***
— Разве можно нам… К мужчинам.? — слабый девичий голос раздался рядом со стенами духовной семинарии, куда постучались двое, одетых в дорожное. — И почему вам только вздумалось прийти сюда? К Богу… Невинный лепет одного из путников, отличающейся от того, кому были заданы эти вопросы, был прерван весёлым смехом стоящего у стен с таким видом друга, будто здесь он бывал отнюдь не впервые и точно прибыл по делу, которое не терпело отлагательств. — Да где же ты видишь, что у стен этих было Его благословение? Я могу показать тебе всех храмы в этом городе, и ни в одном ты не найдешь святости. Люди порядком опорочили эти места… К нашей удаче! — путешественник, бросивший столь смелые слова на ветер, ударил в колокол, висящий рядом с входом, принимая выжидающую позу. — Ну-с, в стенах этих припрятано нечто интересное, и я должна забрать это себе. А ты… Впрочем, ведь никогда не видела восторженных мужских взглядов. Здесь тебя ими одарят, будь уверена. — Не хочу я!.. — смущённый возглас другой девушки был прерван появлением монаха, который впустил их эти в стены без лишних слов и долгих расспросов. Впрочем, наутро он об этом уже не вспомнит, в отличии от других, кому сегодняшняя ночь сулила стать воплощением прекрасного сна наяву. Едва вошли три чёрных фигуры в здание, освещённое лишь редкими свечами, их глазам открылось весьма милое зрелище. Юноша, пробывший на улице дольше дозволенного, возвращался в комнаты учеников через открытое для таких нужд другими семинаристами окно. Увы, в комнатах окна имели решётки, поскольку такие выходки для пылких детей были простым делом, а вот через окна в главном зале вполне можно было прокрасться вовнутрь и ускользнуть к себе незамеченным. И подобных незаконных проникновений в здание можно было ждать от других, пришедших сюда от безысходности или насильно отправленных своими семьями для получения должного воспитания, но уж никак не от д’Эрбле, показывающего лучшие результаты среди сверстников. Сердце Арамиса в тот момент ушло в пятки и спина похолодела, видимо, предчувствуя плеть. А ведь грех его был не столь уж тяжким, тот всего-то гулял у Сены, да заблудился между домами, замечтавшись. Но теперь он, пристыженный, ожидал расправы, стоя спиной к окну, которое завтра непременно заколотят намертво. Монах, который, как казалось Рене, находился в тот момент во сне более, чем в реальности, просто указал проводить двух путников в гостевые комнаты, не обращая на проделку юнца никакого внимания. — Раз ты здесь, значит, сможешь показать им путь. Тут уж упрашивать долго семинариста не требовалось. Получив удачный шанс дать дёру, он с охотой указал мужчинам на лестницу, ведущую к их корпусу, и направился за ними, втайне благодаря Господа за предоставленную возможность остаться сегодня без синяков, полученных во многом из-за своей наивности. Но как же вышло так, что эти люди остановились у них? Такое случалось редко, и чаще всего их гостями были люди из храмов, ищущие здесь будущих священнослужителей для своих епархий. Обыкновенным же путешественникам здесь не было места, если, конечно, их род не принадлежал к принцам крови, в ином случае даже их наставники не могли отказать в приюте. Что правда, люди эти совершенно не похожи на кого-то знатного. Хотя человек, который был с ним одного роста, имеет строгую осанку и достаточно изящен в своих движениях, чтобы думать иначе… — Мне жаль, что вам пришлось нас сопровождать, — сказал он у двери, открывая её, но не смея входить вовнутрь. — Мне это было отнюдь не трудно, — ответил Арамис, глаза которого блестели любопытством при взгляде на глубокий капюшон, полностью скрывающий лицо. Кто таится за ним и отчего его голос так нежен, будто говорит с ним женщина? — И всё-таки, вы проявили к нам благодушие, как подобает истинному сыну церкви… Но я попрошу вас ещё об одной услуге. «Конечно, — подумалось Рене, — это была лишь приятная лесть, чтобы попросить меня ещё о чём-то! И я должен повиноваться, раз уж мне поручено проводить гостей, но ведь я не слуга!» — Что вам угодно, сударь? — в крови мальчишки заиграла горячность, свойственная всякому молодому дворянину. — Вам не хватает смирения, дитя. Этот человек посмел насмехаться над ним, ведь в словах его явно прозвучала улыбка, что заставило юношу досадливо прикусить нижнюю губу. Он было хотел дерзить, когда его остановила прежняя ласковая речь. — Прошу, принесите нам воды, и я щедро вознагражу вас за это. Награда? Детское любопытство неожиданно остановило гнев, заставив смотреть на этого нахала с удивлением. Пожалуй, ему было нетрудно раздобыть воды, но ведь его принципы! Впрочем, было интересно, что сможет ему предложить этот человек за повиновение, и Рене неохотно, но всё-таки согласился. Когда мальчишка скрылся за поворотом, вернувшись туда, откуда они только что пришли, путники наконец вошли в комнату, где сняли громоздкую одежду, откинув её на одну-единственную кровать, которая и так считалась для названных гостей роскошью. Когда плащи покинули их, было нетрудно разглядеть, кто именно скрывался за маской просителей. Две молодые и весьма прекрасные собой особы, решившие этой ночью наведаться в место, полное скованных обетом безбрачия или только готовящихся принести его мужчин. Совсем молоденькая девочка, чей обеспокоенный голос могли слышать стены, ограждающие духовную семинарию, казалась возрастом не старше сопровождающего их юноши. Её карие глаза были чистыми янтарями на смуглом лице и светились не столь своей невинностью, сколько страхом. — Мина, — так звучало её имя в устах подруги, — ты совершенно не весела. Разве не пришёл по вкусу тебе мой новый агнец? — со смехом спрашивала она. — Вы знаете, как я люблю вас, Кристина! Но зачем же вам этот мальчик? Неужели нет на свете других мужчин? Ведь в одной Франции к вашим ногам готовы упасть тысячи… Выберите их, прошу вас! Оставьте его Богу!.. — в словах Мины слышалась мольба, и она порывисто шагнула к своей спутнице, получив, однако, от неё удар по руке, от чего та отшатнулась. — Он мой. Твоему Богу он ни к чему, — слова той, кого звали Кристиной, звучали гневно и холодно, под стать её внешности… Девушка, заинтересовавшая Рене, была поистине ангельской красоты. Наверное, ища модель для своей картины, Ботичелли обратился бы в первую очередь к ней, если она была в ту пору в Италии. Столь подходила она на роль богинь греческого пантеона. Она была прекрасна телом, но только лишь им… — А теперь ступай. Ты мне больше не нужна. И постарайся скрыться до наступления утра, проследив, чтобы за нами не смела подглядывать даже Луна, — движение ладони направленной к двери и слова эти были приказом, которому не повиноваться младшая не могла. Она покинула комнату незамедлительно, и с её уходом чистое ночное небо затянули тучи. Рене не видел уходящей фигуры, поэтому, спокойно неся в руках графин с холодной водой, полагал, что господ уже вовсе сморил сон и принесённая им вода, а также его вознаграждение, давно оставлены на словах в том коридоре. И каково было его удивление, когда, войдя без стука в комнату, вместо двух усталых мужчин он обнаружил неземной красоты женщину, стоявшую перед ним совершенно нагой. Она была видением, сошедшим с картины, или живым воплощением статуи Пигмалиона, что из этого могло описать её более удачно, Рене не мог разобрать. От неожиданности он выпустил кувшин с водой и от грохота упущенного глиняного сосуда сам вздрогнул. Но его прекрасный призрак не отреагировал на шум, остался стоять, смотрящий на него с той насмешливой улыбкой, которая ранее так раздражала юношу. А тот чувствовал смущение. И, что самое отвратительное, вместе с ним его охватило то изведанное лишь раз ощущение, которого он так стыдился ранее… И всё это лишь ухудшило то, что девушка подошла к нему, откидывая свои длинные вьющиеся светлые волосы на спину. Была от него на расстоянии вытянутой ладони и лишь тогда с ласковой улыбкой прошептала: — Тебя не научили стучаться, когда входишь в комнату к взрослым? Этот вопрос поставил Рене в совершённый тупик. Ведь в его голове сейчас было лишь одно: «Бежать к себе! Бежать, как можно быстрее! Не то произойдёт нечто ужасное… Нечто…» — П-простите, — юноша попятился назад, стараясь отыскать скорее за спиной ручку, но в панике никак не мог это сделать. Лишь коснулся спиной двери и так было замер, как загнанный в ловушку заяц, которому к тому же было безумно неловко от того, что его сейчас съедят. Рене постарался хотя бы отвернуться, закрыть глаза, сделать хоть что-то, чтобы было не так ужасно неловко, но это минутное спасение было прервано звуком шагов и ломающимися под весом осколками глиняного кувшина. Его лица коснулись холодные женские руки, заставившие вновь широко распахнуть глаза. — Ты умница, — девушка гладила его щёки с только-только появившимся на них пухом, который вскоре перерастёт в мужскую бороду, и улыбалась. — Выполнил мою просьбу. Я хочу тебя наградить… — Не надо! Я не… Пустите! — юноша, едва не плача, оттолкнул от себя ласкающую ладонь и как ребёнок закрыл свои глаза ладошками, вздрагивая. — Отпустите меня… — Нет, дитя моё, с этого момента, я уже никогда тебя не отпущу, — Рене вздрогнул от этих слов, и стал покорен, дал возможность развести свои руки в стороны, ошеломлённо взирая на девушку, чьи губы коснулись его. Ему хотелось, чтобы сказанное ей в эту ночь могло однажды оказаться правдой. Он будет помнить, как это было впервые…Глава I
25 января 2022 г. в 09:54
Монастырский устав очень строг и требует полного повиновения, диктующим волю божью для становления хорошим служителем его. И за проделки юных семинаристов — блюстителей законов господних, ждала заслуженная и достаточно разнообразная кара в форме слова, или же наказания, уж до кого как доходили слова наставника, подход к детям из разных слоёв и семей был всё-таки разным.
Что касается Рене, то он был тихим и спокойным ребёнком. Никогда на него не возлагали больших надежд, как на его старших братьев, никогда и не интересовались его будущим. Впрочем, свою жизнь ему не дали в полной мере построить самостоятельно, как это было дозволено Анри — среднему брату, поступившему на службу к королю и покинувшему этот мир в раннем возрасте от раны, нанесённой более опытным противником. Возможно, в детстве он ещё мечтал совершить немало подвигов и заставить отца обратить на себя внимание этим, но жизнь распорядилась отнюдь иначе, и, простившись с родными в свои девять, ему больше не суждено было их увидеть, и жизнь его отныне была передана в руки Бога.
Проводя с детства свой досуг в стенах божьих, он привык к одиночеству. Вернее, для самого Рене отсутствие проблем в виде друзей не было таковым. С ним был Бог, и мальчику до поры этого было абсолютно достаточно. Лучший ученик в своём классе, ему пророчили и звание лучшего выпускника семинарии. Но помыслам этим не суждено было сбыться, поскольку жизнь юного Рене вечно омрачали женщины.
Не получивший любовь от отца, которого более всего уважал, потерявший внимание матери с появлением на свет младшей сестры, лишённый и признания среди братьев, в более зрелом возрасте он вкусил прекрасное чувство. С тех пор его окружали женщины, и Бог, к несчастью, отошёл на второй план.
Он будет помнить, как это было впервые, он будет помнить также и ту боль, которую причинил себе намеренно, чтобы раскаяться в совершённом грехе. Но вот ведь незадача, чем плод для него был запретнее, тем он казался слаще, и этим пользовались… Поначалу пользовались.
Ему было пятнадцать, когда он впервые испытал влечение, увидев на улицах Парижа пару, не сумевшую скрыть свои чувства в темном переулке. Тогда он спрашивал у настоятеля, почему стыд, охвативший его в тот момент был так сладок. Что же получил в ответ? Его выдрали, назвав это великим грехом, и неделю, не сумевший садиться на стул, он убеждал себя, что больше не испытает подобного. И в действительности, такого с ним отныне не происходило до того дня, когда в их святую обитель ночью не прибыли двое путников, не имевших денег на приличный ночлег.