Ещё удар

      Тихий гул прокатился по покатым сводам пещеры и провалился в её зияющую пасть. Мрак неохотно расступался перед догорающим факелом, скалясь и вновь смыкая челюсти за спиной рыцаря. Прокравшись меж соляных шипов, усеявших стены, тот ринулся вперёд, к пышущему удушливым жаром сердцу подземного лабиринта. Ноги скользили и подворачивались на замшелых сырых камнях. Поворот, тупик, петля.       Зловещая тишина глушила заполошное дыхание и лязг выходящего из ножен заговорённого чаровницами меча.       Узкий проход вывел рыцаря к грубо вытесанному в скале спуску в грот. Глаза на миг ослепли от сияния злата, да драгоценных каменьев, устилающих пол, грудами сваленных в углах и рассыпанных по ступеням. Но не за монетами чеканными явился рыцарь, не за браслетами и серьгами. Сердце его волновала лишь одна ценность. Та, чьи глаза блестели ярче любых алмазов. Та, что заставляла солнце стыдливо померкнуть одной лишь улыбкой. Взором она разжигала в сердце рыцаря неистовый пожар, потушить который оказалась не в силах даже разлука, но одно лишь её касание вмиг гнало прочь кошмары, вновь и вновь бьющие по душе острым клювом.       А сейчас её хрупкий стан оплетали кованые цепи. Туго, крепко, црапали руки и шею, сдавливали грудь, мешая воздуху наполнять её жизнью. На изъеденной временем треснутой колонне, к которой приковали принцессу, виднелись засохшие бурые пятна.       Кровь.       Её кровь.       Перед глазами, точно наяву, растеклись багряные капли, окропившие серый камень, струйками прокатившиеся по смуглой коже, рассечённой загнутым драконьим когтем.       Пальцы, почти не дрогнув, сжались на рукояти меча. Гнев пламенной вспышкой взорвался в теле, потянув рыцаря сквозь золотой ковёр. К стене, где растянувшись во всю длину дремало чудовище. Спину его алым щитом укрывала чешуя, а разинь он пасть, в ней разом бы сгинул целый полк. Клыки из неё торчали — длиннее копий и острее наточенной сабли. Страх коснулся сердца ядовитым остриём, но его тут же отбросило в сторону крыльями ярости. Рассекая телом раскалённый воздух, рыцарь подобрался к усыпанной костяными наростами драконьей шее. Зверь пошевелился.       Шумно выдохнул, заполнив пещеру едким сизым дымом. Расправил перепончатые крылья и приоткрыл поблёскивающий в тусклом свете глаз, словно бы отлитый из расплавленного янтаря. Долго можно было глядеть на устрашающую величественность чудовища, но хриплый кашель принцессы вмиг вытолкнул рыцаря из растерянного оцепенения. Увернувшись от смертоносной лапы, он пронёсся мимо открывшейся пасти, и лишь бережная рука судьбы уберегла его от сомкнувшихся зубов. Заприметив, что зверь втягивает носом пещерный воздух, готовясь изрыгнуть пламя, рыцарь замахнулся и с силой вонзил меч в драконье сердце. Чудовище взревело, извернулось и заметалось. Ударилось об пол, желая потушить холодным златом вспыхнувшую боль, но вскоре затихло. По разноцветным каменьям растеклась покинувшая сердце густая чернота.       Обогнув драконье тело, рыцарь подбежал к принцессе и махом разбил замок на опоясывавших её путах. На лице её нежным розовым бутоном расцвела слабая улыбка.       О таком обычно рассказывают детям на ночь, с тихим шелестом перелистывая истерзанные годами страницы книги со сказками. Однако в реальности спасение принцесс от драконов выглядит чуточку иначе.       Изначальный план по быстрому и безболезненному для всех, кроме, разумеется, самих похитителей, вызволению Олега с самого начала выглядел слегка ненадёжным. Примерно как мост из прогнивших верёвок, перекинутый через пропасть. По-хорошему его бы стоило довести до ума, отгоняя сон чудодейственным кофейным зельем, вдумчиво изучить брошюры по тактике боя, просчитать все риски и вероятности… Но каждый шаг секундной стрелки набатом отдавался в голове, насыщая силой пробудившуюся панику. Та, прокатившись по телу холодным потом и резкой слабостью, без труда потеснила здравый рассудок, перетекла мелкой дрожью на кончики пальцев и мягко подтолкнула ладонь к телефону. Отрывистые инструкции полусонной Лере, попытки выстроить алгоритм из хаотично скачущих в голове осколков мыслей, едва не оторванная от дверцы шкафа ручка, комком летящая на пол с вешалок одежда и криво застёгнутая рубашка. Второпях сооружённая маскировка выглядела превосходно. Для шпионажа за контрабандистом, торгующим попугаями на птичьем рынке. Мало того, что не заметили, так ещё и бирку с ценником куда-нибудь на пиджак прилепили бы. В обычной же городской среде костюмчик выглядел бы непримечательно разве что для цирковой труппы, выгружающей клетку с мартышками из фургона, но мимо неё Серёжа промчался, вдавливая в пол педаль газа и виртуозно обгоняя неторопливый мусоровоз. Светофоры, как назло, ехидно глядели на подъезжающего к ним Серёжу алыми очами, а гаишников стояло видимо-невидимо, будто со всей страны именно на эту дорогу съехались. Зелёные жилеты и круглые фуражки мелькали перед взглядом непрерывной чередой, подпитывая и без того окрепшую панику. Остановят — и Олега из драконьих лап некому будет вытаскивать, уведут его спасителя под белы рученьки в темницу сырую и запрут там. Но, видимо, Серёжа настолько превысил скорость, что сравнялся со звуком и светом, а потому хранители порядка оказались не в состоянии заметить пронёсшуюся мимо них начищенную до блеска фиолетовую машину, и до мудрёного переплетения дворов добраться удалось без приключений.       Советская архитектура вызывала у Серёжи уныние, такое же серое, как и эти безликие коробки с крошечными застеклёнными дырками и рядами балконных наростов. Самым противным в них было то, что для того, чтобы отыскать в бетонном лабиринте нужный дом, необходимо было как минимум проскакать в шаманском танце, размахивая веткой боярышника, вокруг песочницы, отвесить земной поклон мудрым обитательницам скамеек и разглядеть крошечную табличку с номером, загороженную разросшейся сиренью. Поплутав меж пятиэтажных близнецов, едва не рухнув в гостеприимные объятия широкой ямы и сорвав собачью свадьбу, Серёжа, даже не воспользовавшись советом навигатора, услужливо указывавшего в направлении раскидистой ивы, добрался до дома Леры.       Собеседницей Валерия была прекрасной. Это Серёжа успел подметить ещё во время тренировок, а теперь лишь заново убедился в этом. Пока из его уст лился сказ о бракованном змее Горыныче, которого, вместо голов, личностями в количестве трёх штук природа одарила, Лера невозмутимо вела машину. И пусть её облик мог вдохновить не на одно полотно о великомученических злоключениях, отвечала она максимально тактично и по делу. Возможно, из-за того, что нахождение рядом с психопатом, от которого зависит судьба твоей семьи, напрочь отбивает желание язвить. А может, помогла отработанная за годы жизни с гиперактивным братом способность усмирить желание разразиться потоком словесных молний.       Густая поросль многоэтажек поредела, сменившись скоплением низеньких бараков, глядевших на проезжающую мимо них машину пустыми глазницами окон. Под колёсами крошились в пыль мутно-зелёные осколки почившей в пьяной драке бутылки.       Взгляд то и дело цеплялся за шедевры неизвестных мастеров, разбавляющие серость узеньких улиц своей кислотной жизнерадостностью. Лера резко крутанула руль, огибая дремавшего под солнцем облезлого пса. На миг, сладостный, но скоротечный, словесный водопад, перетёкший уже куда-то к детским страхам, поутих. Чтобы обратиться в бурлящую стихию… В плеске звуковых волн Лера, по-видимому, уловила лишь напоминание о том, что Олег там не чаи с похитителями распивает, сплетничая о друзьях-наёмниках, а потому давить надо не на Сергея своим молчанием, а на педаль газа. В часть про то, что перевозит она всё-таки не мешки, наполненные свежевыкопанными корнеплодами, а своё непосредственное начальство, девушка, очевидно, не вслушивалась.       Оставшаяся часть пути промелькнула перед Серёжей чередой размытых пятен. Его пространный монолог вдруг смолк, стоило мыслям вновь возвратиться к Олегу. Рой предположений жужжал всё навязчивее, уберегая Леру от неизвестно какого уже по счёту ироничного замечания, что норовило уже сорваться с серёжиного языка.       Напряжение, затянувшее машину вязкой плёнкой, от молчания сузилось. Уменьшилось до размеров человеческого сознания и, перекочевав туда, вольготно расположилось, дрожью расползаясь по пальцам. Когда они подъезжали к складу, дышал Серёжа уже через раз. Нервозность, выходившая до этого в несмолкаемой череде шуток, скомкалась где-то внутри, краешком задевая Его. Того, чей сон нельзя потревожить, даже если рядом прямо сейчас разверзнется огненная пасть, даже если их окружит отряд наёмников, да хоть сам дьявол на шум заявится! Стоит Ему разомкнуть веки, и сражаться с драконьими приспешниками Лере придётся в одиночку. Рыцаря в одночасье пронзит незримый меч, выкованный из собранных со дна его души осколков слабости. И он уснёт, оставив душу во власти беспомощности.       Серёжа выскочил из машины, едва та успела затормозить. Сердце неистово колотилось, обгоняя страхи, кружившие внутри него вороньей стаей. Шаг, ещё один.       Проржавевшая дверь под влажными ладонями натужно скрипнула и с жалобным лязгом поддалась. Серёжа ринулся в слепящий полумрак, но почти сразу же встал, словно уткнувшись в невидимую стену. Лёгкие жгло пронизывающим воздух запахом железа. И надежда на то, что исходил он от сдавшихся коррозии старых деталей, таяла всё стремительнее. Насилу усмирив клокотавшую в груди панику, Серёжа медленно шагнул вглубь драконьего логова, мысленно кляня стены за то, что каждый звук скакал по ним гулким эхом.       Еле различимый болезненный стон был оглушительнее громовых раскатов. Едва он коснулся слуха, Серёжа сорвался на бег. Да какая тут осторожность, если где-то за ближайшим углом Олега запытали до такой степени, что он позабыл про сдержанность?! Олега, обычно стойко сносящего все раны, Олега, который в детдоме единственный из группы молча перетерпевал прививки, Олега, которого к доктору каждый раз едва ли не силком тащить приходилось, игнорируя его возражения в духе «само пройдёт». И пусть заживало на нём всё действительно как на собаке, каждая царапина, каждый перелом и вывих оставались саднящими порезами на серёжином сердце. Пять из них уже вряд ли когда-нибудь сойдут, настолько глубоко вонзился отравленный кинжал вины.       В группу наёмников Серёжа влетел неудержимым торнадо, кулаками и локтями отпихивая любого, кто преграждал ему путь. Не удостоил вниманием он ни устремлённые на него дула пистолетов, ни крепкость мышц, обхваченных униформой.       Плевать, на всё плевать! Кроме стекающих по родному лицу багряных капель. Кроме замутнённого болью взгляда. Кроме Олега…       Всё, что произошло после, осело в серёжиной памяти зыбким полурассеянным сном.       Лишь одна фраза из него нестираемо отпечаталась на подкорке мозга и кровоточила каждый раз, когда мысли хотя бы мельком цепляли её. «Шестой пули я могу и не пережить.»       Рука, и без того ходившая ходуном, после этих слов едва не онемела. Шестой пули не переживёт и Серёжа. Захлебнётся в едкой горечи, уйдёт на дно, не стараясь даже сорвать с себя неподъёмный камень вины.       — Серый, ты чего застыл? — слова — как удар по голове. Тяжёлый, до подгибающихся ног и гула в ушах. И звучат они рядом, словно Олег не подвешен сейчас цепью к потолку, как скотина на убой, а стоит совсем близко, что аж плеча касается. — Серый! — и столько в этом голосе волнения, что собственная тревога стыдливо юркает вглубь души. — Хватит уже стол гипнотизировать, — оглушающая какофония мыслей на миг затихает. Откуда здесь взяться столу? Но не успевает Серёжа об этом подумать, как его тормошат. Наёмники, собравшиеся вокруг Серёжи плотным полукругом, вдруг изогнулись и зарябили, как помеха на советском телевизоре. — Серёжа! — Серёжа давится воздухом. Как утопающий, которого рывком выдернули на поверхность.       И правда, стол стоит. А вокруг вовсе не склад, а кухня с отвратительным светло-коричневым гарнитуром, менять который Олег наотрез отказался, заявив, что кухня — это его территория, которую он будет ревностно охранять от всяких желающих устроить армагедон с помощью кипящей воды для спагетти. В ответ на обиженные заверения о том, что та кастрюля лопнула по загадочному стечению обстоятельств и, вполне вероятно, не без участия нечистой силы, а цвет гарнитура напоминает не самое приятное во всех отношениях вещество, Олег и бровью не повёл, ясно давая понять, что требования серёжиного сердца к переменам кухня не разделяет.       — Таким притихшим ты обычно только во сне бываешь. Рассказывай давай, что с тобой происходит, — сейчас Олег стоит рядом с серёжиным стулом. Нахмуренный, напряжённый, как сжатая пружина, но от боли не морщится — от сердца у Серёжи немного отлегает. Ответить надо, он же изведётся весь, если промолчать. Но именно в этот момент красноречие сбежало, оставив Серёжу наедине с немеющим от растерянности языком и мыслями трепыхающимися, как муха, бьющаяся о стекло рядом с раскрытой форточкой. И ни одна из них не кажется подходящей для облечения в слова. Ни та, что вгрызается в мозг оголодавшей собакой, глухо рыча «а если бы не успел…», ни та, о шестой пуле, жужжащая в голове, как неумолкающая соседская дрель, ни та, о прячущемся в подсознании чудовище, рядом с которым Птица кажется не сильнее канарейки. О чём сказать Олегу? О вернувшихся кошмарах? Или, может, о том, что чувство вины гложет так, что об стенку расшибить лоб хочется, чтобы только заткнуть этот противный внутренний голосок, нашёптывающий сказки о рыцаре, едва не погубившем свою принцессу? Сказки, от которых любой ребёнок не смог бы сомкнуть глаз остаток ночи, сказки, которые, может, и пробудили бы в Серёже литературный интерес, не будь они былью…       — Не быть мне, наверное, всё-таки героем, Олеж, — Серёжа выпускает из рук клочки истерзанной в пылу раздумий салфетки. — Как ни пытаюсь вершить справедливость, кто-то страдает, — «ты страдаешь» — хочется ему добавить, но вместо этого он встаёт, двигая стул с тихим скрежетом, наверняка оставляя царапины на паркете, и обнимает Олега. Легко смыкает руки на талии, притягивает ближе — бережно, без напора. — Может, сразу злодеем называть себя стоило? Чтобы не лицемерить… — утыкается в плечо, пряча взгляд — уставший, потерянный. И чувствует, как по спине медленно ведёт ладонь. Прохладная, даже сквозь футболку ощущается.       Сердце снова неприятно покалывает. Это из-за него ведь Олег, которому что жара, что мороз были всё равно, что скале дождинка, теперь кутается даже в плюс десять. Из-за него тёплое одеяло ранней осенью доставать пришлось. Из-за него, из-за пяти роковых ошибок, развеявших пепел от мимолётной радости триумфа, из-за его собственных пальцев, лёгших на спусковой крючок.       — Ты не Джокер и не Бетмен. И мы с тобой не в комиксе живём, — Олег вздыхает, — Просто человек, — говорит он тихо. Нарочно, чтобы чуткий серёжин слух не уловил едва проступающую хрипотцу.       Серёжа делает вид, что не слышит. Льнёт только ближе, притирается, как ласковый кот, и почти неощутимо целует там, где под тонким слоем ткани скрыта одна из пяти проклятых меток. Клеймо, выжженое раскалившимся докрасна эгоизмом. И где Олег в нём человека разглядел? Серёжа видел лишь чудовище. Пусть и облетело оперенье, рассыпавшись над Венецией чёрным пеплом, с души сажа так и не оттёрлась. Захочешь прикоснуться — не отмоешься. И пока все остальные разумно отдалились, устрашившись этой копоти, Олег испачкался в ней только сильнее. Не только руки — тело, сердце, душу. Почти задохнулся от дыма, взвившегося над разгоревшимся вновь костром правосудия, но не ушёл. До сих пор рядом, словно и не вздрагивал от серёжиного голоса первые месяцы после исчезновения Птицы. Доверчиво запрокидывает голову, будто вместо ожерелья из поцелуев его шею не обхватывал когда-то ошейник.       О том, что было бы, не окажись он неисправным, Серёжа предпочитал не думать.       — Чего это у тебя вдруг посреди ночи приступ нежности случился? — Олег тихо усмехается и сам тянется за поцелуем.       «Не ждёт ответа», — проносится радостной вестью в голове Серёжи, прежде чем все мысли стихают, растопленные мягким теплом чужих губ. Почему-то вспомнились статьи квалифицированных диванных психологов о сроке годности любви, на которые он не единожды натыкался в непролазной интернетной глуши. Если верить им, то его чувства давно должны были покрыться плесенью привычки, однако годы шли, а бабочки в животе вымирать не торопились — множились и мельтешили от каждого касания. Но летали иначе, чем прежде. Лучше. Безмолвный вопрос протянулся цепочкой невесомых поцелуев. Вниз по шее к ключицам. От них — к плечу. Ещё легче. Нерешительнее. Касался олеговых шрамов Серёжа до сих пор с робкой осторожностью. Будто тронешь — вмиг закровоточат. Тут же янтарная желтизна затопит радужку, полосы на обоях изогнутся в чёрно-белые клетки, а из самого нутра подсознания исторгнется холодный смех.       Кровоточила от этих прикосновений, к счастью, только серёжина душа.       Коридор, соединяющий кухню со спальней, показался бесконечным. Можно было никуда не уходить. Прямо там закружиться в водовороте ласки, поддавшись неудержимому порыву, однако едва различимая тень боли, проскользнувшая во взгляде и нахмурившихся на миг бровях Олега собрала по крупицам разлетевшееся терпение и наскоро склеила. Ненадёжно, скоро вновь осыпется горсткой пылинок, но достаточно, чтобы не позволить Волче опять превозмогать что-либо.       Футболка распласталась бесформенной кучей где-то между шторой и креслом. Потом, утром, Серёжа, пусть и нехотя, но уберёт её в шкаф, даже сложит квадратиком и разгладит складки на рукавах и вышитой волчьей морде. Только чтобы Олегу самому не пришлось подбирать её и ворчать, что Серый снова срач разводит и вещи по полу валяет, вместо того, чтобы снять и положить аккуратно. Однако стоило Серёже обратить взгляд на Олега, как мысли о футболке тут же покинули его голову, оставив в ней лишь отзвуки колотящегося сердца. Волче перед ним расслабленный, доверчивый, и от этого дышать трудно — бесконтрольная нежность сдавливает лёгкие, колет сердце и растекается слабостью по конечностям.       Руки тянутся к олеговой пижаме. Неторопливо, как бы нестерпимо ни опаляло их разгоревшееся пламя щемящего желания. Хватит огня с Олега. На всю жизнь хватит после роковой пляски пяти искр, отлетевших от костра возмездия.       Долгие до мучительности секунды — и пальцы порхают по обнажённой груди. Очерчивают по кругу шрам и замирают прямо под ним, там, где заполошно трепещется, будто пытаясь коснуться руки, олегово сердце. «Выстрели он тогда чуть ниже, оно так не стучало бы» — проносится в голове, но Серёжа гонит эту мысль прочь. Поджигает её согревающей искрой, вспыхнувшей от оставленного на его ладони поцелуя, и, отнимая руку от губ Олега, тянется к ним своими. Прикрывает глаза.       По кромке оставленного Драконом креста Серёжа ведёт затаив дыхание. Сколько бы Олег ни шутил, что парные шрамы куда оригинальнее татуировок, которые они подумывали сделать в средней школе, смотреть на его спину Серёжа первое время себя буквально заставлял, и то только для того, чтобы обработать рану. Вместе с привычным чувством вины она будила ещё и горечь. От того, что не успел появиться раньше, чем на Олеге оказалось это клеймо, будто бы окончательно сплетающее его судьбу с серёжиной. Венчающее их кровью.       — У тебя такой вид, будто ты пятый час подряд код свой программный пишешь, — бурчит Олег. — Ну я же не хрустальная ваза, в конце-то концов, — Серёжа на это лишь качает головой. Неосознанно почти, как игрушечная собака, каких обычно ставят в такси. Вазу Олег напомнить мог бы только если рассматривать его после первого часа сна за двое суток, при выключенном свете, отойдя при этом на приличное расстояние и проведя накануне полдня за ноутбуком. Но это совсем не значит, что он не мог расколоться. И все его шрамы — и от пуль, и от полученных в военном и наёмничьем прошлом ранений, и от разбитой бутылки, которой ему прилетело, когда он ещё в студенчестве защищал Серёжу от обитателей ночных подворотен, и тот крест на спине — виделись Серёже паутинкой трещин. Ещё удар — и всё рассыпется.       — Ну да, таких красивых ваз в природе не существует, — усмехается Серёжа и сползает на пол.       Слышать, как тяжелеет дыхание Олега от каждого движения языка, упоительно приятно. Серёжа знает — стоит обвести головку, обхватить губами чуть сильнее, и Олег сорвётся на беззвучный стон. О собственном возбуждении он забывает напрочь. Сейчас куда важнее и желаннее уделить внимание Олегу, произнести касаниями то, что не хватило бы смелости обратить в слова. Благо, Волче уже не сопротивляется заботе как когда-то. Перестал наконец думать, что только он обязан ласкать, а сам ласки недостоин, и вытравить эти мысли оказалось сложнее, чем самый зловредный сорняк. Откуда они вообще взялись, Серёжа лишь смутно догадывался по скудным рассказам Олега о семье. Деспотичный отец, мама, которую Олег пытался защищать от него. Не смог. Может, оттуда всё и пошло. И мысли эти, и напускная храбрость, за которой — об этом знал только Серёжа — прятался маленький напуганный волчонок, боящийся, что кто-то заметит его под личиной свирепого грозного зверя. И привычка взваливать всё на себя тоже наверняка оттуда. Её превозмочь было труднее всего, но Серёжа помогал Олегу, в последнее время с особым рвением. Когда наконец дошло до него, что Олег не железный.       Ещё удар — и всё рассыпется, но Серёжа решил, что не позволит ему обрушиться на Олега. Что бы для этого ни пришлось сделать.