Bottle And a Gun.

Босс Варии сидел на своем кресле-троне и не сводил грозного взгляда со своих горе офицеров. Как же ему все надоело, вы бы знали. Все эти глобальные стычки, все эти оры и сражения, происходящие прямо на его глазах. Главное из-за чего? Грубо говоря, из-за того, что один идиот плюнул в кашу другому придурку. Они думают, что ему все равно, вот наверняка так и думают. Знают, что у него ужасный характер и своя точка зрения, которая не поддается копированию и описанию. Прекрасно понимают, что он в основном думает о своем и пьет. Бухает по-черному, чтобы забыть свой позор, чтобы чувствовать себя как-то более-менее свободно, чтобы не думать ни о чем, кроме какого-то бреда. Взгляд багровых глаз заставлял всех задуматься о том, что умирать им, по сути, рано. Даже самодовольный Бел просто молчал, как ягненок, тогда, когда понимал – вякнет что-то, мигом окажется на кладбище без всякой очереди. Он хоть и был тем, кто просчитывает все ходы заранее, тем, кто имеет гениальный во всех смыслах ум не только на словах, но отнюдь не самоубийцей. Фран безразлично скользил взглядом по стенам. Не то что бы он боялся Занзаса, нет, просто не считал нужным с ним ссориться и выводить из себя. Зачем? А вот незачем. Луссурия стоял и переминался с ноги на ногу. Для него бездействие было просто мукой. Маммон считал что-то на плече у Потрошителя, не обращая внимание на повисшее молчание. Надо будет – позовут. Скуало устало смотрел на Босса. Он скакал с миссии на миссию, пахал, как лошадь, потому что Занзас снисходительно только подписывал пару документов, когда ему вдруг что-то в голову влетало. Только Леви с непоколебимой решительностью взирал на своего идола. Он ждал приказов или разбора полетов, или еще что-то. Ему было наплевать на то, что кому-то – скорее всего ему – должно было влететь. Суперби не было, а воинственного Луссурию заперли в кладовке. Солнца Варии этим не остановить, но пока он там барахтался, народу хватило времени подраться, поругаться и всласть наплеваться. Леви пожирал взглядом того, кого уважал всей душой. Гроза считал этого человека самым сильным, справедливым и обжигающим. Его нелегко принять таким, какой он есть, его нелегко уважать на все сто процентов, его поступки никогда не смогут быть объясненными. В один прекрасный момент он может расстрелять всю Варию в упор, в один прекрасный момент он может куда-то уехать, не сказав никому. Он сам по себе, хоть и считается главой Варии. Леви-А-Тан бесстрашно взирал на своего Босса. Он все вытерпит, он все вынесет и все уяснит. Он позволял только единственному человеку командовать собой – Занзасу. Остальные попросту могут схлопотать Левиавольто, возомнив его, Леви, простой пешкой в руках Занзаса. Он, как верный пес, пойдет за сыном Девятого хоть на край света, он прикроет его своей грудью, если понадобится, он без каких-либо раздумий отдаст свою жизнь, он от его руки снесет все удары, не обидится на грозные слова. Он считал своим долгом охранять покой Занзаса, он считал достойным той чести, которую он на себя возложил. Для Леви стало мечтой - получить всего лишь похвалу. Хотя бы маленькую, хотя бы всего лишь намек на похвалу. Он ждет ее всем сердцем, он надеется, что это когда-нибудь произойдет, а пока просто служит под началом огненного человека, который в данный момент буравил офицерский состав хмурым взглядом, заставляя всех невольно содрогаться только об одной мысли о том, что Занзасу что-то очень сильно не понравилось, или босс решил что-то сделать. Он ничего просто так не делает. Гроза чувствовал себя в своей тарелке тогда, когда находился рядом с ним, со странным и своеобразным человеком. Несмотря ни на что, он был готов хоть сейчас нестись хоть в Антарктиду за белым снежком. - Вы, - нарушил молчание Занзас. – Вы что себе позволяете. Вы замок в дурдом превратили. – Все думают, что Занзасу на все совершенно наплевать, что его отрада – алкоголь и все остальное для него просто песок. Ан нет, у него в груди не камень, у него в груди сердце. Самое настоящее, которое бьется и сжимается всякий раз, когда мужчина испытывает какую-либо боль. – Вы посмешище, которое возомнило себя чем-то. Вы никто, раз ведете себя подобным образом. Леви непонимающе взглянул на своего Босса. Он никогда не говорил им столь длинные речи, никогда не говорил им такие вещи. Да, казалось, что их он и в грош не ставит, относится к ним как к мелкой сошке, которую ему навязали в управление. Принц невольно содрогнулся. Одно дело, когда кто-то на тебя что-то крякает и указывает пальцем на несуществующие недостатки, но совсем другое дело, когда сам Босс говорит всем в лицо буквально то, что они все – говно. Бельфегор к своей персоне относился очень щепетильно. Естественно, что слова Босса заставили подняться некий шорох у него в душе. Занзас – человек далеко не последний и далеко не глупый, просто так говорить ничего не станет. Но зачем? Он же и не руководит ими буквально, всю черную работу делает Скуало, который в выходные наводит порядки, которые покорёжились без надзора, и пытается немного отдохнуть. Просто выполняет наглядные обязанности Босса. Однако это имя он заслужил, да и силы у него не дюжая. Принц всегда запутывался, когда начинал думать о Занзасе. Слишком уж эта тема сложная и двухсторонняя даже для гениальных мозгов. Луссурия смотрел и смотрел на Занзаса. Жалость так и проскальзывала у него в глазах. Он понимал, что главный Вариец мучается от того, что не находит себе места, истинного места. Все его мечты постепенно делаются прахом, все его слова и воспринимаются всерьез, но отнюдь не делают должного результата. Фран удивился, когда понял, что аура Занзаса пропахла неким горем. Он не мог понять что это, не мог понять что именно и откуда взялось. - Вы позорите свою честь, вы позорите меня. Зачем вы все разнесли, прекрасно зная, что этот мелкий калькулятор сразу запищит о своих раненых чувствах. В том смысле, что он вас друзьями считал, а вы повели себя как последние обезьяны. – Он отпил из бутылки глоток. Они смотрят на него с почтением, вслушиваются в слова, но однако считают все это помутнением его рассудка, потому что опять же считают, что ему на все наплевать. – Вы зовете себя офицерами. Вы зовете себя сильными и самыми-самыми. А вы никто, потому что возомнили о себе слишком многое. – Занзас замолк. Он не знал, что именно хотел выразить в этих словах, не мог понять, почему вообще что-то им говорит и пытается вдолбить. Неужели ему хотелось, чтобы они знали, что он их не бросит, что будет с ними до самого конца, ведь он их босс. Неужели ему хочется, чтобы к нему изменилось отношение. Зачем? – да кто его знает. Леви удивленно следил за губами мужчины. Ему не наплевать на них, не наплевать на их действия. Он хочет этим сказать, что они слишком зажрались, что они потеряли свое обличье, которое треснуло и разлетелось. Гроза всегда знал, что Босс не камень, но одно дело думать, а другое понимать всем своим мозгом. Понимать, что он, скорее всего, думает правильно, что, скорее всего, только он один об этом и догадывается. Остальные хоть и уважают Занзаса, но отнюдь не думают, что тот может бросить все и вступить в бой за них, если придется, если возникнет такая потребность. Потрошитель долго переваривал такие громкие слова со стороны Босса. Много чувств клубилось в душе. Занзас – очень странный человек, у него тяжелая жизнь и тяжелый характер. Он никогда бы не подумал, что Босс способен что-то сказать кроме: - Вон мусор! Заткнись, мусор! Задрали, твари! Пошли на три буквы! Я кому сказал, мусор! Борзометр потерял!? - Вы просто отвратительны, – вдруг пробормотал Занзас. На душе стало как-то погано от того, что его никто не понимает и не хочет понять, что его уважают только за силу и все. Вот так чувствуется. Вдруг он увидел, как все стали подталкивать Грозу, как самого главного виновника, скажем, торжества. Тот смотрел решительно. Его подтолкнули как самого виновного, как самого драчливого и хулигана. Может, кто-то что-то и понял, но виду не подал и решил, что лучше уж на Леви на орут и его испепелят, чем кого бы то ни было другого. Уважает его всей душой – пожалуйста! Уважай и спаси всех от жаркого гнева. Взгляд багровых глаз встретился со взглядом глаз Грозы. Тот не шевелился и сносил все, что говори ему взгляд багровых глаз. Всю ту боль, всю тяжесть. Занзас понял, что скажи он сейчас Леви что-то хмурое, пни он его в живот, тот содрогнется, а потом снова выпрямится и будет ждать дальнейших приказов. Он верный пес, который несмотря ни на что, будет рядом со своим хозяином, будет ему верен, будет его видеть таким, какой он есть на самом деле. Такое чувство, что он все понимает, все видит, но виду не подает. Другие если и что-то подозревают, но виду не подают и акцента на этом не делают. - Да пошли вы все, - сказал Занзас и пригубил бутылку. – Пошли отсюда, мусор, чтобы глаза мои вас не видели! Все пошли, следуя приказу, лишь верный Леви-А-Тан склонил голову и прошептал: - Я понимаю вас, понимаю. Вы, может, мне не поверите, но я чувствую, что вы маетесь, что вы не совсем такой, каким вы себя так рьяно выдаете. Вы отнюдь не бесчувственный. – Он вдруг выхватил бутылку из рук мужчины. – И да, пить – это не выход! – Леви ретировался, оставив Босса в раздумьях. Тупой мусор, да что он понимает, что он, мать вашу, понимает! Занзас закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Сложная штука – жизнь. Сердце билось быстро, в голове мысли скользили с устрашающей скоростью, было тихо, как в склепе. Надо ему все это, нужна та канитель, которую он хочет заварить? Занзас, Занзас, что же ты за человек такой сложный!?