум, непонятное шипение, но когда он ощущает, как к его плечу мягко прилегает рука, все стихает. И Накахара слышит лишь шепот, расходящийся эхом. «Цветы… какие у тебя любимые цветы?»***
Чуя просыпается. Солнце чуть проникает в комнату, его свет ложится на край кровати желтым параллелограммом. Дазай сопит рядом, крепко уткнувшись в подушку. Рыжеволосый тяжело дышит. В последний раз ему снились кошмары очень давно, если приснившееся ему можно назвать кошмаром. В любом случае, как бы он ни старался, уснуть не мог. Внутренний голос вновь и вновь прокручивал вопрос, от которого сердце неустанно билось.***
С момента, как они вернулись в общежитие, Накахара не переставал чувствовать себя странно. В животе все крутило, а легкая боль в груди нарастала все сильнее. Дазай, заметивший не особо положительное состояние соседа, старался всячески его подбодрить: едой, музыкой, предложениями съездить куда-то, чтобы перевести дух или принять теплую ванну. Но Чуя отказывался, говоря, что просто устал. Единственное, что его волновало - непонятные чувства, которые он испытывал, глядя на своего сожителя, и чуть он переживал за свое физическое состояние. В понедельник Накахара заключает, что он определенно заболел. Боль и какие-то неведанные ощущения не давали ему элементарной возможности сосредоточиться на учебе. После пар Чуя идет в общежитие только после того, как заходит в аптеку, где покупает таблетки и сиропы от боли в животе, от кашля, от головной боли и от простуды. Кто знает, какие симптомы у него проявятся позже? Дазая, замечая пакет с лекарствами в руках соседа, спрашивает: — Простудился? — Видимо. Это все твой ебаный Токио. — Не сваливай на город! Сам виноват — стоял под окном морозился. Никотиновая зависимость не перестает убивать людей, — драматично проговаривает Дазай. — Да ну тебя, — Накахара взмахивает рукой и подходит к окну, чтобы покурить. Сигарету ему не дает докурить резко начавшийся кашель. Чуя вслух вскрикивает ироничное «Да сука!», тушит сигарету, подходит к входной двери, достает из пакета сироп и направляется на кухню за стаканом воды и ложкой, а после идет в ванную комнату, чтобы окончательно прокашляться и потом сразу выпить лекарство. Он стоит перед раковиной, смотря на себя в небольшое зеркало над ней. Рыжеволосый выглядит не так уж и болезненно. Синяки под глазами почти не выделяются, да и цвет кожи обычный. У него не слезятся глаза, не выглядящие сонными и уставшими, а на белках явно не виднеются красные капилляры. Он выглядит вполне хорошо, лишь слегка угрюмо из-за плохого состояния. С ним все в порядке, так почему у него все равно крутятся внутренности? Наконец, мешающий ком подступает к горлу. Накахара тихо прокашливается в руку, ощущая, что на нее что-то попало. Но это не мокрота. И так жаль, что покупки принесенные им из аптеки оказываются бесполезны. Чуя выплевывает из себя лепестки белой сирени, а от цветочной болезни, к сожалению, еще не придумали достойных лекарств. Глаза Накахары испуганно расширяются. Он со страхом смотрит на трясущуюся руку, на которую попали цветы. Дрожит. Чистой рукой трет глаза, щупает другую, в надежде, что это лишь лихорадочные ведения. Но лепестки настоящие, парень точно чувствует тонкую цветочную ткань, опавшую на его ладонь. Он вновь всматривается в свое отражение и вздрагивает. В его взгляде читаются испуг, смятение и тревога, вместе с абсолютным непониманием произошедшего. Чуя Накахара, он, он заболел ханахаки? Он, которому были чужды любые чувства? Он, который даже сейчас не понимает, что такое любовь? Рыжеволосый три раза моет руку с мылом, проверяет, не слились ли белые цветы с такого же цвета керамикой… и падает на пол. Чуя зарывается лицом в колени, цепляясь за свои волосы и подтягивая их так, словно вот-вот выдернет. Он тяжело дышит и будто сейчас задохнется. От чего? От страха? От своих чувств? Накахара не хочет вставать, да и сил на этого у него вовсе нет. Его тело плотно прилегло к холодному кафелю. Ему не нужно ничего, лишь ответ на один вопрос. Это наглая и совершенно не смешная шутка от вселенной, или он действительно любит этого гребанного лингвиста? Что такое любовь? Это есть странные ощущения в животе и легкий трепет? Это есть белая сирень, вышедшая из его рта? Тогда любовь определенно ужасное чувство. Чуя путается от своих ощущений. Все его мысли превратились в огромный ком, который окутала душевная тревога. Ему страшно от того, что он ощущает, ему страшно, потому что он, кажется, действительно полюбил кого-то, хотя считал себя неспособным на это. Думал, что у него нет времени. Думал и думает, что лучше бы оставался всю жизнь один. Но почему от понимания, что кто-то есть рядом ему тепло и хорошо? И почему он вновь, вновь сидит в одиночестве на этом чертовом холодном полу? Почему все, что сопровождает его тоску — стебли, медленно разрастающиеся внутри его тела?[белая сирень — первая любовь на языке цветов.]
***
С того дня жизнь Накахары перевернулась окончательно. Ему, наконец, пригодились названия лекарств, смягчающих боль в легких, которые он вызубрил наизусть еще в средней школе. Чуе приходилось перекладывать их в упаковки от других препаратов: чего-то от простуды или просто витаминов, чтобы Дазай не задавал лишних вопросов. Он перестал ждать звонка на перемену, чтобы сходить в уборную, потому что теперь нужда была в том, чтобы выплюнуть цветы, а делать это при ком-то не являлось для него привлекательной возможностью. Накахара старался приходить в комнату только после того, как откашляет лепестки, чтобы сразу по приходе не случился новый приступ. В комнате почти не пахло табаком, потому что рыжеволосый курил там только тогда, когда оставался один. В процессе он непременно начинал кашлять, поэтому стал выходить на предусмотренный для курения балкончик, чтобы ветер уносил цветы в другой край города на своих прозрачных волнах. А Дазаю говорил, что его привлекает перспектива курения на свежем воздухе, потому что дышать им полезно. Лингвист же смеялся, шутливо подмечая что-то в роде «Настоящий философ!». И если говорить об их взаимоотношениях… С Осаму все было почти как раньше. Иногда по вечерам они вместе смотрели фильмы или сериалы на японском языке, чтобы шатен «узнавал новые слова». Подшучивали друг над другом, и один раз все дошло до того, что Накахара чуть не вывалил землю из цветочного горшка на голову лингвисту из-за одной его несчастной фразы: «Маленький и совсем не растет… Прямо твоя копия! Не зря купили». Или когда Осаму обиделся на соседа и не разговаривал с ним ЦЕЛЫХ пятнадцать минут, потому что тот выкинул его драгоценные консервы со скумбрией… Они ругались из-за странных постеров, которые приобрел Дазай и повесил над своим спальным местом. Чуя язвил, мол: «Мог бы еще из порно журналов что-то повесить, или предпочитаешь мастурбировать на пиксельные аниме картинки?». Осаму отвечал, что он сможет подрочить лишь на постеры с ним, а такие, к большому его сожалению, не продаются, а потом получал по голове. Единственное, что изменилось — мысли Накахары, тихо понимающего, что есть его любовь. Ему на подсознательном уровне хотелось быть ближе к Осаму. Чуе нравилось слышать его, хоть и шутливый, но флирт. Он отмахивался, когда Дазай пытался предпринять единую попытку контактировать с ним тактильно, хотя в душе до невозможности этого желал. Ему хотелось чаще проводить с ним время, вместе ходить куда-то, но дорогу к счастью полностью перекрывало цветочное полотно. Потому что больше всего Чуе хотелось, чтобы Дазай Осаму никогда не узнал о его болезни. Он и сам не знал почему. Накахара не любил, когда его жалеют, но допускал возможную жалость со стороны Дазая и думал, что был бы не против. Он допускал, что лингвист может проводить с ним больше времени, чего Чуя хочет до дрожи в теле и боли в легких, но… Это все в его голове кажется таким наигранным… Он путается в предположениях о том, как к нему относится Осаму, ведь сирень, падающая с языка и губ Накахары, является прямым доказательством того, что в романтическом плане Дазай к нему не испытывает ничего. И от этого кажется, что он не был искренним с Чуей никогда. Но разве мог лингвист подделывать свой интерес к рыжеволосому лишь потому, что они соседи и должны хорошо друг к другу относиться? Разве он мог заботиться о нем, предлагать вместе провести время без абсолютного желания это делать? Что Осаму чувствует? О чем он думает…? В последнее время Дазай думает о том, что в поведении Накахары многое поменялось. Если сам Чуя абсолютно уверен в том, что шатен не принимает во внимание его слегка изменившийся ритм жизни, то все точно наоборот. Осаму чувствует, что сигаретами больше не пахнет, замечает, что Чуя возвращается чуть позже, а еще отмечает частые визиты парня в уборную, даже спросил несколько раз, не болят ли у него почки. Лингвист не может понять, чем обусловить такие нововведения в жизни Накахары. Он даже думал, что рыжеволосый его избегает, но Чуя никогда не отказывался от совместного времяпрепровождения и, возможно, даже стал чуть лояльнее по отношению к нему. И это заставляет все возможные доводы Осаму подвергаться сомнению. Вечером, когда он в очередной раз раздумывает насчет этого, Накахара надевает тапочки и выходит из комнаты, кротко подмечая: «Я покурить», а после, слегка кашлянув, закрывает дверь. Дазай больше не хочет оставаться в неведении, поэтому машинально спрыгивает с кровати и, быстро накинув сверху домашней кофты пальто, выходит за ним. Рыжеволосый расслабленно стоит, упираясь руками на железную перегородку, и вздрагивает от неожиданного скрипа открывающейся двери, из которой показывается Осаму, сначала прищурено глядящий на пространство, как бы уточняя, в нужное ли место он пришел. Ставшее недовольным лицо Накахары после его появления прямо показывает, что Дазай не ошибся. Чуя фыркает, когда сосед встает рядом с ним, и молча зажигает сигарету. — Jets de son dernier coucher de soleil violet, un autre était tristes lys blancs brillants, — бормочет Осаму, взлохмаченные волосы которого легко развивает ветер, себе под нос. — Чего? — строя недоумевающее лицо, спрашивает Накахара. Он слегка кривит рот и, приоткрывая его, добавляет ко всему этому вскинутые брови. Дазай поворачивается и глядит на него, легко усмехаясь, проговаривает: — Не бери в голову, — он пожимает плечами и, прикрыв глаза, чуть вертит головой в разные стороны, параллельно разминая рукой шею, заболевшую от его внезапного подъема с кровати, и устремляет свой взор в многоэтажные дома, в щелях между которыми виднеется уходящее солнце. На секунду он застывает, смотря то на медленно плывущие по небу облака, то на отдающие свой последний свет медленно угасающие лучи, которые совсем скоро станут пеплом на фоне ночного неба. — Я просто долго думал, почему ты так резко отказался от своей привычки, отдав приоритеты этому совершенно не вызывающему доверия балкону, — цокает Дазай, обращая свое внимание на слегка поржавевшее железо перегородки, чуть поломанную скользкую плитку под ногами, стены, покрытые белой краской, ставшие скорее серыми под давлением времени. — Свежий воздух, — кратко отвечает Чуя, выбрасывая бычок в баночку для окурков, расположенную в одном из углов балкончика. — А я то уж думал, что всему виной чудесный вид! — восклицает Дазай, указывая пальцем на небо. Накахара выпячивает губу и оборачивается, его глаза заметно расширяются, когда он более пристально обращает свое внимание на потухающий небосвод. — Действительно, симпатично, — со вздохом тихонько произносит Чуя, не отводя взгляда от медленно темнеющей глади. — Слушай… — Осаму чуть сокращает расстояние между ними. — У тебя все хорошо? — Почему должно быть плохо? — хмурится рыжеволосый. — Я не утверждал, что плохо! Просто поинтересовался, — дует губы лингвист. — Не хочешь сходить куда-то? — Накахара молча смотрит время на телефоне, потом на парня. — До магазина можно. Да куда угодно можно, если ты, конечно, предпочтешь прогуливаться по Иокогаме до утра, потому что после половины одиннадцатого нас в общежитие не пустят, — Дазай ухмыляется. — Чего? — слегка озлобленно спрашивает рыжеволосый. — Вообще-то, мы вполне можем найти место для ночлега! Опираясь на предыдущий опыт… — Чуя выставляет свой кулак перед лицом Осаму. — Я тебе твой прошлый опыт в жопу засуну, понял? — А по-моему тогда в задницу засунули именно… — Накахара знает, каким будет продолжение, поэтому не считает нужным ждать конца высказывания лингвиста, чтобы мягко прописать ему по затылку. И вот Осаму, угрожающий Чуе, что поедет снимать побои, и сам Накахара, в легких у которого цветы скоро начнут крутить караваи из-за любви к этому по-английски idiot, идут в кино на фильм с невероятно занудным по описанию сюжету, чтобы просто прожечь время вместе. Хотя если рыжеволосому абсолютно не интересна эта идея, то у Дазай попкорн, первый поход в японский кинотеатр и желание получить новые незабываемые впечатления, которые, он уверен, не испортит даже занудное произведение. Потому что, опять же, попкорн, японский кинотеатр и еще и, на минуточку, рыжеволосый сосед по комнате рядышком. В зале они удобно располагаются на сидениях предпоследнего ряда. Людей совсем мало, лишь несколько человек где-то посередине и то некоторые из них сидят, потупив взгляд, либо и вовсе закрыв глаза, в попытках отдохнуть в месте, где совсем скоро из огромных колонок будут доноситься громкие всхлипы плачущей типичной героини из мелодрамы, «посмотреть» на которую тут все и собрались. Осаму медленно жует сырный попкорн из своего самого большого размера ведерка, Чуя незаметно для самого шатена тоже подъедает, а лингвист дивится тому, как же быстро и незаметно кончается вкусная еда. Дазай, изначально не питающий никакого интереса, когда начинается кино, неожиданно проникается сюжетом, который и не несет за собой особого смысла. Он удивленно всхлипывает, то и дело хватая почти сопящего от скуки Накахару за плечо, метя указательным пальцем в экран со слова: «Боже!!! Ты только посмотри…». Лингвист всхлипывает на весь зал, тем самым заинтересовывая всех присутствующих настолько, что они также начинают проявлять интерес, теперь тоже следя за действиями в кино. Чуя смеется с каждой неожиданной фразы Осаму настолько сильно, что сначала падает себе в колени, закрывая лицо руками, а потом чуть ли не хлопает, когда лингвист, ударяя себя рукой по лицу, в очередной раз кричит: «Да кто так делает! Совсем мозгов нет!». И смеется до тех пор, пока не понимает, что ему тяжело дышать. Накахара резко вскакивает, Дазай, пока тот не отдалился и не покинул кинозал, успевает схватить парня за предплечье, спрашивая: — Ты куда намылился?! — Мне нужно в туалет, — кое-как выдавливает он, понимая, что еще немного и к речевым букетам изо рта Осаму добавится и кроваво-белый букет из его рта. — Ну вот! Пропустишь самое интересное… — Интереснее твоих возгласов ничего не будет, — вздыхает Чуя. — Мне, правда, нужно. Желательно побыстрее. — Да… лучше поторапливайся, иначе… Ай, ладно. Чуя, я специально закрою глаза и уши, чтобы пропустить эту сцену вместе с тобой! — Буду очень признателен, — фыркает Накахара, почти бегом удаляясь из зала. Рыжеволосый влетает в уборную, сразу направляясь к раковине, и, включив воду, начинает откашливаться. Нежные лепестки сирени в цвете крови один за другим падают на белую керамику, окрашивая прозрачную воду красным. Легкие Чуи распирает от боли, а кашель не прекращается. Словно сейчас он выплюнет все свои внутренние органы. Накахара сжимается, он опирается руками на холодную раковину, крепко обхватывая ее, почти стискивая. Из уголков его глаз выступают слезы. Почему это не прекращается? Почему любить не взаимно это так больно? Сплевывая последний лепесток, рыжеволосый откидывает голову, громко дыша и жмуря мокрые от соленых капель глаза. Чуя умывается. Смотрит в зеркало. Трет веки. Кое-как набирает во рту слюну, сглатывая, в попытках хоть слегка смочить этим пересохшее горло. Идет в бар кинотеатра, покупает себе бутылку воды, сразу опустошая ее. И возвращается в зал, к сидящему и сдержавшему обещание Дазаю. Рыжеволосый подталкивает его, легко улыбаясь, тот убирает пальцы с ушей, радостно произнося: — А ты быстро! Надеюсь, что мы с тобой не сильно много пропустили… О боже! Она умирает у него на руках!!! — берясь руками за голову, кричит лингвист. Зал опять оживает, Накахара вновь смеется. Шатен снова не понимает, что же все-таки не так. Ровно до одного момента. Пятница. Чуя вваливается в комнату, шумно хлопает входной дверью и машинально заходит в ванну. Он не видит перед собой почти ничего: внешний мир в его глазах больше похож на разноцветные узоры, которые можно увидеть через калейдоскоп. Рыжеволосый итак ненавидел этот день за сильную нагрузку, но начал питать еще больше негатива, когда у него появилась эта «блядская цветочная болезнь». Накахара по-настоящему не выдерживает. Его тяготит не только усталость от мозговой деятельности, но и боль в легких, не вовремя подступающий кашель, удвоенная мигрень. Поэтому он не замечает и Дазая, спокойно отдыхающего на второй полке кровати, вздрогнувшего от неожиданного появления и такого же исчезновения соседа. Лингвист приподнимает брови, с тоской опуская взгляд вниз. Просто устал? Он пытается прислушаться и, возможно, едва улавливает глухое покашливание, но звук льющейся воды перебивает его, мешая все в одно. Чуя минут пять мучается в ванной, пытаясь полностью избавиться от нескончаемых зарослей на его легких и сердце, но все тщетно. Новые цветы начнут разрастаться в лучшем случае через полчаса. Он выходит, в ногах тремор, и Накахара кое-как стоит. Парень подходит к кровати и падает, после чего по комнате расходится противный скрип матраса. Чуя утыкается лицом в подушку, кладет руки на макушку и, прикладывая все свои оставшиеся силы, сжимает их и тянет в разные стороны. Осаму спрыгивает с лестницы и приближается к соседу. Присаживаясь на корточки, он глядит на теперь почти обездвиженного Накахару и, если бы постель не отображала движений его груди, Дазай бы серьезно подумал, что его сосед откинулся. Лингвист укладывает свою ладонь на рыжие пряди. Аккуратно гладя их, он томно вздыхает. Чуя слегка поворачивает голову и чуть приоткрывает глаз, смотря полумертвым, до жути замученным взглядом на Осаму. — Ты нормально ешь, спишь? Не знаю… — тихонько бормочет парень, глядя на Накахару, который безмолвно отводит взор. — Может заболел… или просто переутомился? — Дазай умоляюще смотрит, в надежде узнать причину, по которой Чуя не выглядит живым. — Все в порядке, — молвит он, прикрывая затуманенные глаза и переворачиваясь на спину. — Мне просто нужно поспать и хорошо отдохнуть, — Осаму дует губу, перед тем как привстать, слегка треплет Накахару за волосы и, пока его сосед начинает быстро входить в состояние сна, направляется в ванную, уловив стук воды. Кран, видимо, плохо закрыт. Дазай приоткрывает дверь. Что-то заставляет его остановиться и осмотреть по сторонам. Зачем? Он и сам не знает, но все равно оглядывается. Смотрит на плитку, слегка отражающую свет блеклой лампы, светло-желтые стены, на ванну, бежевые шторки. На неравномерную струю воды, то пробегающую единым потоком, то отбивая ритм быстрыми каплями. Шатен подходит к раковине и легким движением закрывает кран. Приглядываясь, замечает несколько странных пятен на кристально чистой белой поверхности, громко вздыхая. — Даже меня эта грязь раздражает, — едва слышно твердит он сам себе под нос. Лингвист поворачивается, рассматривает углы помещения, пытаясь найти взглядом чистящие средства. — И где у него все это барах… — внезапно ему словно приходит какой-то вселенский знак, Дазай стоит, полностью остолбенев, а затем механически разворачивается, вновь глядя на пятна. Но теперь это не грязь в его глазах. Он четко видит чуть приподнятые края и, медленно опуская руку, собирает с поверхности пару лепестков. Осаму молча глядит на слегка грязную из-за крови белую ткань, перебирает у себя в руках, ощупывает, подносит к носу и аккуратно принюхивается, чтобы случайно не затянуть крохотные листочки в себя. Теперь он может спокойно отбросить все свои раздумья, ведь знает ответ. Ответ, который начинает мучать его с каждой секундой все сильнее, ответ, являющийся волокном у него на руке, которое Дазай не перестает оглаживать подушечками пальцев, будто все еще не веря, что это настоящие цветы. Лепестки, которые не могли здесь появиться никаким образом, кроме как вылететь изо рта его соседа. Лепестки, которые, скорее всего, нет, точно, выплевывает он из-за него. Из-за Дазая Осаму. Его плавно начинает терзать чувство вины и непонимания. Он вел себя так, потому что считал, что Накахара, вечно сидящий в своей комнате, ни с кем не общающийся, говорящий, что у него нет времени на чувства, не сможет полюбить его. Его «скумбрию», его «генератора идей», его «недоделанного лингвиста», его «заебал, Дазай». Но этот удивительный одинокий молодой философ смог. Смог, даже несмотря на то, что у него нет времени плеваться цветочками. Смог, считая, что Дазай разговаривает на ненормальном языке. Смог, даже если его все еще раздражает запах приправ от лапши быстрой заварки, даже если хочет надеть Осаму цветочный горшок на голову. Дазаю больно. Больно, потому что он видит его страдания. Больно, потому что он не может сделать ничего, кроме как быть рядом. Потому что искренними чувствами нельзя управлять. Можно скрывать свою тревогу и печаль за радостным выражением лица, раздражение за спокойствием, можно внушить себе ощущения, на которые в душе и намека нет. Но это лишь перекроет настоящее внутри, ведь оно никуда не уйдет, останется там, продолжая существовать под рядом наигранных чувств. Станет сокровенной тайной, которую может забыть даже сам человек. Но однажды она проявится. Покажется в нескончаемо льющихся слезах поздним вечером, во вспышках агрессии по поводу и вовсе без него, а потом вновь запрячется в самые темные уголки. Любовь не скроешь от цветов. Можно упорно отрицать это чувство, скрывать от самого себя, но цветы найдут его и пустят свои корни по легким. А цветы не вылечишь наигранными чувствами. Дазаю больно, потому что он не знает, сможет ли полюбить в ответ. Может Накахара и сам это понимает? Поэтому он и скрывает свою болезнь до сих пор, пряча окровавленные лепестки у себя в теле и канализационных трубах? Поэтому он и курит на балконе, даже если любил растягивать сигареты в комнате, просто потому, что хочет, чтобы цветы унес ветер? Вновь Осаму узнает цветочную тайну таинственного молчания. Вновь страдают из-за него. Он сжимает сирень в кулак, прикладывая к своим легким, а после отрывает прилипшие к рукам влажные лепестки и выкидывает их в унитаз. Если рыжеволосый не хочет, чтобы он знал, то Дазай не будет знать для него. Для Чуи он навсегда забудет об увиденном и вовсе не будет размышлять о том, сколько и как давно цветы пускают по нему свои корни. А внутри себя продолжит думать об этом днями и ночами и постарается… сделает все, чтобы Накахара провел оставшиеся дни с ним хорошо. Осаму не может предположить, что его сосед будет делать с болезнью. Решит умирать или навечно останется без возможности что-либо чувствовать, но дело не в этом… Просто уже скоро Дазаю нужно возвращаться домой.***
Всю субботу Чуя отлеживается на кровати. У него даже нет сил на то, чтобы выйти и покурить, потому что он тратит свою единственную энергию на откашливание цветов в ванной, а потом вновь падает на мягкую постель. Лингвист удивительно тих. Он даже слезает с верхней койки не с таким грохотом, как обычно, хотя несколько раз он все-таки спрыгивает неудачно, разнося шум от приземления по помещению. Шатен старается не тревожить соседа лишний раз. Дазай не ощущал всю ту боль, которая причиняет цветочная болезнь, но глядя на состояние Накахары, он словно чувствует ее крупицу. Но если это всего маленькая ее часть, то ему страшно представлять, как сильно у рыжеволосого все разрывает внутри. Лингвист слушает аудиокниги в наушниках, старается не начать по привычке рассказывать что-то Чуе, наполняет его стоящий возле кровати водой, когда та кончается. Накахара замечает эту незначительную, но такую важную для него заботу, благодаря которой он может не напрягаться лишний раз. И, по большей части из-за такой чуткости Дазая, воскресным утром он чувствует себя очень даже неплохо. Может исключением является лишь ощущение неприятной пустоты в желудке, ведь вчера из-за бессилия он поел совсем чуть-чуть, и недостатое никотина в его крови, потому что он смог лишь кое-как скурить пол сигареты на ночь, половина которой, скорее всего, все еще лежит на раковине, постепенно размокая из-за влажности. Чуя идет в ванную, кашляет, умывается холодной водой и чистит зубы. Дазай пробуждается, когда рыжеволосый покидает уборную и идет на кухню. Он присаживается, слегка потирает глаза, еще не отошедшие после крепкого сна, потягивает руки вверх, распрямляя позвоночник и, попытавшись поправить бардак на голове, спускается с кровати. Осаму заглядывает в дверной проем и смотрит на Накахару, роющегося в холодильнике. — До-о-оброе утро, — растягивает он, зевая. — Там еды почти нет, — проговаривает Дазай, указывая на белый ящик. — Я уже заметил, — фыркает Чуя, привставая с корточек. — Нужно сходить за продуктами… так не хочу, — слегка расстроенно произносит рыжеволосый, уныло вздыхая и опуская взгляд в пол. — Никуда не нужно идти! — вскрикивает лингвист. — Еду можно заказать, но раз сегодня выходной, то можно порадовать себя чем-то вкусным! Может, оформим доставку из ресторана? — Ты сам хочешь? — вскидывает брови Накахара. — Ну, конечно, что за глупый вопрос?! Я бы попробовал омурайсу, — Дазай кладет руку на подбородок, делая задумчивое выражение лица. — Это же рис в омлете? — Чуя кивает. — Тогда да! Я внес это блюдо в список тех, без пробы которых нельзя уезжать из Японии. — Что-то мне не верится, что у тебя был этот список. Ты одну лапшу ешь. — Его не было до сегодняшнего дня! — с улыбкой подмечает Осаму. Накахара ударяет себя рукой по лицу. — Не прибегай к самонасилию! Так что насчет моего предложения? — Заказывай себе что-то поинтереснее. Это блюдо я и сам готовить умею. — Слушай… — А? — Ты не против, если мы немного сменим des plans? Как ты себя чувствуешь? А то вчера… — Все нормально. И что ты теперь предлагаешь? Чуя жалеет, что согласился на предложение Дазая уже спустя несколько секунд. Потому что через полчаса, когда им привезут все необходимые продукты, рыжеволосый будет учить его готовить популярное японское блюдо. Его, Дазая Осаму, у которого получилось сделать нормальную яичницу с шестой попытки (и это он еще не учитывает самую первую, когда она попросту сгорела).***
В процессе приготовления, а-ля «демонстрации» специально для Дазая от Чуи, лингвист внимательно наблюдает за каждым малейшим движением соседа, записывая все, даже незначительные детали, себе в заметки на телефоне. Например, отмечает, в какой именно момент парень солит еду, а когда Чуя жарит продукты, Осаму засекает сколько по времени они готовятся, записывая полученный результат с точностью до миллисекунд в свой «карманный гайд». — Ты еще не забудь подписать, что на сильном огне можно на минуту меньше готовить, — усмехается Накахара. — Слушай, я, к твоему сведению, учусь на своих ошибках! — возмущенно кричит Осаму в ответ, сосед смеется, легко ударяя лингвиста по плечу своей ладонью. Чуя слегка облегчает задачу Дазая, готовя рис и курицу сразу на двоих, поэтому парню остается лишь сделать самостоятельно омлет, завернуть начинку в него и украсить кетчупом. Накахара закатывает глаза на каждый вопрос Осаму по типу «Чуя, я не засек, сколько по времени ты взбивал его, не подскажешь?», а еще он шокировано открывает рот после того, как Дазай разочарованно вскрикивает «Блюдо испорчено!», когда выключает плиту на одну секунду! позже, чем у него написано. — Эта секунда ничего не изменит, — вздыхает Накахара. — Как ты смог выучить два языка, не имея мозгов? — Не всем дано быть развитыми во всех направлениях нашего бренного мира, — цитирует Осаму, слегка цокая и водя указательным пальцем то вверх, то вниз. — По-моему, получилось криво, — разочарованно отмечает парень, глядя на свое творение. — Для первого раза неплохо, — пожимает плечами Чуя. — Пошли есть, я сейчас от голода умру. — Точно-точно! Ты ведь вчера толком ничего не ел… — Спасибо за напоминание, — саркастично благодарит Накахара, прищуривая глаза. Перед тем как сесть за стол, Чуя все же решает отойти в ванну и откашлять цветы. Он приятно удивлен тому, что приступы не беспокоили его во время готовки, ведь в случае срочной необходимости отлучиться, с блюдом непременно произошло бы что-то плохое, ведь осталось бы оно под присмотром одного Осаму. Но, даже если его и не волновали лепестки, подступающие к горлу в период готовки, рыжеволосый весьма утомился. Парень чувствует, как тяжесть в легких с каждым днем потихоньку увеличивается, а любое обыденное действие утомляет так же, как и физическая нагрузка. Ему страшно осознавать и ощущать на себе, что любовь делает с человеком. Ведь, вероятнее всего, в мире без цветов невзаимные чувства все равно оседают тяжестью в груди. И медленно убивает точно так же, только морально, без физической боли вдобавок. Чуя умывается прохладной водой и, отбрасывая из головы лишние мысли, возвращается на кухню, где Дазай-лингвист, кажется, забыл свое истинное предназначение, возомнив себя гениальным художником. — Погоди, Чуя, не смотри! — вскрикивает он, поворачиваясь лицом к парню и стараясь загородить своей спиной омурайсу, на котором он что-то старательно вырисовывал кетчупом, пока Чуя отсутствовал. Вдобавок к этому Осаму изображает руками крест. — А что там? — с язвительной улыбкой спрашивает Накахара, специально направляя взгляд на не попадающий под преграду в виде Дазая участок стола, пытаясь рассмотреть, что он сделал за рисунок. — Так, — лингвист метит указательным пальцем в Чую, строго смотря прямо в него. — Я тебе сказал не подглядывать! — шатен подходит к соседу и, хватая за плечи, разворачивает на сто восемьдесят градусов. — Посмотришь, когда я скажу. — Ладно-ладно, художник, — усмехается Накахара. Через буквально минуту Осаму подзывает рыжеволосого к себе и тот, глядя на получившиеся художества на холсте в виде омлета, кривит рот, неодобрительно смотрит на Дазая. — Тебе что, не нравится?! — разочарованно кричит он. — По-моему, похоже получилось. — Хочешь сказать, что это я?! — вскрикивает Чуя, вновь смотря на странную рожицу с разгневанно подведенными почти вплотную к глазам-крапинкам бровями, ртом, с опущенными уголками губ, странными (кривыми) волнистыми волосами и каким-то непонятным объектом на голове. — Да! Вот сейчас прямо один в один, — улыбчиво подмечает шатен. — А на голове у меня что, позволь спросить? — Ну не какашки же я тебе там нарисовал! — оправдывается Дазай, разводя руками, в то время как Накахара подставляет к его лицу кулак. — Это шляпка! Моя авторская добавка, — гордо добавляет он, кладя одну руку себе на пояс и приподнимая подбородок. — Да я сроду такое не носил, — кривится Чуя. — Тебе бы точно пошло! — утверждает лингвист. — А себе что нарисовал тогда? — интересуется Накахара, глядя на другую половину стола, а заметив на порции Осаму лишь полосками нанесенный кетчуп, монотонно проговаривает: — Я тебя пришибу, Дазай. — За что так жестоко?! Я наоборот для тебя старался… — Чуя с усмешкой фыркает, присаживаясь на стул, чтобы, наконец, поесть. Дазай следует его примеру. Трапезу они проводят некоторое время в молчании, лишь иногда Дазай вставляет короткие высказывания, где восхваляет кулинарный талант Накахары, да и в целом японскую кухню, в которой такие необычно вкусные блюда. — Чуя, может тебе правда подарить шляпку перед отъездом? — задает вопрос Осаму, опустошив свою тарелку. — Хороший в принципе прощальный подарок. — И зачем она мне? — вскидывает брови рыжеволосый. — Как зачем? Носить! Я уверен на тысячу процентов, что тебе будет хорошо. — Ну, как знаешь… Мне особо ничего не нужно, — вздыхает Накахара. — Погоди, а когда ты уезжаешь? — Точно, я же тебе не сказал… — чуть печально произносит Осаму. — В субботу утром, через шесть дней. Глаза Чуи округляются. Он плотно прижимается к спинке стула, потупив взгляд. Сколько он уже живет с Дазаем? Месяц… два? Накахара даже не может предположить. Парень потерялся в счете времени и все проведенное с Осаму кажется лишь маленькой незаметно пролетевшей бесконечностью. Пролетевшей так же, как и все воспоминания, связанные с лингвистом, сейчас перед его глазами. Неужели он не хочет оставаться один? Чуя, любивший одиночество, сейчас ощущает тревогу потому, что останется наедине с их комнатой и сиренью в груди? Он опять теряется в самом же себе. Накахаре хочется схватиться за волосы, ударить кулаком стену, в-ы-п-л-е-с-н-у-т-ь свои эмоции, но… перед ним Дазай, поэтому парень продолжает молча сидеть на стуле. Что он будет делать с цветами? Осаму исчезнет, а они продолжат расти… Почему… почему шатен оставит его? Его с разодранным им же сердцем и легкими, кожей, через которую так и хотят протиснуться ненасытные стебли. Лингвиста смущает молчание, стоящее между ними. — Эй, Чуя, — рыжеволосый чуть приподнимает голову и унылыми, поблескивающими от соленой воды глазами вглядывается в парня. — Слушай, я тоже не очень хочу улетать, но я тебе обещаю, что мы проведем эту неделю хорошо, договорились? — Дазай протягивает ему руку. Сначала Чуя не отвечает взаимным жестом, поджимая губы, но после робко подает ее в ответ. А потом понимает, что ему не помешает отлучиться в ванную комнату. Цветы подступили. Ночью, когда лингвист уже посапывает, лежа на втором этаже кровати, Чуя не может сомкнуть глаз. Он едва слышно встает и проходит до невесомости легкими шагами к окну. Смотрит на черное небо, на котором блекло мерцают звезды. Он вглядывается в далекие просторы небесного царства, упираясь локтями на подоконник. Дазай еще не уехал, но… отчего-то по щекам Накахары медленно стекают блестящие ручьи слез, отражающие лунный свет. Это тоже любовь?***
Осаму действительно сдерживает свое обещание. Чуя забивает на учебу, которая всегда была для него в приоритете, ради лингвиста. Он плюет на домашние задания (которые в последнее время он, из-за плохого состояния, итак делает не так тщательно, как раньше), когда слышит случайное предложение Дазая, связанное с совместным времяпрепровождением, даже прогуливает пары несколько раз, чтобы пробыть с ним хоть немного дольше. Накахара утягивается за каждой секундой, жадно хватает любую возможность, старается не упустить ни одного момента, в который они могут быть рядом. Шатен это видит, пытаясь дать как можно больше. Может, его не перестает грызть совесть за то, что чувствует из-за него Чуя, но… ему и самому хочется провести на прощанье с ним больше времени, ведь Дазай не может представить человека, который бы подошел на роль его соседа так же хорошо, как Накахара. Жаль, что цветочная болезнь во многом их ограничивает. Осаму осознает, что его соседу тяжело дышать. Рыжеволосый понимает, что вместе они из комнаты мало куда смогут выйти, поэтому заранее продумывает, как отмазываться от выхода на свежий воздух от Дазая, но, на удивление Чуи, он и не предлагает куда-то пойти. Большую часть времени они проводят, сидя вдвоем в комнате за просмотром японской кинематографии с отсылками на мифологию страны, да и вообще любых фильмов, описание которых хоть чуть-чуть привлечет. Накахара еще немного открывает для Осаму мир кулинарии, и теперь у лингвиста в заметках есть точно три подробных рецепта блюд кухни Японии, которые, он надеется, получится потом приготовить самому. Один раз они ненадолго выходят прогуляться поздним вечером, но почти всю прогулку сидят на лавочке в парке недалеко от общежития и разговаривают. Парни слишком много говорят в эти дни. Обо всем на свете. Чуя как-то задумался, и ему показалось, что за эту неделю они сказали друг другу намного больше, чем за все проведенное время вместе до этого. И у Накахары теперь есть шляпа. Дазай сдержал и второе свое обещание. Сначала рыжеволосый кривил лицо, когда увидел лингвиста, держащего прощальный подарок для него, но, надев и присмотревшись, подумал, что такой аксессуар на нем и правда неплохо смотрится. Это было еще в начале недели, и в первый день Чуя пытался полностью игнорировать новый предмет в своем гардеробе, но на следующий день непроизвольно нацепил ее на себя. В пятницу Накахара, как обычно, возвращается уставший и первое, что застает по приходе — Дазая, который намеревается, нет, уже перевернул все помещение вверх дном. Его одежда валяется везде: на полу, кровати (на месте рыжеволосого тоже), столе. Чуя даже находит штаны на кухне, принося их Осаму, с вопросительным выражением лица. Сам лингвист медленно расхаживает по комнате, держа в руке бумажку с, по всей видимости, списком вещей, и театрально размахивая руками, отмечает то, что уже сложил. Когда он видит вещь, принесенную Накахарой, радостно вскрикивает, прикладывая руку к сердцу, мол «Ох! Я уже думал, что потерял». Чуя помогает Дазаю сложить одежду, и комната будто становится пустой, когда вещи Осаму исчезают с ее пространства. Теперь они все находятся в чемодане, стоящем у входной двери. Лингвист образно отряхивает руки и отодвигает копну волос, закрывающую обзор, с глаз, спрашивая: — Ну, сегодня последний киномарафон? — в ответ Чуя кивает, печально улыбаясь. Пока Дазай все настраивает, рыжеволосый уходит откашлять цветы. Они не спят почти до глубокой ночи, и лингвисту все равно на то, что у него в десять утра самолет. Их тишина сопровождается звуком из фильма и шумом, идущего из приоткрытого окна. Накахара, лежащий у Осаму на плече, почти не обращает внимания на кино. Он сильнее прижимается к его телу, понимая, что это последний раз, когда он сможет полежать так с Дазаем. Он пытается втянуть его запах в себя, такой терпко сладкий, внюхивается, ища ассоциации, чтобы не забыть, как пахнет лингвист. Он зацикливает слух на его едва слышном дыхании, отводя на задний план все остальные звуки. Сейчас Чуе важно только это. Осаму уныло поглядывает на соседа, а когда тот отворачивается от экрана, начиная дышать ему в шею, шатен выключает фильм. Ему тоже уже не хочется смотреть. Парень кладет свою руку на рыжие волосы Накахары, тот чуть вздрагивает из-за неожиданного касания, но потом растворяется. Пытается точно запомнить, каково это — чувствовать, как Осаму перебирает его волосы. Дыхание Чуи прерывистое, тяжелое. Дазай понимает это, ощущая на своей коже неравномерно поступающее тепло от его дыхания. Дазай понимает это, ощущая на своей коже неравномерно поступающие теплые выдохи. Накахара расслабленно растекается по его телу, Осаму чувствует, как рыжеволосый постепенно уходит в мир сновидений и, чуть опускаясь, шепотом начинает проговаривать: — Воспоминание с Вечерней Мглой Дрожит и рдеет в раскаленной дали Надежд, уже подернутых золой, Чьи племена все дальше отступали, Стеной вставая, что цветы заткали.— Тюльпан, вербена, лилия, левкой, — Виясь вокруг решетки вырезной Подобием таинственной вуали, И душным ядом, сладостным вначале.
— Тюльпан, вербена, лилия, левкой, — Топя мой дух, и мысли, и печали, В огромное томление смешали Воспоминание с Вечерней Мглой.Чуе снится бескрайнее поле, застеленное бесконечным множеством цветов, названия некоторых из которых он даже и не знает, и Дазай. Дазай Осаму, уходящий в даль. Во сне Накахара пытается бежать за ним, но задыхается. Он без сил и воздуха падает на колени, смотря на то, как силуэт Осаму скрывается за горизонтом, распадаясь на мелкие частички под давлением разноцветных цветочных лепестков. И он окончательно исчезает, оставив Чуе лишь это никчемное поле, все ароматные и свежие цветы на котором начинают медленно увядать, превращаясь в пустоту и пепел. Вновь темнота.
***
Чуя просыпается. Дазай суетится, бегая по комнате туда-сюда. Рыжеволосый потягивается, потирает глаза, вставая, находит телефон, удивленно глядя на время. На часах уже восемь утра, а его сосед, кажется, еще не собрался до конца (зато успел вытащить свою японскую сим-карту из телефона, благодаря которой во время поездки его не преследовал роуминг!), хотя ему бы точно не помешало выехать в аэропорт в ближайшие десять минут. — Что, передумал уезжать? — сонно спрашивает Накахара. — Я чуть затянул с ванными процедурами, — торопливо произносит Осаму. — Как у вас вообще такси вызывается? — быстро добавляет он. — Через сколько соберешься? Я закажу тебе. — Вот спасибо! — радушно вскрикивает Дазай. — Семь минут, seven, sept, — перебирает он. — Маска для лица! — кажется, резко вспомнив, вскрикивает лингвист, быстро направляясь в ванную. Чуя засекает время, сомневаясь, что парень в него уложится. Накахара усмехается с каждого вслух произнесенного Осаму предложения, которые попросту составлены из хаотичных фраз. Дазай кричит о том, что он почти готов спустя восемь минут, прося заказывать ему «карету». Чуя не упускает последней возможности подшутить над ним, упрекая в том, что парень не уложился в сказанное им же время. Лингвист дует губы, шутливо-злобно поглядывая на рыжеволосого. Этим утром все идет как-то не так. Сначала Дазай невольно упускает ход времени, а теперь никто из всех водителей Иокогамы не хочет принимать заказ на поездку. Словно сама вселенная говорит о том, что ему не стоит уезжать. Только недавно пробудившийся Чуя пока чувствует лишь атмосферу суеты, царящей в комнате. Осаму нервно наворачивает небольшие круги, оглядывая помещение и почти каждый десяток секунд поглядывая на часы. Все до неприличия долго. Если утром время текло слишком быстро, то сейчас наоборот секунда ощущается целой минутой. Дазай садится рядом с Накахарой, который глядит в телефон и негромко вздыхает, и постукивает ногой по полу. — Ну, что там? — измученно от ожидания задает вопрос шатен. — Ничего, — фыркает Чуя. — А, нет. — Что?! — Пять минут и приедет твой лимузин, не опоздаешь. — Да ну! — радостно подскакивает Осаму. — Я уже думал, что если еще хоть минутка, то придется отложить отъезд… — Тебе повезло, — с унылой улыбкой подмечает Накахара. Дазай кивает, приподнимая уголки губ. Осаму бежит к порогу. Накидывает на себя верхнюю одежду, надевает обувь. Оглядывает комнату в последний раз и подзывает Чую к себе. — Что ж… пришло время прощаться, — грустно усмехается он, почесывая затылок. — Да, — глухо отвечает Накахара, смотря Дазаю в грудь. — Я хочу тебе сказать вот что… — начинает Осаму. — Даже если ты иногда был таким противным, таким… — его перебивает Чуя: — Погоди. Ты обосрать меня на прощанье хочешь? — Да нет же! — ударяет себя по ноге лингвист. — Ты слушай… «Даже если ты иногда творил знаешь такие… невероятные вещи! И даже несмотря на то, что ты грубо обзывался, угрожал мне и бил… ты, Чуя, стал лучшим соседом, который у меня только мог быть. Береги себя, ладно? Не забывай цветы мои поливать, а еще побольше отдыхай. В мире есть куча хороших вещей, честно тебе говорю, так что не трать все свое время на одну учебу». Накахара не сдерживается и резко прижимается к Дазаю, сцепляя свои руки на его спине. Осаму, улыбаясь, нежно укладывает свои ладони на его спину, а после треплет рыжие волосы. Он прижимает свой подбородок к макушке Чуи. Рыжеволосый жмется своей грудью в грудь Дазая. Осаму чувствует, как быстро бьется его сердце. И у шатена отчего-то начинает биться тоже. — Я буду скучать, Чуя. — Я тоже, — робко проговаривает он в ответ. — Ты… спасибо, что приехал, — лингвист счастливо смеется, крепко стискивая Накахару в своих объятиях. — Спасибо, что был моим соседом, — Дазай расслабляет хват и берет чемодан за ручку. — Что ж… adieu, goodbye, прощай. — Да… хорошо долететь, — дверь закрывается. Чуя поворачивается к ней спиной и смотрит на свою комнату. Из ванной пахнет кремами Осаму, а во всем помещении еще чувствуется его присутствие, но пройдет время, и от него не останется ни следа. Все, что будет напоминать о Дазае — купленные ими вместе цветы, стоящие на подоконнике, плакаты, которые лингвист не снял со стены, видимо, решив, что здесь они будут смотреться все равно лучше, шляпа, подаренная шатеном и висящая возле входной двери. Накахара снимает ее с крючка, надевает на себя и смотрится в зеркало. Что-то в его выражении лица не так. Глаза пустые. В их комнате без Дазая пусто. Он начинает откашливать лепестки, стоя там же. Теперь нет необходимости скрывать болезнь от соседа. Чуя прикрывает рот рукой, а после глядит на окровавленную сирень, вышедшую из его легких. Он моет руки, а после, по пути к кровати, берет сигареты, кружку, чтобы стряхивать туда пепел, шляпу, и начинает курить, сидя на мягкой постели. Пространство наполняется запахом табака, который раньше стоял здесь постоянно. Но как раньше уже не будет никогда. Чуя чуть давится сигаретным дымом, прижимая аксессуар к своей груди. Дазай подъезжает к аэропорту. Всю дорогу он уныло смотрел, как за окном пробегает город, оставаясь далеко позади. Город, в котором он оставляет так много хороших воспоминаний. Город, в котором он оставляет Накахару одного. Осаму не перестает чувствовать у себя внутри что-то странное. Это тоска…? Неужели он уже скучает? Шатен вместе с водителем достает из багажника его чемодан, и парень направляется в аэропорт. Сидя в зале ожидания, он смотрит по сторонам, но не может сфокусировать взгляд ни на чем, потому что подсознательно пытается точно восстановить каждую деталь комнаты Чуи. Какого оттенка был его стол? С каких сторон стоял стаканчик с зубными щетками в ванной? И почему ему так важно помнить даже эти детали? Садясь в самолет, он не перестает думать о том, что внутри него сейчас. И, кажется, глядя в иллюминатор, Дазай, наконец, понимает. Он осознает, почему такси так долго не приезжало, почему его сердце так билось, и почему лингвист так яро пытался вспомнить комнату, в которую больше не вернется. Это заставляет Осаму усмехнуться, а после откинуть голову, пусто глядя в неизвестность. К нему подсаживается молодой человек, шатен смотрит на него, тихонько спрашивая: — Можно я поделюсь с вами одной вещью? Просто… хочется сказать. — Да? — озадаченно отвечает парень, с непонимающим выражением лица глядя на Дазая. — Знаете, сейчас я навсегда улетаю от человека, которого люблю. Чуя в комнате скуривает уже третью сигарету. Его легкие болят в двойном размере из-за дополнения в виде табачных смол к его цветам. Накахара тяжело дышит, не переставая думать о том, что ему делать. Умирать... решиться на операцию? Ему даже не хочется размышлять по этому поводу, но навязчивые мысли никак не покидают его головы. С операцией он лишится чувств, но что у него осталось? Чуя не чувствует ничего, кроме бьющегося из-за любви сердца и соли от слез на коже. Это единственное, что заполняет сейчас его эмоциональную пустоту. Внезапно цветы подступают к его горлу. Накахара собирается прокашляться в руку, но, кажется, что из него сейчас выйдет огромных размеров букет. Рыжеволосый торопится в ванну, сплевывая несколько лепестков по пути. Кашляет, чувствует внутри нестерпимую боль. А цветы все не кончаются. Парню уже не хватает ни воздуха, ни сил, чтобы выплюнуть их до конца, но он, наконец, сплевывает последний лепесток, медленно падающий из его рта к остальным. Тело Чуи внезапно становится невесомым. Он не чувствует тяжести, которая была у него из-за цветов, а его легкие и сердце расслабляются. Чуя больше не чувствует хвата цветочных стеблей. Впервые за долгое время ему легко, но Накахара не понимает от чего.Он разлюбил Дазая? Нет, невозможно. Или Дазай... Дазай Осаму полюбил его в ответ...?
«Любовь делает несколько шагов назад… чтобы уступить место счастью того, кого ты любишь, а наша любовь сделала шаг в тысячи километров, но мы не счастливы».
В обмен//In exchange — the end.