Инородный

Может показаться, что Фрэнк одинок, но это не так. У Фрэнка Касла большая семья. Он собирает её по осколкам, как собирают в ладонь разбитую чашку. Но не выбрасывает. Впрочем, не пытается и склеить. Осколки покоятся во внутреннем кармане, ближе к сердцу. Ждут своего часа. Однажды они вопьются в его плоть в попытке срастись с телом. Тело отторгнет инородные предметы, и ничем хорошим это не закончится. Но это будет позже, а пока они хранятся отдельными фрагментами в его кармане, сердце и памяти. Он перебирает их, как фотокарточки. У Фрэнка есть жена Мария — она окончательно и бесповоротно мертва, но под его воспаленными веками совсем как живая. У Марии насмешливо-нежная улыбка, мягкие волосы и легкое цветочное платье до колен. Мария пританцовывает в такт мелодии из радиоприемника, пока готовит. Её волосы пахнут мелиссой, а руки — перцем. Мария улыбается, и морщинки собираются вокруг её чуть прищуренных глаз, когда она смотрит на Фрэнка. Он чувствует себя мальчишкой, когда она смотрит на него так. Еще у Фрэнка есть дети. Лиза и Фрэнк-младший. Воспоминания о них цветные, как карусель, на которую он водил их, возвращаясь из военных командировок. Каждый раз он возвращался все менее целым, и они чувствовали это, но там, где звенел смех, бежали по кругу разноцветные лошади и пахло попкорном и сахарной ватой, на это удавалось закрыть глаза. Фрэнк закрывал, и Мария с детьми закрывали тоже. Карусель вертелась — праздничная и шумная, как музыкальная шкатулка — а они вертелись вместе с ней, точно игрушечные. Лиза с каждым годом все больше походила на мать. Её мягкие светлые волосы пахли чем-то цветочным, руки были тонкие, словно веточки, а глаза смотрели внимательно. Её чуткие глаза все понимали. Наверное, поэтому Фрэнк так сильно их любил. Лиза обнимала его за шею своими тонкими руками, и он слышал, как беспокойно бьется её сердце, когда она прижималась к нему своим миниатюрным телом. «Ты же никуда не уйдешь, правда, папа? — молчала она. — Ты всегда будешь возвращаться?» Фрэнк не находил в себе сил ответить на этот незаданный вопрос. Он мог только гладить её по спине и целовать в макушку. Фрэнк-младший был совсем не таким, как Лиза. Он рос столь же упертым, что и отец, не умел следить за языком, и красиво рисовал. Его руки всегда были испачканы фломастерами или краской и часто были заняты складыванием корабликов из всего, что могло для этого подойти — из флаеров, тетрадных листов и оберток из-под сэндвичей. Однажды он нарисовал в гостиной морпеха во всю стену, и Фрэнк одновременно сердился за вандализм и был страшно горд его объяснением. «Морпехи отпугивают плохих парней, — серьезно сказал ему Фрэнки. — Я ведь должен защищать наших девочек, пока тебя нет дома». Он был настоящий маленький мужчина, и Фрэнк был счастлив быть его отцом. Но семья Фрэнка не ограничивалась женой и детьми. Кроме них у него был длинноногий красавчик-Билли, будто бы соскочивший с обложки модного журнала. Билли казался неуместным в окопе, красиво улыбался и метко стрелял. Билли был самовлюблен, сердит на весь мир и приют, в котором рос, и всеми силами тянулся к лучшей жизни, стремясь всем вокруг доказать, как хорош. Фрэнк негласно считал его своим третьим ребенком и терпеливо сносил все шпильки и капризы, которым Билли периодически давал волю. Впрочем, ни любовь к дорогим костюмам, машинам и женщинам, ни модельная внешность не мешали Билли раз за разом хладнокровно нажимать на курок, ползать по пыльной земле и жить в казарме. Он прикрывал Фрэнку спину, он был его боевым товарищем, и Касл готов был доверить ему свою жизнь и умереть за него. Мария, Лиза и Фрэнк-младший любили Руссо так же, как это делал сам Фрэнк, и потому Билли совершенно точно был частью их семьи. Выдирать его из груди было смертельно больно — Фрэнк слишком поздно понял, что Билли ядовитый. Но теперь это уже не имело значения. Как и Мария с детьми, Билли остался только воспоминанием, и Фрэнк хранил антрацитовый осколок их совместного прошлого рядом с остальными. Билли предал его, но под веками Касла он все еще был его товарищем, братом, третьим ребенком, и Фрэнк любил его — любил того настоящего Билли Руссо, который никогда не существовал на свете, но прочно укрепился в заблуждениях Фрэнка. Пятым членом его семьи был Курт. Курт был надежен и крепок, как дуб, спокоен, как гора, и, даже будучи одноногим, он стоял на земле прочнее, чем кто бы то ни было — у него была несгибаемая воля. Жизнь проехалась по нему, а война опустошила, но Курт не жаловался — он слушал. Слушал так же хорошо, как лечил, и умел хранить секреты. Возможно, именно поэтому из всех бывших сослуживцев только он знал, что Фрэнк жив и как его можно найти, знал о его вендетте. Если бы Фрэнк больше не мог верить Курту, он, скорее всего, самостоятельно вырыл бы себе могилу, и лег в неё. Но он мог, потому что Курт был его семьей. Еще тот был жив, и в каком-то смысле являлся связывающим звеном между прошлым и настоящим Фрэнка, мостом между первой и второй его семьей. Вторая семья Касла тоже состояла из осколков, и началась с Карен Пейдж и Мэтта Мердока. Они вошли в его жизнь без спроса и остались без разрешения. Они считали, что могут его спасти, хотя он не нуждался в спасении. Они считали, что справедливость может восторжествовать в Адской кухне законным путем, и были неправы. Тем не менее, они продолжали бороться и тянули его за собой. Или это Фрэнк их тянул, а им оставалось только поспевать за ним. В конце концов, они сами подписались на это, встав у него на пути. Карен была такая же красивая, как его дочь. У неё была фарфорово-белая кожа, большие голубые глаза и изящная шея. У неё были отливающие золотом волосы, доброе сердце и пистолет в сумочке. У неё был комплекс спасительницы-правдорубки и мишень на спине. Карен тонула, но продолжала грести, и это не могло не восхищать. Фрэнк знал, что она не может спать по ночам, преследуемая кошмарами, а еще он знал, что она не боится линчевателя, осужденного за убийство тридцати семи человек. Это говорило в пользу её интуиции, потому что Фрэнк никогда бы не навредил ей и не позволил бы сделать это кому-то еще. Глаза у Карен были такие же мудрые, как у его дочери. Она смотрела на Фрэнка серьезно и внимательно, и видела его насквозь. И когда она обнимала его за шею своими тонкими руками, обдавая запахом лавандового мыла, он почти слышал невысказанный вопрос в её молчании. «Ты же вернешься, правда?» Но он не мог обещать ей этого — он мог лишь гладить её по спине, как дочку. Мэтт был такой же упертый, как его сын. Фрэнк бил его, а тот держал удар, Фрэнк отталкивал его, а Мэтт продолжал следовать за ним, Фрэнк делал свою кровавую работу, а Мэтт выбивал оружие из его рук, не позволяя закончить начатое. В отличие от самого Фрэнка, Мэтт пекся о спасении его души, и это невыносимо раздражало, но остановить Мердока было так же нереально, как Касла, и потому они продолжали сталкиваться, как волны, но все так же оставались при своем. Это не мешало Мэтту приходить на помощь, когда начинало пахнуть жареным. Не мешало и Фрэнку прикрывать ему спину. В конце концов, Каслу просто пришлось принять как данность, что рогатый парень в красных колготках (и по совместительству его слепой адвокат), стал неотъемлемой частью его жизни после смерти. И пусть Фрэнк ни за что на свете не назвал бы Мэтта своей семьей вслух, это не мешало ему считать Красного ею. А затем в жизни Фрэнка появились новые люди. Он не хотел подпускать их ближе, но ему оставалось только плыть по течению и уворачиваться от ударов судьбы, которая все еще не оставляла намерения его нокаутировать. Либерманы шли в комплекте, и Фрэнку пришлось полюбить их всех, потому что они не оставили ему выбора. Дэвид был высоким, тощим и кудрявым. Он не умел держать рот на замке и шустро щелкал пальцами по клавиатуре, зависнув напротив почти десятка мониторов. Дэвид не брился уже черт знает сколько месяцев, ходил в своем неизменном дурацком халате и не выносил вида крови. Еще он умел ждать и почему-то считал, что они с Фрэнком могут стать отличной командой. Фрэнк же считал его придурком, но это не отменяло того, что в конце концов Дэвид оказался прав. Команда из них получилась что надо. Как и у Фрэнка когда-то, у Дэвида была жена и двое детей, но, в отличие от Фрэнка, он все еще мог к ним вернуться. Касл собирался ему с этим помочь. Сара любила пионы, розовое вино и своих детей. Она считала своего мужа мертвым и часто плакала. Она пустила Фрэнка в дом, чувствуя себя виноватой за то, что он оказался на её лобовом стекле, и очень легко доверилась ему, хотя даже не знала его настоящего имени. Она была слишком доверчива, и ей повезло, что Фрэнк был ангелом-хранителем Либерманов, а не человеком Роллинса. Так что вместо простреленной головы она получила починку фары и двери гаража, помощь с засорившейся раковиной и пару задушевных разговоров в придачу, и если подобное везение не было чудом, то неясно, что вообще можно приравнять к нему. Лео и Зак совсем не походили на Лизу и Фрэнка-младшего, но Касл, конечно, не мог не думать о своих детях, когда смотрел на детей Дэвида. Так странно было видеть их, не закрывая глаз. Лео была удивительной девочкой. Её огромные умные глаза были полны печали, а темные волосы были собраны в хвост. Она была вежлива, тактична и ласкова, она пахла карамелью и книжной пылью, она рассказывала Фрэнку истории, которые прочитала, и всегда с нетерпением ждала его прихода. Каждый раз, когда Фрэнк присаживался рядом с ней на корточки, чувствуя её внимание и тепло, его сердце обливалось кровью, а в горле свербело от нежности. Зак вел себя как придурок, и этим очень напоминал Фрэнку Дэвида, но правда была в том, что ему было очень страшно. Страшно жить без отца, страшно признать свою уязвимость матери, страшно быть мальчиком для битья в школе. Он был недоверчив и ершист, но первая же воспитательная беседа с ним сдула его напускную браваду, как игла воздушный шар, и пока Зак рыдал Фрэнку в плечо безутешно и горько, тот вспоминал нарисованного сыном морпеха, отпугивающего плохих парней. Им бы пригодился один такой сейчас. В общем, в семью Либерманов Фрэнк встроился как влитой. Они приняли его все — каждый по-своему — и считали своим. Но это не помешало Фрэнку уйти, когда пришло время. Он собирал семью по осколкам, но никогда их не склеивал. Последним фрагментом его несложенной мозаики под названием семья была Дина Мадани. Дина работала в нацбезопасности, была такая же упертая, как Фрэнк, и походила на непримиримую индийскую богиню. Дина не умела сдаваться, не принимала отказов и не упускала свое. Ей нужна была правда и победа, и она могла вырвать зубами и то, и другое. Дина была умна, одинока и порой чересчур горячна. Фрэнк понял, что она не отпустит его, стоило ей выехать ему навстречу и вдавить педаль газа в пол. Фрэнк позволил ей преследовать его, вытащив её из горящей машины. Дина напоминала ему невыносимую младшую сестру. У Фрэнка никогда не было ни сестер, ни братьев, но теперь, когда Мадани шла по его следу, ему казалось, что он знает, какого это. Это мешало, это было неизбежно, это вполне можно было принять. У них с Диной были общие цели, но разные методы, и все же он не был уверен, что она отказалась бы нажать на курок, встретив убийцу своего друга лицом к лицу. Кровь струилась по её вспоротому пулей виску, склеивая тёмные завитки волос. Фрэнк зажимал её рану, чувствуя горячую пульсацию ладонью, и ждал скорую помощь, зная, что вместе со скорой приедет и полиция. Если бы он не был таким усталым, то непременно оценил бы комичность ситуации: разыскиваемый преступник сидит возле замершей карусели, не позволяя жизни вытечь из агента нацбезопасности, и смиренно ждёт, пока его арестуют. Дина действительно умела доставлять проблемы. Впрочем, умела и решать. И пусть Фрэнк ушёл от неё, как ушёл от всех, к кому успел привязаться, она тоже стала его частью. Всякому, кто встретит Фрэнка Касла, может показаться, что он одинок, но это не так. У Фрэнка Касла большая семья — он вытаскивает её из себя по осколку, как хирург разлетевшуюся пулю. Эти осколки напоминают о пережитой боли и спасенной жизни. Напоминают и о смысле, без которого очень трудно просыпаться по утрам. Фрэнк бережно хранит их в своём сердце и памяти. Они — самое дорогое, что у него есть. И все-таки он не может жить с ними. Тело отторгает всякий инородный предмет.