Арьергард

      « — Я не отступлю.       — Подождите секунду! Вы серьезно собираетесь бороться при нынешнем количестве воинов?       — А ты боишься? »       Шинпачи все ещё не мог поверить нахальству этого мужчины!       Это случилось сразу после стратегической встречи между высокопоставленными членами союзников. Шинпачи все еще пытался успокоиться. Он знал, что ему нужно было сосредоточиться на предстоящей битве и текущих проблемах, но все равно не мог ничего поделать с переполняющими эмоциями, сжимая от досады руки в кулаки; настолько сильно, что ногти вонзались в кожу. Все его тело дрожало от ярости.       Как он смеет?       « — Нагакура-кун, ты сражаешься только в тех битвах, в которых точно знаешь, что сможешь победить? »       Как этот человек смеет считать его трусом?       — Не вздумай расстраиваться из-за этого, — раздался спокойный и низкий голос рядом с ним, отчего Шинпачи повернулся и увидел, как его друг приближается к нему уверенными солдатскими шагами.       Сано выглядел как обычно: спокойный, собранный, расчетливый, понимающий и просто знающий, что делать, говорить. Почему-то это злило Шинпачи. Раздражала эта уверенность, которую он не мог почувствовать, и это спокойствие, которое он не мог понять.       Шинпачи стиснул зубы.       — Я знаю, черт возьми, — слишком резко ответил он, когда его друг встал прямо перед ним, — Умереть? Я-то не против, но я отказываюсь умирать напрасно, гоняясь за чужой мечтой! Мечта, давно потеряна! Пора бы уже принять это и смириться.       Ничего не ответив, Сано просто взял ладони Шинпачи в свои.       — И когда я сказал ему об этом... Когда я сказал ему о том, что думаю о его бездумном, ебанутом и самоубийственном плане, он назвал меня трусом! Потому что я отказался вести своих людей на верную смерть за чье-то принятие желаемого за действительное! Он назвал меня трусом!       — Шинпачи… — Сано попытался успокоить его, но он не хотел ничего слышать. Шинпачи был в ярости. Он вырвал руки и схватил Сано за лацканы пальто, притянув любовника к себе.       — Никто не смеет звать меня трусом! — Гневно зарычал Шинпачи, в то время, как янтарно-золотистые глаза пристально следили за каждой мышцей на его лице.       Это немного отрезвило его. Наконец, Шинпачи понял, что делает, и с угрюмым вздохом отпустил Сано.       — Прости. Не знаю, что на меня нашло.       Сано поправил пальто, и Шинпачи заметил, как мужчина проглотил язвительный ответ. Он подавил желание пнуть ближайший камень. Сано не заслужил такого обращения, ведь он хотел только помочь.       На самом деле, Шинпачи был удивлён, что его голова все еще не была пробита о ближайшее дерево. Обычно, именно так поступал с ним Сано, когда Шинпачи вымещал свой гнев на нем. Затем они дрались до тех пор, пока из глаз не полетят искры, пока не выплеснут весь гнев, скопившийся внутри, и пока не будут достаточно истощены, чтобы двигаться. А потом разговаривали и думали, как решить проблему без кровопролития. Но сейчас у них не было времени сражаться друг с другом — предстоящая битва висела над ними, как меч правосудия. Поэтому они оба сдерживали напряжение до такой степени, что Шинпачи почти жалел своих врагов.       Из размышлений его вырвал слегка язвительный голос возлюбленного.       — Вот и результат моих самоотверженных усилий.       Сано вздохнул.       — Мне удалось успокоить тебя всего несколько часов назад, чтобы ты вёл себя прилично и сдержанно. А теперь ты снова буйствуешь и жаждешь крови. Черт, я никогда в жизни так сильно не напрягался, как сейчас. Это даже хуже, чем бардак после инцидента с Абура-Коджи. Сделать из тебя разумного и цивилизованного человека — задача монументальных масштабов. Клянусь, если я не получу прибавку к жалованию в ближайшее время, я уволюсь.       Янтарно-золотистые глаза опасно блеснули, отчего Шинпачи виновато отвел взгляд, напряжённо почесывая затылок.       — Прости...       Послышался тяжелый вздох, затем шорох ткани, и Шинпачи почувствовал как тёплые пальцы коснулись запястий и потянули его руки вперёд.       — Твои руки снова стали холодными, как камень, — произнес Саноске, а затем Шинпачи ощутил, как жар разлился по всему телу.       Мужчина от удивления приподнял брови, когда Сано прижал его руки к своему теплому торсу, пытаясь согреть их. Под грубыми мозолистыми пальцами его кожа была удивительно нежной, даже эти вездесущие бинты казались мягкими, как вата. Саноске всегда с теплотой относился к Шинпачи, а последнего не могло не тянуть к этому мужчине.       — И почему ты так одержим желанием согреть мои руки? — вслух произнёс Шинпачи, озвучив свои мысли. В конце концов, это не уменьшило его гнев.       — А ты почему так одержим злостью на Кондо-сана? — спросил в ответ Саноске.       Шинпачи посмотрел на возлюбленного, и их взгляды снова встретились.       — Потому что он меня бесит.       Сано вздохнул, но ничего не ответил. Некоторое время они молчали, не зная, что сказать, но и не обращать внимания на справедливость этих слов, тоже было бы ложью. Казалось, разговор зашёл в тупик, пока Саноске снова не заговорил, теперь уже слегка подавленным голосом.       — Так было не всегда.       Шинпачи посмотрел на землю.       — Но эти изменения происходят уже давно. Ты слышал, что он говорит. И это совершенно не совпадает с тем, как я считаю, — фыркнул Шинпачи и тут же почувствовал, как Саноске ободряюще погладил пальцами тыльные стороны его ладоней, которые все ещё находились под рубашкой мужчины.       — Я знаю, Шин. Я знаю.       Услышав это прозвище, Шинпачи запнулся.       Он мог на пальцах одной руки сосчитать, сколько раз Сано называл его Шином, очень живо вспоминая детали каждого из этих случаев. Это заставляло его чувствовать себя неловко и потерянно. Сано редко называл его Шином. Уже то, что он звал его по имени, так интимно, без почетного обращения, даже для внешне беспечного Сано было признаком того, насколько они были очень близки. Конечно, многие среди его окружения, называли Шинпачи по имени, но слышать это от Сано всегда казалось более близким, чем от кого бы то ни было. Таким образом, называть Шинпачи еще менее формальным именем было предназначено только для самых глубоких и самых интимных моментов, которые они проводили вместе; когда все было плохо, когда времена были отчаянными, и им нужно было чувствовать, что даже если все вокруг исчезнет, ​​даже если весь мир рухнет, а земля под их ногами рассыплется в пыль, они все равно останутся друг у друга. Когда Сано звал его Шином - это всегда звучало как обещание, как гарантия, как убежище от приближающейся бури. Это заставляло Шинпачи чувствовать себя в безопасности и любить, что стало редким явлением для этих тёмных и небезопасных времен.       Он задался вопросом, какую цену им придется заплатить за это?       Ответ не заставил его долго ждать. Всего несколько часов спустя, когда они были окружены огнем, шумом и смертью, Шинпачи понял, что цена за чувство безопасности и любви стала очень высокой. Удивительный жар тела, пьянящий запах сандалового дерева, мускуса и моря, а также хриплый баритон, звучащий тихим шепотом прямо рядом с ним или охраняющий его спину, всегда успокаивали Шинпачи. Чувство безопасности охватило его с головой, и он почувствовал, что может сотворить невозможное, пока его друг здесь и прикрывает его спину. Ему не нужно было беспокоиться о внезапном нападении, которое произойдёт за его спиной, ведь он знал, что Сано был там. Гордый копьеносец позаботится об этом, а Шинпачи сможет сосредоточиться на поставленной задаче. Вероятно, именно это послужило причиной того, что он бездумно влюбился в своего друга. Он был тем, кого Шинпачи хотелось защищать. Однако Саноске был достаточно сильным воином, чтобы позаботиться о себе самому и, к тому же, поддержать Шинпачи буквально во всем. Шинпачи отвечал на эту поддержку взаимностью и помогал Саноске всякий раз, когда это было необходимо. Но ему никогда особо не приходилось беспокоиться за Сано. Он знал, что воин более чем способен справиться со своими проблемами самостоятельно, и Шинпачи позволял ему делать это, но все равно оставался наготове. Потому что, если Сано понадобится его помощь, он попросит об этом. В их отношениях было глубокое доверие, выходящее за рамки всего, что когда-либо испытывал Шинпачи. Более того, он мог полностью положиться на Сано, вероятно, даже, доверить свою жизнь. И Сано его не разочарует.       Ведь они были партнерами.       Они поддерживали друг друга во всем, что встречалось им на пути.       Во всем.       Когда Шинпачи заблокировал очередной удар мечей расэцу, окружавших их, внезапно глубоко внутри него возник вопрос:       Неужели во всем?       Шинпачи отразил еще один удар и пронзил мечом грудь своего противника. Расэцу упал на землю, а его красные глаза вспыхнули предсмертной агонией в последний раз.       Шинпачи какое-то время смотрел на безжизненное тело, пока в его голове складывалась цепочка мыслей.       Зачем он вообще это делал? Зачем вел своих людей в бой, в успешный исход которого едва верил? Почему он следовал приказам того, кто хотел быть его хозяином? Потому что он был самураем?       Нет.       Это не было его желанием, и, насколько он мог судить, не было желанием его людей. По крайней мере, не такое большое желание, за которое стоит умереть.       Может быть, он был сделан не из того материала, из которого сделаны самураи?       Да.       Это было то, что он чувствовал уже долгое время. То, за чем Кондо-сан гнался всю свою жизнь, а Шинпачи не был уверен, что сам когда-либо хотел этого.       Их пути были разными.       Пришло время прозреть и столкнуться с тем, что он так усердно игнорировал уже долгое время.       До сих пор Шинпачи чувствовал себя уверенно под предводительством Кондо-сана, чувствовал себя хорошо, служа Синсэнгуми, но... Возможно, это было из-за комфортных условий и регулярной зарплаты, которые заставляли его закрывать глаза на разногласия. Это было нечестно ни по отношению к себе, ни по отношению к Сано, ни по отношению к Кондо-сану, ни ко всем остальным его товарищам из Синсэнгуми.       Это было неправильно.       Так что Шинпачи мог сделать только одну правильную вещь — принять верное решение о целесообразности нахождения его в отряде.       И единственный вопрос, который он задал себе, победив очередного фальшивого демона ударом меча, заключался в том: прикроет ли Сано его спину?

***

      Этот вопрос не оставлял его в покое ни после окончания битвы, ни после того, как они переехали в резиденцию Хатамото, ни когда все сочувствовали Кондо-сану и помогали ему зализывать задетое самолюбие. Это раздражало Шинпачи больше, чем должно было, и пробудило в нем потребность все переосмыслить. И вот однажды ночью, когда небо было ясным и он раздобыл хороший саке, Шинпачи незаметно улизнул, чтобы сделать именно это — побыть наедине с собой, выпить саке, посмотреть на звезды и как следует все обдумать.       И когда он сидел там, на веранде в укромной части особняка, пил саке и смотрел на звезды Эдо, воспоминания проносились перед глазами, точно лепестки сакуры, подброшенные порывами ветра.       Он вспомнил столичные ночи, когда беспокойства, мучившие его теперь, не имели никакого значения; ночи ярких звезд, сладких, изысканных напитков и любви, такой нежной и чистой, но в то же время бурной и страстной.       И Шинпачи ещё раз убедился в своей правоте: в Киото звезды действительно светили ярче, чем в Эдо. Когда-то давным-давно он рассказал возлюбленному, что родился в Эдо. С тех пор любовник иногда дразнил его, называя городским парнем, когда они были одни и никто не слышал их пререканий. На самом деле, это были просто прелюдии к тому, что следовало потом.       И это было всем для Шинпачи.       Потому что в эти мгновения весь мир вокруг него растворялся и переставал существовать, в то же время суживаясь до размеров любимых рук, плеч, губ. Этот человек был для Шинпачи целым миром, и он сделал бы все, чтобы так было всегда. Но...       Он понял, что рано или поздно все это придётся отпустить.       — Ты уезжаешь, не так ли?       Услышав знакомый голос, Шинпачи поднял взгляд и увидел человека, о котором только что думал. Он стоял в нескольких футах от него и смотрел на него грустными глазами, с легкой понимающей улыбкой на губах. Шинпачи никогда не знал, как реагировать на улыбку Сано. Она была такой красивой, но, с другой стороны, всегда казалась невероятно грустной.       Его возлюбленный подошел к нему и опустился рядом, а Шинпачи просто молча наблюдал за мужчиной.       Харада Саноске.       Привлекательный, красивый, великолепный Харада Саноске.       Рассудительный, остроумный, сильный, смелый Харада Саноске.       Харада Саноске, который, несмотря на свое незнатное происхождение, был достаточно умен, чтобы быть советником капитана. Харада Саноске, которому доверяли настолько, что всегда делали его арьергардом, последней линией обороны, непробиваемой стеной, охраняющей их, когда все рушится.       Гордый копьеносец Харада Саноске.       Его возлюбленный Сано.       — Я не буду просить тебя пойти со мной, — Шинпачи знал, что будет очень скучать по Сано, но он не мог просить его отказаться от своей жизни, своих друзей, своего с трудом заработанного звания только потому, что Шинпачи не хотел больше служить под началом Кондо-сана.       Мужчина почувствовал, как Сано посмотрел на него с вопросом в глазах, вероятно, спрашивая себя, неужели это их конец? Не так ли Шинпачи подразумевал свои слова? Но Шинпачи не хотел, чтобы они расстались при таких обстоятельствах. Если честно, Шинпачи совсем не хотел, чтобы они расставались, но...       Он снова посмотрел в небо.       — Я имею в виду, как бы Синсэнгуми справились без своего арьергарда, самого важного человека в бою? Отряд без лидера? Или Кондо-сан без советника? Или Хиджиката-сан без правой руки? И я... Я бы понял, если бы ты остался, но... Но я был бы не против, если бы ты присоединился ко мне.       Но это было не его решение.       — И ты не можешь остаться.       Это прозвучало как утверждение и как вопрос одновременно, и хотя Шинпачи знал, что Сано понял и принял его решение уйти, он чувствовал, что ему нужно объясниться. По крайней мере, он не хотел уходить не попрощавшись с тем, кто всегда был для него намного больше, чем просто друг. Его партнёр. Его любовник. Его товарищ.       — Если я это сделаю, то будет только хуже, — воспоминания о недавних событиях и битве при Коуфу вспыхнули в голове Шинпачи, и он знал, что это правда, какой бы болезненной она ни была. Он отвел взгляд от неба и продолжил: — Ты и сам все прекрасно видишь. Я и Кондо-сан слишком разные, чтобы идти по одному пути. Я всегда знал об этом. Я следовал за ним и Хиджикатой-саном, потому что я восхищался их мужеством и решимостью. Я хочу, чтобы так и осталось.       Шинпачи осмыслил свои чувства и задумчиво улыбнулся. Да, он хотел, чтобы его воспоминания о Хиджикате-сане и Кондо-сане были приятными и не были окрашены гневом, стыдом и сожалением.       — Ты все еще уважаешь их. И поэтому ты уходишь.       Конечно, Сано все понял и перевел в одно предложение то, что Шинпачи пытался сумбурно объяснить неприличным количеством слов. Он всегда был таким. Смотрел под поверхность, видел линию, ведущую от одной точки к другой, более прямую, чем кто-либо другой. Может быть, поэтому у него всегда находилось решение для любой проблемы. Поэтому это делало его хорошим советником. И поэтому он наверняка знал, что нужно делать сейчас.       — В чаше терпения много воды, но помнится только последняя капля. Я не хочу, чтобы мы расставались в плохих отношениях друг с другом. Ни Хиджиката-сан, ни Кондо-сан этого не заслуживают.       Наконец, он посмотрел на Сано и увидел грустные янтарные глаза, теперь уже встревоженные и все еще наблюдающие за ним.       — Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя золотое сердце, Шинпачи?       Шинпачи фыркнул.       — Звучит так, будто это плохо.       — В наше время - это редкость.       — Но это не делает его плохим.       Сано отвернулся.       — Просто я боюсь, что однажды кто-нибудь воспользуется этим против тебя.       Шинпачи положил руку на плечо Сано, и янтарные глаза снова встретились с его синими. Теплый рассвет соприкоснулся с холодными глубинами океана. Золотое солнце осветило лазурь неба. Огонь столкнулся с водой. Разразилась небесная битва, после чего наступил покой нового дня.       Шинпачи слегка качнул головой, чтобы восстановить контроль над своими мыслями. Мужчина растянул губы в слабой улыбке. Сано был прав. Он так и остался легкомысленным парнем, а мир, в котором они жили, породил слишком много людей, которые без колебаний воспользовались бы его простотой и добродушием. Мысленно Шинпачи признал, что все ещё нуждался в дружеской поддержке.       — Когда это произойдет, я рассчитываю на то, что ты будешь рядом и поможешь мне.       Это не было требованием. Это была даже не просьба. Это был всего лишь крошечный кусочек надежды, призрачный шанс, что его друг останется с ним. Поддерживая его и полагаясь на него так же, как Шинпачи поддерживал и полагался на своего возлюбленного.       Губы Сано скривились в легкой ухмылке.       — Спасти твою жалкую задницу от неприятностей, а?       — Ну, — Шинпачи тряхнул плечами, не в силах сдержать ухмылку на губах, — Ты же арьергард.*       На несколько мгновений вокруг них наступила оглушительная тишина, и Шинпачи всерьез подумал, что своими словами он наконец-то закопал себя в могилу, как вдруг Сано откинул голову назад и расхохотался. Это был глубокий и заразительный смех, которым бы разразился любой мужчина, услышав хорошую шутку, после долгого и напряжённого разговора. Сано выглядел счастливым и свободным, как будто смог скинуть с плеч все печали и тяготы, и Шинпачи тоже засмеялся в ответ, видя любовника таким, каким он и должен быть.       — Ты ублюдок! — крикнул Сано между новыми приливами смеха, пока Шинпачи, уже без сил, беззвучно трясся. — Я пытаюсь тебя подбодрить, а ты ведешь себя как осёл!       — Я просто не мог упустить такой комментарий! — крикнул Шинпачи в свою защиту и поднял взгляд, встретившись с сияющими, будто солнце, глазами Сано.       И прежде чем они это осознали, их губы соприкоснулись в неуклюжей попытке поцелуя.       Что ж, целоваться, пока все тело содрогалось от смеха, в попытках подавить очередные смешки за сомкнутыми губами, было довольно непросто. Но желание прикоснуться к тому, кого любишь больше жизни, было намного сильнее. И когда их губы, наконец, сомкнулись в нежном и долгом поцелуе, Шинпачи понял, что, куда бы он ни пошел, Сано будет рядом, прикрывая его, как твердая скала от бушующих холодных ветров.

***

      Все были рады возвращению Кондо-сана.       Действительно все.       Начиная с Хиджикаты-сана и заканчивая Сано.       Конечно, Шинпачи тоже был рад.       Не то чтобы он ненавидел Кондо-сана... Как раз-таки все было наоборот. Он уважал этого человека и хотел попрощаться с ним, пока ещё мог сделать это с честью. И он надеялся, что Кондо-сан поймет и примет его решение. Сано уже подсказал ему, что с учетом свода правил, за которые Синсэнгуми несут ответственность, и того, как обстоят дела на фронте, Кондо-сан может не проявить должного понимания, как он это делает обычно, но Шинпачи должен был попробовать.       Пока остальные окружили своего капитана со счастливым выражением на лицах, радуясь и испытывая облегчение от того, что у их командира все хорошо, Шинпачи пробрался сквозь толпу с серьезными выражением лица.       — Кондо-сан! — позвал он, и толпа зрителей расступилась, давая ему возможность ясно видеть человека, который был его другом очень долгое время. Он использовал формальное обращение, чтобы показать свою решимость. Шинпачи редко говорил на фиктивном языке, но на этот раз парень хотел, чтобы все прояснилось раз и навсегда, без какой-либо возможности возврата. Этот разговор должен стать финальной точкой.       — Что случилось, Нагакура-кун? К чему такая официальность? — спросил удивлённо Кондо-сан, пока Шинпачи шёл к нему уверенными шагами, не колеблясь в своем решении ни секунды.       — У меня есть кое-какие личные вопросы, которые я хочу обсудить с Вами прямо сейчас. Пойдемте куда-нибудь в другое место?       Нагакура Шинпачи слышал собственный голос и то, насколько серьезным он был. Парень надеялся, что никто из присутствующих не понял, что он затаил обиду на Кондо-сана.       Он почувствовал на себе обжигающий взгляд янтарных глаз, но не повернулся, избежав зрительный контакт. Сано не говорил ему «да», никогда не говорил ему на словах, что он будет сопровождать его, и Шинпачи знал, что Сано будет принимать решение до последнего момента, тщательно и с мудростью, которой обладают немногие мужчины, взвешивая свои варианты. Шинпачи не хотел на это влиять. Так что, не говоря больше ни слова, он развернулся и повел Кондо-сана в укромное место особняка, чувствуя на себе всеобщие взгляды в оживленном дворе.       Он не столько слышал, сколько чувствовал шаги, следовавшие за ним и капитаном. Уверенный солдатский шаг. И даже если у него не было никакой гарантии, что это был тот, кого он больше всего хотел видеть рядом с собой в этой жизни, даже если он не мог слышать следующий разговор, он чувствовал, что его настроение поднимается, а его решимость укрепляется присутствием, охраняющий его спину.       — Ты тоже, Харада? — спросил Хиджиката-сан, когда Сано приблизился к нему своим уверенным, медленным шагом. Конечно, он знал. Хиджиката-сан всегда знал, что происходит в сердцах его людей, даже если их мысли оставались тайной. Его друг, его товарищ, человек, которому он столько раз доверял свою спину и спину Синсэнгуми, остановился и посмотрел на него невероятно нежными глазами. У Сано был взгляд, который часто служил поддержкой всем, кто подходил к нему за советом. Советом, который Хиджиката-сан часто искал, и который никогда его не подводил.       — Ага. Если это то, чего хочет Шинпачи, я, вероятно, пойду с ним.       «Вот и все», — подумал Сано. Он будет следовать за Шинпачи повсюду, далеко за пределы того места, где ждет Энма**, далеко в самые темные бездны ада и обратно. Потому что он знал — Шинпачи нуждается в нем так же сильно, как и он в Шинпачи. Этого нельзя было ни скрыть, ни отрицать, это простая истина. Невозможно убежать от чувств, столь же безграничных, как небо лазурно-синих глаз Шинпачи.       Не оставляя позади.       И поэтому он шагнул вперед, чтобы последовать за удаляющейся спиной своего возлюбленного.