Бабочки живут две недели.

В Тейвате много бабочек. Они порхают с Цветков-сахарков на Мяту, опыляют цветки Циньсинь и иногда забегают в гости к Шелковицам. Чжун Ли любит наблюдать за их полётом со стороны, любуясь каждым элегантным взмахом крыльев. Это завораживает. Он стоит на остановке и ждёт автобус, в голове проклиная Ли Юэ за то, что с недавних пор этот город стал каким-то непозволительно большим. Электронное табло на остановке показывает, что до его маршрутки ещё двадцать минут. Может, стоит сменить регион? Уехать в какой-нибудь Мондштадт, провести там худшие годы своей жизни и умереть на пике Буревестника? До маршрутки остаётся девятнадцать минут. Чжун Ли садится на лавочку. В последнее время у него сильно ломит кости, и это как-то должно пугать или хотя бы настораживать, но ему почему-то всё равно. Внутри живёт какая-то уверенность в том, что в двадцать шесть у каждого уважающего себя человека болят суставы. Ему хочется погрузиться в сон, скоротать время неяркими сновидениями и отвлечься от этой рутины огромного города, но вставший рядом с ним на остановку парень в испачканной на спине побелкой футболке кардинально меняет все его планы. — Извините, — небрежно говорит он, вставая на ноги, — не могли бы вы подойти сюда на минуту? У вас… Парень тут же оборачивается на него и по-детски хлопает ресничками, будто и не понимает, что обращаются к нему. Отсутствие других людей на остановке, кажется, его совершенно не смущает. Чжун Ли шумно вдыхает воздух — этот рыжеволосый раздолбай, не следящий за своей одеждой, оказался, может быть, совсем капельку привлекательным. Но Чжун Ли не собирается признавать это так сразу. Нет, он сейчас упустит шанс поговорить с ним, обменяться контактами, а потом ночью, когда план на следующий день будет построен, а вся работа окажется выполненной или даже перевыполненной, он ляжет спать и позволит себе немного подумать об этих острых чертах лица, о нескольких вьющихся рыжих прядях, об улыбающихся чему-то своему губах и об этой черной футболке с белыми разводами. И о, как сильно он будет жалеть. — Я очень надеюсь, — парень улыбается одними губами и мило щурит глаза, — что вы зовёте меня, чтобы сказать, что вы очаровались мной с первого взгляда. Щёки Чжун Ли стремительно наливаются чем-то красным. Нужно убрать этот позор со своего лица как можно скорее, но румянец только багровеет сильнее с каждой секундой. Он задумчиво отворачивается в сторону. — Нет? — отвечает он весьма неуверенно. — Ну, тогда я не подойду. Чжун Ли распахивает глаза через мгновение и как-то даже рефлекторно оборачивается обратно. Кажется, прав был парень — он совсем немного очарован. Хотя не очароваться невозможно. Парень напоминает ему бабочку: такой же беззаботный и лёгкий. Хочется сказать ему об этом, но для начала нужно хотя бы сказать про футболку или просто что-нибудь сказать, потому что Чжун Ли как-то не чувствует языка у себя во рту. — У вас белое пятно на футболке, — тянет он слегка растерянно. — Давайте я отряхну. Парень меняется в лице: сначала удивляется, а потом заливается лёгким смехом, неловко заводит руку за голову и пытается обернуться назад, чтобы поглядеть, что там такое. Чжун Ли — его сердце — не выдерживает и встаёт, чтобы сделать все самостоятельно, и крышу немного подкашивает от того, как же легко ему позволяют касаться до чужой спины. — Кажется, не стоит больше прислоняться к стенам подъездов. — Да, согласен, идея весьма глупа. — Меня Чайльд зовут, а вас? — переводит тему тот и вытягивает руку в знак знакомства. Чжун Ли думает, что такие знакомства заключают не пожатием руки и даже не холодными первыми объятиями. Такие заключают строго по договору, заключают контракт и ставят подпись своей кровью. Такие знакомства — это как вырвать бабочке крылья и пообещать принести протезы. — Чжун Ли. У вас странное имя, вы не отсюда? — Умоляю, мы можем перейти на ты? — тянет Чайльд весьма скучающе. — А так да, я из Снежной. — Вы переехали или временно? — Переехал полгода назад, и прошу, Чжун Ли, давай не будем формальничать, ладно? — Хорошо, — отвечает он, со вздохом улыбнувшись. — Давай не будем. Чайльд ослепляет его своей улыбкой — белоснежной, кажется, даже Шедар на небе светит не так ярко, как светится ряд его зубов. К остановке невовремя подъезжает его автобус, и Чжун Ли уже несколько раз у себя в голове успевает расстроиться из-за того, что сейчас уедет и, вероятно, больше никогда не встретит Чайльда в своей жизни, но он заходит в транспорт даже раньше него. В салоне он предлагает сесть рядом, и Чжун Ли не находит аргументов для отказа. Признаться честно, он их даже не искал. Чайльд уступает ему место у окна, но Чжун Ли и не думает рассматривать заученные пейзажи, он смотрит на человека на соседнем месте и не может понять, что его так очаровало. — Не хочешь встретиться ещё раз? — вдруг предлагает Чайльд, и Чжун Ли благодарит Семёрку за то, что ему не пришлось самому подбирать слова для предложения встречи. — Можем обменяться номерами и сходить прогуляться в любой твой свободный вечер. — Да, конечно, — Чжун Ли достаёт из кармана телефон и открывает телефонную книгу, отдаёт мобильный в руки Чайльду, чтобы тот записал номер. — Но не думаю, что мой свободный вечер совпадёт с твоим. — Я всегда свободен, — беззаботно отвечают ему. — Не учишься? — И не работаю. Точнее, нет, работаю, но не в той сфере, которая требовала бы постоянного присутствия на работе. — Тогда тебе очень повезло, — замечает Чжун Ли, пока автобус проносит их мимо детского сада и пока Чайльд пытается разглядеть что-то в окне. — Тогда мы могли бы встретиться сегодня около гавани. Около магазина «Тысяча мелочей» было бы неплохо. Подходи к шести. — Без проблем, — отвечает ему Чайльд в момент, когда автобус встаёт на остановке, и поднимается с места. — Буду с нетерпением ждать, так что до скорого. Чжун Ли провожает его до двери автобуса очарованным взглядом, мысленно уже готовясь к встрече и перестраивая в голове планы на день. Он старается не думать о том, что заставило Чайльда выйти на остановке возле онкологического центра. Его донимает работа, а в голову лезут мысли совсем не о важном. Воображение рисует в голове сцены с Чайльдом весьма милого характера. Ему стоит собраться, взять себя в руки и начать вести лекцию об устройстве бизнеса не запинающимся голосом. На перерыве Чайльд присылает ему сообщение с фотографией уличного кота интересной коричнево-черной окраски и подписывает его занимательным «ты». Чжун Ли не думал, что умеет краснеть, как и не думал, что человек, с которым он знаком от силы час, может пробуждать в нем множество непонятных эмоций, но он не то чтобы против. Ему нравится. И, кажется, ещё немного, и он будет согласен с тем, что Чайльд ему тоже нравится. На гавань Чжун Ли приходит за десять минут до шести. Там бушует лёгкий бриз, иногда забегая Чжун Ли под рубашку и оставляя на коже ветряные поцелуи. Он останавливается у магазина, рассматривает товары на полках, но каждую минуту проверяет время, надеясь, что оно каким-то магическим образом ускорится. Но когда цифры на телефоне показывают шесть вечера, Чайльд не появляется. Не появляется он и тогда, когда проходит ещё десять минут. Чжун Ли думает, что Чайльд либо непунктуальный, либо решил не приходить. И если правильный первый вариант, то это должно раздражать. Но оно не раздражает. Чайльд появляется только к двадцати минутам, бежит к нему навстречу, размахивая руками, спотыкается по дороге и чуть не падает на него. — Извини! — кричит он. Добежав до Чжун Ли, он упирается руками в колени и пытается отдышаться. — Я ехал к тебе на автобусе, а он сломался по дороге, поэтому мне пришлось бежать к тебе, и я… Раздаётся звук глухого удара об землю, и Чжун Ли не сразу понимает: Чайльд потерял сознание. Он пугается и теряется, садится на корточки, проверяет чужой пульс и выдыхает, когда чувствует сердцебиение. Руки начинают дрожать, отчего попытки достать из кармана телефон, чтобы вызвать скорую, катятся коту под хвост. А когда ему всё-таки удается сделать это, — Чайльд уже медленно приходит в себя, дотрагиваясь ладонью до его колена. Чжун Ли тратит мгновение на то, чтобы перевести дух, дабы не испугаться снова. — Кажется, я упал прямо тебе под ноги? — глупо спрашивает он, поднимая на Чжун Ли свои влажные глаза. — Да, но это не так важно. Все в порядке? Ты не перегрелся? — Чжун Ли, ты такой сногсшибательный. И он начинает смеяться, улыбаться ему и небу, пока Чжун Ли держит его голову в своих руках, и это, наверное, самое странное, но самое чудесное первое свидание в его жизни, поэтому он не жалуется. Ему даже нет дела до косых взглядов других людей. — Ладно, пора вставать уже, у меня были ещё планы, — говорит Чайльд и поднимается на ноги, отряхивая одежду сзади от пыли. — Ты прости, что так получилось, я не думал, что грохнусь. — Ничего, — сдержанно отвечает Чжун Ли, подавляя внутри себя тревогу. — Как ты себя чувствуешь? Может, лучше проводить тебя до дома? Или мы можем пойти ко мне, чтобы ты отдохнул, я недалеко… — Все хорошо, — перебивает его Чайльд и берёт за руку. — Я ещё хотел сводить тебя в какой-нибудь ресторан и угостить, но пока мы можем просто прогуляться. Черт, кажется, я совершенно не знаю, как должны проходить первые свидания. — Ты считаешь это свиданием? — Я хочу тебя поцеловать, — заявляет он не к месту, но весьма уверенно. Чжун Ли теряется в лице. — То есть, не сейчас, хотя сейчас я тоже хочу, но, то есть, я не хочу торопиться и понимаю, что ты, возможно, не разделяешь этого, и, кажется, мне стоит заткнуться. Ещё Чжун Ли кажется, что он ошибался в том, какие у него вкусы, какие люди его привлекают — категорически ошибался. Мимо них пролетает бабочка, и Чайльд каким-то магическим образом ловит ее себе на палец. Бабочка ползет по нему до костяшек и даже не собирается улетать, а у Чжун Ли сердце в груди делает очередной кульбит. — Обычная Крушинница, но такая красивая, — говорит вдруг Чайльд, поднося бабочку ближе к своему лицу и любуясь ей, пока Чжун Ли любуется им. — Ты разбираешься в бабочках? — Да, достаточно. Бабочки слишком хороши. И красивы, боже, как они красивы. — Ты похож на них, — размышляет Чжун Ли и снова проходится взглядом по Чайльду. — Такой же несносный и очаровательный. — Да? И какой же бабочкой я бы был? Сатиром? Чжун Ли рефлекторно подставляет палец к губам, думая. Нет, Чайльд не похож на обычных бабочек, Чайльд — это что-то нечто большее, нечто более красивое. Чайльд — это нимфалида в самый рассвет её жизни, это многокилометровые перелёты, это яркость, это Vanessa Atlanta, но чуть прекраснее. Весенний бриз проходится по их лицам и шевелит им волосы. Приятно. — Пестрокрыльницей. — Я польщён. Ты не хочешь есть? Мы можем забежать перекусить или полноценно поужинать, я угощу тебя, — Чайльд оглядывается по сторонам в поисках места, где продают еду. — Я не голоден, но если ты хочешь, то мы можем зайти куда-нибудь. — Тогда просто продолжим гулять. Весной здесь красиво. Чжун Ли давно не приходил сюда, не смотрел, как постоянно причаливают и отчаливают корабли, как ветер играет с людьми и какие все здесь живые. Он сам давно не чувствовал себя таким живым. И бабочки, как же много здесь бабочек. Он снова смотрит на Чайльда и думает, что тоже хочет его поцеловать, но он сделает это позже. Сейчас он очарованно смотрит на то, как красиво Чайльд смотрится в лучах закатного солнца на фоне теплого моря, и Чжун Ли кажется, что если он посмотрит на него ещё хоть секунду, то пойдёт топиться. Ты понимаешь, какая у меня несуразица в голове из-за тебя? Понимаешь, что я чувствую что-то такое, что не могу объяснить, что-то, что в последний раз чувствовал очень давно? Объясни, почему мне так хочется держать тебя за руку, почему мне хочется поцеловать тебя, хотя я даже не знаю, сколько тебе лет, объясни, почему у меня в мыслях пусто и почему в сердце наоборот тепло. Объяснись передо мной, Чайльд. — Ещё одно свидание, — внезапно произносит Чжун Ли, сам не думая, что способен сказать такое. — Завтра в парке к северу от главной площади в это же время. — Обещаешь меня поцеловать? — Не знаю. — Тогда я не приду. — Ты бестия, — Чжун Ли взмахивает руками в негодовании. — Я готов поцеловать тебя хоть сейчас, но я не уверен, что это будет компетентно. — Наплевать, — Чайльд оглядывается по сторонам. — Мне нет дела до того, сколько я тебя знаю, времени слишком мало, чтобы упускать желания. Чжун Ли даже не успевает начать размышлять на тему времени, как чувствует чужие губы на своих, и он теряется, он пытается вспомнить, как целоваться, но лажает, и Чайльд целует его сам и нехотя отстраняется, чтобы гаденько улыбнуться. Чжун Ли вдруг чувствует, как сильно его ненавидит. Он почему-то вспоминает о том, что бабочки живут всего две недели. Сколько проживут они? Неужели не больше, чем эти чешуекрылые? — Это было несуразно, — Чжун Ли отворачивается в сторону, скрещивая на груди руки. Ему нужно о многом подумать. — Но тебе понравилось? Нет, я уверен, что тебе понравилось, но, скажи, ты целовался раньше? — хихикает Чайльд. — Года два назад? — скорее спрашивает, нежели утверждает Чжун Ли. — Потом мне было как-то не до этого. Теперь я не уверен, что продержусь хотя бы день, ну что ты натворил? — Это мило, — подмечает Чайльд и улыбается. — Если разрешишь, то до смерти зацелую. До своей, ага. Две недели, не стоит забывать об этом. Его вдруг что-то ломает изнутри, какие-то сомнения селятся в его голове, интуиция орёт ему в лицо, что начинается что-то опасное в его жизни, но потом Чайльд берет его за руку. Сплетает с ним пальцы. У него холодные руки, и Чжун Ли рад чувствовать этот холод. Ему хорошо. Ему наконец-то хорошо. — Пойдем прогуляемся, — предлагает Чайльд и тащит его куда-то в сторону. — Пока есть время, узнаем друг друга получше. Завтра узнаем что-нибудь ещё. И послезавтра. И потом ещё. — А у тебя серьезные планы на жизнь, да? — Нет, я шалопай в основном. Чжун Ли не сдерживает лёгкой улыбки. Он отдается моменту и следует за Чайльдом вглубь толпы, пока тот заводит нелепые беседы. Так он узнает, что Чайльду двадцать два, что он любит комедии и фильмы ужасов, что в детстве он часто дрался со всеми кому было не лень, и теперь у него шрам от ножа на плече, что он не умеет есть палочками, поэтому очень редко ходит в рестораны Ли Юэ, что у него аллергия на собак и пониженное давление, отчего он часто теряет сознание, что он уже несколько лет хочет побывать на колесе обозрения, что он боится машин и ящериц, что он не любит, когда у него спрашивают, кто он по знаку зодиака, потому что не может пошутить про то, что станет для человека раком, а Чжун Ли — ярый скептик и атеист — в этот момент чувствует огромное желание посмотреть их совместимость. Составить синастрию. Так он узнает, что Чайльд родился в двенадцать дня. Они прощаются только в восемь часов у остановки, и Чайльд на прощание снова тянется за поцелуем, а Чжун Ли не знает причины отказать ему и на этот раз отвечает на поцелуй. Чжун Ли не понимает, в какой именно момент это происходит. Возможно, всё меняется после пятого свидания. Возможно, после третьего. Возможно, они, как бабочки, нашли друг друга по звуку, и это первое в их истории «извините» послужило сигналом для того, что происходит сейчас. А происходит, собственно, то, что Чайльд лежит у него на плече и время от времени пачкает своими слезами его домашнюю футболку, пока на ноутбуке идут титры закончившейся комедии под веселую музыку. — Когда ты говорил о том, что любишь комедии, ты умолчал о том, что также любишь под них реветь. — Понимаешь, мы люди, а значит — нуждаемся в драматизме собственных переживаний, и, если таковых у нас в жизни нет, мы сами выдумываем их и переживаем. — Милый, это не оправдывает твоих слез, — подмечает Чжун Ли и чмокает его в макушку. — Ну там всё хорошо, понимаешь… — Да, это комедия. — Я завидую. — Тебя что-то беспокоит в твоей жизни? — Нет, совсем нет, — Чайльд закидывает свою руку Чжун Ли на талию и жмется ближе. За окном почти полночь. Иногда получается увидеть мерцающие звёзды. Иногда они селятся у Чайльда в глазах. Чжун Ли порой думает, что у Чайльда пустые глаза. Потухшие такие. Обычно, когда он проходит мимо людей, то замечает ненароком, что в глазах у каждого есть маленькие искры и звёздочки, делающие взгляд живым. У Чайльда их нет, но когда он смотрит на небо, полное звёзд, то можно подумать, что он самый счастливый человек на свете. Эта любовь начинает душить, и грусть снова заполняет Чжун Ли грудную клетку. С начала их отношений прошел месяц. Слишком мало, чтобы полюбить по-настоящему, но слишком много для жизни бабочки и для того, чтобы не любить совсем. — Я хочу сводить тебя к себе, — говорит ему на ухо Чайльд и тянется за ленивым поцелуем. — Я всё никак не нашёл повода тебе сказать, да и ты не спрашивал, но у меня дома много бабочек, я хочу показать тебе их всех. Чжун Ли теряется в чужих словах и теряет в себе последние капли себя. Его ломают переполняющие с головой чувства. Он так давно не чувствовал ничего схожего, но, благо, он прекрасно понимает, что скоро это пройдет. — Целые инсектарии? — спрашивает Чжун Ли ненароком, будто нисколько не удивляется его словам. — Четыре огромных, подвеска для куколок и коллекция мертвых в рамках. — И не стыдно тебе хранить трупы бедных бабочек? — О, Чжун Ли, — тянет Чайльд и обнимает его сильнее. — Кто-то строит пирамиды из сердец погибших насекомых, а я просто пытаюсь сохранить память о том, что когда-то было самым прекрасным на свете. Ты должен меня понять, иначе я подумаю, что ты меня не любишь. — Я люблю тебя, — возвращает он весьма лениво. — Я тоже люблю тебя. Нам пора бы спать, завтра покажу тебе мир насекомых и расскажу, как сильно я тебя люблю. Последние его слова тонут в зевке, и Чайльд прикрывает глаза, засыпая почти мгновенно, а Чжун Ли ещё с час неподвижно лежит на кровати, думая о многом и о всяком. Что он чувствует? Что должен чувствовать? Почему это так давит ему на сердце и почему в груди селится тревога? Почему Чайльд так часто падает в обмороки в последнее время? Почему у него такие пустые глаза? Что произошло с ним в прошлом? Чжун Ли очень хочет это знать, но не хочет чувствовать, как ломается вдребезги его сердце после того, как он узнает. Он засыпает тревожно, но во сне к нему приходят бабочки и опыляют его сердце. Почему Чжун Ли до последнего был уверен, что Чайльд попросту травил ему байки о домашних бабочках, он не знает. Ему казалось, что единственный инсектарий, который у Чайльда может быть, так это в животе, а оказалось, что это только у него так. И то, его инсектарий в его желудке полудохлый. А у Чайльда нет, у Чайльда всё живое и красивое, у Чайльда бабочки летают по комнате и иногда садятся ему на волосы, и он такой очаровательный в множестве этих разноцветных крыльев, что Чжун Ли иногда кажется, что тот сам сливается со всеми этими бабочками. — Что скажешь? — спрашивает он, возвращая голубокрылую бабочку обратно в инсектарий. — У меня красиво, да? — Ты красивый. — О, Чжун Ли, на меня ты ещё успеешь полюбоваться, а на бабочек вряд ли. Чжун Ли хмурит брови. — Это ещё почему? — Потому что половину из них я продам завтра-послезавтра, а другая половина через неделю умрёт. — Я с радостью полюбуюсь на их трупы. — Было плохой идеей показывать тебе всё это, — шутит Чайльд, но на самом деле немного обижается. — В любом случае, за комплимент спасибо. Чжун Ли стоит усилий подойти сейчас к нему и взять его за руку, поднести её к своим губам и поцеловать бледные костяшки. Это стало ещё одним открытием — у Чайльда безумно бледная кожа. Он бы даже назвал её болезненно-бледной. Всё это заставляет его безумно волноваться, но Чайльд отчаянно продолжает говорить, что всё хорошо. И через день падает в обмороки. Но честно, всё в порядке. — Я люблю тебя, — говорит ему Чжун Ли весьма сдержанно, но он хотя бы пытается вложить в свой голос как можно больше эмоций. — И твоих бабочек я тоже люблю. И они безумно красивые, особенно Махаон, но ты как-то мне все же больше нравишься. Чжун Ли кладёт руку ему на щёку. Чайльд льнёт к ней, как коты тянутся к теплу, и накрывает ее своей рукой. Это кажется весьма забавным — вот так стоять посреди комнаты, полной бабочек, и просто смотреть друг на друга с минуту, но Чжун Ли запомнит этот момент надолго. Чайльд тянется его обнимать и прижимает к себе так крепко, но на секунду Чжун Ли кажется, что его рёбра вот-вот сломаются. Но всё же он обнимает в ответ и кладёт подбородок Чайльду на плечо. — Моя рыжая бестия, — в очередной раз заключает он и сжимает Чайльда сильнее. Неужели он правда успел так сильно полюбить его за это время? — Ты невыносим. — Я люблю тебя, — оправдывается Чайльд и отстраняется. Чжун Ли делает вид, что не видит, как блестят чужие глаза. — Я пойду заварю нам чай, а ты пока осмотрись здесь, хорошо? Чжун Ли одаряет его слабым кивком головы, и Чайльд выходит из комнаты, оставив его в одиночестве среди множества бабочек. Он осматривается по сторонам, пробегается взглядом по стене с чучелами насекомых, каждое из которых подписано корявым почерком, но это кажется до того милым, что у Чжун Ли щемит сердце. Он подходит к небольшому столу у окна и рассматривает множество энциклопедий про насекомых, книг про медицину... Глаза сами находят под стеклом бумажку, которую ему не стоило бы видеть. Чжун Ли хмурится, поначалу не осознавая ситуации и борясь с чувством такта, которое всецело запрещало ему лезть в чужие вещи, но буквы складываются в слова быстрее, чем он успевает себя остановить. — Чайльд, — негромко зовёт он, пока руки начинает немного потряхивать тремором, но он яро пытается подавить панику внутри себя, делая глубокий вдох. — Чайльд, иди сюда. Рыжая бестия появляется в дверях комнаты с двумя кружками чая, улыбается, как ни в чем не бывало, и ставит их на полку, пока у Чжун Ли в голове плавится мозг. — Что-то случилось? — Я случайно увидел кое-что, — говорит он и пугается того, что его голос немного охрип. — Объяснишь? — Конечно, — Чайльд подходит к нему ближе, но, когда видит, о чём говорит Чжун Ли, меняется в лице мгновенно: его глаза расширяются и почти выпадают из орбит, губы искривляются от страха, а руки впиваются в рукава кофты. — Это… Чёрт, ты не должен был… — Не должен был что? — резко перебивает Чжун Ли и тяжело вздыхает. В животе инсектарий бабочек в одно мгновение лишился кислорода, а тараканы в голове забегали в бешеном темпе. — Не должен был знать о твоём диагнозе? Об опухоли в голове? О том, что в обмороки ты не из-за скачущего давления падаешь? Чжун Ли злится и сжимает руками стол. Может быть, под его хваткой треснет стекло. Он зажмуривает глаза, ибо видеть сейчас Чайльда, как и документ с заключением врача онкоцентра, он не может. У него в секунду уходит из-под ног целый мир, в голове рушатся все границы, стирается разум, память. Руки немного дрожат, но он пытается быть в порядке или хотя бы сделать вид, что он в порядке, хотя он совсем нет. Чайльд робко касается его плеча. — Прости? Я не уверен, что одними извинениями решу проблему, но это, наверное, единственное, что я могу сделать, да? — Ты мог не врать мне с самого начала, а рассказать правду, — Чжун Ли немного повышает голос, пугая Чайльда, но тот даже не собирается отстраняться хоть на миллиметр. — И что бы тогда? Ты бы остался со мной? Или мне надо было в первую нашу встречу крикнуть тебе: «Ох, нет, не разговаривай со мной, я умру через полгода!». Так я должен был поступить? — Это так, черт возьми, эгоистично. Его сердце трескается вместе с костями его плеча под прикосновением Чайльда. Ему противно, но он не хочет, чтобы Чайльд отпускал его, потому что ему нравится чувствовать его касания. Он злится на него сейчас за ложь, но больше всего злится на себя, потому что в груди невыносимо больно. Сколько там Чайльду ещё жить? Полгода? Да, это, безусловно дольше, чем живут бабочки. — Я не хотел, чтобы все было так, — Чайльд шмыгает носом и садится на стул, хватаясь за волосы. — Ты уйдешь, да? — Нет, — Чжун Ли выравнивает дыхание и приходит в себя. — Я не уверен, что смогу. — Даже зная, что мне осталось максимум полгода? — А ты хочешь предложить мне оставить тебя сейчас, думая каждый день о том, жив ты или уже нет? Чайльд вдруг вздрагивает, хватается руками за подлокотники стула и отворит взгляд в сторону, зажмуривая глаза. Хватает секунды, чтобы услышать первый тихий всхлип и увидеть, как по чужому лицу стекает несколько капель слез. Чжун Ли был бы рад разрыдаться сейчас тоже. Закричать, ударить кулаком об стену, разбить зеркало или кому-нибудь лицо, но он не может. Он садится на корточки перед Чайльдом и кладёт руки ему на колени, заставляя посмотреть на себя. — Я зол на тебя, — его тяжёлое дыхание мешает ему говорить. — Но я не брошу тебя, особенно сейчас. Мне кажется, что я уже слишком сильно привязан к тебе, чтобы так просто уйти. — Но ты можешь в любой момент, я не хочу, чтобы ты видел мою смерть. — А что ты планировал сделать, если бы я никогда не узнал об этом? Упасть в один день замертво и всё? — Нет, — говорит Чайльд, сжав зубы за губами. — Хотел бросить тебя, соврав что-нибудь, чтобы ты не особо страдал по моему уходу, когда почувствую, что скоро откинусь. — Как это мерзко, — Чжун Ли сжимает колени Чайльда своими ладонями. — Я бы тебе никогда такое не простил. Чайльд улыбается. Его глаза блестят от слез, а тело дрожит от тревоги. Где-то на полке остывает чай, пока Чжун Ли тонет в глазах напротив и подписывает себе смертный приговор. Он не переживет его смерть, но он не знает, почему не хочет уходить. Неужели он правда привязался к этому человеку так сильно? Они лежат у Чайльда на кровати, июнь сжигает их сквозь оконное стекло своими лучами; осознание того, что они в очередной раз забыли задёрнуть шторы на ночь бьёт по вискам и вгрызается в глаза. Чжун Ли морщится и растягивается на кровати, пока Чайльд, ещё спящий, жмется к его телу и пытается согреться. Он в последние недели часто мёрзнет. У него почти не осталось сил. Чжун Ли вплетается рукой ему в волосы, перебирает их между пальцами и едва сдерживает себя от того, чтобы не поцеловать его, потому что, если он сделает это, то обязательно разбудит. Но Чайльд просыпается сам. Он улыбается ему — он делает это каждое утро, а у Чжун Ли всё равно бабочки в животе начинают биться о стенки желудка каждый раз — и тянется за утренним поцелуем, чмокает его в щеку и сразу же забирает себе всё внимание. — Иногда у меня нет на тебя слов, — вздыхает Чжун Ли, обнимая Чайльда сильнее. — Ты просто любишь меня и от этого теряешь дар речи. — Не обольщайся, милый мой, не обольщайся. Чайльд только и делает, что лыбится во все тридцать два, и встаёт с кровати, немного пошатываясь из стороны в сторону из-за вечного головокружения и придерживаясь за стены. Чжун Ли тяжело вздыхает только тогда, когда Чайльд скрывается за дверьми из комнаты. Ему становится хуже, и это ранит больше, чем должно. Чжун Ли поднимается следом, проходит на кухню, на которой Чайльд уже держит в трясущихся руках сковородку и жарит им завтрак. Грёбаная яичница. Чайльд говорит: «Ты не понимаешь, в Снежной все на завтрак едят яичницу». Чжун Ли же думает только о том, что он, вообще-то, из Ли Юэ, и скоро у него начнется непереносимость яиц. — Не смотри на это, как на ужас всего мира, — смеётся Чайльд и кладёт яичницу в тарелку. — Но ведь это ужас всего мира, Чайльд. — Специально для тебя я сделал пампушки. — Безумно приятно с твоей стороны. В такие моменты хочется погладить Чайльда по волосам, похвалить, чмокнуть в макушку и никогда не отпускать. После таких мыслей появляется ещё одно навязчивое желание рвать обои на стенах и метать в бетон ножи, или копья, или камни, или кулаки, или все сразу. Чжун Ли честно старается не думать о болезни Чайльда часто, но он буквально просыпается и засыпает с мыслями о ней. Ему больно. Он смотрит на него и понимает, как сильно в него влюблен, и он не переживёт. Зато пампушки получились вкусными. Стеклянницы при первом своём полёте теряют большую часть чешуек с крыльев. Чжун Ли чувствует себя этой примитивной бабочкой. Он не знает, осталось ли на его крыльях хоть капля чешуи, он просто продолжает лететь или просто биться в агонии крыльями — он не знает, на какой высоте от земли он сейчас. Чайльда рвёт уже третий день от любой еды, он потерял в весе за это время несколько килограммов и теперь окончательно похож на скелет. Время смерти, назначенное ему врачом-онкологом, оповещает о том, что осталось ещё три месяца. Чжун Ли стоит у него за спиной и проводит рукой по выпирающим позвонкам, чтобы Чайльду было не так плохо, хотя он сам готов выблевать сейчас все свои внутренности. Чайльд нажимает на слив пораженной тремором рукой и оседает на пол, едва находя в себе силы вытереть с лица остатки рвоты. Чжун Ли подползает к нему и перекладывает его голову себе на плечо, чтобы было не так больно и одиноко, а Чайльд обвивает его талию руками, прижимается ближе и вдруг начинает плакать. Он едва не скулит, но эти звуки рвут Чжун Ли барабанные перепонки, и слушать их невыносимо больно. — Что такое? — спрашивает он весьма обеспокоенно. — Всё же в порядке? Ничего не в порядке. — Я так устал, — Чайльд шмыгает носом, Чжун Ли чувствует, что он всеми силами старается не плакать, но у него не получается. — Я больше не могу так. Я не вытерплю ещё три месяца. У Чжун Ли разрывается сердце. Он на пределе. В ванную залетает бабочка. Цетозия размахивает своими крыльями, и нехотя вспоминается то, что у бабочек безумно примитивная нервная система. Похожа на веревчатую лестницу. В любой момент можно обрезать от неё кусок каната и завязать на шее висельную петлю. Очень, между прочим, практично. Может, Чжун Ли в прошлой жизни был бабочкой? Этой самой стеклянницей, с которой когда-то себя сравнивал? — Ты справишься, — он едва давит в своем горле колючий ком и надеется, что Чайльд не услышал, как дрогнул его голос. — Ты обязательно со всем справишься. — Неправда, — его рыдания становится чуточку чаще. — Я бы хотел. Я лечился, когда был в этом смысл, но это не помогло. Я лишился волос, когда ходил на химию, я был таким уродливым, но эта жертва была пустым действием. Я пропил таблеток больше, чем люди пьют за всю свою жизнь, я… очень устал. — Пожалуйста, Чайльд. Потерпи ещё немного. — Я хочу эвтаназию. Я больше так не могу. — Подумай хотя бы обо мне, как я буду без тебя здесь? — Ты так и так останешься без меня. Какая разница, через неделю или через три месяца? — Ты ещё не сыграл мне на пианино, Чайльд, — вдруг напоминает ему Чжун Ли и этого достаточно, чтобы привести Чайльда в себя. Он смотрит на него с десяток секунд, хлопает влажными ресницами, а потом говорит с особой уверенностью: — Тогда идём играть на пианино. — Ты так хочешь оставить меня без тебя, что мне даже грустно. — Тебе всегда грустно, милый, неужели эта мелочь заставит тебя грустить сильнее? О. Ещё как. Он будет захлёбываться в рыданиях, он разобьёт всю посуду в доме, он исцарапает ножами стены, швырнёт что-нибудь в окно, может быть, даже устроит драку и попадет в полицию, но его бывшая ученица Ян Фей обязательно его отмажет, а потом он вернётся домой с дешёвой бутылкой вина и позвонит Кэйе в Мондштадт, забыв, что за звонки между регионами взимается большая плата. Кэйя приедет к нему на пару с Дилюком, и он будет долго-долго пытаться сказать им хоть слово, но не сможет. — Почему ты настолько сильно не ценишь себя, Чайльд? — А смысл? — спрашивает он, не сдерживая нервного смеха. Бабочка в ванной всё ещё порхает из стороны в сторону, и Чайльд протягивает ей палец, чтобы она села на него. — Посмотри на эту бабочку. Она безумно красива, но от неё ничего не останется через неделю. От меня тоже ничего не останется. И в мире ничего не изменится. В мире разобьётся одно каменное сердце, и будет больно настолько, что не только до слез, а до злобы. — Тебе вредно философствовать. — А тебе думать о том, что у нас с тобой есть шанс на счастливую жизнь. — Но ты ведь сам думал, что есть шанс, не так ли? Иначе ты бы не остался со мной. Ты бы ушёл. Черт возьми, ты бы не стал так старательно разбивать меня. — Не стал бы. И на самом деле, — говорит Чайльд весьма осторожно, и это напрягает, — в тот день, когда ты увидел диагноз и когда я сказал тебе, что бросил бы тебя, когда мне стало бы совсем плохо, я соврал. Я получил заключение за день до того дня и просто забыл убрать его. Я бы бросил тебя намного раньше, но ты не позволил. И я послушал тебя и остался с тобой, но посмотри: мы от этого оба только страдаем. — Нет, Чайльд, я знаю, к чему ты ведёшь, я всё ещё не собираюсь расставаться с тобой. Он до последнего будет рядом. Он больше не откроет свое сердце после Чайльда никому, и ему всё же хочется, чтобы из него забрали как можно больше любви. — Ты же так будешь жалеть. — Я уже жалею. Но я не могу прекратить вот так просто любить тебя, как ты этого не понимаешь? Чайльд едва вздыхает. Очередной приступ рвоты перебивает их разговор противным звуком. Но Чжун Ли знает — Чайльд его не понимает. Признаться честно, он сам себя понимает еле-еле. Пианино в чужой квартире завораживает и не даёт спокойно спать по ночам. Когда Чжун Ли возвращается с работы, он не может пройти мимо инструмента, не бросив на него лишнего взгляда или не прикоснувшись. Чжун Ли уверен, что если однажды сядет за него, то пальцы сами вспомнят все когда-либо заученные мелодии и начнут играть. Но он не может сесть. Чайльд так и не сыграл ему ни одной симфонии. В последнее время у него сильно трясутся руки, и иногда он не может даже подержать в руках кружку. О пианино не может быть и речи. Но поиграть хочется невероятно сильно. В октябре погода отвратительная, и бабочки редко вылетают из инсектария, да и спроса на них становится с каждым днём всё меньше. Чайльд теряет остатки своих сил, поэтому встречаться с его клиентами приходится Чжун Ли. Это несложно, но выматывает сильно. Он взял отпуск две недели назад, чтобы не оставлять Чайльда одного. Тот уже который день ворчит и говорит, что это было плохой идеей, но сам едва ли может налить себе воды и принять таблетки. Чжун Ли прикрывает за собой дверь из комнаты и прислоняется к ней спиной. Глубокий вдох. С каждым днём в этой квартире становится все тяжелее находиться. Приближается ноябрь, этот месяц должен навсегда забрать у него то, что стало самым дорогим в жизни. Чжун Ли сильно зажмуривает глаза. Он не из тех, кто даёт волю слезам, но сейчас безумно хочется поплакать и побыть чуточку слабее, чем он есть. Он цепляется размытым взглядом за пианино. Хочется играть. Хочется высказаться через музыку, показать всему миру то, как много внутри него чувств, как много эмоций и боли. Чжун Ли подходит к пианино и даже не замечает, как дрожат его колени. Его пальцы аккуратно касаются клавиш, а глаза пробегаются по открытым нотам. Он не знает этой симфонии. Первые аккорды Чжун Ли берет слабо и один раз путается в клавишах, но потом разыгрывается. В памяти всплывают давно забытые ноты, и пальцы бегают по клавишам сами, он играет «Зиму» так, как не играл никогда, он давит в пол педаль, скачет от ноты к ноте, от клавиши к клавише и закрывает глаза. Его игра красива настолько, что и не скажешь, что до этого момента он ни разу не играл уже больше полугода. Такое просто не забывается. Ноты впиваются в память навеки. Бабочки помнят, что когда-то были уродливыми гусеницами. Пальцы помнят, как когда-то было больно и хотелось играть до мозолей. У Чжун Ли вздуваются вены на руках, пара мажорных аккордов в композиции немного не вписываются в его настроение, но он упорно игнорирует эту напускную радость, переходя к угнетающему продолжению. «Зима» — это всегда что-то тревожное, что-то неизбежное, и Чжун Ли закусывает до боли губу, чтобы не чувствовать так много, но всё равно чувствует. Последние ноты даются ему весьма сложно, но он берёт их правильно. Сердце стучит. Пальцы немного покалывает, а в груди всё переворачивается. Чжун Ли делает глубокий вдох и не сразу замечает, как на его руки ложатся чужие, трясущиеся. — Чайльд? — спрашивает он, едва контролируя свое дыхание. — Это было красиво, — говорит он ему на ухо. Рукав его чёрной атласной пижамы ощущать на своей щеке весьма приятно. Чжун Ли льнёт к нему ближе, а Чайльд берет на пианино первый аккорд. — Смотри, даже руки не трясутся, когда играю, — он улыбается слишком уж искренне и продолжает играть. — Сыграй со мной. Чжун Ли не может отойти от шока или паники — он не знает, что именно чувствует, — но продолжает вслед за Чайльдом, сразу узнавая мелодию. Он пропускает ноты, порой просто вслушиваясь, как играет Чайльд, и пытается впитать в себя каждую ноту и не зареветь от боли. Это странно — ощущать тело Чайльда за своей спиной, ткань его пижамы, его треморное дыхание у себя над ухом. Как же ему больно. Чайльд виртуозно скачет пальцами по инструменту, игнорируя свои судороги. Он заканчивает быстро, но настолько красиво, что зубы сжимаются до выступивших желваков. Чжун Ли роняет голову себе на грудь. — Все в порядке? — Чайльд касается его плеча рукой, а щеки — губами. — Тебе понравилось? Чжун Ли сглатывает вязкий ком в горле, пытается что-то ответить, но слова застревают и не выходят наружу. Ему так больно, так неприятно, ему кажется, будто его тело обмотали колючей проволокой и теперь натягивают её всё сильнее и сильнее. Первый всхлип слетает непроизвольно и неосознанно. — Ну ты чего? — он обнимает его за шею, прижимая головой себе к груди. — Не нужно плакать, милый, не нужно. Рушится. Все стремительно рушится. Чжун Ли даже не старается стереть с щёк непрошенные слёзы. — Это того не стоит, — вновь напоминает ему Чайльд и целует в макушку. — С чего бы тебе знать, — говорит он и прокашливается, — что чего стоит? — Потому что я знаю себя. — Но не знаешь себя так, как знаю тебя я. — Но это не повод лить по мне слезы. О боже. В последний раз он едва пустил слезу на похоронах Гуй Чжун. Это было девять лет назад. — Я не смогу без тебя тут, — Чжун Ли приводит дыхание в норму и убирает стыдливые слёзы с лица, шмыгая носом в последний раз. — И вообще, в принципе не смогу. — Сможешь, — только и улыбаются ему в ответ. — Ты всё сможешь, милый. Чайльд поднимает его голову за подбородок. Если смотреть на него больше пяти секунд, то можно разглядеть, как блестят его глаза. Сколько в них звёзд, черт возьми, сколько звёзд. Чайльд наклоняется к нему и целует, едва сминает его губы своими и кладёт руку ему на щёку, поглаживая её большим пальцем. Чжун Ли не находит в себе сил ответить на поцелуй, поэтому просто позволяет Чайльду целовать себя, но чувствует, как дохнет инсектарий в его животе, как дохнет сердце, и Чайльд, и вся его жизнь. Бабочки живут две недели. Им обоим осталось примерно столько же. Чжун Ли заведомо знает, что это их последняя прогулка, но всё равно соглашается, когда Чайльд приглашает его на свидание. Он не говорит «прощальное», но не нужно быть гением мысли, чтобы понять, что именно это он и подразумевает. На улице ноябрь и довольно холодно. Чжун Ли кутает Чайльда в шарф и только потом позволяет ему выйти наружу. Он знает, что ему тяжело ходить, но не предлагает помощи, потому что Чайльд посчитает это унизительным. Но он обязательно попросит взять его за руку чуть позже. Они доходят почти до окраины Ли Юэ. Чайльд задирает голову кверху, морщится от боли в ней и ярко-ярко улыбается, а потом всё-таки сам берёт Чжун Ли за руку, но не потому, что не может идти сам, а потому, что приятно это — держаться за руки и глядеть на ноябрьское солнце вместе. С дерева над ними отрывается большой красный лист и плавным движением летит прямиком на землю. Чжун Ли хмыкает. Этот лист — потеря, он отслужил свое и больше не нужен миру, он мёртв. Чайльд поднимает его и рассматривает с секунд десять. И не перестает улыбаться. — Зачем тебе эта гниль? — не может не поинтересоваться Чжун Ли. — Его движения совершенно сходны с полетом бабочки, — произносит Чайльд задумчиво и вертит лист меж пальцев. — Не странно ли? Самое печальное и мертвое — сходно с самым веселым и живым. — Я бы не назвал бабочек весёлыми и живыми. — Ну да, — Чайльд выбрасывает листок и оборачивается на Чжун Ли. — Разве не мило, что у бабочек нет сердца? — Как и у тебя, — вздыхает он. — Но моё всецело принадлежит тебе. — Это весьма досадно. — Да, ещё как. Чайльд грустно растягивает губы в улыбке. Он садится на лавочку неподалеку и упирается руками на колени, а потом спрашивает: — Скажи, ты жалеешь? Обо всём этом. О потраченном времени? Оно же не оккупится. После меня ничего не останется. — После тебя останутся бабочки, Чайльд. — Только не говори, что ты будешь следить за ними, я этого не переживу. — О, поверь, ты больше ничего не переживешь. Чайльд смеётся. Чжун Ли позволяет себе улыбнуться и прикрыть глаза, но когда открывает их, от смеха Чайльда не остаётся и следа. Только вид того, как он застывает, схватившись руками за голову и зажмурившись. А после падает на землю и больше не дышит. Это конец. Это последнее, что видит Чжун Ли перед тем, как сердце в его груди разбивается на мириады осколков. — Знаешь, я стал так редко приходить к тебе, что мне даже стыдно, — говорит Чжун Ли ему и садится перед ним на колени. — На работе такой завал, я иногда думаю, что умру. Я знаю, ты не будешь меня обвинять, но я сам себя буду. Так что извини. С прошедшими месяцами говорить с Чайльдом стало куда проще. Горло больше не сковывает от одного только вида его фотографии, на которой он, счастливый, улыбается. Этот снимок Чжун Ли сделал на их третьем свидании, когда они ходили в ресторан и ему пришлось учить Чайльда есть палочками. Потом они сидели на набережной и смотрели за кораблями, и ничего тогда им больше не было надо, а сейчас Чжун Ли нуждается в очень многом. Иногда он безумно скучает. Иногда ему очень хочется, чтобы все повторилось. Желание вернуть всё назад порой становится настолько невыносимым, что начинает колоть сердце — точнее, его остатки. Наверное, чувствовать всё это неправильно, ведь так не бывает. Но он всё понимает, правда, он всё это прекрасно понимает. — Мне тяжело, но я честно стараюсь не отдаваться этому состоянию, но у меня не получается. Это забавно, что искренним в своих чувствах я могу быть только после твоей смерти. Ты-то меня точно не осудишь за то, что мне хочется реветь и размахивать кулаками об стену. Я рассказывал тебе, как пробил дыру в стене у себя в квартире в день твоей смерти? Использовать гипсокартон для обустройства гардеробной было огромной ошибкой. Чжун Ли приходит в эту квартиру раз или два в полторы недели. Просто посмотреть на Чайльда. Ему не хватило смелости взять его фотографию к себе в квартиру, но и остаться в этой он тоже не смог. — Мне нужно идти, у меня занятие со студенткой через час, но я обязательно вернусь позже. Наверное, мне стоит прекратить разговаривать с твоей фотографией и ждать ответа, но я не могу. Возможно, я схожу с ума. Скажи, каково тебе знать, что это все твоя грёбаная вина, а? Он смотрит на него в последний раз, прежде чем отвернуться в сторону. Бабочки в инсектарии умерли через две недели после смерти Чайльда. Чжун Ли, оказывается, не так хорош в их разведении, как он думал. Он встаёт на ноги, что трясутся от нервов, и выходит из комнаты. Пианино в углу зала манит к себе, но он игнорирует его. Он больше не находит в себе сил играть. Квартира в очередной раз остаётся в одиночестве ещё на неделю. В следующий раз нужно будет сделать в ней уборку, стереть всю пыль с полок и вымыть полы. За три месяца здесь скопилось много грязи. Чжун Ли закрывает за собой дверь и спускается вниз на лифте. В душе не чувствуется ничего, кроме пустоты, но он уже успел к ней привыкнуть. Она стала частью его жизни, и он уже даже не представляет себя без неё. К нему иногда наведываются Кэйя и Дилюк, они проводят вечера в тишине под какую-то программу на телевизоре на фоне. Иногда к нему забегает Ху Тао и пытается его разговорить, но получается у неё не особо хорошо. Чжун Ли благодарен им всем, но сил найти в себе слова не может никогда. Он продолжил гнить до последнего, но, может, однажды он сможет отпустить всё это, как Чайльд отпускал бабочек на волю. Полёт у махаона быстрый и лёгкий, словно бег кораблика под парусами.

Конец.