Это был не сон

      — Чтобы тебя увидеть. Зачем мне твой отец? — довольно громко ответил Крис, чувствуя, что последние остатки его порядочности наконец-то стираются начисто. Из глубины воспаленных глаз, закрытых челкой, на Ноэлль хищно смотрел кто-то другой — но точно не тот Крис, к которому успел привыкнуть весь городок, и который ни у кого бы не вызвал чувства отвращения. Неужели Ториэль, несмотря на всю ее искренне материнскую теплоту и заботу действительно могла бы назвать его сыном, добродушный и аккуратный Азриэль — братом, а ершистая и шумная Сьюзи, оставшаяся в палате (Крис прекрасно понимал, что Рудольф отпустит её совсем не скоро) — приятелем? Нет, это точно адресовалось не тому, кого все знали под именем Криса. Настоящий Крис, стоявший в узком, как гроб, коридоре наедине с младшей Холлидэй, чувствовал сладкий азарт, многократно возросший, когда Ноэлль шумно вдохнула воздух и, чуть не упав, повернулась к нему лицом, резко прижав локти к телу — будто хлопнув крыльями. Мысль о крыльях пробудила ещё одну мысль, которой Крис, впрочем, даже не испугался — этого кретина Бёрдли рано или поздно хватятся, и, подозрения, скорее всего, окажутся целиком и полностью на Ноэлль: как-никак, она виделась с ним последней, и не заметить исчезновения не могла. Тем лучше. Оленёнок попал в ловушку, и выбраться из неё сможет только после того, как выполнит все, что от него требуют.       — К-крис?! Как долго ты там стоишь?! — она осмотрела своего молчаливого одноклассника с ног до головы, и тот постарался чуть-чуть расслабиться, чтобы не вызывать подозрений. Впрочем, кажется, он и не вызвал — Ноэлль продолжала, как ни в чем не бывало:       — Уф, ты… ха-ха… мне даже стало страшно, прикинь? — нащупав под пуловером крошечный нагрудный кармашек, она вытерла лоб аккуратно сложенным носовым платком, и засунула его обратно. Крис мысленно поблагодарил самого себя за то, что уже давно не посещал парикмахера: будь волосы хоть чуточку покороче, и Ноэлль бы точно обратила внимание на то, как бегают его зрачки. Даже сильное волнение ей не помешало бы.       — Спокойно, спокойно, Ноэлль… бояться нечего… — продолжала шептать монстр, успокаивая себя. Ее лицо стало красным, как на морозе, а пальцы как будто прилипли к вискам. Крису показалось, что он мог бы расслышать биение пульса под этими пальцами, не шепчи Ноэлль себе под нос, что ни попадя. Его собственное лицо, кстати сказать, сохраняло совершенно ровный тон, если не считать легкого холодка, пробежавшего по волоскам на шее. Ему хотелось рассмеяться от той опустошающей легкости, которая царила на сердце: он не чувствовал даже малейшего волнения. Кажется, Крис уже почти позабыл, каково это, когда все идет, как надо, и тебе при этом остается только наблюдать. А наблюдать, определенно, было за чем…       — В конце концов, это же был всего лишь сон, верно?.. — прошептала Ноэлль, глядя куда-то сквозь Криса, будто вглубь его глаз. Этот взгляд ему понравился. Он вспомнил глаза вмороженного в глыбу льда Бёрдли, клюв которого навсегда застыл в искаженной гримасе, которые видел так же ясно, как сейчас — взволнованную олениху и еле-еле сдержался от того, чтобы рассказать, что эта надутая бездарь вовсе не спала, закопав голову в крылья, как ей показалось, но не сказал в итоге ни слова: ослаблять ловушку было нельзя ни под каким предлогом — даже если соблазн дразнит тебя и не дает покоя: если развести на пути лесного пожара новый, пусть даже и в десять раз сильнее предыдущего, две линии огня обязательно уничтожат друг друга, столкнувшись. Жертва напрасна…       — Тогда почему… почему этот голос звучал так… так… — забормотала Ноэлль, зажимая рот. Ее глаза блестели, а по лбу явно не мешало еще разок провести платочком: голова была мокрой вплоть до меха на рогах. Крис почувствовал что-то неладное. Разменяв первый десяток своих сознательных лет на этой земле и приближаясь к концу второй половины второго десятка, он часто сталкивался с этим чувством и старался избегать его, пряча на самое дно души и плотно придавливая остальными страстями, привязанностями и впечатлениями. Стоило ему увидеть красивую модель в рекламе шампуня, обратить внимание на то, что Кэтти сделала новую стрижку и ее — пока еще ничем не выкрашенные — волосы обнаруживают, что ее мохнатое ушко нежно просвечивает всеми оттенками красного и розового на весеннем солнце, или, чего греха таить, порыться в учебниках Азриэля, раскрывающих наиболее животрепещущие вопросы анатомического строения монстров и людей, чувство назойливо начинало копошиться, и иногда унять его стоило больших усилий: сердце замирало, а потом начинало биться так быстро, словно он только что пробежал кросс. Содержимое желудка (конечно, если он был полон) затвердевало, будто его запили жидким азотом, а если же тот был пуст — то начинал мелко дрожать, и Крису немедленно хотелось чего-то теплого и сладкого. Ноги сами собой отрывались от земли, будто голова превратилась в надутый раскаленным воздухом шар, и, казалось, на земле его удерживает только вес собственной одежды, которая тут же начинала жать, кусаться, распаривать там, где не нужно, и ёрзать по телу. Нет, в такие моменты с ним определенно происходило что-то неладное. Он не мог объяснить себе, почему при виде девушек его бросало то в жар, то в холод, почему он не мог отвести от них взгляд, пялясь, как на иконы, не произнося ни слова, почему в голове его крутилась одна и та же мысль, и почему ему так хотелось, чтобы та, что стала причиной его кратковременных мучений, почувствовала хотя бы половину из того, что приходилось в один момент чувствовать ему? Ответ на этот вопрос Крис никогда не получал, потому что очень хорошо умел отвлекаться на другие свои чувства, которые в итоге могли заставить подавить то назойливое, и в итоге становился прежним Крисом — одиноким, неусидчивым и неприкаянным. Но прежнего Криса больше не было. А если и был, возвращаться к нему нынешний не стал бы ни за что. Стараясь унять разогревший вены жар, Крис сжал зубы и водил по ним языком, как будто пытаясь вынуть забивший щель кусочек пищи. С удивлением он отметил, насколько высоким кажется рядом с Ноэлль, однако причина этого заключалась всего лишь в том, что он, стоя напротив распереживавшейся и потому сжавшейся в комок оленихи, выпрямил спину. Если его собственный рот превратился в прямую полоску не толще нитки, губы Ноэлль, из-под которых выглядывала пара удлиненных резцов, подрагивали. Было очевидно, что она никак не решится начать: ее в самом деле душил страх. Голос стал сиплым и неровным:       — Так… ужасающе… Последнюю фразу Ноэлль еле слышно, одними губами прошелестела — такими голосами люди шепчут себе что-то под нос, когда спят. Но Крис прекрасно ее услышал.       — Это был не сон. Эти четыре слова, произнесенные тихим и отчетливым голосом, как будто один за другим упали на пол. Крису показалось, что он слышит их эхо, словно крошечный темный коридорчик разросся до размеров самолетного ангара и поглотил его оболочку вслед за леденяще-пустой душой. Кровь в венах застыла, а сил не осталось даже на то, чтобы пошевелиться, а только диким взглядом смотреть на стоящую перед ним Ноэлль. Лица Крис больше не видел. Оно бы ему все равно не понадобилось. Тонкие мохнатые ручки с изящнейшими запястьями на свете оказались прижаты к стене. Две пары глаз — горевшие чёрным пламенем безнаказанности и красные от застывших в уголках слез, соединились. Чёрное пламя победило и медленно выжигало прежнюю Ноэлль раз и навсегда.       — Ты никому не расскажешь. — прошипел Крис, — никому. Ты в моей полной власти. С сегодняшнего дня…       — Пожалуйста… — попыталась захныкать Ноэлль, но Крис, как будто ничего не слыша, облизнув губы, набросился на аккуратный ротик. Олениха дёрнулась и попробовала оттолкнуть человека. Удержать её удалось не сразу — как только тугие тиски из пальцев на секунду разомкнулись, Ноэлль рванулась в сторону. Воспользовавшись ограниченностью пространства, Крис грубым толчком прижал ее к стене и схватил за подбородок.       — Попробуй убежать. Я расскажу всем, что ты сделала с Бёрдли. Поверь, мне-то все равно не будет ничего. По многим причинам… Слова о Бёрдли, по-видимому, погрузили сознание Ноэлль в ступор: зрачки её глаз многократно уменьшились и посерели, а слёзы на кончиках ресниц задрожали.       — Запомни, — безразлично, словно диктуя свод правил по книжке, продолжал Крис, позволяя рту расплыться в косой улыбке. — Если твоя мама, папа, сестра, тетя, дядя и прочая седьмая вода на киселе узнают о том, что произошло, не поздоровится ни тебе, ни им. Я способен на многое, если очень захочу… Опустевшую душу к тому времени искололо одно-единственное, до того так тщательно скрываемое желание. Потакать ему было удивительно приятно… Язык прошелся по мягкой шерстке на тонкой шее, оставляя за собой полосу из замусоленных, взлохмаченных волос. Пульс, бившийся под шеей, отдавался в языке как сквозь мембрану. Прикосновения к нежной коже были такими же приятными, как и ее вкус: младшая Холлидэй очень тщательно ухаживала за собственным телом, и никакого неприятного послевкусия почувствовать было невозможно. Едва сдерживая себя, он опустил руку и провел ладонью по ее спине, начиная от затылка и заканчивая тугими полукруглыми ягодицами. Затем, медленно, словно с опаской, запустил руку под пуловер. Ее тело было теплым и гладким и совсем не реагировало на эти прикосновения — если бы не жар, исходивший от ее лица, как от добела разогретого металла, можно было подумать, что Ноэлль потеряла сознание. Чтобы назойливый и мерный шум собственной крови, тяжело вращавшейся во взмыленной голове, не лишил его бдительности в довольно опасный момент (то, что ни Рудольф, ни медперсонал не услышали их возни и то, что Ноэлль не завизжала в первый же миг, было настоящим чудом), Крис, расстегнув пуговицы на шее своей одноклассницы и, бесстыже покрывая ключицы теплыми поцелуями, решил говорить с самим собой:       — Я у тебя первый, да?.. Очень приятно… такую красоту надо беречь… беречь, слышишь меня? А не тратить ее на кого попало… и что ты нашла в Сьюзи?.. А что, если мама узнает, с кем ты связалась?.. а? Что тогда? Впрочем, ребенка вы все равно не родите… Продолжая несвязно беседовать с самим собой на подобные темы, Крис все теснее прижимался к трясущейся, как от горячки, оленихе, словно бы стараясь слиться с ее сдавленными звуками, тонкими запахами и скованными движениями в одно целое. Волосы Ноэлль пахли корицей и чем-то прохладным — кажется, ментолом, или мятой. От одного только этого запаха рот Криса наполнился слюной. Он так и представил себе, как будет целовать эти волосы, вдыхать их запах, касаться губами шелковистых прядей, ощущая, как Ноэлль ласкает его своими тонкими пальчиками, и будет чувствовать, как ее руки сжимают его плечи, а она сама прижимается к нему и умоляет овладеть ей на всю ночь, до самого утра. И он не может ей отказать в этом желании…       — Ты такая дурочка, Ноэлль. Слабая, безвольная дурочка… — еле слышно шептал стремительно терявший человеческий облик Крис. — Холлидэи все такие? Не суть… я могу сделать тебя сильнее… только я… доверься мне, я никогда тебя не подведу. Ты обязательно захочешь, чтобы этот сон повторился снова… хрупкие сердца достойны быть разбитыми, запомни это раз и навсегда… Сознание как будто раздвоилось: можно было подумать, что голова и тело функционировали совершенно отдельно друг от друга, словно принадлежа двум разным Крисам, делящим, тем не менее, один и тот же план относительно Ноэлль, уже всецело доверившей свое сознание страху и отчаянью — он уже больше не дергалась, а только тихо и прерывисто дышала, слушая монотонные слова, даже не пытаясь защитить свое тело от наглых прикосновений. В тесном коридорчике становилось жарко, как в бане. Левая рука Криса скользнула под аккуратную шерстяную юбку. В следующий момент его рот оскалился, окончательно превратившись в одну сплошную кривую ухмылку, а глаза замерцали косыми огоньками запретного наслаждения: пальцы столкнулись с мягкими складками, плотно обтянутыми эластичной тканью трусиков. Кажется, все было решено раз и навсегда. Ноэлль глухо заскулила, не находя в себе сил противиться этому напору, и, обхватив Криса за шею, притянула к себе, чтобы тот смог жадно ее поцеловать. Еще пара мгновений, и его тонкие пальцы, на удивление непослушные и негибкие, принялись бы лихорадочно расстегивать пуговицы ее влажной рубашки, а сама она, как показалось Крису, принялась бы срывать с него всю нехитрую одежду, поддаваясь ужасающему, но все-таки пронизанному силой голосу, если бы не одно «но». Крис вдруг сам заскулил и резко согнулся пополам, изо всех сил сжимая ноги и хватаясь за живот, как будто тот внезапно заболел. На секунду ему показалось, что в этом виновата Сьюзи, которая, закончив беседовать со старшим Холлидэем, вышла из палаты и, едва увидев, что происходит с Ноэлль, без раздумий лягнула его между широко расставленных для большей устойчивости ног, однако стоило ему почувствовать вязкое тепло, стремительно растекшееся по ногам и не менее стремительно превращавшееся в холодную слизь, и все стало ясно. Щеки Криса залила краска, хотя ни за что сказанное или сделанное он не испытывал и капли стыда: на душе было легко. Расскажи ему сейчас кто-нибудь анекдот, он бы почувствовал и то больше эмоций. Тем не менее, мысли находились во власти досады: несовершенство собственной физиологии не позволило ему воплотить задуманное еще в Кибер-мире, и от этого хотелось кусать собственные локти. Ноэлль, наконец-то отошедшую от стены, как ветром сдуло. Крис успел увидеть, как олениха, глухо цокая копытами, исчезла за дверью, ведущей в приемный покой, но никак не смог рассмотреть, что написано в ее глазах. В двух вещах он был уверен с математической однозначностью: во-первых, судя по звукам, ноги Ноэлль будут трястись еще очень долго, а во-вторых, она действительно никому ничего не скажет. Или, во всяком случае, найдет, что ответить. В конце концов, привести одежду в порядок можно перед любым зеркалом, запотеть в такую теплую осень совсем нетрудно, а нервное состояние списать, например, на контрольную работу, о которой не предупредили заранее. Переживать о собственном белье тоже не имеет смысла: Ториэль тактично не заметит сухих белесых пятен, а если все же заметит, то это будет стоить всего лишь пару минут личного времени, отнятого на лекцию о «пестиках и тычинках» и «непростом возрасте». Со всем этим Крис был уже хорошо знаком… Сьюзи наконец-то вышла из палаты с крайне задумчивым выражением, написанным на фиолетовой морде. Сказав что-то, что, влетев в одно ухо Криса, тут же вылетело из другого, она двинулась к выходу. Крис — следом. Глубоко погруженный в свои мысли, он молчал. Перед глазами все еще тряслась и вырывалась, дразня его помутневшую душу, Ноэлль. Крис даже не обратил внимание на то, что душноватый запах лекарств и марли сменился на пряный аромат вечерней осенней улицы. Пределы его разума сузились до минимальных размеров — не больше тесного и темного больничного коридорчика, места в котором хватило бы только для него и для драгоценной Ноэлль Холлидэй, своими руками отдавшей Крису свою душу. Небо над головой было еще нежно-воскового цвета, но и оно казалось ему частью одной из тех глубоких, мрачных и бесконечных пропастей, куда он медленно проваливался, собираясь забрать с собой все, что его окружало. Два сцепленных друг с другом потока мыслей — о Тёмном Мире и собственной никчемной жизни — хлестнули по мятущемуся сознанию, как два параллельно опущенных кнута, лишая Криса всего, чем он мог бы гордиться до сегодняшнего дня. На короткое мгновение ему померещился слабый, как пламя сальной свечи, отблеск, мелькнувший в бездне, и понял, что первой в эту пропасть провалится Ноэлль. Сьюзи, до того в привычном темпе шедшая по улице, поняв вдруг, что рядом с ней никто не идет, повернула голову и позвала его, даже не подозревая, что довелось ему ощутить в последние двадцать минут. Решив откликнуться на зов, чтобы не вызывать ненужных вопросов, Крис зашагал по тротуару прямо по направлению к Сьюзи, чувствуя, будто что-то мешает ему идти. Пытаясь обнаружить источник этого затруднения, Крис нащупал лоскут чего-то мягкого в кармане и, поравнявшись со Сьюзи, вынул это, стараясь действовать так, чтобы огромная динозавриха ничего не заметила. Его рот в очередной раз расплылся в улыбке: это был аккуратно сложенный носовой платок, вышитый красными и зелеными нитками, которым Ноэлль вытирала свой пот. Дала ли она его сама, или же он сам в пылу собственного желания свободно достал его из нагрудного кармана рубашки, сказать было невозможно: Крис не помнил ничего, кроме своего шепота и обжигающего дыхания Ноэлль. Тем не менее, платок этот, очевидно, был порукой — оставалось только дождаться новой встречи…