Прореха

Завеса ледяного ливня, тела кадетов почти на стадии трупного окоченения – тренировки только начались, а зуб на зуб уже не попадает. Только это совершенно не волнует бутафорских титанов из фанеры и балок - эдакое искусство на грани фола, мокрая насквозь экспозиция в темном лесу. Влажные ветви резали ступни сквозь подошвы, проносились мимо декады гигантских деревьев. Жан уже привык к тому, что Марко держался позади – у него теперь было две тени, одной он доверял едва ли, слабо понимая причины ее стабильного планирования следом. Раздражало его только одно – победителем в «бою с тенью» он выходил все реже и все чаще не его клинок, а клинок Марко подсекал дождь и с треском врезался в плотную древесину декораций. И с каким изяществом Марко всегда оказывался впереди – на сосредоточенном лице ангельская гримаса. Ну вот этот, четвертый, на редкость уродливый даже для раскрашенных досок точно достанется Жану. Натужно скрипят тросы, физика противится такому развороту плотного, точно из камня, тела, но щепки из огромного затылка летят еще раньше, чем Жан успевает развернуться для удара. - Ты совсем охренел?! - У тебя отличная интуиция, Жан! – за Марко тянется тонким шлейфом его смеющийся голос. - К черту тренировку, я просто надеру тебе зад! – лезвия ложатся обратно в пазы. Субординация, восемь человек, рыщущих по чаще следом, собачий холод – все херня. Жан просто поймал себя на чувстве, что ему необходимо снова сделать Марко своей тенью, догнать его и перегнать, задыхаясь влажным воздухом – канаты стягивали все тело, а за белой меткой на высоченном дереве уже кончалась территория полигона. Но Марко пошел дальше, его зеленый плащ мотался следом, как сломанное крыло. - Ну и долго ты будешь убегать, а?! – хлопок, хлопок и снова острые клешни вонзаются в многовековую кору. Марко не успел ответить – в какой-то момент он повис в воздухе как стрекоза, и, судя по его сдавленному воплю, стало вмиг очевидно – газ в баллонах закончился, и веселая прогулка в мшистую необитаемую чащу – тоже. Приземлиться с треском на паутину из толстых корней Марко не успел – перехваченный сильной рукой Жана он был заботливо доброшен до ближайших каштанов. - Я тебя поздравляю! Я нас обоих поздравляю! – отпнутый в сердцах камень чуть не угодил в темноволосую макушку. – Что это за хуйня была, Марко? - Смотря о чем ты. - Вот об этом! – продолжал экспрессировать Жан, наблюдая за стряхиванием листьев и сучков с одежды. – Ставлю тебя перед фактом, что мы ушли далеко в неизвестном от полигона направлении, у тебя закончился газ и у меня тоже чуть-чуть на дне. - Ты слишком легко поддаешься на провокации, Жан, – спокойный, как храмовая статуя, Марко начал осматриваться. - А тебе, значит, нравится меня провоцировать, – поумерил тот свой пыл, выдыхая злость вместе с усталостью. Дождь притих, и теперь в лесу воцарилась та пугающая тишина, изредка нарушаемая криками бесноватых птиц. - За нами всегда следят, так что скоро нас найдут, и мы вернемся в лагерь. – Марко отряхнул куртку и накинул ее на продрогшие плечи. - И огребем. – Мрачно закончил Жан, морща лоб. – И с какой стати ты всегда так спокоен, это начинает раздражать. - Просто меня все устраивает, – короткая обезоруживающая улыбка на бледном лице заблокировала горло Жана тугим комом. - Вот…как. Привкус дождя, земля как будто скрипит на зубах. Липкий страх под кожей копошится сворой паразитов, крохотные зубы разрывают нервы один за другим, падают высокие колосья с трудом взращенной надежды под размахом адской косы. Не ощутить эту нечеловеческую мощь просто невозможно – сколько между Жаном и десятиметровым монстром? Приземистый каменно-черепичный лес из кварталов? Низко висят красноватые облака, курятся терракотой пожарища, и закопченные улицы напоминают стенки мягко подрагивающего кишечника, огромной пищеварительной системы, которая поймает его, Жана, поймает и переработает, выполощет до неузнаваемости в кислоте, размочит в желудочном соке. - Если ты не перестанешь вести себя как трусливый кусок дерьма, Титан поймает тебя, и ты будешь хрустеть у него на зубах, как конфетка. - Ерунда. Я могу просто держаться от него подальше. А вы подыхайте, сколько Вам влезет. Он просто соскочит с этой крыши незаметно вниз, туда, где обломками уже выстлана дорога в Пандемониум, сольется с частоколом чернильных теней и исчезнет, точно не было его. Ухват крепко вонзился в кирпичную кладку, ступни Жана сорвались с выступа. Оранжевое пламя дрогнуло под ним, и в темно-синем квадрате мнимой свободы из-за колокольни выступил Он - десять метров убийственной силы и непроходящего голода. Жан по инерции летел в раскрытую челюсть, беспомощно, как брошенный собаке кусок мяса. И все мысли выместил звук, который наполнил его уши и полился изо рта густой красной пеной, рев и хруст перемалываемых костей, плеск, стук гигантских зубов-жерновов, и вой черной бездны, которая принимала его в себя, бестелесного духа в каше из физического тела. Он проснулся от удара в лицо, его еще не оклемавшееся, но уже не спящее тело отбросило на мокрый дерн, и слюна приняла соленый вкус разбитой о челюсть щеки. Как будто его, Жана, собирали по частям, под промокшей рубашкой стягивалась разодранная в клочья кожа, ребра спаивались как прутья птичьей клетки, согревалась в сосудах кровь. Он жив. Он по-прежнему жив. В такие моменты он готов молиться хоть самой Стене, как эти юродивые сектанты. Бледное лицо Марко напротив еще никогда не было таким близким, таким родным, испуг в глазах, дрожащие губы. - Прости, Жан. - Марко боязливо коснулся скулы Жана, в которую ударил. – У тебя был бред, и ты отказывался просыпаться. Как ему теперь объяснить этому упрямцу, что он чувствовал, увидев закатившиеся белки глаз, крупную судорогу, бьющую в Жана невидимой молнией. С каким усердием он тряс его за обмякшие плечи, выкрикивая имя в белесые щелки глаз, и в какой панике ему пришло решение вышибить «клин клином», собрав пальцы и силу воли в один кулак. Жан хрипло втянул в себя воздух. Предрассветный полумрак, серое небо, нескончаемый дождь, лесной потолок мелко дрожит, точно продрогший. Они потеряли последние ориентиры еще вечером, пытаясь двигаться в направлении полигона, голод свернулся в желудке червем и тяготил вместе с амуницией. Все, что им оставалось – попытаться заснуть в буреломе и по очереди охранять сон друг друга в ожидании мнимого спасения. Жан так и заснул, сперва подпирая спиной трехметровый ствол, а потом скатившись щекой на чуть теплое плечо Марко. Будь оно все проклято. Этот лес, Титаны, военный корпус, самоуверенный Йегер, его девка, сам Жан. Это самое поганое утро за все пять лет после нападения Титанов. И во всем этом может быть только одно хорошее – сидящий рядом Марко, весь по колено в липкой грязи. И это гребаное смирение апостола на веснушчатом лице. В возбужденном ночным кошмаром мозгу одна за другой вспыхивали дикие идеи как сигнальные ракеты, и одна из них шумно взорвалась под потолком черепной коробки. - Эй, Марко. – Голос Жана звучал чуть громче, чем шипение дождя. – Может, нам не стоит возвращаться в корпус? Может, ну его? Просто уйдем, затаимся, как будто кто-то будет нас искать. - Ты это серьезно? – Марко поднял тяжелую голову, взглянул на него непослушными глазами. Он-то всю ночь так и просидел, тревожно вслушиваясь в ночное дыхание леса и судорожные выдохи Жана, втягивал в себя сырой дух прения и этот тягучий запах, исходивший от спящего. Несмотря на сложность, запах этот был скорее приятным. - Я не хочу. Титаны, люди, Внутренняя полиция – я так устал от всей этой херни. Мы уже прошли кадетами сущий Ад. Мне ничего не хочется, – холодный ветер, точно скользкий шепот самой Смерти. – Какая тоска. - Тебе нужны отдых и тепло, – мягко ответил Марко, дотрагиваясь до его лба костяшкой пальцев. – У тебя жар. - Черт тебя дери, Марко, я ребенок, по-твоему?! - Жан шлепком отбросил бледную ладонь от себя. – Мне снилось, что меня сожрал Титан, огромный, блядь, Титан, жевал меня точно кусок ветчины, понимаешь!? – Он вскочил на ноги и пошатнулся. – Ну нет, вся эта хуйня не для меня, вот что. Можешь валить обратно, тебе же так нравится выполнять чужие приказы и повторять за другими! Своей головы-то нет, а?! Что молчишь, Марко?! Горло защипало – не мудрено подхватить простуду, засыпая в ледяном тумане. Жан поежился, обернувшись. Вот всегда так – ничего не способно изменить это принявшее весь Мир выражение лица. Да кем он себя возомнил? - Ты прав. Я мало чего стою. Хорошо, мы можем не возвращаться в корпус, если ты не хочешь. – Марко слабо улыбнулся, растирая покрасневшие от холода руки. – Но я уверен, что этот легкий путь не для тебя, Жан. Ты пойдешь дальше. - Мне бы хоть толику твоей уверенности. – Он вернулся на свое место у дерева, понурил голову. Из-за стихшего разговора ему удалось услышать назойливый стук зубов Марко. То ли жалость и пока необъяснимая потребность в благодарности заставили стащить тяжелую куртку, но Жан протянул ее соседу по несчастью, добавив, что теперь его очередь дежурить. - Вряд ли это как-то поможет согреться. – Марко отказался от куртки, выдохнув паром. Его губы уже приобрели нехороший мертвый оттенок, и Жан, с трудом приняв подобное решение, как-то беспомощно выругался. - Давай еще окоченеем тут и помрем совсем бесславно. – Как те неудачники, которых накопилось за пять лет обучения, и которых Жан презирал даже посмертно. Вернее, как презирал – радовался, что не оказался на их месте. Он старался не смотреть в черные как антрацит глаза Марко, протягивая ему навстречу руки, забираясь ладонями под куртку, чувствуя влажную, но теплую ткань рубашки на спине. Это просто самый простой способ согреться на двоих, тем более у него жар. Марко сжался, точно пытаясь выскользнуть из таких неожиданных объятий, но «сложный запах», подогреваемый на медленных тридцати семи с половиной градусах и почти обжигающий кокон с конвульсивно бьющимся сердцем в грудной клетке отвлекли, расслабили его. Он смотрел перед собой в болезненные рисунки плесневого гриба на трещинах в коре, слушая, как под ухом мелко колотится пульс Жана. Его собственные руки инстинктивно обняли поджарое тело, выточенный в тренировках торс, так легко прощупываемый под хлопком. Неприятное чувство слилось с горечью во рту – Марко точно выпросил эти объятия для себя, но выкручиваться из них он не хотел и не мог. Его абсолютно все устраивало. И то, что они нелепо сбежали с симулятора, и двенадцать часов без еды и комфорта. Ему с лихвой хватало своих переживаний и дремавших в томительном ожидании чувств. Теперь они проснулись, а он, Марко, наконец смог заснуть, набрав полные легкие сладковатого дыма, который исходил от двух раскаленных тел в усыпанном стрелами дождя лесу. Дежурство Жана не состоялось – налет сновидения исчез, баюкающее дыхание Марко под ухом и теплый вес его расслабленного тела слепили веки. Очнулся от своего отвратительного сна Жан уже с большим трудом. Время скатывалось к полудню, тонкими золотистыми копьями солнце вонзало свои лучи в древесные кроны, становилось невыносимо душно – воздух прогревался как вода в кастрюле. Марко переместился и теперь дышал Жану в ключицу, на щеки вернулся здоровый румянец. Настолько братская близость давно не отталкивала Жана – будучи кадетом, он уже порядочно насмотрелся мужской, временами отчаянной, любви, но никогда не испытывал в оной потребности. Она не отталкивала как раньше, но и не притягивала. Но Марко источал такое умиротворение, что будить его было бы так же низко, как прерывать чужую молитву. Утренняя микроистерика Жана с его порывами сбежать от сложности и однообразия наскучившей жизни всплыла в памяти на пару со стыдом – не в его планах было давать слабину, особенно при Марко, в компании которого он чувствовал себя образцом для подражания. Тот зашевелился, словно услышав слишком громкий ход мыслей. Сухие губы прокатились по ключице, Марко замер, драматично выдыхая свой сон, и с уголка рта скатилась капля слюны, застыв у основания шеи Жана. Безымянная, но выразительная эмоция отразилась у него на лице, но не брезгливость, напротив – в этом было нечто глубоко интимное. Он все-таки повел плечом, и, впустив гулящую душу обратно в тело, Марко приоткрыл глаза. Они молча собрались, прекрасно ощущая вязкую атмосферу неловкости, и снова побрели «приблизительно в том» направлении. Вот только часа четыре они месили казенными сапогами глину и грязь, еще больше удаляясь на запад. Страх не быть обнаруженными и так помереть в чащобе не успел выйти за рамки шуток – за плотно растущими деревьями блеснул белый, точно молоко, просвет. Они вышли из леса рядом с крохотным сельским трактом, и хотя силы в ногах почти не осталось, Жан припустил на всех скоростях, лишь углядев лачуги и худых коров. Местные встретили их настолько же беззлобно, насколько и безрадостно, пообещав утром же помочь с лошадьми. И с едой все было так же прозаично, только сухой хлеб и пресное молоко на пустой, как газовые баллоны, желудок казались настоящим объедением. Безжизненные поля, из которых уже плугами выдрали скупой урожай, торжественно простирались до горизонта. Настроение у Жана заметно приподнялось и даже завтрашний нагоняй, нависший Дамокловым мечом над их головами, не мог усугубить того мимолетного ощущения счастья, которое пришло с глотком свободы от армейского распорядка из стакана молока. Они с Марко не спеша прогуливались по вспаханному полю, вглядываясь в тонкую белесую полоску между голубым небом и темной равниной. Где-то там возвышается стена Роза, их оплот надежды. Шагающая рядом тень Марко ползла по комьям земли. - Ты все еще хочешь служить во Внутренней Полиции, Жан? – Тихий голос Марко напоминал внутренний монолог совести. Сощурившись от солнечного света, обагрившего исполинские перекаты хлебной земли, Жан кивнул. - Ну да, я всегда был честен в своих желаниях. - С нас содрали семь шкур – и все для того, чтобы мы никогда не видели титанов. - Ты-то чего философствуешь, ведь сам хочешь на королевскую службу. Схорониться подальше от всего этого дерьма. - Да, хочу. Кажется, я давно не был на таких мирных землях, далеких от военных учений. – Глубокие тени залегли на лице Марко, глаза заслезились. – Меня страшит это - мысль, что однажды и сюда могут прийти Титаны. Жан посмотрел на него краем глаза, на медный отсвет, зажженный солнечным лезвием вдоль карей радужки. - Мы будем уже далеко за пределами стены Роза, когда это случится, Марко. - Хорошо, если в самом деле «мы». То есть, мне кажется, что я мог бы отдать жизнь за то, чтобы здесь все было так же спокойно, как и сейчас. Жан хмыкнул. Ему самому так казалось, нечасто, вот в такие моменты, когда камень на шее не тянет на самое дно. Но весь этот идеализм так легко растворяется в настоящем страхе. - Не торопись с этим, Марко, у нас хватает самоубийц. А мы сперва оттянемся в высших кругах стены Шина, а там будь что будет, ну? Как думаешь? – Жан подхватил его под локоть, и они оба, кажется, поймали эту особенную волну. Теперь солнце грело их спины сквозь куртки, ветер шерстил короткие волосы. Марко кивнул, улыбнувшись - он не улыбался с самого утра, и сам Жан тоже не сдержался. - Звучит почти хорошо. Осталось войти в десятку лучших. - Ну…если ты будешь все так же идти за мной нога в ногу, то точно войдешь. – Усмехнулся Жан, опуская локоть. Марко тоже издал короткий смешок, но все бы хорошо, если бы не снова эта стена неловкости – их пальцы, грубые как перчатки из сырой, мятой кожи, столкнулись друг с другом, и Марко взял его ладонь в свою. Секунда, две, три, прежде чем сама мысль, трепетная как один-единственный не сжатый крестьянами пшеничный колос, поразила их обоих – между ними все было иначе. Для Жана подобные притязания давно потеряли смысл – Микаса никогда бы не стала его, страдающая неизлечимой болезнью в отношении Йегера, а Марко подолгу вынашивал свои симпатии, и они либо распускались как многолетние цветы, либо устаревали. Хотя какие еще «многолетники» в казарме, ядовитая пессимистичность которой убивает даже кислород в воздухе. Их пальцы разомкнулись, руки повисли плетьми, и веселые слова застряли в глотках. Поскольку в хозяйский дом их не пустили на ночлег, расположиться пришлось в хлеву. Но все было не так уж и плохо – от спящего скота почти не шло запаха, через широкий пролет над дверьми дружелюбно мигало звездное полотно, а сено было с тщанием собрано в углу пухлыми вязками. Жан притих, подложив куртку себе под голову, рядом шелестел соломой Марко. Когда он устроился поудобнее, и доминировали над тишиной только цикады, Жан вознамерился сразу уснуть, чтобы его собственные подозрительные мысли не сбили его с толку. Но Марко все-таки заговорил. - Завтра будем засыпать опять на своих койках. - Угу. При условии, что полковнику не стукнет заставить нас всю ночь нарезать круги вокруг казармы в одних трусах. - Хах, я бы посмотрел на это! - А ты-то чего ржешь, рядом же будешь бежать! – ткнул его Жан, перекатываясь на другой бок и оказываясь с ним лицом к лицу. Сквозь прорехи в крыше на скулы Марко ложился ровный серый свет. И ведь не было ничего в нем из того, что бросается сразу в глаза – утонченной женской красоты или вызова во взгляде, тяжелой печати интеллекта или лисьей хитрости. Он был слишком прост и открыт, казался уязвимым. Как вспаханные поля вокруг Троста, которые кто-то должен защищать. - Жан? – Рука Марко легла на его затылок, пальцы пересекли границу между темным «ежиком» и светлыми волосами, не встретили никакого сопротивления, и убрали волосы назад со лба. - Да? – Глаза Жана закрылись, и он только ощущал мякоть ладони, которая гладила его висок. - Насколько ты честен в своих желаниях? – Черт, Марко, что ты такое вообще спрашиваешь! Слова насквозь пропитаны тем трудом, с которым он вообще смог их произнести, подвигаясь ближе. Жану не нужно было открывать глаза, чтобы понять, как близко сейчас их лица, дыхания уже сливаются воедино. - Достаточно честен. Губы Марко точно впитали в себя эти два дня – холодный дождь, смолистый запах леса, солнечная патока и белый молочный туман смешались на шершавых языках и слились в общую слюну. Их губы торопливо оскальзывались, давно позабыв о том, как целоваться, солома покалывала скулы. Жан потянул Марко за собой за нагрудный ремень, падая на сено затылком. Короткая пауза, чтобы набрать в легкие воздуха и снова найти рты друг друга, пренебрегая всем, что еще полчаса имело какое-то значение. Губы Марко на подбородке Жана, на скулах, на щеках, чуткий язык снимает соль со смуглой кожи и с кончика носа, сглаживает складки между бровями и касается уголков закрытых глаз, под веками в рисунке вен подрагивают глазные яблоки. - Все нормально, Жан? - Да, все в порядке. Если это действительно какой-то иной божественный порядок. Они снова целовались, уже намного увереннее, сжимая крепкие ладони друг у друга на плечах. Возбуждение стекало с миллионов нервных окончаний на губах обжигающим кипятком внутрь, прогревая и поджигая. Редкие одиночные зависания подолгу в душевой – вот и все, что было у них до этого и теперь та тяга жить «полной жизнью» сносила голову с плеч. Долой – Жан отбросил ее, открывая свою шею, с подвижным горлом, качающим воздух со слюной, и Марко приступил к шее. Такой мирный, такой спокойный – апостол в нем сменился на пылкого любовника, оставляющего после себя багровые многоточия на коже. - Эй, эй, ты аккуратнее с этим. – Нехотя остановил его Жан, ощупывая первый засос прямо под ухом. - Прости. – Марко стыдливо ткнулся носом в пальцы, прикрывающие сонную артерию, ухватил зубами костяшку указательного, заставляя разогнуть его, подцепил языком. Горячая слизистая затянула в себя два пальца, Жан ощущал под подушечками желеобразный язык, острые выступы клыков, ребристое небо. Точно во рту титана из его сна, но на сей раз Жан был не против. Энергия била в нем ключом и уже скапливалась под жесткой тканью брюк. Он первым потянул жесткие ремни у него на груди, те стали податливыми и падали один за другим рядом с вязками сена с тихим звоном. Они по очереди, не спуская друг с друга внимательных глаз, сбросили следом рубашки. На истощенных телах выдубленные амуницией символы их общего большого дела. Темные волосы Марко проскочили между пальцами Жана, как разрядом статического электричества его ударило вдоль позвоночника, когда напряженный от ночной прохлады сосок лег между зубами Марко. Они сидели друг напротив друга, сцепившись пальцами на бедрах Жана, а у того в груди была настоящая прореха, из которой вытекали все его тревоги, как змеиный яд из раны вытягивал Марко у него из солнечного сплетения гнилое отчаяние, пока руки в панике боролись с массивным поясом. - Погоди. – Бледные пауки его кистей успокоили Жана, он спокойно разомкнул тугие карабины, высвободил холодные металлические язычки, стянул тугие ремни с бедер, и Жан только наблюдал за проворными движениями его рук. Они вытащили его из штанов, облегчение прокатилось по кровеносным сосудам, их больше не перетягивало жгутами. Марко нашарил в полумраке импровизированную подушку из куртки и вернул ее Жану под голову. Сквозняк любовно гладил его нагое тело, уставшее от грязной одежды и амуниции, в глаза посыпалась звездная крошка. Он нашарил ухо, оттянул мочку, влажные следы поцелуев пылали внизу живота. Была какая-то секунда, которая понадобилась Марко на раздумья, продлившееся вечность мгновение, прежде чем бледные пальцы сдвинули крайнюю плоть, и Жан снова оказался в горячем капкане его рта, сосредоточив всю свою сущность в ласкаемой головке члена. Совершенно неловко, немного неправильно, но Марко действительно старался, перебирая пальцами вдоль ствола, сжимая в ладони мошонку. Солома настойчиво колола Жана в голый зад, и только когда он сдавленно прохрипел что-то на этот счет, Марко потянулся за скомканной рубашкой. - А теперь? Пришлось постелить сразу две, чтобы побороть щекотливый дискомфорт. Жан заткнул свой рот большим пальцем, и хотя в глаза слепила яркая звезда, его разум рисовал одну и ту же картину – как его заглатывает огромный титан, и он безвольным комом спускается по языку, падает в темноту пищевода, где все еще капает с деревьев дождевая вода, а пронзительные крики птиц будят их в объятиях друг друга. Марко раздвигает его ноги еще шире и втягивает в себя одно из яичек, оно пульсирует у него на языке, и Жан чувствует, как начинают медленно жариться ступни ног. Точно у него снова тридцать семь и пять. - Давай сюда. – Очнувшись от сна и прикрывая прорехи в груди кулаком, Жан усаживается, притягивая к себе Марко. Теперь у него на губах органический вкус сопревшей кожи, и сдуревший окончательно Жан выпивает его как стакан безвкусного молока, срывает поцелуями веснушки со щек. Марко только улыбается, обвивая руками его шею, раскачивается вместе с ним в крепких объятиях. Несколько минут, чтобы перевести дыхание, прижавшись щека к щеке, собрать большим пальцем Марко едва ощутимую небритость Жана. - Ты был с кем-нибудь до этого, Жан? – Обезоруживающий вопрос, хотя почему обезоруживающий. Теплые губы Марко ласкают его ухо, чувствительный нерв за мочкой так остро реагирует на движения языка, что Жан забывает ответ. И решает солгать. - Ну…не то чтобы. А ты? - Тоже не то чтобы. Тебе ведь нравилась Микаса? Зачем, зачем он затронул эту тему, блаженная улыбка сползла с лица Жана, и он отпрянул, рассматривая черные глаза на пергаментном лице. - Может, не будем об этом, а? – Голос звучал трезво в хрупкой стеклянной тишине. Марко кивнул, виновато поджимая губы, и тут же принимаясь за собственный пояс. В четыре руки они высвободили его куда быстрее, чем Жана, речь уже не шла о стеснении или морали. Ощутив, что Марко выпустил инициативу из рук, Жан перехватил ее – теперь он уложил его на подстилку из рубашек, ласкал ключицы и грудь в темных родинках. Каждый раз, когда ладонь Марко сжималась у него на затылке, по коже бежали мурашки. Член Марко окончательно окреп уже в смуглой ладони, а сам он прятал лицо за локтем. - Если я делаю что-то не так, мы можем остановиться. И я сделаю вид, что ничего не было. – Не без обиды в голосе вымолвил Жан, настойчиво убирая локоть от его лица. Какого же было его удивление, когда он увидел растерянность вместо привычного смирения. - Нет, ни в коем случае. – Марко ухватился за его жилистую ладонь у себя на животе, выдохнул скопившийся под горлом страх. – Никогда не делай такой вид, Жан! Стекло тишины треснуло. Опешив, Жан скривил губы. - Да не буду я, чего ты. - Вот и отлично. Знаешь, чего я хочу? – Уже с явным смущением спросил Марко, вернув себе спокойствие. Жан, до этого гладивший его по внутренней стороне бедра, замер. Ничего противоестественного, но в такой ситуации ему просто не приходилось... - Ты уверен? Это, ну…не очень-то приятно. - Уверен, Жан. Со мной все нормально будет. Ты веришь мне? Как можно не верить, когда Марко смотрит на тебя такими глазами снизу вверх, рукой опять дотягиваясь до эрегированного члена. Да чтоб тебя, Марко, куда ты так спешишь, но Жан и сам был согласен, за той границей, где уже отсутствовал страх отчуждения, вымещенный сильным чувством. Его смешанная природа уверенно балансировала между физикой и метафизикой. Марко снова взял у него в рот, слюна поблескивала на складках темной кожи и у него на губах. От предвкушенной новизны, подпитанной небольшими опасениями за друга, у Жана открылось второе дыхание. Они еще возились, устраивая ложе поудобнее – сено хрустело под их весом. В раздумьях Жан снова разглядывал лицо напротив, точно искал там ответы на свои вопросы – с чего начать. - Так, ладно. – Теперь жесткие сухие стебли впивались в его колени и ляжки. Он развел ноги лежащего на спине Марко, пытаясь как-то уместиться у него между бедер, только неудобство настолько зашкаливало, что первым сдался сам Марко, ощущая тягучую боль в мышцах, усугубленную теплой тяжестью Жана. - Нет, не так. С узких губ сорвался усталый стон. Жан спустил босые ступни на землю и развернул Марко к себе. Его тело уже покрылось испариной, хотя они еще не начали, брешь в доспехах груди затянулась на время. Марко отчаянно пытался расслабиться, было видно, как его пальцы мякнут на краях вязок, а затем снова крючатся от напряжения, точно это не пальцы Жана в теплой слюне проникают в него, точно сам Жан не пытается отвлечь его, стимулируя член уверенными движениями ладони. Та же судорога все цепляется за морщины на лице и укладывается в уголках искривленных губ, но пока Марко не говорит ни слова, а кольца его мышц то сжимаются, то разжимаются вокруг пальцев. Жан не останавливается. Последняя фаланга скрывается в анусе, полоска серебристого света на плечах и шее Марко гаснет, темные тучи скрывают космические гравюры в косых щелях. В сарае становится слишком темно, и только бледная кожа Марко словно фосфоресцирует. - Как ощущения? – Жан медленно проворачивает кисть руки, мягкие кольца уже не настроены так враждебно. - Все отлично. – И хотя в голосе Марко «ничего отличного» не было, Жан снова ему поверил. В густой темноте он нашел его колени, придвинулся ближе, переминаясь с ноги на ногу на утоптанном сене. Он входил в Марко очень медленно, точно завоевывая каждый дюйм, вслушиваясь в неровное дыхание, перемежающееся с редким потрескиванием сухих злаков. Под пальцами твердые ягодицы с военной символикой из двух параллельных полос. Когда Жан смог нормально двигаться, превозмогая горячее трение, в воздухе уже запахло сыростью, и множественное постукивание крохотных капель возвестило о начавшемся дожде. Вода срывалась с крыши, и холодила бледную грудь Марко, собиралась на рельефе пульсирующего в заданном ритме пресса. Жан перехватывал его то и дело выскальзывающие бедра, иногда вздрагивая, когда холодные капли падали на голову и плечи. Марко перевернулся на живот, прогнувшись в спине, и Жан позволил себе ускориться до первого приглушенного стона. Когда он кончил, морось сменилась ливнем, и сквозняк носился под потолком, унося с собой перекроенные удовольствием грубые голоса и вырванные с корнем выдохи. Жан пришел в себя между двух острых лопаток, выпрямился, скользнув щекой по ровному ряду позвонков. Они лениво перебрались обратно на подмокшую солому, где Марко устроился на твердом предплечье, а Жан помог ему дойти до крайней точки. Они провели в безмолвии остаток ночи, оставив друг друга наедине с пережитым, по инерции заставили себя одеться, но заснули все-таки вместе. Их возвращение было почти триумфальным – совершенно дурацкое наказание и привычный армейский юмор сразу вернули все на свои места. До выпуска оставались считанные недели, и времени не хватало ни на что – поставленная цель оправдывала любые средства. Жан по-прежнему был другом Марко, Марко по-прежнему был другом Жана, и только ночью, когда усталость еще не утаскивала их в круговорот сна, одни за другой накатывали горячие волны свежеразлившегося моря. А потом был выпуск. А потом было попадание в десятку лучших. А потом нападение Титанов и оборона Троста. Все могло быть иначе - и последняя встреча, и тусклый свет пожарища, и мертвый блеск антрацитового глаза напоследок. Нервно трутся подушечки пальцев, и все тело изломано в страдальческой судороге, острой, как лезвие клинка из перекаленной стали. Холодное пламя способно сжечь только россыпь веснушек, но не уничтожить боль утраты. Это Жан, а не Марко сгорает на этом костре, это его тело чернеет и разлетается пеплом, как бумага, тает волосяной покров, шипит разлагающееся мясо на желтоватых костях. Это Жан сгнил изнутри, глубоко проели его тело белесые опарыши, словно термиты прогрызли лабиринты в мозгу и в сердце, где теперь по тоннелям гуляет пустота, а детские мечты окончательно растеряли всякий смысл. Только на губах все еще остался привкус дождя.