Всё меняется

– Нет, Мирабель, прости. Я не стану этого делать. – Но ты же увидел меня. Твоё прошлое видение было хорошее, оно помогло мне спасти магию. Три стука по дереву, один по голове. Скрестить пальцы на одной руке, второй крепко обхватить пуговицу. Вот так вот, злу до него не добраться, плохие слова явью не станут, зараза не прилипнет. – А вдруг это было последнее моё хорошее предсказание? Ну уж нет, я в этом больше не собираюсь участвовать, извини. – Дядя Бруно! Он не успел выйти из комнаты, только крутанулся на носках, как закрылась перед самым носом дверь, заскрипели потолочные балки, а створки окон негромко захлопнулись дважды. Касита протестовала. Как и Мирабель, что вдруг схватила его за локоть. – Пожалуйста, дядя Бруно. Этот взгляд… Малышка Мира больше не носила сандалии на вырост, не садилась за обеденный стол вместе со всеми игрушками, не боялась огромных жуков. Заботливая, как её мать, весёлая, как отец, она всё же была на них совершенно не похожа. И Бруно не знал, удивлён он или напуган, узнавая в племяннице Альму. Она и сейчас смотрела на него так же – серьёзно, нахмурив брови, куда-то внутрь, словно цепляясь за душу. Словно бы могла дотянуться и до неё. Могла ли? – Прости, – он убрал мягкую ладонь с руки, – Я больше не хочу предсказывать будущее. Я видел достаточно и больше не хочу. Касита, дай мне выйти. И в этот раз дверь перед ним послушно отворилась. Бруно дал себе обещание никогда больше не использовать дар. Всё убеждал себя, что люди сами строители своего будущего, а от того нет смысла его предсказывать – а вдруг всё в последний момент изменится, и никто не пострадает, никто не умрёт? Всё ведь зависит от людей и того, что они делают. Вот такое вот оно неопределённое на самом деле это будущее, да? Несчастья представали перед ним, как нарисованные собственной рукой, слишком явные и яркие. Знакомые имена, вырывающиеся в плаче, лица и дома со свечами на окнах, объятия, в которых прятали слёзы и боль. Он смотрел на людей, зная: однажды каждый из них умрёт. И Бруно это увидит. *** С тех пор, как он вернулся в семью, многое изменилось. Словно дикий зверь, долго привыкал к чужим рукам и ласковым словам, улыбкам и объятиям, своему имени, произносимому без опаски и вслух. И ходил по углам, у стен, всё не мог подойти к общему столу, который вдруг стал шире. Как раз настолько, чтобы влез ещё один стул. Всё не находились темы для разговора с домочадцами, пока только кто-то не начинал: “а помнишь, как…”. И Бруно смеялся, так сильно, что начинал плакать, тогда его обхватывали за шею тёплые руки Джульетты, Пепы. Даже матушка, чьё грозное слово заставляло вжимать голову в плечи, гладила по плечу, словно он был мальчишкой. А ещё еда, горячая, на настоящей тарелке, что казалась лучше всякого сокровища, взгляды родных людей грели лучше солнечного света. Он всё не мог перестать воспринимать совместные завтраки как праздники. – Дядя Бруно, тебе наложить ещё? – Да, Луиза. Спасибо. Они все молоды и веселы, лето гуляло в головах и на щеках кудрями и россыпью тёмных пятнышек, в смехе рокотали стрекозы и птицы. В мыслях – ни единого плохого дня, потому что они вновь вместе, а когда Мадригали собирались вместе, думать получалось только о лучшем. О светлом будущем. – Ну, Долорес, и когда нам ждать твоего жениха? – Феликс всё накладывал в свою тарелку салат, смеялся, – Что-то он к нам зачастил, да? – Феликс! – Папа! И мужчина дёрнулся, получив в макушку удар мелкой белой молнии. Его дочь отвела взгляд, поближе к себе тарелку придвинула, и никто за столом больше не смел её беспокоить. Слишком уж много всего происходило в семье Мадригаль, так за раз всего и не обсудить. Кто-то заводил о своём, остальные тему подхватывали, раскручивали её, на животрепещущее нанизывали мнение, детали и слухи, восклицали и вздыхали. Луиза хотела на несколько дней выбраться в джунгли, чтобы отдохнуть среди природы, Мирабель всё собиралась с ней. Альма что-то жаловалась на здоровье, и Джульетта заботливо подкладывала матери свои живительные пышки. А Изабелла нашла книгу о растениях со всего света, и потому время от времени на лужайке Каситы вырастали диковинные деревья с колючками по всем веткам и кусты с кислыми ягодами. Дети прибегали со всех уголков Энканто, чтобы тайком своровать горстку, прежде чем Касита задребезжит плиткой – и тогда малышня разбегалась, громко хохоча. Но, конечно, все разговоры шли о свадьбе Долорес и Мариано. По коже пробежали мурашки, словно кто-то пристально смотрел. Бруно поднял голову – он так и знал – Долорес искоса поглядывала на дядюшку, то утыкаясь в тарелку, то вновь поднимая на него глаза. В животе закрутило неприятно. К чему эти взгляды? Почему именно сейчас, когда все так оживлённо обсуждают украшения для дома и гостей? Что племянница хотела этим сказать? Ах, мысль в голове появилась быстро. Она хотела предсказания? Мысленно умоляла его, в силах обстоятельств не смея произносить вслух. Бесшумно двигались её губы – и не нужно было иметь дара, чтобы понять всё. – Спасибо, Джульетта, это было очень вкусно, – он вскочил из-за стола, оставив тарелку полной, – Замечательно. Просто великолепно, самая лучшая стряп… Ой, то есть еда. Спасибо. Всем приятного аппетита! И, под удивлённые взгляды родственников, мужчина унёсся за пределы дома. В тени пальмы он шлёпнулся задом о землю. Нет, это не правильно, про себя шипел он, было же дано слово. Никаких больше предсказаний, не важно кому! И как бы сильно не просили! Три стука по стволу пальмы, один по голове. Скрестить пальцы на одной руке, второй крепко обхватить пуговицу. Вот так, Бруно, дыши. Он лёг на спину. Облака проплывали над ним медленно, словно и не двигались вовсе, куски небесного теста, взбитые божьей рукой. Солнце пропадало под ними, и тут же становилось прохладно. Тихо, только слышен рокот птиц в лесах. Почему он так запаниковал? Мужчина спрашивал у самого себя, не находил ответа и мотал головой, над собой смеялся. Дурак! Никто ведь в здравом уме не попросит у него о предсказании – все ведь знали, что не было в них ничего хорошего. Бруно дал себе ещё одно обещание: никогда не предсказывать для членов семьи Мадригаль. Касита – их светлый дом, где им рады и ждут, где знакома каждая доска и каждый гвоздь на своём месте. И одно, всего лишь одно предсказание могло эту идиллию разрушить. Счастье на самом деле хрупко и кому это знать, как не ему? Шорох юбки и осторожный шаг донеслись до уха, и провидец поднялся на локтях. – Мама? Ты чего? Альма подошла к нему, кутаясь в шаль, села рядом. От неё пахло пылью и чем-то сладким, словно от старой книги, в волосы давно вплелась седина – старшие в семье Мадригаль точно помнили, что их матушка от забот и волнений поседела раньше времени. Джульетта из них троих тоже раньше всех обзавелась серебром в висках. – Ты только посмотри на нашу замечательную Каситу. – Что? Мужчина посмотрел туда, куда она смотрела. И вправду, домик отсюда казался меньше, но уютнее. В сказках в таких домах жили добрые волшебники, а с ними соседствовали могущественные, но смешные духи. Конечно, волшебниками в этой сказке были Мадригаль, а их дух-защитник – Касита, что на закате играла черепицей, пока по ней бегали кошки, ловили скачущие чешуйки крыши. Из окна наполовину высунулся Агустин, что-то кричал Феликсу. И ругался на створки окна, предусмотрительно закрывающиеся, чтобы мужчина не упал. Всё залитое светом пространство сияло и переливалось, ловило солнечные лучи, чтобы ночью отдать их теплом. В раскрытых настежь окнах можно было даже заметить жизнь. Суетились женщины и девушки, их братья и сыновья. Рядом раздался вздох – это Альма не смогла сдержать улыбки. И голос её зашелестел листьями тростника на ветру: – Когда-нибудь меня не станет, Бруно. По спине пробежали мурашки. Мужчина смотрел на свою мать, а та не отводила глаз от игрушечного домика перед ней. – Да что ты такое говоришь? Не надо так. – Мы с тобой уже не в том возрасте, чтобы прятать глаза от правды, – а она говорила тихо, – Я уже стара и знаю, что придёт день, когда Энканто останется без Альмы Мадригаль. Я не жду этого дня, но и предотвратить его тоже не могу. Это жизнь, мой милый Бруно, в ней иначе никак. Бруно не мог подобрать ответа. Лицо пожилой женщины всё напоминало ему кору пальмы, испещрённое морщинами-шрамами времени. Такая простояла на своём месте не один год, и под её корнями расцвели новые цветы, друг на друга совсем не похожие. Долгие годы в её тени отдыхали страждущие, и не было дерева прямее, стройнее и крепче. Всем помогала Альма, не думая о себе. – Мой Педро ушёл, но я не осталась одна, сколько не была убита горем – у меня были вы. И когда уйду я, вы останетесь друг у друга. Энканто будет стоять века, коль Мадригали останутся вместе. И они через всё пройдут. Вы, мои хорошие, через всё пройдете. – Я не понимаю… – Я знаю, знаю. Вчера я не могла уснуть. Всё думала о том, что будет с Энканто и с вами, если я умру. – Если ты хочешь, чтобы я… – Нет, мой милый. Я не хочу. Мне не нужно просить тебя, потому что я и так знаю – вы со всем справитесь. Счастливое у нас будет будущее, и не нужно тут никаких предсказаний. Только посмотри, как счастлива Иса, как счастлива Мирабель. Камилло растёт настоящим мужчиной, и брат от него не отстаёт. Они ещё дети, Бруно, но я знаю, что им повезёт больше, чем мне. Из внезапно распахнувшегося окна повалил разноцветный дым, в следующую секунду из него выпорхнули птицы, а следом на гибкую лиану прыгнули и спустились на траву Изабелла и Антонио, все перепачканные разноцветным. Девушка держала на руках мальчика, а тот заливисто хохотал. Выбежавшая к ним из дома Пепа замахала руками, радуга над её головой сменилась грозой. Бруно невольно перевёл взгляд на Альму и отвернулся, заметив её мокрые глаза. Только обнял за плечи мать. – Как же я хочу извиниться перед тобой, Бруно. Я так виновата, видит Бог, я так виновата. – Ну, ну, мам, всё хорошо. – Я выгнала из дома родного сына и думала, что всё сделала правильно. Я такая дура, Бруно. Старая дура я, вот кто. Прости меня. Не вздрагивало от слёз мамино тело, ничто в ней не двигалось, только капало по щекам прозрачное, дрожал голос. И в мокрой плёнке, покрывшей её глаза, прорицатель видел себя. Яснее, чем в любом предсказании. – Так боялась дурного, что выжила из ума. Прости меня. Как можно было выгнать родную кровь за порог и оставаться при этом человеком? Я же вам всем жизнь испортила. – Нет, нет, – мужчина прижимался к её плечу, – Ты любила нашу семью, но не могла защитить её иначе. Ты пыталась делать, что казалось лучшим. Я… Бруно чувствовал в груди, как бешено начало колотиться его сердце. Никогда оно так не бежало даже в моменты сильнейшего страха. В горле закололо предательски, ком расцвёл и мешал говорить ровно: – Я прощаю тебя. Прощаю, и больше не подведу никогда, слышишь? Мы любим тебя. И я. Я люблю тебя. Это ли те слова, что он мечтал сказать всё это время? Это ли то, что он мечтал услышать все эти годы? В груди отпустило и стало свободно, слишком свободно, как будто что-то всё это время его сдавливало. Даже вдох дался ему легче обычного. Руки матери гладили его по волосам. Как и раньше, когда ему было пять, гроза пугала до икоты, а за маминой юбкой было всё равно, что за каменной стеной. Тогда всё было иначе. Проще, что ли. – Спасибо, Бруно. Спасибо. Они просидели так долго, и лишь ветер с востока заставил их расцепить объятия. Альма встала и отряхнула юбку, стёрла рукой с глаз влагу. Сильно покраснело и опухло её лицо. И, перед тем, как оставить его одного, женщина бросила: – Тебя искала Долорес. Она хотела предсказание от тебя. – И ей не страшно? Ну, что я что-то не то скажу? Я ведь так и не выдал вам ещё ни одного хорошего предсказания. – Всё меняется. Ведь, в конце концов, то, что ты увидел про Мирабель, принесло нам счастье. И она ушла. Бруно провожал матушку следом, скользил взглядом по двери Каситы, за которой она скрылась. И снова лёг в траву, не желая гадать, что же это за незнакомый звон в его груди. *** В ту ночь он не смог заснуть. Ворочался, выкидывал подушки и снова их подбирал, то кутался в одеяло, то сбрасывал. Закрывал глаза – и перед ним представали образы Альмы, то разгневанной, то плачущей у него на руках. И голоса, множество голосов, что говорили с ним из прошлого. Бруно несёт только зло. Он сам злой, от того и видит в своих пророчествах только дурное, хоть бы чего хорошего там было. Уж лучше не знать ничего, чем идти к этому Бруно. Так почему же тогда люди к нему шли? “Я не верю, что ты приносишь неудачи” Эту фразу он крутил в голове, искал в ней потайной смысл или издёвку, разбирал по буквам и интонациям. Но глаза Мирабель горели так ярко, что сомнения отпадали сами собой. Она в самом деле в него верила. Бруно спорил сам с собой. А вдруг всё теперь в самом деле иначе, вдруг удастся увидеть хоть что-то хорошее? Но одёргивал себя, бил по лицу и повторял имена всех, кому предсказал неудачу, чью смерть смог увидеть. И крутился, кусая пальцы – список неудач был слишком внушительным. Нет, исключений быть не может. Этот дар нёс в себе только разочарования. А может и он сам был разочарованием. “Всё меняется” Во тьме он едва нашарил тапочки, усадил по плечам крыс и исчез в глубинах пещеры предсказаний. Да, точно. Всё меняется. И Бруно тоже меняется. Становится лучше для тех, кто в него верит и ждёт. И он это докажет.