Триумф вперемешку с перегаром

      В голове пустота мешается с сигаретным дымом. Вдалеке ночи седьмой по счёту автобус гудит перед двумя десятилетними нарушителями: у кланяющегося светофора даже в ближайших планах нет переключаться на зелёный, однако кого это волнует? Лишь тех, кто не желает оказаться облитыми ведром из такой разнообразной смеси неразборчивых матов в свой адрес. И, возможно, тех, кто правда не вынесет своё имя в сводке новостей с заголовком «несчастный случай на дороге».       Запах табачного облака остаётся на кончике языка, хоть сигарета во рту никогда и не бывала. Весь квартал пропах по вине одного-единственного вечно бесчинствующего подростка с пачкой сигарет в кармане и с громоздкими красными наушниками на шее, в коих сутками без перерывов играют саундтреки из любимых фильмов. Каждый его смешок от собственной шутки отдаётся не только эхом между серыми домами, но и лишним ударом в сердце того, кто уже второй час не отводит взгляда от потухших глаз, где видит пересечение любых граней понимания о несоизмеримой красоте; покрасневших кончиков пальцев — каждый из них хочется согреть в собственных замёрзших ладонях; от соломенных волос, что пережили тысячи неумелых перекрашиваний; от губ, между которыми в сотый раз оказывается дымящаяся сигарета.       И как же хочется оказаться на её месте... Желание так же почувствовать жар его губ терроризирует, выжигает шрамы своим теплом изнутри так, словно свистящий чайник перевернулся на совсем не тронутую кожу. Его образ мешает спать, является при малейшей мысли прикрыть глаза хоть на мгновение. Назойливые чувства подталкивают к предположению о лишении рассудка.       Но такое сумасшествие выглядит слишком соблазнительно — слаще тех дорогих карамельных конфет, которые появляются в доме не чаще раза в год, лишь по праздникам, — хочется попробовать его, вкусить и понять, из чего оно на самом деле состоит.       — Ликс? — как пинком под зад Феликса вытаскивает из мечтаний чуть обеспокоенный голос парня с красными наушниками на шее. Тот пихает его в бок и словно будит ранним утром, — я спрашиваю, попробовать хочешь?       Вылезти из блаженного сна оказывается не так просто, как хотелось бы: от вложенного в чужие слова смысла и от океанического взгляда, приставленного подобно дулу пистолета, перехватывает любые пути дыхательной системы. Губы начинают сохнуть, ладони — потеть, а в голове тут же воспроизводиться мелодия с неразборчивым текстом, что играла на повторе последние полгода.       Чтобы сглонуть слюну и сбивчиво пробормотать ответ приходится приложить усилия из-за вставшего поперёк горла мандража:       — ... Хочу, — весь район может лицезреть надежду в его глазах, однако сам Феликс этого не замечает, отвлекаясь на свои мысли и чужие губы.       Парень с красными наушниками, на ободке которых красуется выведенная со всеми усилиями надпись «Хани» взирает на лучшего друга с недоверием: последний раз такие эмоции у него вызывал лишь высший балл за списанные контрольные по химии. Этот белобрысый даже начал считать себя профи в скатывании. Какова уверенность.       Очередное серое облако растворяется в пространстве, и между губ Хана вылетает следующее. Бетонная стена начинает пускать мурашки по прикрытой футболкой с джинсовкой спине:       — Так вперёд, — лицо у него полное замешательства и непонимания медлительности чужих, казалось бы, совершенно повседневных действий.       И Феликс, только что получивший такой долгожданный единственный шанс, не теряет ни секунды — тут же делает рывок и оказывается в нескольких сантиметрах от чужого лица. Настолько близко, что каждый вздох становится громче в два раза, и удары сердца звучат всё чаще. Но для Ликса это ничего не меняет — он никогда не переставал следить за ритмом сердцебиения парня в красных наушниках так, будто от этого зависела его собственная жизнь. И каждый раз он обнаруживал, что сердце Джисона не начинало биться чаще в компании единственного лучшего друга. Ни разу. в то время, как Феликс пытался скрыть собственный бешеный пульс.       Он не обращает внимания на нечитаемое выражение Хана — последний раз выпустив пар изо рта, обхватывает его лицо ледяными пальцами, перемотанными пластырями с хэллоу китти, и примыкает к желанным губам. Поцелуй на вкус как триумф вперемешку с лютым перегаром. Смесь ядерная, но приятная. Как Феликс и ожидал, от неё выжигает шрамы по телу, по венам пускает кипяток. Любой бы вкус стал для Феликса любимым, ведь это вкус Джисона. Тот самый вкус, варианты которого он представлял задолго до сегодняшнего дня.       Пальцы согреваются от тепла чужих горящих щёк. В какой-то момент отдалённо нащупывая наушники, что проводят с владельцем времени больше, чем тот со своей же семьёй, в голове невольно всплывает воспоминание: в тот день старшая сестра подарила Хану наушники, а этот мальчишка, придя к самому милому однокласснику по своему мнению, попросил написать на своём подарке «Хан». Сам он не мог, ведь все говорили, что почерк Джисона, как у врачей в бесплатный поликлиниках. Очаровательный обладатель веснушек написал его имя неправильно — «Хани», но аргументировал это новым милым прозвищем.       Внезапные воспоминания приводят Феликса в чувства и напоминают о том, что в подобные моменты люди зачастую испытывают долю волнения. Внутренности мгновенно скручивает паникой, приходится отстраниться и наконец взглянуть в лицо напротив — то выражает лишь одно — неподдельное удивление. И прочесть это можно только по глазам.       Джисон, проводя языком по своей нижней губе, прочищает горло и перебивает бешеное сердце друга, которое, кажется, звучит громче сирены проезжающей мимо машины скорой помощи:       — Я, вообще-то, имел в виду попробовать закурить... — взгляд его падает на сигарету, что выскользнула из руки в момент, когда вместо её конца на губах оказались чужие губы, — жалко, конечно, она последняя был...       Договорить он не успевает — ударом по лицу получает прямое и такое раскалённое:       — Прости, — глаза его единственного солнышка вот-вот наполнятся последствиями сожаления и погаснут в точности, как Хан несколько лет назад. теперь паника бурлит в обоих.       — За то, что ты меня поцеловал? — так непринуждённо, с искренним непониманием в океаническом взгляде спрашивает он, вызывая внутри лучшего друга окончательный диссонанс.       Феликс успел приговорить себя к смертной казни из-за совершённой ошибки, но, кажется, причина этой ошибки не считает её такой уж ошибкой? Его сердце мечется между выбором разбиться на мелкие осколки так, чтоб не собрать заново, или склеить ведущие к тому трещины.       С усмешкой на губах Джисон шумит крошками асфальта под ногами:       — С чего ты решил, что я не ждал твоего поцелуя всё свою жизнь?       Чаша весов наклоняется ближе к первому варианту. Остаётся всего один шаг над пропастью.       — Боже, если ты шутишь, я...       «...Окончательно сойду с ума» — хотел он продолжить, однако его грубо перебили, как в отместку:       — Я серьёзно, — резко сменившийся тон заставляет вздрогнуть, а чужие шаги навстречу сжаться до размеров лежащей на земле сигареты. Хан собирается ударить? Толкнуть? Ещё что похуже?       Джисон целует его. Гораздо смелее и напористее, чем сделал это Ликс. Притягивает ближе, обнимает и заставляет поверить, одним своим действием сшивает его обратно, одновременно с этим лишает его шанса воздержаться от шага в пропасть — толкает его в полёт. И Феликс придаёт этому куда бо́льшее значение, чем хотела бы его клятва быть осторожнее.       Феликс не хочет признавать, что помешался.