Как из ничего создать целую драму: пошаговая инструкция для тревожных людей

      Очень, очень давно — ещё в детстве, при жизни матери, даже до всей «Вороньей главы» в своей жизни — Кевин сказал себе, что личное останется личным. Никаких журналистов, публицистов, фанатов и прочих зевак не должно касаться что-либо, кроме его спортивной карьеры.       К сожалению, ему рано пришлось узнать, что жить с подобной установкой в современном мире невероятно сложно, если даже не невозможно.       Жизнь с Воронами вплела в сознание Кевина понятия публичности и скрытности в новом ключе: насколько искусно удавалось манипулировать умами людей, которые, впрочем, самостоятельно уже настроили себя на то, что хотела увидеть одна сторона и показать — другая.       Тогда, всё ещё пытаясь утаить хоть каплю «настоящего себя», Кевин создал свою «публичную личность». Вначале это был лишь каркас, на который неумело, мало-помалу стали наживаться мышцы и сухожилия, в итоге прикрытые гладкой кожей, дорогими тряпками и растянутыми улыбками.       С каждым годом Кевин всё больше и больше вплавливался в эту личность, теряя базовое понимание: кто же он на самом деле?       Неужели он — это обворожительная улыбка и подмигивание в камеру во время интервью?       Неужели он — это всегда быть на шаг позади Рико, его тень, неотъемлемое продолжение, живущее в вечной зависимости?       Неужели он — это раздробленная рука, кровавое полотенце и надломленные всхлипы в темноте гостиничного номера?       Он потерялся, и ему пришлось начинать жизнь заново, в новом месте, в окружении новых людей.       Людей, которые после всего этого времени — стольких вложенных сил, принятых страданий, пережитых истерик, качелей веры и глубокого разочарования в себе, всей пережитой боли, слёз и крови, — всё-таки стали его новой семьёй.       Самым удивительным стало, что этих людей оказалось невероятно много: такие разные, но нашедшие родственные души друг в друге Лисы, его родной отец, Эбби и Бетси, даже капелька Калифорнийского солнца в лице Джереми Нокса. И что-то хрупкое, случайно разбитое и едва не забытое в прошлом, которое всё же удалось восстановить — тонкая, идущая нитью сквозь их жизни связь с Жаном.       Оказалось, что восстанавливать что-то куда тяжелее, чем строить новое — столько нюансов, потерянных осколков и острых краёв, режущих сердце от любого неправильно подобранного слова.       Многие вещи на этом пути теперь кажутся скорее вспышками лихорадочных снов, чем воспоминаниями из реальной жизни.       Прошлый Кевин из начала своего первого года в Университете Пальметто — полный страха, с надломленной волей и глубинным желанием спрятаться в самом тёмном углу — наверное, попросту расплакался бы, узнав, какой стала его жизнь и он сам спустя всего пару лет.       И, вероятно, он бы был невероятно удивлён, узнав, что однажды скажет:       — Я состою в отношениях с капитаном южно-калифорнийской команды Джереми Ноксом и моим прошлым сокомандником Жаном Моро.       Это признание, пускай и происходит перед его семьёй, кажется куда публичнее, чем все его выступления на телевидении. Сердце грохочет так же, как и отскакивающий от стен мяч во время матчей.       Пусть он когда-то говорил себе, что личное останется личным — но только тогда он ещё совсем не знал, что у него на самом деле появится семья, перед которой не захочет скрывать ничего.       Реакция Лисов, в общем-то, не подводит: одни пожимают плечами, что-то говоря о том, что это было и так очевидно, с его-то одержимостью Троянцами. Другие же либо кривят лица, доставая свои кошельки, либо самодовольно ухмыляются, забирая свои выигрыши в очередной ставке. Третьи — преимущественно старшее поколение — заводят неловкую речь о том, как они его любят и всё прочее, лишь бы только все эти отношения не повлияли на их игры и не заставили его «размякнуть» и начать «подыгрывать».       И есть один единственный и неповторимый Ники, который радуется так, словно они только что выиграли чемпионат.       Естественно, Кевин понимал, что эта новость слишком взбудоражит чужие умы, но даже с этим знанием он оказывается не готов ко всему новому потоку Ники в своей жизни.       Словно тот резко нашёл себе нового друга, с которым можно поговорить об отношениях, что Кевин не имел в виду абсолютно во время своего каминг-аута. И Ники настолько упорный и упрямый, что на него не действуют ни дополнительные нагрузки на тренировках, ни прямые просьбы оставить в покое, ни даже витиеватые угрозы — он всё равно идёт напролом. Эндрю, Нил и прочая команда, конечно же, не помогают — а некоторые даже встают на сторону Ники, оказывая ему поддержку в этом нападении на личную жизнь Кевина.       Иногда он действительно сожалеет, что не только рассказал им о своих отношениях, а вообще имеет какие-либо с ними связи.       Почему-то Ники интересуют все интимные подробности чужих жизней, и Кевина — в том числе. Самое ужасное, что ему даже не обязательно отвечать — Ники прекрасно справляется с додумыванием и составлением своих собственных картин событий: кто, с кем, в каких позах и даже с какими словами.       Естественно, Ники оказывается не прав во всём, в чём можно и нельзя, и в первую очередь в том факте, что какой-либо секс в том или ином виде вообще происходил.       То есть… — и здесь начинается главная проблема — это у Кевина не было секса: ни с Жаном, ни с Джереми, ни с ними обоими одновременно.       Чисто формально они спали вместе. Много раз засыпали на одном диване или кровати, когда наконец-то встречались в том или ином городе хотя бы на ночь. Часто целовались — однажды даже попробовали сделать это втроём одновременно, но по большей части только ударились носами, зубами и обслюнявили друг другу щёки и подбородки вместо губ; зато это было весело.       Иногда они даже ласкали друг друга, обычно в одежде или раздетые по пояс, и живот Кевина каждый раз так сладко поджимался и дрожал от чужих ладоней на его мышцах. Но они никогда даже не касались чужого члена: ни руками, ни ртом, ни какими-либо другими частями тела.       В общем, это была тема, которую они не подымали, словно их это не особо заботило. И Кевин правда до этого момента думал, что так оно и было, потому что его мысли часто по-настоящему забиты другими вещами (не только экси, чёрт возьми, он всё-таки на каплю более интересный человек), и горячие поцелуи с руками на его спине или талии всегда едва ли не большее, что он вообще может представить в своей жизни.       Но после Ники, после его распутного грязного рта, Кевин начинает задумываться: возможно, он что-то на самом деле упускает?       Жан и Джереми учатся в одном университете, живут в одном общежитии и играют в одной команде. Они проводят время вместе намного больше, чем с Кевином, и они проживают жизни, намного насыщеннее друг другом, чем может позволить себе Дэй.       Это их последний год учёбы, и они уже это обсуждали, на самом деле: квартиру для них троих, после выпуска Кевина через пару лет, где-то в месте, которое будет комфортным для них всех. Это довольно тяжело, на самом деле, потому что их всё ещё может раскинуть по стране ещё дальше, чем сейчас, и тогда перелёт на самолёте будет куда дольше, чем несколько долгих часов. Но Жану уже звонили по поводу будущего контракта, и предложение поступило из места, что намного ближе, чем Калифорния, так что, возможно, они смогут намного чаще видеться даже в последние университетские годы Кевина в Пальметто, если вселенная вновь не повернётся к ним грёбанной задницей.       И, что ж, теперь Кевин начинает думать, что он упускает что-то очень важное, что-то огромное, но на что он никогда не обращал внимания.       Жан и Джереми спали вместе, за всё это время? Тихо и аккуратно, только они вдвоём, только два сердца и два рта, две прижатые друг к другу грудные клетки, два — как положено в «нормальном» обществе.       Два — как старая безжизненная цифра под новой краской.       Они, только вдвоём, изучающие друг друга и доверяющие, потому что никто из них не предавал другого, не убегал из места, которое поломало их на кусочки, трусливо поджав хвост и бросив другого на растерзание разъярённо жужжащему улику.       Они всегда рядом, протянув ладонь или просто зайдя в соседнюю комнату. Им не нужно звонить по скайпу только в определённо договоренное время, чтобы увидеть другого, или улыбнуться, или рассказать о своём дне. Им не нужно лететь через всю страну только для того, чтобы прикоснуться к чужой коже, обнять и поцеловать, чтобы сыграть в экси вместе, чтобы порадоваться победе — потому что даже победы у них не одни на троих.       Мысли настолько громкие и тревожно шумящие в голове, что Кевин попросту пропускает половину занятий в университете, сидя в кабинетах, но абсолютно ничего не слыша.       Они никогда не обсуждали тему секса потому, что никого это не особо интересовало и всем было достаточно того, что они имели между собой — или же потому, что они вдвоём и так хорошо проводили время вместе, а Кевин был просто, ну, Кевином, как всегда, возбуждённый большую часть времени вещами, абсолютно далёкими от интима?       Но если бы они спали вдвоём, они бы об этом рассказали, вероятно? Кевин хмурится и собирает свои вещи в рюкзак, абсолютно потерянный для всех своих одногруппников. С другой стороны, с чего бы им вообще ему об этом рассказывать? Это ведь их дело, что-то, что только между ними, к чему Кевин, очевидно, не имеет никакого доступа, потому что это чужое.       Чёрт возьми, как вообще отношения втроём должны работать? За столькое время нахождения в данных отношениях он до сих пор ничего особо не знает: телевидение, литература и интернет очень скупы на истории подобного рода — а если что-то и есть, то слишком запутано или абсолютно не похоже на то, что происходит между ними.       У всего этого всё-таки есть какие-то правила, какие-то негласные законы, которые известны всем, кроме, очевидно, Кевина, который на самом деле социализирован для этого мира куда меньше, чем всем может казаться?       Должны ли все штуки делаться втроём — или это странно? У всех должно быть личное пространство. И какие-то вещи, которые хотелось бы сделать только с кем-то одним. А если что-то делалось только между двумя, должен ли об этом знать третий? Или это секрет? Только для двоих, которым вместе намного комфортнее, свободнее и просто лучше, чем с третьим, и вообще, им больше не нужен этот балла…       Кевин запинается в дверях общежития, глупо глядя на закрытую дверь спальни и проём кухни. Его голова кружится, и руки неожиданно кажутся такими ватными и колючими, когда он опирается на стену коридора.       Блять.       Блять.       Он просто грёбанный балласт, верно? Несчастный навечно второй номер, как бы он не старался это прятать под какой-либо маской. Одержимый экси, историей и фотографиями, чёртов алкоголик, которого так часто затыкали, потому что он никому не интересен, что он просто научился молчать. Парень, живущий в нескольких тысячах километрах, до которого слишком тяжело добраться, что это того не стоит. Парень, у которого проблемы со своими чувствами, привязанностями и зависимостями. Парень, который, очевидно, слишком поломан и испорчен для чужой любви и заботы, слишком тяжёлый, трудный, закрытый и упрямый для других людей.       Парень, который абсолютно не заслуживает того, чтобы кто-то вообще оставался с ним рядом.       Этого потока мыслей оказывается настолько много, что Кевину требуется куда больше, чем пара минут, чтобы вернуть контроль над всеми своими конечностями. Голова кажется такой… пустой, полой, неожиданно молчаливой после такого оглушительного рёва.       Кевин садится на диван, едва видя что-либо перед собой: лишь вспышки мыслей, плывущих рябыми, полупрозрачными картинами и образами.       Он пытается вернуть себе рациональность, вернуть контроль и над собственным разумом — но так уж вышло, что мысли контролировать невозможно. На них можно реагировать, их можно изучать, их можно использовать или игнорировать — но точно не управлять ими.       К сожалению, нередко эти мысли забирают весь контроль себе, берут бразды управления на себя, утягивают в глубокие-глубокие ямы пустых тревог, выдуманных страхов и слишком реальных страданий.       Словно Кевин оступился на краю пропасти — и теперь он падает.       Всё ниже и ниже.