В пути

      После очередной станции поезд очень медленно набирал скорость. Кого-то раздражал медленный ход, в эти годы, уставшие, всегда нужно спешить, чтобы не оказаться гнусною волей случая в рядах утопающих. И тогда придётся надеяться, что кто-то рискнёт и протянет руку, вытащит на берег песчаный, обогреет. Но разве спасение часто бывает? Нет. Скорее всего, оттого, что никто уже не может надеяться, верить в людей, в их доброту. А потому и не любят медленный ход поезда, что надо успеть, прибежать, в конце концов поскорее просто сойти с поезда, чтобы почувствовать землю под ногами и понять, что ты снова властен над временем. Но земля ведь огромная. И людей, пусть за последние годы их и стало меньше, всё равно очень много. И все такие разные. Интересные. Молодой человек, к примеру, с неким наслаждением смотрел за окно, провожал взглядом уплывающую станцию и наблюдал, как неторопливо показываются пышные весенние кустарники, исчезают пыльные дороги, очередь из высотных домов, и постепенно приходят деревья, с каждым новым километром вырастая, и вот, утыкаясь в небеса. А ведь из окна поезда так и казалось, ведь даже прислонившись вплотную к окну, видишь только то, как зелёная крона соприкасается с лазурью. А дальше — только фантазия. Молодой человек, к примеру, явственно видел, как кусочки небес здороваются с деревьями, принимая последние вести с земли, а по веткам идут феи, все в пёстрых, ярких платьишках, и садятся на облака, возможно, так летать намного удобнее. Вообще он много видел. Парень мог различать цвета, всю палитру, она для него нисколько не была загадкой, а если говорить о расцветки синего, то в этом вопросе он мастер. Васильковый. Сизый. Голубая Элодия. Разумеется, не только оттенки с синевой были парню по душе, излюбленным окрасом он бы назвал бёдра испуганной нимфы, с уверенностью всегда ответит собеседницам, что тон чудесен и крайне вам идёт. Больше всего ему в цвете нравится название. Как можно было бы его описать? Человек проницательный, или же умудрённый, благодаря опыту прожитых годов, немного помедлив, наверняка бы сказал, что молодой человек весьма нагл и довольно хитёр, ему не чуждо сострадание, однако из любого действа он сможет добыть выгоду. Любимец девушек и лучший компаньон в мужской компании. Что же, во многом, прохожий, составляющий короткую характеристику, оказался бы прав. Многие скажут, такому нельзя доверять. Возможно. А может, и нет. Он молодой, лет двадцати пяти-семи. Высокий, с широкой грудной клеткой. Пожалуй, в наши годы вряд ли встретишь человека с лишними килограммами, парень не был исключением. Однако его тело охватывала лёгкая мускулистая вязь, что в наше время было как раз таки странно, гораздо привычнее видеть проходящие мимо кости, обтянутые кожей. Разве что он служил на флоте, но какими неведомыми путями его забросило в наш дальний уголок? Лицо он имел приятное, не острое, не круглое, максимально спокойное. Но была в нём, сказал бы, любопытная, мистическая особенность: совершенно обыкновенное, несколько даже простецкое лицо, но взгляд хотел на нём задержаться, присмотреться. И, что уж говорить, очень сложно было не очароваться. А он просто проходил мимо, мог улыбнуться, а это делал он с размахом, обнажая ряд белоснежных зубов на загорелом, чуть грубом лице. И ярко, как солома вечером в открытом поле, светились его волосы. Правда! Русые, и когда на них падал луч солнца, то они отливали мягким золотом, но, что примечательно, прядка над правой бровью казалась белой, словно выцвела под тёплыми небесами. А брови были чёрными, уникальный диссонанс. Он весь казался исключительный, со своей обыденной внешностью. Зелёные глаза будто светились внутренним светом, озорным, хитрым. Одно можно было сказать про него точно — на нервах он играл с академическим искусством. О-о-о, это читалось абсолютно во всём. В лёгком, непринуждённом жесте, стоило ему перевернуть страничку столичной газеты, а ещё в лисьем взгляде из-под густых бровей, с лёгкой насмешкой осматривающим всё вокруг. Повторюсь, ему нельзя было верить. Но страшно хотелось довериться. Это можно было заметить даже в случайных сегодняшних попутчиках. Напротив него, против движения поезда, сидел молоденький парнишка лет шестнадцати, и, как все в его возрасте, он был нервозен. Заметно, как он зачастую коротко, но цепка осматривает мужчину, и ему, вопреки воли, отчаянно хочется довериться незнакомцу, пусть тот и не вызывает доверия. Но за его плечами огромный опыт, к тому же, зачастую так отчаянно хочется высказаться чужаку. Все люди разные. И, пожалуй, лишь дорога ещё может, пусть временами, но объединять их. В вагончике, находящемся в хвосте поезда, собралось довольно пёстрое общество. Довольно редкий случай. В конце вагона сидело небольшое цыганское семейство. Небольшое по меркам цыган, состоящее из матери в пёстрых одеждах, двух чумазых детей возле неё лет четырёх-пяти и деда, настолько старого, что можно было не сомневаться, у него нет даже золотого зуба во рту, а его глаза практически скрыты кустистыми бровями. Одной рукой молодая цыганка придерживала объёмный куль вещей, второй же прижимала к оголённой груди младенца. Она уже давно не отворачивалась от людей при кормлении, да и не удивительно, ведь в глазах уже второй год затаилась пустота. А вот её маленькая дочь раскидывает пасьянс и её взгляд свободный, состоящий из полыхающего огня. Следующее поколение, быть может, будет жить лучше нас, вдруг в дни их юности не будет разрухи. На сиденье вперёд от цыганки сидит мужчина, не отрываясь, он глядит в окно. Пейзаж сменяется, мимо проходят пассажиры, а он всё глядит и глядит. И не то, чтобы восхищается, нет, спокойно, без эмоций, с идеально ровной спиной, он встречает дороги. И ведь красив, мужественен, но, видимо, она и по нему потопталась. Хорошо так, смачно. А ломать она умеет, вот только все реагируют по разному, кто-то регулярно, не пропуская ни одного вечера, напивается в баре, другие в каждом встречном городе ищут улицы красных фонарей, ищут, чтоб душа расцвела, а жизнь заиграла красами, драку. А кто-то просто смотрит в окно и медленно умирает. Ближе к середине вагона сидит шумная компания из парней и девушек. Только они, в принципе, и нарушают тишину вагона. Больше и не кому, не тому ведь мужчине передо мной, с шариком на месте живота, чинно читающем газету, и не благочинному многодетному семейству. Нет! Ведь для этого и нужна молодёжь, и во все времена она выполняет свою нелёгкую функцию. Мне кажется, миру смертельно необходимо, чтобы существовала шумная компания молодых людей, горланящих песни и разливающая алкоголь по гранёным стаканам, не имея ничего более приличного под рукой, и обязательно, чтобы к ним прижимались по бокам девушки, отчаянно готовые ворваться в любое попавшееся под руку приключение. Но они должны существовать только соседствуя с вечно ворчащими многодетными мамами и старыми тётушками. Должен же существовать в мире баланс. — Здравствуйте. Мальчишка, лет шестнадцати, сидящий напротив парня читающего палитру не только этого мира, неуверенно подозвал соседа. Ведь, как говорилось ранее, этому парню страшно хотелось довериться. А тем, кому очень трудно, чью душу посещают терзания, всегда хочется довериться случайному попутчику. Чересчур молодой, тонкий, но складный. С красивыми чертами лица и копной чёрных волос, но добавлялся перепуганный взгляд и рушилась мужественная картина. Хотя при первом взгляде сразу можно сказать, что мальчик очень живой. Он может идти в толпе и выделяться из неё. Не только своей некогда дорогой одеждой, и не только старыми часами, выпирающими из грудного кармана, явно доставшимися ему от родного человека. В нём сияет внутренняя сила! Она невероятна, ей даже можно захлебнуться, но обладающий нею вечность будет счастлив. В одной потрёпанной книжонке, которую мне довелось найти на барахолке, говорилось, что, если человек полностью познает эту силу, то ему ничего не стоит взлететь, и встретить потусторонний мир, поговорить с ветрами. — Привет. — Чуть приспустив раскрытую посередине газету, проговорил парень, с любопытством осматривая мальчишку. Тот замер. Очевидно, что говорить дальше, он не представлял. Возможно, не продумал он разговор из-за сомнений в том, что ему вообще ответят. Ведь и правда, парень влёк, но идя к такому на встречу, можно было здорово обжечься. И мальчишка это понимал. — Знаешь, мне нравятся поезда, хотя раньше я их чуть ли не презирал, а теперь же вижу в этом покачивании особую эстетику. А этот стук колёс о рельсы? Знаешь, что он мне напоминает? Ход корабля, когда судно на небольших волнах покачивается. Вот бы парус поднять и в путь отправиться дальний. — Я так и знал, что вы моряк! — воскликнул мальчишка, привлекая к их разговору пассажиров вагона. Парень рассмеялся, с лёгкостью приняв восторг в глазах собеседника, и отложил газету. Он не знает, чего ожидать от диалога, но заинтересован, а интерес для него всегда был на первом месте. — Обижаешь… Я капитан дальнего плавания. Парнишка недоверчиво окинул мужчину взглядом: — Не обижайтесь, но, боюсь, вы слишком молоды для капитана. — Не скажи, — возразил парень, сверкнув зелёными глазками, — не все выглядят на свой возраст. Вот тебе лет тринадцать? — Мне в октябре семнадцать! — Если учесть, что сейчас конец мая… — многозначительно тот протянул, — так что, никогда не суди по обложке. Читал «Пятнадцатилетний капитан»? — Да… — смущаясь, ответил мальчик, но, тотчас встряхнувшись, упрямо проговорил: — Но ведь это только книжка. — Да, — не стал отрицать молодой мужчина, — но зато довольно увлекательная. И она показала, что пятнадцатилетним капитаном можно стать только пройдя такие трудности, что и выжить сложно. — А сколько вам лет? — Цыц! — фыркнул парень, и, осмотревшись, он нагнулся, поманив к себе мальчишку, — О таких вещах, когда вокруг столько хорошеньких девушек, не спрашивают. Но, только шёпотом, тебе скажу: меньше тридцати и больше двадцати. Больше об этом ни слова. И, выпрямившись, он обернулся и подмигнул той самой уставшей цыганке с тремя детьми. И широко улыбнулся ей, обнажив белоснежные зубы. — Эх-х, я бы тоже хотел отправиться в плавание. — Мечтательно проговорил мальчишка, и чуть прикрыл глаза, словно представляя бескрайний океан. — Лучше не слушай меня, и, поверь, тогда родные твои вовек не почувствуют горя. Не верь морю, идти туда стоит лишь тем, кого никто не ждёт на берегу, а у тебя, я вижу по глазам, иной случай. — Мужчина усмехнулся, и, откинувшись на спинку сидения, пытаясь сдержать шаловливую улыбку, проговорил: — Рассказывай, ведь не просто так ты сказал мне: здравствуй. Мальчик замялся. Ведь всё же, говорить о таких вещах неловко всем, а тем, кто молоды, тем более. Мужчина в этот миг пожалел, что не может предложить мальчишке хлебнуть из фляги, покоящейся у груди, горячительного напитка, с развязанным языком проще простого было начать нелёгкий диалог. — Меня зовут Джей. — Адриан. — Ответил молодой мужчина, приготовившись слушать. Уже сейчас, не зная ситуацию, его мучал вопрос, а удастся ли дать верный ответ. А то, что потребуется именно это от него, он нисколько не сомневался. — Я, знаете, запутался. Не представляю, что делать! — парнишка взлохматил пятёрней пышные волосы, и резко опустил взгляд, — Я ведь сейчас еду в колледж, представляете, я смог, смог поступить! Какое-то чудо, я ведь даже школу нормально не смог закончить из-за этих лет, а вот, взяли. И сперва я обрадовался, прыгал, как полоумный всю дорогу от почты до дома. Я собрал всё, всё, что можно было с собой увести, каждое напоминание о доме. И вроде, я и сейчас должен радоваться, но… не могу. Не могу и всё! Меня туда тянет, и я готов хоть сейчас соскочить с поезда и повернуть обратно. — Она милашка? — ненавязчиво уточнил Адриан. — Откуда вы знаете?! Парнишка вспыхнул, как костёр в майскую ночь, и в глазах промелькнуло глухое недоверие… — Нет, не бойся, — подняв руки, резко возразил мужчина, разом став серьёзным, — я ничего не знаю, я просто моряк. Поверь, я не из этих. Честно. — И, увидев ростки рассеивающегося подозрения, добавил: — Просто на сердечные дела у меня развилась с годами превосходная интуиция. Так милашка? А в глазах его засверкали хитрые огоньки. Он любил, пусть и не распространялся об этом интересе, слушать чужие любовные истории. Быть может, это от того, что, несмотря на многочисленные похождения, он давно не испытывал чувств к женщине. Время разучило мужчину любить. — Она, она невероятная! У неё волосы — словно мандаринка. — Хах, у меня тоже была такая знакомая, к счастью, она занимала не любовную, а дружескую половину сердца, что было намного проще в плане отношений. — Расхохотался мужчина, мгновенно потеплев лицом. Бывают люди, предпочитающие лишь те воспоминания, где им хорошо. Адриан был таким. — И если твоя возлюбленная… — Ну-у-у, не то, чтобы… — Не перебивай, — недовольно сдвинутые брови, — и не стоит стесняться своих чувств, пожалуй, это единственное, что принадлежит только тебе. — Он выдохнул, — Так вот, если твоя возлюбленная такая, какой я её вижу, то куда ты едешь? Зачем? Хватай свою мандаринку — и лети! — Но я ведь ничего вам не сказал… В голосе мальчишки прозвучало удивление, стойко переплетённое с цитрусовой ноткой разочарования. К счастью, этой нотки лишь капля. — Иногда необходимо одно слово, а там появляется тот самый взгляд, и более ничего не нужно. Мальчик промолчал. Он тщательно обдумывал сказанное моряком, пытаясь понять, точно ли он правильно понял? — Но разве так можно? — О, без хвастовства скажу, я — редкое исключение. Молодой мужчина наблюдал сомнение во взгляде напротив, и не знал, чем ещё ему помочь, ведь крайне опасно влезать в чужую судьбу. Ты берёшь в руки спицы, опасаясь накрутить узлов, для распутывания которых потребуются десятилетия. — У милашки есть имя? — Лисабет. Обрывисто, лишь выдохнув, упорно пытаясь скрыть, сколько трепета в нём лишь от одного имени. — Она из Швеции? — слегка удивлённо. — Да, она сирота и её забрал брат её покойной матери к себе. К нам. Мы соседи. Вы знаете, он ведь противный. Жутко неприятный, я всегда старался не попадаться ему на встречу. А когда появилась Лисабет, он полностью изменился, расцвёл. Он начал не то, что улыбаться, я видел его смеющимся! О, если бы вы его знали, вы были бы шокированы. Она удивительная. И тут уж точно от слова диво. Она настолько странная, что наш класс и вся округа её чуралась. А потом полюбили. И я… Вы не понимаете! Он внезапно скукожился, испугавшись своих громких чувств. Опустил руки на колени, а взгляда не отводил от пола. Колёса стучали о рельсы, и точно так же стучало его маленькое влюблённое сердце. От чего-то Адриан это почувствовал. Тук-тук-тук-тук. Только на такт быстрее, оно готовилось выпрыгнуть вместо своего хозяина и помчаться к ней. К дивной Лисабет, рыженькой девчушке, обладательнице курносого носа и соломенной шляпки с цветами. — Знаешь, любовь, та самая, когда две половинки сошлись ровно воедино, лишь одна бывает, а упустить её легко — она как ветерок, лёгкий, непокорный, раз, и вылетела через раскрытое окно. А колледж… Шанс, но он один из множества, поверь. Жизнь для того, чтобы жить, а не бороться. Думаю, мы все сумели познать эту истину за эти четыре года. Мальчик тщательно обдумывал его слова. Смотрел на каждое слово, пытался воспротивиться. Но не мог. Ведь теперь он смог вздохнуть. Легко и свободно. Только теперь он осознал, какую совершил ошибку, оставив то, что важнее всего, за поворотом. Нагло бросил, надеясь позабыть, уверяя себя ежесекундно, что будет лучше одному. Ошибка на ошибке. Взгляд, поднятый на Адриана, засиял. Мужчина же отгонял от себя мысль о возможной оплошности. Ведь в такой, казалось бы, простой вещи, как любовь, он мало чего понимал, и считал себя худшим советчиком. Но — сделано. Маятник запущен. — Простите, что влезаю. Сказано было по-французски, но с явным русским акцентом. Да и лицо мужчины, показавшееся из-за спины Джея, было непривычным, в нём чувствовались ноты заграницы. Мужчина, пятидесяти лет, был явно русским, и, скорее всего, послереволюционным эмигрантом, и об этом говорил не только акцент. На немолодом лице играли в странное сочетание простота и благородство. — Невольно подслушал ваш разговор, за что также прошу прощения. Позволите к вам подсесть? Адриан сдержал вздох. Так уж получилось, что он сразу угадывал, когда нему приходили лишь для того, чтобы испросить совета. В подобные минуты он тщательно воссоздавал в мыслях собственный образ, пытаясь понять, что в нём так притягивает случайных попутчиках, ведь, казалось бы, всё должно быть в точности наоборот. Но вот давать советы он не любил, опасно участвовать в развилке человеческого пути, но вот и отказывать он не мог, ведь смотря в уставшие, запутавшиеся глаза людей, Адриан терялся. И слушал, слушал бесконечный поток их историй, а когда следовало, давал совет, молясь Всевышнему о правильных словах. — Конечно. Присаживайтесь. — Парень очаровательно, белозубо, улыбнулся. — Чем больше компания, тем больше десерт! Чу-чух, чу-чух. Чу-чух, чу-чух. Ритм поезда. Монотонный, ровный. Абсолютно спокойный. Имеются подозрения, что именно он зачастую заставляет сближаться с совершенно посторонними людьми. И ведь начинаешь испытывать к этим попутчикам родственные чувства. Загадка бескрайних дорог… — Вы простите меня, что я беспардонно подслушал ваш трепетный разговор, и, что более, наглым образом влез в него. — Бросьте, — отмахнулся Адриан, и, бросив строгий взгляд на Джея, проговорил: — рельсы, как паруса, объединяют нас, и сидеть в стороне, при том, что вам жизненно необходимо выговориться, можно считать пренебрежением к своему духовному миру. Мужчина улыбнулся. Пускай лишь одними большими, зелёными глазами, но улыбнулся. Да так тепло, что Адриан понял, что уже не сможет ни в чём ему отказать, такому благородному, но простому, с густой небольшой бородой, коричневой, с крупной седой проседью, полноватому, и с отмороженными пальцами правой руки. И ведь, несмотря на всё, казалось бы, нелепое сочетание, явно видно — старый, но аристократ. — Зовут меня Павел Николаевич, фамилия Воронцов. Русский граф. — Граф? — вырвалось у мальца. И настолько недоверчиво, что невольно хотелось поддержать. Однако Адриан слушал с непоколебимым участием, не предавая и капли сомнения словам мужчины. — Да, трудно поверить, но с вами трясётся в старом поезде такой же старый граф. Как я сказал, фамилия моя Воронцов, поместье моё находилось в ста километрах от Санкт-Петербурга, нынешнего Ленинграда; я был глупым юнцом, когда наступила революция. В 1916 я уехал в Париж в поисках яркой жизни, вернувшись домой через год, узнал, что моих родителей расстреляла красная армия, а поместье разграблено. И теперь я эмигрант, враг трудового народа, без рода и без племени. Страшно было фамилию назвать, или показаться в городе, где некогда меня на каждой улице могли окликнуть. Бежать и бежать. Россия проиграла. Каждая шваль, не имеющая возможности связать слова в предложение, имела полное право меня расстрелять. Подумать теперь страшно, сколько раз я был на краю от того, чтобы моё тело валялось и тухло в грязной подворотне. А ведь был до ужаса близок. Но выкарабкался, а как, не представляю, из этого ада на Земле, из того грязного, кровавого озера, в которое превратилась тогда страна. — Вы боялись? — Да, парнишка, да, — граф ласково погладил Джея по макушке, и призадумался, упав в воспоминания. — Невозможно было в те годы не бояться. Знаешь, намного страшнее немецкой оккупации. Идёшь и видишь — немец, и знаешь, впереди враг! А там, дома… Кто враг, а кто с тобой? И не понять. Страна раскололась изнутри. Вчерашние гимназисты бегут по улице, выкрикивая лозунги и размахивая добытым оружием, а ты прячешься, испытываешь ужасающий стыд, но прячешься. Знаешь, что забьют, не пожалеют… а ведь при том, что закончили одну гимназию, дружно отмечали выпуск, а вот как судьба повернулась. Было страшно, малец. Очень. Но потом я бежал во Францию, один, но к счастью, у меня уже там были друзья, приютившие эмигранта. И там я познакомился с Анастасией, она родом из чудесного города Одесса, эмигрировала в начале Гражданской войны с матерью. А я даром, что граф, за душой ни гроша. В те годы ради неё я вернулся на Родину, взял с собой несколько преданных людей, которых мне довелось приобрести за это время. Нет, нет, уважаемый Адриан, вы только не вздумайте помыслить, что я хвалюсь своим поступком, хочу лишь показать, как сильно её в те годы любил, и до сих пор люблю, словно и дня не прошло. Вернулся я домой с одной целью: вернуть фамильные драгоценности. У моей семьи их было много, в особенности хотелось вернуть сапфировое колье моей матушки, да такие же голубые серьги с большими, вытянутыми камнями, она их надевала лишь по особенным праздникам. Мне очень хотелось вручить ценности семье Анастасии. Ради этой цели я ввязался в пугающую авантюру, уж точно недостойную графа, но до боли подходящую потерянному эмигранту. Не стану нагружать вас подробностями: они малоприятны и лишены всякого благородства, и молодым умам уж точно о подобном лучше не слушать… Страшно было возвращаться домой. Такая глухая радость, и счастье, родные, знакомые с детства улочки, и тоска, ведь мёртвым жизни не вернуть. И как наяву мне виделись заснеженные улицы с кровавыми ручьями. Меньше, чем через год я вернулся во Францию, к Анастасии, и счастлив был назвать её любимой супругой. — Как вы нашли драгоценности спустя столько лет? — вдруг проявил Адриан живейший интерес. — О, сам бы ни за что не нашёл, но судьба свела меня на тот момент с сыном профессора Кашетинского, уникальный человечек! Высокий молодой человек, худощавый малость, но те тяжёлые годы…а внешность яркая, такого ни с кем не спутаешь: волосы огненные, а на лице ни веснушки! При этом глаза чёрные-чёрные, как зимнее небо на берегу Чёрного моря; горят в них звёздочки, вот только в них лишь шалость жизни играет. Добрый он человек, вот только опасность чувствовалась от него за версту. Но не обманешь же меня: вижу — добряк! Ведь помог он мне найти семейные ценности в нашей огромной стране, свёл с нужными людьми, искал корни, был со мной до самого конца, помог с пристанищем на это время. И ничего не попросил взамен! — Вы правы, такую внешность везде разглядишь. И ни с кем не спутаешь. — Отозвался, будто своим непонятным мыслям, Адриан. И даже, чуть ли не впервые за разговор со случайными попутчиками, нахмурился, призадумываясь. Быть может, то анализ неспокойной речи эмигранта, а может, экскурс в собственное прошлое, в котором уж точно играло довольно мало мирных похождений. — Вы тонко подметили. — Улыбнулся в пышные усы старый граф, отмечая внезапную меланхоличность собеседника. — Однако, где сейчас он — не ведаю. — Подобных личностей в какой-то миг тянет к морю. — Нашёл в себе силы откинуть тяжкие мысли Адриан, и фыркнул, улыбаясь уголками губ. — Быть может, Сен-Тропе? — А почему бы и нет! Быть может, как-то, отдыхая летом на тёплом берегу, я встречу профессора Катешинского младшего, и мы зайдём в бар со старой эстрадой, и выпьем пару рюмочек водки, вспоминая всё хорошее и плохое, пережитое двумя выжившими аристократами. Да… на чём я остановился-то? — Вы женились на своей супруге, — скоро добавил Джей, ёрзая от любопытства на жёсткой скамье вагончика. — Конечно. И знаете, была война, Вторая Мировая, и я вновь выжил. А в каких переделках мне ни приходилось бывать. Но, это вы и сами знаете, вижу во взгляде — воевали. Кто хоть однажды видел это, тот не забудет никогда.* И вот, пережил Первую мировую, гражданскую в России, Вторую мировую войну. Любящая прекрасная жена и трое чудесных ребятишек: две дочери и сын; дом — полная чаша, я имею право называться графом, не стыдясь самого себя. Моя жизнь, после стольких испытаний, потерь, и впрямь стала счастливой. Граф смолк. И разом обречённо поник: в живом взгляде поугасли угольки, мощная спина согнулась устало, беспомощно. Руки старого графа, в миг вспомнившие о годах, мелко задрожали. Ему не хотелось поднимать взгляд на попутчиков, страшно сознаваться, даже чужим людям, в прегрешениях души. Поднимешь взгляд, и расскажешь грустную историю до конца, а так не хочется, ведь стыдно. И Адриан с грустью скривил губы, чуть отвернувшись к окну. А там пробегала весна. Зелёная и цветущая. Такая нежная и одновременно яркая, она благоухала, дарила первые цветы, и по утрам пела серенады. Только отзвенела недавно капель, и уже пробежали прозрачные льдинистые ручьи, а ведь вдоль них расцветало всегда много миниатюрных цветов, самых нежных, тех, что страшно мало живут. Но они отцвели…а вместо них на свет, для радости, отдохновения души, вновь и вновь расцветают по весне созвездия. В душе мужчины расцветало желание умчаться в это мгновение из поезда далеко-далеко, куда-нибудь, где расцветают цветы, и просто жить, не задумываясь о подлости человеческой души. — И что же произошло, Павел Николаевич? — по иронии судьбы, он не имел способности отказывать: парень чувствовал себя обязанным выслушать каждого, приходящего к нему. — В Париж приехал цирк. — Обречённо, с насмешкой над собой, проговорил граф. — Он выкупил здание старого театра и крепко там обосновался. Яркие афиши горели по всей столице, зазывая на красочное представление. Кого там только нет: фокусники — настоящие шулеры, шпагоглотатели, клоуны с разноцветными носами, дрессировщики, а зверья в цирке много, от слонов до собачек. И акробаты с будоражащими кровь выступлениями. У Анечки, средней дочери, как раз через неделю после приезда цирка, наступал день рождения, ведь не могли мы отказать дочери в удовольствии. К тому же, взглянуть на цирковое представление хотелось всем. В эти годы каждому хочется почувствовать окружающий мир по-особенному, как в детстве, беззаботно и счастливо. И знаете, получилось. Дух захватывало от скачущих по арене коней с полыхающим паром из ноздрей, страшно было за силача, поднимающего тонну за тонной под зрительские аплодисменты, но моё сердце поразила акробатка, парящая под куполом цирка. Ей лет двадцать пять. У неё, знаете, смуглая кожа, но когда она попадает под свет огней, то, кажется, что циркачка переливается тысячью жемчужинок. Она яркая и прелестная, хрупкая, нежная, но отважная, вы бы видели её бесстрашный, покойный взгляд… Каюсь я, Адриан. Каюсь! И корю себя за безвольную страсть к женщине. И ведь безумно любил всю жизнь жену, мою Анастасию, и сейчас люблю, ничуть не изменились мои чувства к ней после стольких лет, а лишь напротив — укрепились. Но грешен. Я не могу устоять от страсти к Эмилии, так зовут циркачку, я вновь и вновь покупаю билеты на представления, один, или с детьми, и не могу оторвать взгляда от неё, так хочется быть вблизи. И ведь не могу себя отвадить: образ Эмилии, призрачный, нетленный, следует со мной повсюду. — Граф, переступили ль вы черту? — Нет. Я не могу. Хочется нещадно прикоснуться, поцеловать губы, уверен, они мягкие; но не могу. Я слишком люблю свою жену. Но гложет жгучее чувство предательства, и не могу избавиться от этой страсти. И как быть? Сказано очень тихо, бесшумно. С небывалой долей отчаяния, царствующего над несчастным человеком. Над его душой зияла дыра разрушений, любое из его действий в любом случае перевернуло бы мир графа, быть может, создало в сердце глубокую трещину; когда растаял бы снег? И как же? Как может человек предать свою любовь? Ведь любит, лелеет, обещает, и вдруг появляется кто-то, способный перевернуть мир вокруг, и уже при виде неё одной сердце полыхает и пускается в пляс огоньками сотни алых угольков. — Не будет вором тот, кто лишь помышлял о воровстве. Человек грешен и слаб. — Коротко проговорил Адриан, плещась в отчаянии графа, — Молодость прекрасна, безрассудна, и она всех безоговорочно манит. Будьте мудрее: помните, Павел Николаевич, прошлое, цените его, каким чудовищным бы оно не было, и верьте в те чувства, что плескались океаном над вами. Они не обманут. Знаете чувство восторга? Быть может, оно руководит? Ослеплённые им часто принимают нечто за любовь, но не стоит им усугубляться. И граф…будьте мужчиной. Страсть — весьма опасное дело, но и её можно преодолеть. Будьте мужчиной. И бегите от цирка, как от огня, имейте силу воли, вы ведь тоже солдат. — Адриан вздохнул, заставляя себя вглядываться в искрящие надеждой глаза, и убеждать, внушать. — Но будет наказан свершивший ограбление вопреки сомнениям. — Вы думаете? Адриан фыркнул, добродушно белозубо улыбнувшись, и сложил газету, убирая её под мышку и, приподнимая шляпу, прощаясь. За разговором его попутчики совершенно потерялись в пространстве путей.       — До встречи, юнга.       Парнишка, задумавшись, отвечает лишь слабой улыбкой. Чувство уважения с тягучей дозой жалости разливалось в груди Адриана к старому графу, эмигранту, врагу трудового народа. И, не зная, как высказать свои чувства, он, вспоминая прошедшие годы, обратился:       — Ваше превосходительство. Тот вздрогнул, услышав тихие слова, и взгляд тотчас увлажнился, а пышные усы слегка подрагивали от щемящей благодарности.       Под ногами Кастехона, стоявшего на старом перроне, цвели заросли рыжей мать-и-мачехи, в городе пёстро играла чистая мелодия весны. Парень всматривался вдаль, цепляя взглядом красные крыши с сидящими на них блохастыми котами, довольно греющимися под лучами дневного солнца, и вслушивался в шум торгового города. Моряк вдохнул чистый воздух, и тепло, искренне улыбнулся…       Я отложил блокнот и, поднявшись, чуть приоткрыл окно. В вагон ворвался свежий прохладный воздух и сразу же стало легче дышать. Как я и ожидал, Адриан собирается возвращаться. Интересно, он решил провернуть такой ход из соображений безопасности или и правда привязался к своим новым друзьям? Что же, на сей раз Кастехону не удастся от меня скрыться, клянусь. Ведь всё же, как сказал граф, я — уникальный человечек, в моих чёрных глазах играют звёздочки.       Грядёт второй раунд.