Богу равным кажется мне по счастью Человек, который так близко-близко Пред тобой сидит, твой звучащий нежно Слушает голос. Сапфо
***
Скарлетт, обворожительная и прекрасная Скарлетт О’Хара, дочь Джеральда О’Хара, с борьбой заполучала от жизни все, чего она желала, что удовлетворяло её каприз или насущные нужды. Исключения случались так редко, что хватило бы пальцев одной руки. Скарлетт, алчущая чистых чувств — любви без коррозии обид, ненависти без сострадания и симпатии, жила сплавами эмоций. И от этого страдания её не знали ни конца ни края. И боль, прежде так тяготившая Скарлетт, теперь доставляла ей нездоровое, мрачное наслаждение. Сколько она ещё выдержит, сколько невзгод ещё ляжет на эти покатые белые плечи, которым предназначались пелеринки? Скарлетт двигал не один лишь долг, был там вплетён и примитивный интерес, и обещание. Обещание, первоначально данное Эшли, а впоследствии — себе самой. Она, со своей исключительной хваткой, какой не сыщешь во всём мире, а может быть, и во всей Джорджии, впервые заключила неравноценную сделку; она променяла стыд и рассудок на нежный ропот: «Милая моя», «Скарлетт, дорогая, только не злись на меня, прошу тебя…», «Скарлетт, я так благодарна тебе», «Скарлетт, хотела бы я быть такой же сильной». На вид Мелани будто из ситца и сахара: пойдёт дождь и размоет детскую незрелую фигурку и святую улыбку. Но всё это иллюзии, ненамеренное заискивание. Мелани боялась говорить по-другому. Мелани родилась с силой — с даром самозабвенной и светлой любви; любви без эгоизма и жадности. Скарлетт ей завидовала, ведь сама она ревновала даже тех, кто был ей не нужен, но кому когда-то была нужна она. С недавних пор её нужда обрела образ Мелани. Скарлетт не хотела её любви, не любила сама — она убеждала себя в этом денно и нощно (когда не погружалась с головой в заботы и хлопоты, разумеется). Но с собой спорить — что проку? Мелани была нужна Скарлетт. Как лёгкие, чтобы дышать. Над Тарой солнце каждый день всходило по-разному. Если накануне Мелани робко постучалась в комнату к Скарлетт и получила бурчливое согласие на совместную ночёвку, потому как «с тобой я ничего не боюсь, Скарлетт», — лучи лепестками календулы тянулись к ним, щекотали щеки и нагревая взбитые пуховые перины. Мелани, жена Эшли Уилкса и мать его сына, открывала глаза раньше и долго-долго лежала в тишине, глядя на Скарлетт. На каштановый шёлк разметавшихся кудрей, обычно собранных в замысловатую причёску, на трепет чёрных ресниц, на бледность спящего лица, теперь расслабленного. Вот бы она почаще отдыхала. Вот бы её брови не хмурились, а губы не поджимались с укором и требовательностью. Мелани убирала от лба Скарлетт влажные волосы: осторожно, чтобы не потревожить. Она так много трудится, она такая храбрая, и («Господи, пощади, ибо это не зависть!») как же необычайно она красива. Она ангел с душой в стальной броне и с телом хрупкой женщины. — Боже, который час? — простонала с зевком Скарлетт, потягиваясь. — Ненавижу ранний подъем. А ты чего не спишь? Отдыхала бы, сумасшедшая, пока можешь. — Я выспалась, дорогая. Всё в порядке. У Мелани болит поясница и в последнее время она часто кашляет. Чёрт бы побрал эти сквозняки, думала Скарлетт. Эшли ей не простит, если Мелани заболеет. Скарлетт себе — и подавно. — Так я тебе и поверила, — сказала Скарлетт, и Мелани улыбнулась. — Тогда, может, и насчёт завтрака распорядишься? Их пальцы переплетены, их волосы спутаны. Скарлетт уже привыкла, что у них всё общее: и постель, и утренние разговоры. Скарлетт не ищет здравый смысл, просто выживает и — изредка, в передышках с Мелани, — живёт.