Плен

             Облака, разрезанные надвое верхушкой башни, походили на серебряные крылья. Точно огромная птица присела отдохнуть. Ненадолго, впрочем. Вот взмахнула крылами, залив серебром долину, полетела по небу. Принесла с собой рассвет.              Алари носком сапога спихнул камешек с дороги. Он на Юге. Здесь у рассветов свои краски и даже запахи особенные. Пахло согревающимися на утреннем солнце мхами, близкой водой, прелой землёй.              Покоем.              Ребёнок тяжело, настойчиво повернулся в нём, вынудив остановиться. Тянущая и тихая боль сделалась на миг острой, будто от колотой раны, опоясала бёдра — Алари согнулся, задыхаясь. Стоял, держась за моховую лапу, чувствуя, как низ живота наливается горячим, стыдно и сильно набухает в груди и капельки пота собираются над верхней губой.              Он не заслужил южного покоя. По справедливости его должны были сжечь вместе с Сулде, сжечь живьём, но миновал месяц, а он бродил по дорожкам Старых Мхов, любовался рассветами, ел бульоны и сыры, и единственным наказанием были причуды собственного тела.              Ребёнок менял его, забирая на время мужские черты, создавая женские. Давным-давно доверенный виролог говорил им с братом: в молодости уникал скорее самка, чем самец.              Алари с трудом разогнул спину. Спазм прекратился, вернув боль в привычное, нудное русло. На Севере не болело. То ли было не до того, то ли вирологи правы, и соития с тем, кто тебе ребёнка сделал, облегчают беременность. В северной берлоге он самке и уподобился. Занимался работой, что у людей Зелёной звезды считалась женской, по ночам Сулде владел им, как хотел. Но бёдра и грудь у него не ныли.              Алари думал, что избавился от стыда. Разменял на жизнь. Когда медик в подробностях докладывал матери, как с ним обращались в плену, ничто не дрогнуло. Он просто сидел в кресле и глядел в отстранённое, ящер побери, невыразимо прекрасное лицо владычицы Изольды. Он видел мать, её руки, сложенные на коленях, знакомые до последнего прозрачно-голубого камня медитативные чётки, зажатые в пальцах. Мама рядом, до неё можно дотронуться.              Стыд не жёг его, нет. Наверное, в нём многое умерло, умирало — медленно и мгновенно — весь ушедший год. Теперь под мертвечиной проклёвывались свежие ростки, всё южное солнце и проклятый покой, они виноваты.              Алари Спана, сын берилловой госпожи, зовёт дикарей людьми Зелёной звезды, как те звали себя сами. Не цветными выблядками, не сворой порченых уродов. Людьми. Зовёт дикаря, сполна попользовавшегося пленником, по имени. Сулде. Его имя — Сулде. И его кровь и плоть копошится в животе, рождая унизительные потребности.              Покрытая колючими наростами лапа треснула в хватке. Алари стряхнул бурые иголки с ладони. Гнев иррационален, совсем как в том ручье, где он впервые ощупал живот, впервые осознал, что зашёл слишком далеко. И никогда не вернётся из плена.              Брюхатый от не насиловавшего его дикаря, мечтающий не о прощении — о добавке к бульону и щедрому солнцу. Сыну берилловой госпожи в предутренней дрёме видятся одеяла из шкур речных тварей, чёрные руки со странно светлыми ладонями, лежащие на бёдрах, ласкающие вспухшие соски.              Стыд.              «Мама, я хотел жить. Я хочу жить. Прощение невозможно».              Позади зашуршал мох. Обычно Винтер двигался бесшумно, не мешая гулять по тропинкам часами. Рослый, удивительно хорошо сложенный, Рысь торопливо догонял замершего у раскидистой лапы подопечного.              Винтер для слежки подходил идеально. Мать умела выбирать доверенных слуг. Научишься, если ты наследница преступника и безумца, принявшая титул по милости могущественных семей. И убежище мать тоже выбрала подходящее. Старые Мхи — утопающая в растительности крепость, спрятанная в холмах близ ртутной границы. Серебряные, чистые рассветы, стремительные закаты — не чета северным долгим сумеркам; по весне цветущий на тысячи ладов мох.              Внешние укрепления стерегла дюжина охранников, в замковый двор им входить запрещалось. Алари привезли сюда ночью, закутанным в плащ, высадили на верхней площадке. По приказу матери в крепости сменили управителя, убрали рабочих-людей. Управителем стал Димаш из ветви Рамсен, нянчивший Прекрасную Изольду с малых лет, немного понимавший в медицине; бытовыми операторами — двое неговорливых, по старости нерасторопных Волков, когда-то уберёгших наследницу от капризов её спятившего папаши.              Для личных услуг приставили Винтера. Тридцатилетнего сумрачного мужика, имевшего пару выношенных детишек, спасшего мать из засады на перевале Дурдан. Мать заботилась об опозорившем семью Спана сыне, и её хлопоты были хуже всего. В подвальных темницах Айторе он бы попросту наслаждался последними днями и ночами, ждал исполнения приговора, стыд потерял бы всякий смысл. И ему не пришлось бы выбирать.              Выбор.              Мать велела выбрать. Сохранить ребёнку жизнь или отдать вирологу приказ из тех, что не произносят вслух.              Он понимал. Мать пыталась сберечь остатки уважения к нему — предавшему все законы и свою кровь, наплевавшему на долг. Слушала медика, перебирая чётки. «Есть признаки некоторого истощения, госпожа, но в целом твой сын не испытывал особенной нужды. Раны неплохо зажили, шрамы можно свести. Срок — семь месяцев, течение нормальное. Прости за подробности, владычица, ты распорядилась… состояние ануса свидетельствует о частых, интенсивных сношениях. Едва ли насильственных. Иначе повреждений было бы гораздо больше».              Мать даже не моргнула. Ей объявили, что сын добровольно лёг с дикарём и позволил себя начинить, а она не дрогнула. Скажи — пуля, молил Алари. Скажи так, закончи начатое. Бой, ранения, плен, длинный, как смерть, рассветы страха, боли и унижений, рассветы борьбы ничего не значили. Он презренней поселянок, притаскивающих в кланы детишек от черномазых, которых потом приходится уничтожать. У поселянок есть оправдание — слабость тела. А он оказался слаб душой.              Алари отлично видел приближающегося Винтера и всё едино подобрался, когда тот встал рядом. В первое утро в крепости от отпрыгнул от явившегося в спальню слуги, кажется, выругался на арабском. Винтер не смутился. Служил аккуратно, помогая будто бы невзначай, почти не касаясь, не поднимая глаз.              — Тебе худо, господин? Вызову кар.              У Винтера худое некрасивое лицо, нависшие брови, совсем не рысье умение держаться. И тревога в уголках впалых губ. Вчера Алари не мог уснуть, ворочался час и другой, а на третий в дверь поскреблись, и ввалился Винтер с чашкой подогретого настоя из трав.              Алари покачал головой. Не скрываясь, сложил ладони под животом, поддерживая непомерную тяжесть. Слуга видит его в спальне голым, во всём позоре. И испачканные семенем простыни видит тоже.              — Заря ещё не ушла. Пройдусь немного.              Алари ступил на тропинку, Винтер скользнул следом, отстав на несколько шагов.              ****       Тогда заря была алой. Люга истыкала лучами-кинжалами горные отроги, брызнула багряными искрами в пещеру, вонзилась в грязную щёку.              — Бледные убили Квороха! Обмена не будет! Убьём бледного!              Они кричали хором, в пещеру летели камни. Сулде — тогда он не знал имени одного из трёх дикарских вожаков — загораживал вход, закрывал Алари собой.              — Это мой пленник! Мой, сучьи огрызки! Никто его не убьёт!              Обмена не будет. Конечно. Берилл — не убогая Магма, на сделки с дикарями не идёт. Он лежал на щебне, в собственной вони и крови, и провожал зарю. С тех пор, как его бросили здесь, Люга всходила над скалами пять или шесть раз. Раны — в голову, грудь, бедро — затянулись коркой, на морозе он их почти не чувствовал. В нём засели пули, оковы на ногах, на руках, поперёк тела, мерзко гремящая цепь вбита в скобу на покрытой изморозью стене. Дикарская тюрьма проста и надёжна, в ней он и сдохнет.              В девятнадцать лет. Что ж, он младший, у матери останутся Рой и Лецци. Он силился различить сквозь алую муть брата, сестру, чётки в материнских руках, но не видел ничего. Только зарю.              — На кой тебе бледный, Сулде?! Очухается и растерзает тебя своими чарами! Он из господ! Пусть умрёт!              Пусть. Дикарский вожак, защищавший от сородичей вход в тюрьму, рычал, будто зверь в замковом вольере. Алари пожелал ему неудачи, камня в висок. До хруста выгибая шею, таращился на горные пики, выкрашенные в цвета звезды. Растянул измазанные жиром и грязью губы, выплюнул застрявшую в зубах кость. Они боялись приблизиться к нему, швыряли подгнивших речных гадов, он ел их, разгрызая мелкие кости, погибая от жажды, лизал истоптанный снег.              — Назад! Пристрелю!              Тишина, потом топот. Ворчание разогнанной своры. У дикарей пулевое оружие редкость, привилегия вожаков. Может, этот Сулде прикончит его сам, отомстит за пойманного и наверняка повешенного уникалами друга Квороха… скорей бы!              Сын Изольды Прекрасной уйдёт к предкам как положено — улыбаясь.              Туша в дикарских обносках заслонила Люгу. Чёрная плоская харя надвинулась вплотную, обдала сивушным дыханием.              — Я Сулде. Ты — мой. Заберу.              Цепи гремели надсадно. Говоривший на языке Домерге дикарь рвал их руками, выбивал из скоб рукоятью ножа. Потом Алари подхватили под колени и плечи, подняли вверх. Понесли навстречу рассвету.              ****       Трапезную в крепости отделали земным деревом. За массивным столом Алари устраивался в одиночестве — вчера, сегодня, завтра. Димаш Рамсен по статусу мог бы к нему присоединиться, но ел с прислужниками. Брезговал, очевидно.              Винтер степенно расставил приборы, водрузил перед ним супницу. От говядины исходил наваристый, пряный дух, овощи пахли свежестью. Винтер не уходил, возился с салфетками, и Алари зачем-то ссутулился. Его набухшие соски заметно сквозь одежду.              Мясо нежнейшее, само падает с косточки. Алари отрезал кусок, проглотил и уронил руку с ножом на скатерть. Будто приговорённого к казни, его пичкают разносолами, а он жрёт и не давится от стыда.              Жизнь.              Однажды едва её не лишившись, пленник неистово избегал черты, за которой караулила Безносая. Дикари, впрочем, нарекли смерть Холодной.              Очнулся Алари в обозе, ползущем по бесконечной снежной равнине. Пули из него выковыривали в полубреду, напоив сивухой и прижав к чему-то мягкому. Дальнейшее сливалось в череду пробуждений от боли перевязок и тряски саней, стоянок под ночным небом и бормотаний желтомордого скрюченного вроде бы лекаря.              Сулде, повздорив с собратьями, повёл свой отряд кружным путём, не отказавшись принять к себе часть людей Квороха. Охотники ненавидели «бледного», оказавшегося негодным даже на обмен и отчего-то понадобившегося вождю. Распри ставили народ Зелёной звезды на грань, но Сулде верили, ибо он всегда приводил к богатой добыче и умел обмануть зиму и врагов.              Всё это Алари узнал намного позже, а пока его везли в санях, запряжённых в двух дюжих мужиков. Везли в белое, хрустящее, морозное никуда. «В пути Люга всходила тридцать три раза», — сказал ему лекарь с жёлтой высохшей кожей и глумливо хихикнул.              Месяц. В беспамятстве он очутился в краю, отмеченном на картах невнятным пунктиром. Пленника стерегли неотступно, запястья и лодыжки стягивали тугие верёвки.              На привалах и кормёжках ворванью, сдобренной мхом, на ухабистой дороге он оправдывался болезнью и слабостью. Поблажка работала неделями. Голова раскалывалась, терзали перебитые пулей рёбра, на ногу он не мог наступить. Сулде проведывал его — наклонялся над санями, буравил чёрными блестящими глазами, ругал лекаря. И пропадал в серо-розовом, чрезмерно ярком свете.              Отряд пересекал замёрзшие реки, плутал в горах и наконец выбрался в запредельно сказочную страну. Разинув рот, точно поселковый мальчишка, пленник смотрел на отвесные, причудливо облепленные сосульками столбы, колонны и аркады из голубого льда. Ледяной город тянулся на многие километры, отряд приветствовал его бодрой перекличкой и зашагал дальше.              Вскоре к путам добавили краденую шапку из ластика — прорезали отверстие для рта и носа, напялили на лицо. Пленник ехал в полной темноте, и оправдываться стало ещё проще.              Из саней вытряхнули, когда по путаным подсчётам, миновало месяца два. По ночам набрасывался мороз, лекарь растирал ему руки и жался потом к боку в поисках тепла. Температура падала до критической для уникала отметки — отряд забрался в неизведанные земли и упрямо пёр на север.              Сулде сдёрнул с него шапку, придерживая за плечи, заставил стоять. Прямо впереди громоздились скалы, целое сонмище пещер, уступов и переходов, нестерпимо сверкал снег. Алари ослеп и зажмурился. Похлопывая по спине, вожак объявил: «Здесь тебя не найдут».              Мясо стыло в тарелке, смятая пальцами скатерть казалась отрогами незабытых гор. Он не сбежал, застопорился в своём кошмаре.              Неволя.              Тот, кто не изведал, — не поверит. Алари, прилежно изучавший топографию, понятия не имел, где находится. Вечерами над грядой зажигалась Зелёная звезда, и у очагов женщины и старики заводили унылые песни. Речитатив рассказывал о покинутой обители благоденствия, вращавшейся, по мнению охотников, вокруг малахитового огонька. Восход Зелёной звезды возвещал наступление зимы и словно бы говорил: наберитесь мужества, холод и голод не вечны.              «Горе сгинет, мы вернёмся домой», — пели надтреснутые голоса. Ему бы посмеяться над наивным невежеством, но к горлу подкатывал комок. Как и дикари, Алари Спана потерялся и заблудился.              Зелёная звезда, Бета Паука, плыла в космосе за тысячи парсеков от Мелиады — родины дикарей, в миллионе парсеков от их общей родины — Земли. Где он, тот благословенный дом?              Бета Паука в теории могла вывести его на Юг. Следуй за ней, путеводной, два с лишком месяца без еды и снаряжения, по неизвестным дорогам, а по пятам ринется погоня. В базовом лагере, куда после лета набегов охотники стаскивали награбленное, Алари вновь приковали к каменной стене. Посадили на цепь, достаточно длинную, чтобы добраться до выгребной ямы за занавесью из шкур и прилечь у очага. Недостаточно для прогулки за порог. Круглые сутки около вертелись соглядатаи: согбённое невзгодами старичьё, измученные работой женщины, проворные, жестокие дети.              Лагерь Зелёной звезды не нанесён на карты, неведом для техников слежения и разведки. Вожак Сулде прав — пленника никогда не найдут.              С первыми лучами солнца лагерь вскипал суетой. Мужчины и молодые девушки отправлялись отогревать и долбить проруби в долинных озёрах и приносили с собой добычу для копчения и засолки. Остальные, более слабые, разделывали тушки подлёдной живности, возились со шкурами, собирали и высушивали мох.              Алари сидел в своей пещере под бдительным, ежесекундным присмотром, всякий день начинался с надежды и завершался отчаяньем. Побег нереален.              Планы Сулде не поддавались анализу до тех пор, пока Алари не приметил некую странность. Вожак распоряжался заготовкой зимних припасов, пленника навещал нечасто. Заходил в пещеру, согнув бычьи шею и плечи; опускался на колени у очага, распространяя запах пота и гари. Спрашивал, сытно ли кормят, не притесняют ли, и убирался восвояси. В умных и внимательных глазах не было неприязни.              Сулде сопровождал выводок молодых мужиков — дикарской элиты, ибо в племени статус зависел от здоровья и силы, реже — от способностей. Особенно выделялся совсем юный, смазливый для человека парень. Лип к вожаку, оказывая мелкие услуги, напрашиваясь на взгляд и улыбку, и в час, когда до Алари дошло, вонь пещеры ударила в лёгкие и мозг, почти лишив сознания.              Для дикого охотника любить мужчину — тяжкий грех, караемый изгнанием, иногда казнью. Обычай ненавистных «бледных», помеха размножению. Сулде предрассудков сородичей не разделял.              Страх.              За порогом пещерной тюрьмы сквозь камни пробивался смятый сотнями подошв мох. Алари дорого бы дал за то, чтобы ступить босой ступнёй на гнущиеся ворсинки, пройтись по гладким булыжникам, увидеть подлёдный лов, нырнуть в зябкую воду, подставить кожу солнцу. Сделать всё это, пока в нём ещё есть жизнь. Каждое утро он жадно следил за тем, как выщербленные закопчённые стены щекочет рассвет и как потом алые с серой подсветкой лучи врываются в пещеру, даря обыденности смысл и краски.              Сулде забрал пленника в личное пользование. Вожак неизбежно попытается его принудить, тогда придётся умереть. Иногда даже глупое позвякивание ложки о котелок вызывало мучительный спазм в груди и резь под веками — наступит день, и так же будет шелестеть моховый ковёр, и так же кто-то заварит в жестянке настой, и засвистит мальчишка, радуясь восходу Люги, только он, Алари Спана, сдохнет быстро и бесславно, отстаивая клановую честь.              День, разумеется, настал. Однажды, одурев от нервного напряжения, Алари вырвал у одного из малолетних соглядатаев костяную пилку. Мальчишка чинил снасти и слишком приблизился к пленнику. Дикари привыкли, перестали бояться «чар», за что и поплатились.              Он полоснул мальчишку наотмашь, рванул цепи, показалось: вот-вот железо лопнет, удастся умереть не в затхлой вони — на вольном ветру. Мальчишка заорал, вбежали взрослые, кинулись сворой. Алари отбросил нёсшихся впереди ментальным ударом, сильнейшим за свои короткие года, свора опешила, но лишь на мгновение. Он набросил цепь на здоровяка в татуировках и раздавил ему шею, а после дикари били его, били и били. Бесконечно.              Здесь и сломался сын берилловой госпожи, не худший боец Берилла. Пилка из кости речной твари должна была стать оружием не мести — избавления. Воткнуть её себе в горло, с боку, как учили менторы, и никакой позор бы не достал. Он струсил, оставил шанс — и потерял всё.              Сулде явился проведать измочаленного пленника, сел около, положил ладонь на затылок. Глаза заплыли, но Алари заметил — удивление и ещё тоску, скорбь в вывороченных негритянских губах, в морщинках возле широкого носа.              «Ты убил шестерых. Нескольких покалечил. Я ждал, Намиз. Ждал, чтобы ты окреп и смирился. Ты — мой. И я тебя возьму».              Намиз — красивый. Странный диалект людей Зелёной звезды. Распухшая глотка выдавала сипение вместо слов, Алари грозил возмездием, шептал, что он сын владычицы и его найдут, «слышишь, чёрная сука, найдут»! Сулде ерошил ему волосы, а Алари выплёвывал слёзы и проклятья и не верил.              Слишком далеко и опасно для поискового рейда. Мать не рискнёт десятками уникалов ради одного. Он застрял в снежной пустыне навечно.              Теперь его охраняли только воины, Сулде приходил перед ужином. Усаживался на шкуры, помогал лекарю менять повязки и примочки, и Алари слышал грозные приказы. Кто поднимет на пленника руку и навредит, покатится со скалы вниз башкой.              «Я запретил им. Ты ценность для всего рода. Они не понимают. Увидят ребёнка из твоего чрева, моего ребёнка, поймут». Звенел мороз, пламя очага жаркими сполохами отмечало чуждую черноту лица-маски. Сулде выпроводил охрану, встал на колени, разглаживая заживающие синяки на скулах Алари. Коснулся ссадины за ухом, бережно обвёл пальцами, и стало ясно — хочет. Хочет давно.              «В том бою в поселении ты прикончил много наших, — говорил вождь. — Закованный в цепи, беспомощный, ты прикончил шестерых. Тебе нипочём холод, усталость и раны. Такая мощь спасёт народ Зелёной звезды, убережёт от зимы и голода, от преследователей с ружьями и бомбами. Вместе мы смешаем кровь людей и бледных господ, наши дети будут почти богами».              «Смирись, — твердил Сулде. — Если в тебе не окажется пользы, ты мертвец. Мертвец, и умрёшь страшно. Я не смогу больше тебя защитить».              У него кончились силы, вот просто взяли и кончились. Дважды выкарабкаться из ловушки Безносой, вновь встречать рассветы и самому затянуть петлю… «Я не выдержал, мама. Я сдался, госпожа. Прости».              Сулде очень старался не превратить их первую ночь в изнасилование. Это было даже смешно. Могучий дикарь, застращавший сородичей так, что они лишь провожали «бледного» рычанием, обращался с ним, будто со вкуснейшим деликатесом. Вылизывал, ласкал неутомимо, осторожно уложил на живот.              Нет, сквозь сомкнутые губы кричал Алари, когда черномазый вталкивал ему в рот язык. Нет, беззвучно стонал он, когда твёрдое колено раздвинуло ноги. И когда вторглась постыдная боль, выдыхал в засаленную подстилку — нет, нет, нет.              Да.              Кончив, дикарь слез с него, заставил повернуть голову. Тёмный член был в семени и крови, на Алари накатил приступ хохота. За контрактом с младшим отпрыском Изольды очередь вилась от южной границы Берилла до северной, а задницу ему порвал ублюдочный подонок, благоухающий ящеровым жиром и прогорклым потом. Статусный офицер рехнулся бы!              Он хохотал и колотил кулаками по тряпкам, пока Сулде не отвесил хорошо рассчитанную, хлёсткую пощёчину.              Попытки Сулде зачать «почти бога», будущего вождя племени, оставались бесплодными месяца три. О, дикарь усердно трудился. Перебирался к пленнику с закатом, изощрялся в ласках, как мог, даже сосал вялый член меж толстых губ. Алари молча терпел болезненные толчки и тупейшим образом молил Фрея лишить его течки.              Утрика баловала измученное нездоровьем и страхом тело. Притаилась, не заявляла о себе — и рухнула, точно зверь на добычу, в конце зимы. Растревоженная сексом без разрядки, обозлённая, жгучая и неотвратимая, как приговор.              Сулде почуял. Втягивал уродливыми ноздрями запах, поглаживал сжимающиеся ягодицы, случайно надавил на лобок, вызвав спазм и первый стон вслух. Осклабился довольно — и повалил, лаская под животом, вгоняя член в мокрый от смазки зад.              До рассвета Сулде пометил его ещё дважды — своими чёрными руками, дикарской страстью, густым семенем. Сулде спал, а Алари смотрел на расширяющуюся полосу зари, зная, что семя укоренилось. Выкуп за жизнь нужно платить сполна.              ****       Остывшее мясо размазалось омерзительной жижей. Торопясь впихнуть в себя еду, пока не блеванул, Алари неловко ткнул в тарелку ножом. Рукоять, украшенная материнским вензелем, вывернулась из пальцев, выпавший нож звякнул пронзительно громко. Жирные капли брызнули на шерстяную просторную рубаху, выпирающее под ней брюхо.              Близнецы благие, на что он надеялся? Ни на что, собственно. Орал придушенно, подавался на член Сулде, психика отыгрывалась за месяцы на грани уничтожения. Дикарь имел его, он кончал в течке, после и без неё. Ощупывал живот, дурак набитый.              А зима свирепствовала в скальном городе. По утрам находили замёрзших, стихли песни, сказки и плач — люди боролись и погибали в морозном безмолвии. Пленника приходилось кормить, зато мха для растопки в его пещере тратилось меньше, и то спасибо.              К весне вожак вывел Алари из заточения, разрешил мыться в стекавшем по ледяному склону ручье. Он яростно оттирал грязь и вчерашнюю сперму с бёдер, а кругом собралась толпа. Обнажённый, выставленный напоказ, он признался себе, наконец — признался и положил ладони на едва округлившийся живот.              Дикари завопили. Прославляли вожака и народ Зелёной звезды, предрекая великую судьбу. Бледный господин покорился, добровольно став наложником Сулде, понёс от лучшего воина дитя. Ещё бы дикарям не вопить.              С Алари сняли цепи, перевели в пещеру вождя, такую же вонючую и загаженную, только просторней, и приковали там. За ним приглядывали женщины, у входа томилась стража. Он чинил снасти и снаряжение, мастерил нехитрые инструменты и поделки из кожи и костей, научился говорить с невольными соседками. Вспоминал.              Пару лет назад из дикарского плена вернулась женщина-Рысь. Вместе с товарищем её захватили в разведке, увели в непролазные снега. Женщина не могла поведать о том, что вынесла — сбежав, она бросила в племени троих детей, рождённых от дикарей. Товарищ бежать отказался. Предпочёл смерть в лапах знахарей расстрелу за измену, за зачатых в плену детишек. Низшего насиловать куда легче, но Алари был высшим, и его не насиловали.              Женщину выпороли и простили. Мужчину приговорили заочно.              Почему, к ящерам поганым, Винтер вцепился ему в запястье? Слуга не смеет!.. Кажется, кровь. Кажется, он, растяпа, умудрился порезаться столовым ножом.              — Господин, всё поправимо, — слуга дышал с присвистом, на щеках вспыхнули пятна, — впереди долгие годы. Никто не узнает, ты заключишь контракт…              Алари передёрнул плечами, и Винтер замолк. Наверное, никто не узнает. Но он-то знал. И мать знала.              — Тебе плохо из-за беременности, — Винтер попытался ещё раз, — не трогай нож, господин, я сам нарежу. Мясо лучше подогреть.              Салфетка мягко коснулась запястья, промокнув ничтожную царапину. Образцовый прислужник. Не боец — энергетика подкачала. Ошивайся рядом бравый десантник, с километровой надписью на лбу «Верен клану и долгу», он свихнулся бы.              — Я не для того пережил встречу с матерью, чтобы зарезаться кухонным ножом, — раздельно произнёс Алари, — поговорим о тебе. Ты спас владычицу, как это вышло?              Широкой ладонью Винтер потёр подбородок, насупился совершенно по-рысьи. Колебался он недолго, Алари понравилось.              — Да никак, — Винтер отобрал тарелку, — повезло. Я принесу новую порцию, господин.              — Захвати второй прибор, — бросил Алари в немного сгорбленную спину. Стесняется отклонений от стандартов роста, вот и сутулится. — Для себя. Ясно, Рысь?              ****       Ванную заполнил пар, ароматы редчайших земных деревьев щекотали ноздри. Сосна, кедр, эвкалипт — растут в клановых теплицах, из них химики чудеса творят. Блаженство. Украденное у настоящих героев и борцов и всё равно восхитительное.              Алари втягивал ноздрями запахи, пока голова не закружилась. Раскинув руки, лёг плашмя — в бассейн его отяжелевшее тело помещалось отлично, и вода сомкнулась над ним.              Небытие.              В лагере Зелёной звезды бушевала весна. Проснулись мелкие юркие твари, зажурчали ручьи талого снега, мхи обросли свежими метёлками. Люди и звери упивались счастьем, а он исчезал.              Алари Спана, сын Прекрасной Изольды, медленно загибался в пещере, и его место занимал Намиз — брюхатый пленник вождя. Престранным малым был этот Намиз. Сулде устраивал ему прогулки — на цепи, и тот радовался до слёз. Женщины и дети подкидывали работу — он вцеплялся в любую возможность не сидеть, пялясь в испятнанные своды, подсчитывая, часто ли ворочается ребёнок.              В день, когда тронулся лёд на ближайшей реке, Сулде взял его на ловлю. Охотники ворчали и косились, но вождь вручил ему гарпун, чуть ослабил цепь. Остриё угодило прямо в башку вёрткого плавучего гада — с первой же попытки! Он обернулся к Сулде и увидел — восторг в чёрных глазах, шальную гордость.              Ночью, на шкурах Намиз ластился, о да. Подставлялся под поцелуи, обнимал лоснящиеся чернотой жилистые плечи. Довольный Сулде разрешит ещё прогулку, ещё, и ещё. Край снегов, жалкая еда, зависимость от воли вождя — навсегда. Значит, он приспособится.              Сулде любовался им. Покрытым шрамами и синяками, встряхивающим отросшими волосами, в которых синие проблески потерялись совсем, потухли под слоем грязи и жира.              До восхода Сулде осторожничал, собственный отклик на смущённую нежность уже не сводил с ума, не заставлял трястись от отвращения. Оставив его на ложе, удовлетворённым и сонным, Сулде отбросил закрывавший вход в пещеру полог, шагнул в зарю. Стоял, потягиваясь, в алых лучах, и вдруг — без крика и стона — рухнул на камни.              Презренный выблядок, звавшийся когда-то Алари Спаной, на четвереньках пополз к вождю. На нём нет цепей, Сулде их снял. Цепей нет, а по лагерю стреляют, и Сулде снесли половину лица.              Он скорчился за скальным выступом. Голый, дрожащий, прикрывал живот, различая голоса орудий, далёкие и близкие вопли, прятал голову в колени. Так его и нашли.              Рыси-десантники стаскивали трупы в огромную кучу на заботливо выровненной лагерной площадке, где по весне танцевали девушки. Тянули за ноги, за одежду, волокли по мокрому снегу, как разделанные туши. Старуху, поившую пленника отваром из мха; мальчишку, подсовывавшего ему костяные инструменты, помогавшие не сдохнуть с тоски; женщин-кухарок, иногда баловавших куском повкусней; того смазливого парня, уступившего постель вождя. Сверху швырнули труп Сулде, и когда куча застлала небо, подожгли.              Люди Зелёной звезды перестали существовать.              Надо было прыгнуть в костёр.              Надо было.              Он вновь струсил. Только моргнул на нехотя разгоравшееся пламя и стиснул зубы.              Командир рейда надел на него просторный комбинезон, укутал в одеяла и что-то говорил. Убедительно, взволнованно. Про долгие поиски, про приказы владычицы, про медиков.              Один плен завершился. Начинался другой.              ****       Алари вынырнул, отталкивая водную толщу, — будто из небытия. Как мог быстро выбрался из бассейна, скользя по плитам, метнулся к двери.              Мать предоставила выбирать ему. Не отправила на аборт, не лишила статуса, не казнила. Владычица Изольда должна понять, кого ей привезли из плена. Кого — или что. Раздавленного труса, дикарскую подстилку, сменявшего священные клятвы на жизнь, или по-прежнему её сына, кровь берилловую.              За дверьми с домашней рубахой наизготовку топтался Винтер. Одарил вмиг остекленевшим взглядом, потянулся за полотенцем. Вытирал тщательно, не обращая внимания на отрывистый шёпот.              — Я — Алари Спана. Я докажу. Не свалю на владычицу убийство внука. Решу сам. Я… подготовь назавтра реестр угодий Гамалея. У матери проблемы с Гамалея, я их устраню. Нужен контракт, иначе они не уймутся. У главы ветви дочь, её никто не берёт, порченая, психотехника вразнос. Рой отпадает. Ни к чему ему тратить молодость на увечную. Я подпишу с ней контракт, и Гамалея заткнутся.              — Слушаюсь, господин.              Всё просто. От сына-предателя может быть толк, он докажет матери, что не зря она посылала поисковые отряды, не зря отменила казнь. Наверное, не зря. Раньше умирал Алари, теперь умрёт Намиз.              Почему трясёт, он ведь догадался? Сердце колотится, и ребёнок затих.              Полотенце упало на пол. Винтер провёл ладонью по распухшему, сильно выдающемуся вперёд соску, стряхнул капли воды. Алари дёрнуло, точно хлыстом по коже, развернуло к слуге.              Стыд? Даже не забавно. Беременность сорвала гормоны в бешеный пляс, наделила неуёмным желанием. Для распутывания дел матери понадобится незагаженный пустяками ум, он погасит пожар. С помощью добряка Винтера.              Алари неспешно кивнул и прижал ладонь слуги своей. Угрюмая рожа Винтера кривилась, белели губы, и меж них рвался хрип.              Гладит. По волосам, по проклятому животу, пихает к стене. Берёт соски в захват опытных пальцев, мнёт, ласкает, да так, что ноги отказывают и кровью наливается пах.              Винтер дышит за плечом, кожа горит, как ошпаренная, резко сводит мошонку, и белые потёки пачкают стену.              В голове волшебная, вселенская пустота, тело не подчиняется. Благо, кровать рядом, Винтер укладывает его, накрывает ворсистой тканью. Уходит куда-то, возвращается скорым, лёгким шагом, шуршит снятой одеждой. Ложится за спиной, обнимает поперёк живота, и ребёнок, словно отогревшись, успокоившись, пинает изнутри руку слуги.              — Тебе не мерзко, Винтер? Это отродье негра.              — Твоё отродье, господин Алари, — низкий, басовитый смешок и следом вздох, прямо в спутанные непросохшие волосы: — Алари.              Правильно. Лишь ничтожество прячет часть себя в земле, в безымянной крошечной ямке. Сын вождя Сулде, по дешёвке разменявшего грандиозные планы, их сын, наследник безумного стремления выжить. И он будет жить, ящер забери законы клана.              Торжество.              Не сдавшийся зиме и небытию сам себе закон. Закон и долг. Обязан, правда, научиться корректировать последствия. Корректировать — не уничтожать.              В кулаке Винтера тюбик смазки. Раздвигает ягодицы, массирует бережно, потом настойчиво, без церемоний, суёт палец внутрь. Заметил, что зад господина, не заключившего ни единого контракта, растянут под немалый негритянский член?              — Будет хорошо, — сказал слуга мягко и откровенно.              И Алари поверил.              ****       За наглухо запертыми ставнями бушевал нередкий на Юге ураган. Небо исчезло, и Алари чувствовал себя угодившим в очередную ловушку.              Весь в испарине, расставив дрожащие колени, он распластался на медицинской кушетке, а нечто в чётком заданном ритме вытаскивало из него десятимесячное наказание. Выжимало, выдавливало, используя железные крючья.              Управитель Димаш, имевший начальную подготовку лекаря, днём вылетел пополнить припасы и потерялся в буре. Винтер наотрез запретил колоть любые препараты до приезда Димаша. Заявил непреклонно: «Ты справишься, господин».              Алари справлялся. Боль, разламывавшая поясницу и бёдра, была ожидаемой и желанной. Последний виток расплаты перед освобождением.              — Свяжи меня с матерью, — Алари разжал сведённые челюсти, приподнялся на руках.              — Может, после? — в голосе Винтера собранность и ни тени тревоги. Очень обнадёживает.              — Сейчас!              Слуга убрал с его лба слипшиеся от пота, неряшливые пряди, одёрнул задранную рубаху. Щёлкнул в воздухе пальцами.              В рамке из диаграмм и бегущих строчек мать выглядела ещё красивей и горделивей, чем он помнил. Они не связывались с тех пор, как его водворили в крепость Старые Мхи. Никакого влияния и принуждения, так, мама? Чистота эксперимента.              — Здравствуй, госпожа. Я решил, — он откашлялся и напряг мускулы вокруг изломанного болью рта: — материалы у Винтера.              — Где Димаш? — Бравада владычицу не обманула.              — Неважно. — Пустой трёп отнимал время. — Приедет. Выслушай меня.              Семья, забившаяся в нищенскую нору на берегу Сердце-Озера, на самой границе обитаемых земель. Женщина, как говорят люди, шлюха. Завела от дикарей цветных детишек и белых — от нынешнего мужика. Вроде Алари Спаны в его прошлом и будущем.              — У неё синие глаза, госпожа. Ну, почти. Тёмно-голубые, — частил он, спасаясь от подступающей схватки, — если ребёнок родится с приметами уникала, возникнет меньше вопросов. Она воспитает моего сына как своего. За определённую плату.              Им с Винтером стоило труда отыскать шлюху-северянку. Мать сощурилась, что-то прикидывая, кивнула. Конечно, она не испортит эксперимент вмешательством.              — Теперь Гамалея.              Мать насторожилась. Ветвь Гамалея, люди всего-то два-три поколения назад, паршивая и влиятельная овца в берилловом стаде. Растущие угодья, новые заводы, рудники, теплицы — и стремление пободаться с соседями, попробовать Спана на прочность.              Простейший анализ велит заключить контракт, нейтрализовать угрозу, но мать медлила. Жалела юность Роя. Брату не придётся спать с перезрелой полукровкой.              — Я оправлюсь и подпишу брачный договор с Кейтой, дочерью главы ветви, — держась на ниточке, прохрипел Алари, — мы сдерём с них высокую цену за мои безупречные гены. Список требований… у Винтера. Госпожа, ответь!              — Кейта Гамалея испорчена человеческими предками, — строго, как на совете, произнесла Изольда, — и старше тебя на двадцать лет.              Он запрокинулся на кушетке, дышал в такт с рвущими тело судорогами. Ликующе оскалил зубы.              Сила.              Предатель искупает вину. Подстилка вновь становится мужчиной и бойцом. Берёт бытие под контроль. Только бы ставни открыли, впустили зарю.              — Неважно, — корчась, повторил Алари, — я сделаю это для клана.              Показалось или мать расслабилась, будто пали невидимые доспехи? Не до того, слишком больно.              — Алари! — Неуместное сочувствие исковеркало тонкие черты владычицы. — Сын.              Мать не обязана смотреть на заслуженные им мучения. Он заорал Винтеру:              — Выключи!              Боль захлопнула капкан.              ****       Возможно, Димаш Рамсен, со своими познаниями виролога, опоздал нарочно. Пусть похотливый слабак, подставлявшийся черномазому, вдоволь хлебнёт оборотной стороны секса. Алари был Димашу благодарен. Часть вины сгорела в чудовищной боли.              Обколотый анестетиками, окутанный запахами препаратов, излечивающих ярко-красный шов внизу живота, он наслаждался выигранной битвой. Лениво думал о тех немногих, посвящённых в позорный секрет. От скольких из них придётся избавиться?              Свёрток, уложенный возле правого плеча, закопошился, захныкал. Алари с любопытством дотронулся до складок одеяла, отогнул край. Тёмная кожа, не такая чёрная, как у Сулде, и всё равно бессовестно чуждая. Пальцы-щепочки, круглый лоб, капризный рот, маленькие, чуть ли не прозрачные уши.              Синие глаза.              Бериллово-синие. Должно быть, причина в отсутствии ненависти. Он не злился на ребёнка, вот ему и передалось лучшее, что есть в Алари Спана. Выпестованные поколениями уникалов гены.              Винтер вошёл привычно тихо, наклонился над мальчишкой. Выругался с непочтительной досадой.              — Извини, господин. Почему, к терпу сраному, он не белый? Ни туда, ни сюда. Может, глаза станут карими? С младенцами случается.              — Не станут, — излишне резко сказал Алари, — он мой сын. Как его назовём?              — Себастьян, — примирительно доложил Винтер, — в честь Себастьяна Генсбура, известного героя.              Сегодня родился, помер или совершил подвиг какой-то Генсбур, о чём не забыла Книга Достойных. Будь у мальчишки белая кожа, лет через восемнадцать весь клан поднял бы бокалы за нового смельчака, Алари не сомневался. А так Себастьяна вырастят шлюха и невежа-поселянин.              Потеря.              Жизнь — вернейший выбор, повторяй себе, дурак! Вот он, лежит, сопит, и никто не причинит ему вреда, пока отца не заколотят в гроб.              Винтер, умница, убрал наконец занавеси, впустил рассвет. Кряхтя, жмуря преступные глаза, Себастьян купался в перламутровой дымке.              Взмахом руки Алари отогнал слишком красивое дымчатое кружево, велел унести ребёнка.              Пора приниматься за работу.              The End