***
— Только не говори, что ты с ним из-за денег, — Алья поправляет очки на переносице и укоризненно — как умеет только она — смотрит на Маринетт. Та улыбается, но не подруге, а своим мыслям, и качает головой: — Не говори глупостей, Алья. Конечно, нет. Он прекрасный человек, и я люблю его. — Как и Ша Нуара, да? Маринетт поджимает губы, чтобы не сказать подруге ничего лишнего и резкого, о чем она будет впоследствии жалеть, и бросает на Сезер испепеляющий взгляд. — Это другое. Совершенно другое. О Ша Нуаре Маринетт говорить не любит. Ни с кем, даже с самой собой. Он — та часть ее жизни, куда доступ запрещен всем без исключения. — Ты играешь с огнем. И сама это знаешь, — подруга тяжело вздыхает и поднимается со скамейки, — вон он, твой принц на белом коне, уже скачет сюда во весь опор. Маринетт замечает высокую худощавую фигуру, которая в считанные мгновения приближается к ней. — Привет, Маринетт. Давно ждешь? Девушка счастливо улыбается и вкладывает ладонь в протянутую руку: — Минут десять, не больше. Как тест? — не замечая ничего и никого вокруг, они медленно идут к выходу.***
— О боже, Нуар, я неделю не смогу теперь ходить, гадкий ты котяра! — Маринетт с трудом встает с кровати, с видимым усилием переступая с ноги на ногу и оглядываясь в поисках своей футболки. — Значит, всю эту неделю ты будешь думать только обо мне, принцесса, — слышит она хриплый смех и шорох простыней. Ша Нуар и не думает подниматься, а только натягивает тонкое покрывало повыше. Он вальяжно, как довольный сытый кот, плотоядным взглядом пожирает фигуру своей подруги, и не будь она без одежды, она могла бы поклясться, что он раздевает ее одними глазами. — О чем ты только думал? — она сердится, но кот прекрасно понимает, что ее недовольство — не более чем наигранное. — Только о том, как доставить тебе удовольствие, милая. — Я в душ. — Мне присоединиться? — Уж как-нибудь справлюсь без тебя. Ша Нуар смеется и поворачивается на бок, вытягивается на смятых влажных простынях и мельком бросает взгляд на часы — у них есть еще время.***
— Я… — Адриан очаровательно краснеет и отводит глаза в сторону, — я хотел спросить: может быть, сходим в кино? Как-нибудь на неделе? Маринетт ободряюще улыбается и кивает: — Давай, ты уже что-то выбрал ведь, да? Ей до сих пор до дрожи нравится то, как легко смущается и теряется ее молодой человек. И пусть они знакомы столько лет, он все равно остается таким же мягким и деликатным, как и раньше. Наверное, будь он посмелее и чуть более напористым, она никогда не отважилась бы первой признаться ему в своих чувствах. А так — хотя над ними и добродушно смеялся и подшучивал весь их курс — они робели друг перед другом, по всей видимости, даже наслаждаясь этим. — Да, сейчас как раз идет один фильм — Нино говорил, что он просто отличный, они с Альей уже посмотрели. — Отлично, я согласна. — Ты даже не спросишь, как он называется? Маринетт краснеет: неужели он не понимает, что рядом с ним она готова смотреть что угодно. — Я полностью тебе доверяю, Адриан. — Я запомню, — улыбается он в ответ.***
— Доверься мне, — тихий вкрадчивый шепот прямо над ухом запускает новую волну дрожи по всему ее телу. Маринетт чувствует, как теплая кожа ремня стягивает ее запястья, и издает нервный смешок. — Никогда бы не подумала, что тебе это по душе, Нуар. — Парню в черном спандексе, с ремнем вместо хвоста, с металлическим жезлом в качестве оружия не будут по душе наручники? Ну ты даешь, родная, — добродушно скалится Ша Нуар, покрепче затягивая ремень и просовывая под него палец в черной перчатке, чтобы удостовериться в том, что он все-таки не натрет ее нежную кожу. — Завтра у нас не получится встретиться, — как бы между прочим произносит Маринетт, пока Ша Нуар медленно расстегивает молнию своего костюма, — извини, — чуть тише добавляет она. — Что? Твой сладкий мальчик наконец-то набрался храбрости и вытащил тебя на свидание? — в тоне кота если и скользит легкая ревность, то слишком беспечная и беззлобная, чтобы Маринетт придала ей хоть какое-то значение. — Дай угадаю, — продолжает кот, нависая над ней и едва прикусывая чувствительную кожу на левой ключице, — позвал тебя в оперу? Дыхание девушки становится глубже, и она закрывает глаза: — Не-а. — В театр? — еще один укус — теперь в правую ключицу. — Нет, — она хохочет, когда чувствует, как шершавый язык зализывает следы, оставленные секундой ранее. — Неужели в кино? — кот когтем вычерчивает знак вопроса на ее коже, чуть выше груди. Маринетт облизывает пересохшие губы и кивает. — Какая пошлость, — притворно сокрушается Ша Нуар, — ну ничего: уверен, то, что я тебе сейчас покажу, ты даже в кино не увидишь. — Мне бы твою самоуверенность, Нуар, — выдыхает Маринетт ему прямо в губы.***
— Что с тобой, Мари? — Адриан удивленно разглядывает ее перебинтованные запястья. — Неудачно взяла горячий противень с круассанами у родителей в пекарне, — Маринетт неловко, и она спешит спрятать руки, натягивая длинный свитер до самых костяшек, — он соскользнул и обжег кожу. Ничего, скоро пройдет, — она улыбается и берет его под руку. — Так как все-таки называется этот фильм? Пока Адриан стоит в очереди за большим ведерком попкорна, Маринетт достает телефон и строчит гневное сообщение своему горе-любовнику. «Ненавижу тебя, чертов извращенец! Хожу перебинтованная как мумия!» Ответ не заставляет себя долго ждать: «Так тебе не понравилось? Так это ты так громко кричала от боли?» Маринетт сжимает кулаки в бессильном приступе злобы и вместе с тем заходится в немом приступе смеха. Ша Нуар за словом в карман не полезет, пора бы привыкнуть. Материализовавшийся словно из ниоткуда Адриан отвлекает ее от мыслей о вчерашнем вечере и протягивает ей попкорн. — Прости, я не спросил, какой ты будешь. Сладкий или соленый. Попросил насыпать и того, и другого. — Прекрасное сочетание, Адриан. Идем?***
Ша Нуар и Ледибаг сидят на покатой крыше, наслаждаясь последними лучами закатного солнца. Патруль выдался спокойным, не считая пары-тройки незадачливых воришек, которых они вовремя спугнули с улицы. Леди украдкой касается запястья через спандекс, все еще ощущая легкое жжение. — Сними перчатки, миледи, — она вздрагивает и поворачивает голову туда, где сидит ее напарник. Он достает из кармана какой-то тюбик и показывает его ей. — Я мазь принес, должно помочь. Щеки Маринетт становятся едва ли не краснее ее маски. Она медлит, и Нуар, тихо выругавшись, сам стягивает тонкую перчатку с ее правой руки и тут же закатывает рукав костюма. — Ничего себе, — шепчет кот, и девушка понимает, что он сейчас по-настоящему удивлен, — сильно болит? Леди осторожно касается его подбородка кончиками пальцев, отмечая про себя короткую колкую щетину и понимая, что ей она до дрожи нравится. — Пройдет, все в порядке. Но кот все равно снимает перчатку и со второй руки, и со столь редко демонстрируемой ей мягкостью, аккуратными движениями наносит мазь на покрасневшие натертые запястья, осторожно дуя на кожу. — До свадьбы заживет, — смеется Маринетт, пытаясь отшутиться и скрыть ту щемящую нежность, которую она испытывает к Ша Нуару в этот самый момент. Ша Нуар долго и внимательно смотрит на нее, словно в душу заглядывает, после чего едва ощутимо поочередно касается губами левого и правого запястья и тихо отвечает: — Ну что ж, в таком случае повременю с предложением. Ледибаг обнимает Ша Нуара, прижимается к нему всем телом и кладет голову ему на плечо. Оба боятся пошевелиться.***
— Послушай, я ведь волнуюсь за тебя, — предпринимает очередную попытку разговорить подругу Алья. — Алья, все под контролем! — качает головой Маринетт. — Водить за нос двух мужчин, пусть и любимых — так себе занятие, подруга — наставническим тоном произносит Сезер, — тем более, что в таких делах, уж прости меня, Маринетт, ты слишком наивна и неопытна. Мари закатывает глаза: уж чего-чего, а наивности и неопытности ей приписывать не стоит. Вот Адриан — другое дело. Господи, да за все время, что они вместе, он едва ли предпринял хоть одну попытку поцеловать ее. Маринетт закрывает глаза под монотонный голос, доносящийся из трубки, и вспоминает, как пару-тройку недель назад Агрест провожал ее до дома после лекций и, неловко потоптавшись на крыльце пекарни, едва коснулся губами ее щеки на прощание, после чего наспех попрощался, закашлялся и убежал — куда-то, кажется, в противоположную от дома сторону. Вспоминает она и первый поцелуй Ша Нуара, который — как и в случае с Адрианом — стал для нее полной неожиданностью. В один из особо паршивых дней сильная и всегда сохраняющая самообладание Ледибаг как малолетняя девчонка разрыдалась на плече у своего напарника, который с трудом смог разобрать в потоке нечленораздельных фраз что-то вроде «он-сказал-о-боже-за-что-мне-все-это-что-мы-с-ним-друзья». Ша Нуар с трудом смог добиться от нее имени того негодяя, что довел его прекрасную напарницу до слез. Того, что произошло потом, и почему это произошло, Маринетт не могла понять до сих пор. Ша Нуар рассмеялся во весь голос, буквально до слез, после чего, все еще давясь от смеха произнес: — Ну, этот-то мне не соперник. А после этого поцеловал Ледибаг так, как хотел этого всю свою жизнь, даже не дав ей опомниться. К своему бесконечному стыду, героиня Парижа ответила ему с не меньшей страстью. — Ты вообще меня слышишь, Маринетт? — Да-да Алья, ты как всегда права. Извини, мне пора. «Встретимся сегодня?» «Конечно, я позвоню тебе после урока фехтования, хорошо?» «Буду ждать. Целую». «И я тебя».***
— У меня для тебя сюрприз, — Адриан закрывает глаза Маринетт и тихо шепчет ей на ухо, — только не подсматривай, ладно? Девушка довольно кивает и протягивает ему руку. Адриану можно верить всегда и во всем. Они осторожно спускаются по ступенькам крыльца и, судя по глухому щелчку и последовавшему за ним звуку, перед ней открывается дверь его машины. — Теперь можно? — Нет, — немного резко перебивает ее Адриан и тут же добавляет, будто извиняясь, — пожалуйста, подожди еще немного. Маринетт притворно вздыхает и усаживается поудобнее на заднем сиденье. Веки немного подрагивают от напряжения, но она старается расслабиться и пытается предположить, куда они направляются. — И не пытайся угадать, — он словно читает ее мысли. — Все равно не получится. Девушка улыбается и качает головой. На дорогу уходит где-то пятнадцать минут, а значит, они вряд ли едут к нему домой, да и до дома ее родителей не меньше получаса езды. Когда они, наконец, выбираются из салона автомобиля, Маринетт немного ежится — вечерняя прохлада делает свое дело. Девушка делает вдох и понимает, что чувствует легкую сырость — запах Сены ни с чем не спутать. — Ты решил меня утопить в мой день рождения? — смеется Маринетт, поворачиваясь туда, где, по ее мнению, находится Адриан. Добродушный смех, однако, раздается из-за другого плеча: — Не думаю, что это входило в мои планы, ми… милая леди. Он разрешает, наконец, открыть ей глаза, и девушка не может сдержать восторженного возгласа: Адриан выбрал самый живописный уголок набережной, откуда открывается поистине потрясающий взгляд на излучину реки, Сите и Нотр-Дам. Внизу у самой кромки воды их ждет маленький столик, накрытый с простотой и изяществом, доступными только людям с тонким вкусом и внушительными средствами. Маринетт счастливо утыкается носом в плечо своего спутника и шепчет: — Ты невероятный, Адриан Агрест. Молодой человек довольно улыбается и оставляет невесомый поцелуй на ее виске. — Только потому, что ты рядом.***
Маринетт долго стучит в дверь квартиры, но никто не открывает. Нахмурившись, она находит в сумочке свои ключи и через мгновение оказывается внутри. В комнате и в коридоре свет выключен, и Маринетт в темноте натыкается на разбросанную по полу обувь. Чертыхаясь, она все же включает настенный светильник, после чего на пороге кухни появляется нечто, с головы до пят перепачканное мукой, пудрой и кремом. — Черт, я не ждал тебя так рано, — вместо приветствия произносит Ша Нуар, вытирая тыльной стороной ладони свой нос. Маринетт улыбается: остается только гадать, что он там затеял и во что превратил кухню. — И я рада тебя видеть, — она снимает кардиган и делает шаг ему навстречу, — тебе нужна помощь? Кот чихает, отчего над его головой тут же поднимается и оседает мучное облачко. — Да я вроде бы все успел. Но еще пять минут не помешает. Пойдем! Не дав ей опомниться, он хватает ее за руку и тащит на маленькую кухню, которую за сегодняшний день успел превратить в филиал пекарни и ада одновременно. Маринетт пробирается через плотную дымовую завесу к окну и открывает его настежь, впуская свежий вечерний воздух в переполненную ароматами квартиру. Кот тем временем ловко орудует тонкой плоской лопаткой, нанося крем на коржи, которые лежат на всех доступных ему поверхностях, начиная от столешниц и подоконника и заканчивая вытяжкой и раковиной. Судя по всему, битва с выпечкой идет не на жизнь, а на смерть. — Потерпи еще немного, принцесса, — он подмигивает ей, стирая с черного спандекса очередное пятно заварного крема, — я уже почти закончил. Маринетт устраивается на высоком табурете у окна и с нескрываемым восхищением наблюдает за тем, как из-под рук Нуара выходит ее любимый десерт. Вообще связаться с приготовлением Наполеона может или безумец, или мало-мальски опытный кондитер. Ша Нуар успешно примеряет на себя обе роли. — Вуаля, — он протягивает ей огромное блюдо с возвышающимся на нем тортом, украшенным свежей клубникой, — с днем рождения, моя любовь. Маринетт спрыгивает с табурета, медленно подходит к Ша Нуару и совершенно бесстыдно проводит кончиком пальца по мягкой крошке, перемешанной с кремом, которая покрывает весь торт, после чего отправляет палец себе в рот, закрывая глаза. Господи, кто его этому научил? Этот крем почти так же хорош, как и тот, что делает ее отец. Она снова касается коржей пальцем, собирая еще немного крема и подносит его к губам кота. Тот, не отводя глаз, облизывает кончик ее пальца, прикусывает губу и немного поколебавшись произносит: — Нет, миледи, сначала все-таки торт. Она ни за что не признается ему, что для того, чтобы Наполеон по-настоящему удался, ему нужно настояться еще полдня. Какое значение это имеет, если Ша Нуар раз за разом совершает для нее невозможное? На рассвете, когда Ша Нуар просыпается и видит, что ее половина кровати пуста, он идет на кухню и замирает, наблюдая как его героиня в совершенно не элегантной и не присущей леди позе сидит на подоконнике, завернувшись в простыню и вилкой отламывает куски Наполеона, отправляя один за другим в рот, помогая себе при этом руками. Она замирает, пойманная на месте преступления, и не придумывает ничего лучше, как задать ему, стоящему в дверном проеме совершенно обнаженному и глупо ухмыляющемуся, вопрос: — О чем ты думаешь, Ша Нуар? О том, что я буду любить тебя до последнего вздоха, принцесса. Но вслух он, конечно же, этого не произносит. — О том, что у тебя потрясающая задница, моя леди.***
— Мне нужен твой совет. — Да неужели. Повтори еще раз. Девочка, я ждала этих слов всю свою сознательную жизнь! — Сезер хохочет, что совершенно не придает уверенности Маринетт, но она позволяет подруге торжествовать в эту минуту, потому что помощь ей все-таки необходима. Скорее, не помощь, а просто поддержка. И Алья — единственная, кто на это способен. — Ну, рассказывай, — девушка жестом приглашает Маринетт за столик и тянется за еще одной тарелкой: подруга заглянула к ней как раз в тот момент, когда Алья собиралась поужинать. — Я запуталась, — Мари закрывает лицо руками и качает головой, — ума не приложу, что мне делать. Алья прячет улыбку: будто она не знала, что все к тому идет. — Приходит время делать выбор, да? — Я не знаю, — Маринетт вяло ковыряет вилкой в тарелке с пастой, — мне кажется, я веду себя как последняя сволочь. — Ты только сейчас об этом подумала? — Вожу их обоих за нос, — Маринетт как будто не слышит последней реплики подруги, — вешаю и одному, и другому лапшу на уши. — Мне кажется, они и сами рады обманываться, Маринетт, — Алья на мгновение хмурится, — и если я еще могу допустить мысль, что наш славный наивный Адриан ничего не замечает и не понимает, то о Ша Нуаре я подобного сказать никак не могу. — Что ты имеешь в виду? — Что если Адриан не поймет, что ты ему изменяешь до тех пор пока не застукает Ша Нуара прямо на тебе, да и тогда, может быть, он попытается найти увиденному какое-то разумное объяснение, то кота тебе не провести. — А я и не пытаюсь. Он все знает. — А ты никогда не задавалась вопросом, почему он, зная его характер, так спокойно это воспринимает? — Задавалась, — сокрушенно качает головой Маринетт, — не знаю только, права ли я в своих догадках. Алья молчит, терпеливо ожидая, когда ее подруга наконец-то решится быть откровенной. — Или он и правда уверен в себе настолько, что не считает Адриана достойным соперником, или же прекрасно понимает, что ему ничего не светит и живет сегодняшним днем. — А ему и правда ничего не светит? — хитро щурится Алья, и Маринетт готова убить ее за один этот взгляд. Она опускает глаза и поджимает губы. — Так я почему-то и думала, — понимающе кивает Сезер, — так вот оно в чем дело. Просто классный любовник стал чем-то большим, я права? — Он всегда много для меня значил, — пытается протестовать Маринетт, — я никогда не воспринимала его только как… — она краснеет, сама того не желая, — партнера. Но и Адриан… ты не понимаешь, — больше всего на свете ей сейчас хочется разрыдаться. — Давай начистоту? Вы столько лет были с ним друзьями, что теперь романтические отношения кажутся вам обоим чем-то противоестественным. Ты же не можешь питать какие-то чувства к своему брату, например? А Агрест тебе как брат, как лучший друг… не знаю, кто там еще. Но явно не кто-то, ради кого ты будешь совершать безумства и идти на поводу своих истинных желаний. Господи, да он ведь и не поцеловал тебя еще ни разу за все это время! О чем вообще мы говорим! — Поцеловал! Я не обязана рассказывать тебе обо всем, что происходит между нами! — взвивается Маринетт, бросая на Сезер испепеляющий взгляд, — Он поцеловал меня в мой день рождения, когда устроил мне романтический ужин на берегу Сены! И знаешь, Алья, это было очень-очень здорово! Мы целовались в лучах закатного солнца и клянусь тебе, это был один из лучших дней в моей жизни! Алья жестом имитирует рвоту, засунув два пальца себе в рот. — Господи, какая пошлость! — кажется, когда-то она слышала такую же фразу от Ша Нуара, — закат, ужин, Сена… Маринетт, да ты сама не веришь в то, что говоришь! Щеки Дюпен-Чен пылают огнем, и она машинально сжимает и разжимает в руках вилку: — Не верю, Алья, я и правда, как будто целовалась со своим старшим братом, или с Нино, например, — она прикрывает рот рукой, тщетно пытаясь сдержать приступ хохота. — Так, еще одна подобная шутка и я расскажу Адриану все, что знаю про тебя! — угрожающе шепчет Сезер. — Может быть, так будет лучше, — печально добавляет Маринетт.***
Ша Нуар тяжело дышит, утыкаясь носом в плечо Маринетт. Она устало проводит рукой по его мокрой от пота спине, переходит на затылок и неосознанно перебирает кончиками пальцев густые спутанные пряди. Он опускается на нее всем весом, буквально вдавливая в жесткий ворс ковра, и шепчет на ухо, будто они здесь не одни: — Я люблю тебя, принцесса. Пожалуйста, помни об этом. Больше всего на свете Маринетт сейчас хочется плакать. Он не видит, как она жмурится, пытаясь сдержать непрошенные слезы и тоже шепотом, чтобы скрыть дрожь в голосе, отвечает: — Ты становишься сентиментальным, Ша Нуар. — Старею, любовь моя. Даже в такие минуты, когда удовольствие выносит их обоих куда-то за пределы сознания, а тела еще сводит судорогой, запуская сотни мурашек от кончиков пальцев на ногах до плеч, она пытается контролировать себя, свои слова, свои мысли… — Ты что-то задумала, я прав? — он приподнимается на локтях, все еще не выпуская ее из-под себя. — С чего ты так решил? — она смело встречает его взгляд. Голос больше не дрожит, а слез нет и в помине. — Потому что ты сейчас как будто не здесь, а где-то далеко. — Тебе только кажется, — она предпринимает слабую попытку улыбнуться. На самом деле Ша Нуар прав, как и всегда. Его интуиции может позавидовать буквально любой. Уже несколько недель Маринетт живет словно по инерции. Все то, что казалось нерушимым, вечным — пусть и в перспективе нескольких ближайших лет — разваливается и трещит по швам. Она находит силы признаться себе в слишком многих, слишком сложных вещах. Первое. Она действительно любит Адриана Агреста. Но не так, как думала раньше. После стольких лет бесплодных попыток, невысказанных признаний, тайком бросаемых ему вслед взглядов и его внезапного, поистине обезоружившего ее тогда интереса, который он проявил к ней ни с того, ни с сего, она признает: они лучшие друзья. А лучшие друзья не встречаются друг с другом. Второе. Она действительно любит Ша Нуара. Его самоуверенность, его бесцеремонность, болтливость, иногда выводящие ее из себя, полностью уравновешиваются и с лихвой окупаются его безграничной любовью, преданностью и непоколебимой верой в нее даже в те моменты, когда она сама в себе сомневается. После стольких лет ни к чему не обязывающей связи, в основе которой лежали только хороший секс и желание весело провести время, она признает: они не просто любовники. А не просто любовники должны идти дальше. Или пойти каждый своим путем. Третье. Несмотря на потрясающе правильные и благоразумные выводы, сделанные ранее, Маринетт по-прежнему во многом сомневается. Она никогда не удосуживалась даже задуматься о том, что случится, если все раскроется. Отвернется ли от нее Адриан? А так он наверняка и сделает. Кому понравится то, что за твоей спиной тебе внаглую наставляют рога уже столько времени? Готова ли она любить Ша Нуара? Ведь одно дело клясться ему в любви через пять секунд после оргазма, и совсем другое — любить его день за днем, последовательно и постепенно, со всеми его тараканами, которых у него — как и у нее — это уж она знает точно, немало. В итоге она в лучших традициях своего характера медлит, продолжая лавировать между двумя ни в чем не повинными парнями. — У тебя есть кто-то? — вопрос повисает в тишине, а ответом служат расширившиеся во всю радужку зрачки кота. — Внезапно. В каком смысле кто-то? — едва слышно переспрашивает он. Маринетт ерзает, и кот перекатывается на спину, морщась от того, что жесткие ворсинки ковра безжалостно впиваются в его расцарапанную кожу. — Ну, девушка? В смысле в простой, обычной жизни? — она ложится на бок, пристально наблюдая за выражением его лица. — А, так ты об этом, — с деланным облегчением вздыхает кот, — да, есть. Сердце Маринетт пропускает удар. И, кажется, даже не один. — Прости, что? — не своим голосом спрашивает она, привставая и угрожающе возвышаясь над Ша Нуаром. Тот беспечно закидывает руки за голову, невинным взглядом смотря на девушку. — Ну, ты спросила, есть ли у меня девушка. Есть, конечно. Я ведь не только супергерой, но и вполне обычный человек. И да, у меня есть девушка. Лучше, чтобы это был парень? Маринетт кажется, что она сейчас выцарапает ему оба наглых кошачьих глаза. — И ты решил рассказать мне об этом только сейчас? — ее голос дрожит — то ли от гнева, то ли от подступающих слез. Уж по части что-то вмиг испортить и сровнять с землей она непревзойденный мастер. — Серьезно, кот? Спустя столько лет? Подожди… — дрожь тут же сменяется улыбкой, — ты меня сейчас специально дразнишь, да? Хочешь, чтобы я приревновала. — Нет, конечно, не хочу, — он следует ее примеру и садится, опираясь спиной на тахту, с которой они часом ранее свалились на пол. — Это глупо, не находишь? — Бред какой-то, — качает головой Маринетт, стягивая с тахты покрывало и заворачиваясь в него, — прости, я зря начала этот разговор. Неудачная шутка с моей стороны. — Подожди, миледи, это не шутка. Я говорю правду, у меня есть девушка. Да, я знаю, что ты мне сейчас скажешь. Что я бабник, болтун, скотина, что-нибудь еще из той же серии. Но дослушай, раз уж ты сама начала этот разговор. Кот устраивается поудобнее и берет Маринетт за руку, с нежностью глядя ей в глаза. — Я люблю тебя, и всегда буду любить. Все, что я говорил, правда. Ты — моя жизнь, и я ни за что от тебя не отступлюсь, слышишь? Я каждый день выгрызаю и буду выгрызать зубами и когтями возможность быть с тобой, быть рядом, любить и боготворить тебя и все, что ты для нас делаешь. И я всем сердцем хочу верить, что однажды ты выберешь меня. Именно поэтому я столько времени терплю происходящее и даже не пытаюсь превратить твоего гребаного принца в горстку черного пепла. Хотя мог бы, и ты это знаешь. — Как ты можешь говорить о любви ко мне, встречаясь при этом с кем-то еще? — А ты? — встречный выпад едва не нокаутирует Маринетт, и она понимающе кивает. — Мстишь мне значит, да? Вот только я никогда не скрывала, что долгие годы была влюблена в другого. Не ожидала от тебя, Ша Нуар, — она отворачивается, до крови прикусывая губу. — И кто она? — Я не хотел бы о ней говорить, если честно, — кот медлит, пытаясь приобнять Маринетт, но она резко скидывает с плеча его руку так, что он морщится, — она совершенно обычная девушка. — Расскажи, — в голосе Маринетт слышна сталь, — расскажи, — упрямо повторяет она, впиваясь ногтями ему в запястье. — Она учится со мной в одном университете, иногда мы пересекаемся на лекциях. Мы ходим в кино, иногда ужинаем вместе, гуляем в парке. Маринетт невидящим взглядом смотрит прямо перед собой, не замечая, как по щекам медленно ползут слезы. В происходящем не виноват никто кроме нее самой. — Как долго вы вместе? — едва слышно спрашивает она. — Около года, — тихо произносит он, — эй, ты чего? Ша Нуару удается обнять всхлипывающую Маринетт и неловко поцеловать ее в макушку. — Ну, хорошо. Если тебя это хоть сколько-нибудь утешит, то скажу: мы с ней еще не спали, если вдруг тебе это интересно. Я пока не готов предать тебя настолько и передать титул лучшей любовницы кому-то еще. Пощечина, которую миледи совсем не грациозно отвешивает Ша Нуару заставляет его рассмеяться в голос и перетащить Маринетт с пола себе на колени. — Целый год ты морочишь бедной девчонке голову и ни разу не прикоснулся к ней? Да ни за что в это не поверю! Чертов болтун! Что ты смеешься? Понравилось? Еще хочешь? — шепчет она, давая ему вторую оплеуху, сбрасывая со своих плеч плед, впиваясь ему в губы и опуская руку к низу его живота, скользя ногтями по едва различимой дорожке светлых волос. — Хочу, конечно, еще как хочу, — шепчет он ей прямо в поцелуй, пытаясь подавить стон, рвущийся из груди, когда она касается его, — и расскажу еще сколько хочешь восхитительных историй, если они так сильно тебя возбуждают. Маленькая извращенка, — счастливо смеется Ша Нуар, опрокидывая Маринетт на ковер и не обращая ни малейшего внимания на ее стенания о том, что лопатки и так стерты в кровь. Тем же вечером они вдвоем ищут в интернете тысячу и один способ вывести пятна со светлого ковра с коротким ворсом.***
«Нам нужно поговорить. Сегодня». «Что-то случилось? Мне приехать?» «Все в порядке, не волнуйся. Есть разговор, давай у меня дома после двух». «Хорошо, буду у тебя в три». Маринетт бросает телефон на кровать и следом падает на нее сама. Она до конца не верит самой себе, что приняла решение и очень боится спасовать. Ей еле удалось выпроводить Ша Нуара утром. Сонный и до распухших губ зацелованный кот покинул ее спальню через балкон с грацией, присущей только ему одному. Они уснули только под утро, полночи тщетно сражаясь с пятнами на ковре, а вторую половину проведя под одеялом, в объятиях друг друга, уставившись в какой-то идиотский фильм. И ковер, и Маринетт сейчас выглядят так себе. Девушка с тяжелым вздохом поднимается и идет в душ в надежде привести свои мысли и внешний вид хотя бы в какое-то подобие порядка. Когда в изнеможении она снова опускается на подушки — буквально на несколько минут — сон накрывает ее в мгновение ока. Настойчивый телефонный звонок, не умолкающий ни на минуту, вырывает ее из какого-то очередного глупого сновидения, и она мутным взглядом смотрит на дисплей. — Адриан? — Маринетт сама пугается своего голоса и поспешно откашливается, — Привет! — С тобой точно все хорошо? — встревоженный голос вместо приветствия с легким упреком сообщает, — Звоню уже третий раз. — Да, извини, я не слышала, читала книгу, — на ходу придумывает оправдание девушка. — Видимо, книга была очень интересной, — тихо смеется он, — если нагнала на тебя такой крепкий сон. Маринет смеется, но понимание того, что предстоит им впереди, сводит хорошее настроение на нет. — Я уже еду, скоро буду у тебя, заскочу только в магазин, ладно? — Конечно, я буду ждать. — Я ужасно соскучился, Мари. — И я тоже, — опять никому не нужная ложь. Первое, что замечает Маринетт, когда Адриан входит в ее комнату — это огромные синяки под глазами. Надо сказать, выглядит он абсолютно помято и совершенно неважно. Как будто всю ночь разгружал вагоны или играл в видеоигры. Она старается не придавать значения его откровенно сонному и отсутствующему виду — придется уж как-нибудь сосредоточиться и выслушать ее… Адриан тихо, как будто его и нет тут вовсе, сидит на маленькой тахте у окна, пока Маринетт вот уже полчаса расхаживает из угла в угол и ведет свой сбивчивый, прерываемый то смешками, то всхлипами, монолог. За эти тридцать минут Адриан Агрест узнал много нового о себе самом и о своей девушке. Судя по всему, без пяти минут бывшей девушке. Он прекрасный человек. Он отличный друг. Он мечта любой девушки. Она была влюблена в него с тринадцати лет. С тех самых пор, как он предложил ей зонт в первый день их знакомства. В коллеже он никогда, ничем не давал ей понять, что она интересует его не только как друг. Она все время заикалась, смущалась и путалась в словах рядом с ним, и однажды ей просто это надоело. Те самые слова, что она для него отличный друг — это огромная, огромная ошибка, Адриан. Именно с них все и началось. Ша Нуар понимает ее без слов. Они знакомы уже тысячу лет. Она не хотела, чтобы он знал. Думала, что все изменится. Думала, что он догадается. Думала, что никого никогда не будет любить так как его, Адриана. Эй, ты что, спишь там что ли с открытыми глазами? Адриан! Я вообще-то важные вещи говорю! Она готова всегда быть его другом и прийти на помощь в любой ситуации. Но нельзя же целый год держаться за руки, ходить на прогулки и на свидания и не чувствовать ничего. Вообще ничего. Он должен понять. О прощении она и думать боится. Но хотя бы понять. В конце концов, если бы Адриан был хотя бы чуть более решительным, все могло бы быть иначе. Ша Нуар никогда и ни в чем не сомневается. Он всегда знает чего хочет. С ним бывает нелегко, но оно того стоит. Она последняя дрянь и ничтожество. Да, Алья все знала. Да, и Нино, наверное, тоже. Нет, они твои друзья, Адриан, поэтому никто ничего и не говорил. Пожалуйста, не смотри на меня так, я не выдержу. А знаешь, ты тоже не святой, Адриан Агрест. Вот так сидеть и молчать. Господи, да ты же ни разу со мной не поругался за все это время! Неужели было мало поводов? Неужели ты не догадался, что руки я тогда обожгла не в пекарне. Что спину я потянула не на уроке физкультуры? Что я с трудом переставляла ноги не потому, что за день до этого бежала за автобусом лишнюю остановку? Что ношу водолазки с горлом не потому, что на улице холодно? Уверена, что он еще найдет свою любовь. Достойную его девушку. Неправда, будет. И не одна. И гораздо лучше меня. Почему ты так на меня смотришь? Маринетт набирает в легкие побольше воздуха, понимая, что история движется к своему финалу. — Мне очень жаль, что я причинила тебе боль. Прости, я никогда не думала, что все сложится именно так. Агрест понимающе кивает, пристально изучая темные разводы на ковре. — Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь общаться как раньше, как друзья. Я очень на это надеюсь, Адриан. Но, наверное, нам обоим нужно время. Молодой человек снова кивает, даже не поднимая головы. — Черт тебя подери, — его полнейшая безучастность ко всему происходящему, к ее страстной речи, безудержной откровенности, граничащей с исповедью, выводят Маринетт из себя, — Да что ты сидишь тут как истукан! Я что, с деревом что ли разговариваю? И не надо мне рассказывать про свои манеры и воспитание. Да тебе просто плевать было на нас с самого начала, да? Господи, ну скажи же ты хоть что-нибудь, хоть слово! Неужели тебе совершенно все равно, что я тут наизнанку перед тобой выворачиваюсь? — Знаешь, когда захочешь, ты можешь быть редкостной скотиной! Адриан медленно поднимается, тяжело вздыхает, потирает воспаленные глаза и подходит к Маринетт, достает из кармана небольшой баллончик, похожий на дезодорант или какой-то спрей, показывает его ничего не понимающей девушке и, не говоря ни слова, стискивает ее в своих объятиях: — Знаю, принцесса. А еще знаю, что я куплю тебе новый ковер, если и этот пятновыводитель нам не поможет. Маленький Фредерик, что жил этажом ниже, имел несчастье не вовремя выйти на балкон, где за считанные минуты услышал столько непечатных слов и витиеватых выражений, сколько при других обстоятельствах никогда не узнал бы и за всю свою жизнь. Что удивительно: эти вопли, крики и ругань время от времени заглушались приступами просто нечеловеческого мужского хохота.