Ото всех скрывают стены, У меня нет даже тени Как всегда сгинет день и я опять вернусь
В первую ночь было лишь тихое постукивание по стеклу. Едва заметное, Ричард даже проснулся не сразу. Не громче, чем шуршание мышей в древних стенах. Не более, чем редкая бессонница кого-то из однокорытников за каменной кладкой. Если бы звук не раздавался от самого окна, то Ричард и вовсе не обратил бы на него внимания. В следующий раз стук стал настойчивее, сильнее, будто бы увереннее. К нему добавился мимолетный скрежет, будто по стеклу легко ударялась сталь. Окделл мгновенно списал звуки на разбушевавшийся за окном ветер, но и без того тревожный сон, из которого он рывком был выброшен на своё ложе, испарился, развеялся дымом. За завтраком нещадно тянуло зевать – от недостатка сна и жутчайшего холода, с наступлением зимы пробиравшегося изо всех углов, в то время как остальные унары пы́шали бодростью и весельем. Эстебан вновь задирал свой нос и стремился больнее поддеть Ричарда, указывая на то, что сыну предателя не место среди будущих воинов Талига, и парень мог бы гордо вскинуться, но ему в голову лез только ветер, что драл ночью стёкла. В прямом смысле, ведь с наступлением рассвета он заметил на их поверхности тонкую сетку царапин. – Вы слышали, какой ветер бушевал сегодня ночью? – стараясь не обращать внимания на мерзкие физиономии сидящих напротив «навозников», Ричард постарался завести что-то вроде светской, ни к чему не обязывающей беседы с Валентином. – Ветер? – по непроницаемому лицу Придда никогда не было возможным понять, о чем тот думает, но можно было быть уверенным, что ответит он учтиво, независимо от обращающегося к нему собеседника, - Не совсем уверен, что вы имеете ввиду, унар Ричард. Сегодня ночью был абсолютный штиль. Во время прогулки по парку Дикон понял, что Валентин прав, никаких последствий возможного ночного урагана, который мог бы исцарапать стекло, не было. Ни одной обломанной ветви! Совершенно тихо было на протяжении всего дня, а также и вечером, когда свеча в келье Окделла внезапно погасла гораздо раньше, чем позволял оставшийся от нее огарок. Дверь уже давно заперта снаружи слугами, и Ричарду пора было лежать в постели для того, чтобы не клевать носом на протяжении всего дня, путаясь в своих глупых мыслях будто бы в паутине. Как только парень встал из-за стола, готовясь отойти ко сну, ровно за его спиной раздался уже не стук, а ужасающий грохот. Ричард в ужасе обернулся и увидел то, что пронзило всю его кожу ледяными иголками. За маленьким окошком древнего монастыря, в потоке лунного света виднелся пернатый силуэт в человеческий рост, расправивший длинные крылья. Ричард не увидел, как высокий, массивный клюв, будто выкованный из металла, с размаха вновь ударил по стеклу, потому что бросился на кровать, зарывшись лицом в ткань и зачитывая вслух слова первой пришедшей на ум эсператистской молитвы, лишь бы не слышать грохота и дребезжания окна, в мгновение ока ставшего хлипким, не видеть даже распластавшейся на полу тени этой ужасающей птицы. Утром Ричард нашел себя зарытым в насквозь промокшую простынь. Липкий холодный пот всё еще струился по его спине, а зубы всё ещё не могли сомкнуться, но из-за двери слышались голоса однокорытников, а Лаик продолжал жить своей жизнью, будто полуночный ужас схлынул также быстро, как наступил. После омовения ледяной водой, парень твердо решил, что произошедшее – лишь один из ночных кошмаров, начало которого просто смазалось, в сознании его плавно перетекло из реальной жизни в страшное сновидение. Хлопающие крылья и клюв, готовый перемолоть его – лишь сплетение голых ветвей деревьев, колыхающихся в потоках зимнего холодного воздуха. Разве что объяснить ветром трещины, расползающиеся по поверхности стекла, было практически невозможно. И сам этот ветер… В эту ночь, за скрежетом и собственной молитвой Ричард неожиданно угадал в завываниях что-то, похожее на перебор струн, сплетающийся в отдаленную, почти не слышную для уха мелодию. Она продолжала преследовать его и после пробуждения. В трапезной царило неприятное воодушевление, прошедшее дрожью по телу. Монахи бесплотными тенями приходили в помещение и также покидали его, сообщая что-то вечно недовольному Арамоне и отцу Герману, во взгляде которого сквозила неподдельная тревога. Шёпот бродил среди унаров, обходя Ричарда стороной, и он только заметил, что их число уменьшилось. Не хватало кэнналийца Паоло. Откуда-то донеслось, что он исчез прямо из запертой комнаты, разве что окно было то ли распахнуто настежь, то ли разбито, но разве это имеет значение? Если бы парень попытался сбежать из Лаик таким способом, то остался бы рядом с его же стенами, мучаясь болью от переломанных конечностей. К концу завтрака капитан Арамона прекратил хаотичное беспокойство унаров тем, что назначил новую серию силовых тренировок, и упомянул об исчезновении Паоло как о простом отъезде. Ричард наблюдал, как однокорытники будто бы тут же забывали своего друга. Эстебан же и вовсе отпускал неуместные шутки и вспоминал страшилки об исчезающих в Лаик молодых людях, которых якобы уносило древнее существо, подобное чуть ли не зверю Раканов, упоминание которого из уст гнусного «навозника» поднимало в Окделле волну праведного гнева. Но необычнее всего были едва заметные изменения в чертах лица Валентина: чуть более печальный излом губ, внезапно проявившаяся морщинка между бровей. Дикон с трудом, но вспомнил дошедшие даже до Надора слухи о брате Придда, который тоже исчез при загадочных обстоятельствах. Разве в Лаик? Нет, уже во время службы у Рокэ Алвы, одно имя которого вызывало у Ричарда жгучую ненависть, желание, если не пронзить его шпагой, то вгрызться одними лишь зубами в плоть. Мысли о нем будто затирали тревогу сегодняшнего дня.***
Время перевалило за полночь, а Окделл, теперь уже оруженосец проклятого Первого Маршала не менее проклятого Талига, снова не спал. Теперь он наблюдал за падающим в окно лунным светом, лежа на мягкой перине в доме Рокэ Алвы, и его мысли занимали вещи более важные, чем нелепые страшные сны, наваливавшиеся на него во время обучения в Лаик. Завтра он должен был драться с семеркой «навозников», среди которых был и мерзкий Эстебан Колиньяр, не дававший ему свободно дышать ни в школе оруженосцев, ни после выпуска из нее. Да, Ричард готов был принять смерть на этой дуэли. За свою Честь. За Честь своей семьи! Да хотя бы за фамильный перстень, так бездарно проигранный в кости всё тому же Колиньяру, забавляющемуся над ним каждую встречу. Заснуть в свою, возможно, последнюю ночь в жизни было решительно невозможно. Ричард прислушался, но в особняке было на удивление тихо. Ни суетящейся прислуги, ни запоздавшего эра. Иногда посреди ночи Окделл украдкой слушал его игру на гитаре, воскрешающую в молодом человеке тревожные воспоминания, такие далекие и неясные, словно бы стертые из памяти. Кэнналийские мелодии задевали что-то утерянное, вызывающее дрожь в самых внутренностях. Парень и хотел слушать их, и отторгал – словно путник, припадающий к источнику в пустыне. Путник, знающий, что источник отравлен. Звенящую тишину вдруг нарушил стук. Потом скрежет – сталь когтей по поверхности стекла. Ричард почувствовал, как слабеет его собственное дыхание. Он зажмурился, зная, что если откроет глаза, то увидит огромную птицу со сверкающим в серебряном свете клювом. Она вернулась за ним. Она вернулась и теперь не отпустит, не улетит, потому что здесь – в особняке Алвы, почти что пристанище Леворукого – его, Ричарда, молитва не возымеет действия. Конечности непроизвольно затряслись, а челюсть заходила ходуном. Только что он готовился биться насмерть с «навозниками», но они – всего лишь люди, а тварь за окном… – Пусть Четыре Волны будут уносить злые проклятия ото всех нас, сколько б их ни наделали, - слова древнего заклятия самостоятельно легли на язык, когда за окном послышался очередной удар. – Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько б их ни было, - Ричард не размыкал веки, представляя, будто его комнату озаряют четыре зажжённые свечи, как они греют ладони. Встать и зажечь их в действительности у него не хватало сил, как и выскочить прочь, переполошив слуг. – Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько б их ни было, - Существо за окном прекратило царапаться, будто прислушиваясь к его сдавленному шепоту, едва прорывающемуся из сомкнутых от ужаса связок. – Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько б их ни… - слова заклятия прервались, потому что стекло не выдержало резкого удара и лопнуло, разлетаясь по комнате кучей мерцающих осколков. Ричард, наконец распахнув глаза, готов был кричать от ужаса, но не мог, будто само время вокруг замерло, и существующие звуки вместе с ним. Среди кусков дорогого, как и все в доме Первого Маршала, стекла лежало нечто другое, к чему Окделл кинулся, забыв о сковывающем мышцы страхе. На полу лежал его фамильный перстень, покрытый красной влагой, мажущей руки. А еще перья… везде были перья, переливающиеся металлическим блеском и сияющие своей чернотой. Наконец, Ричард сквозь заложенные уши услышал единственный звук среди звенящей тишины, вновь пробравший его до самых костей и раздающийся одновременно и далеко, в самых ночных небесах, и совсем близко, будто бы за левым плечом – то ли раскат хохота, то ли гортанное карканье.