my bitch is a witch

             — Я уебу всех.       Чан ухмыляется, склоняясь всё ниже к уже изрядно испуганному Феликсу. Пусть боится. Страх рождает адреналин, а трахаться с адреналином куда круче, чем просто трахаться.       — Я уебу каждого, кто помешает мне. Понимаешь?       Ли понимает, прекрасно понимает. Это по глазам читается, и Бан вроде не охуеть какой чтец, но там ещё водяным знаком на весь зрачок красуется дикое возбуждение. Чан буквально угрожает отпиздить каждого, кто посягнёт на Феликса, а тот не против? А как же здравый смысл и прочая хуета?       — Мы говорим на одном языке. Я это вижу. И ты видишь, что эти мышцы у меня не для красоты, — Чан не сдерживает горделивой улыбки, проводя пальцами по чужому подбородку. Недостаточно.       — Я буквально твоя зубная фея, только наоборот. Принесу выбитые зубы всех уёбков тебе под подушку, чтобы ты знал, что я умею не только пиздеть, но и держать своё слово. Неужели ты всё ещё хочешь узнать, какого это — быть моим?       Сглатывает. У Феликса, наверное, звёздочки в глазах, да и перед глазами тоже в виде Чана, но, сука, он кивает. Пушистые реснички очаровательно подрагивают, пока Ликс моргает, а губы дёргаются при вдохе. Боится. Недостаточно.       — Откуда взялся миф о том, что я солнце? Ты даже не знаешь, как я буду тебя согревать, а уже вешаешься мне на шею, — Бан бесстыдно опаляет дыханием чужие губы, сжимая кулак над чужой макушкой, хмыкая.       — Я нихуя не солнце. Я пламя, огонь, пожар в Сибири, из-за которого мрут мухами пожарники. А ты, — палец мягко нажимает на нижнюю губу, оттягивая вниз. — Ведьма, — последний сантиметр между лицами Чан резко уничтожает, прижимаясь губами к горячим чужим. Он сразу же кусается, лезет глубже, цепляясь ладонями за щёки, вдыхает отрывисто, даже успевает усмехнуться. Блять. Как же не хватает.       — Малыш, ведьм сжигают. И не надо думать, что ты особенный, что ты не такой, как все, что с тобой будет по-другому. Ни-ху-я, — дыхание сбивается по щелчку пальцев, Чан буквально чувствует себя огнём, лижущим чужие губы. И не только губы, ведь после Бан молча опускается на колени. Его дрожь пробивает от идеальности и чистоты этого парня, который искренне не понимает, что попал в капкан и скоро на его нетронутой коже проступит кровь.       — Ты уже проебался, — кивает на чужие запястья, связанные клейкой лентой. Феликс ещё не знает, насколько силён гнев и как взаимодействовали с ведьмами ещё со Средневековья. — Твои эти чары я на хую вертел, вот незадача. Не угадал. Знал ведь, чем чревато, и всё равно решился. Настолько отчаянный? Я же и так люблю тебя.       Бан целует оголённое бедро, вновь покрываясь мурашками. Феликс трясётся, кажется, начал плакать, а значит, времени всё меньше. В крепких руках сверкает лезвие кухонного ножа, и Чан поцелуем переносит тепло чужой кожи на холодный металл.       — Ну и чего ты ревёшь? Ведьмы ж не умирают. Или это тоже миф? — лезвие прикладывается к трясущемуся бедру, Чан улыбается. Чану нравится. Ему хорошо. — То, что ведьмы умеют любить, тоже ебаный миф, но я отдал тебе сердце, не побоялся. А в ответ хочу твоё.       Крис встаёт с колен, усаживаясь на чужие бёдра и придавливая их к стулу. Не убежит, слишком поздно пытаться сбежать от расплаты: время пришло.       — А если я что-то хочу, то я получаю. Ты навсегда будешь моим, но такой ценой, которую ты точно не хотел платить. Зато в следующей жизни подумаешь дважды.       Взмах. Удар. Крис прижимает тело к себе, крепко обнимая, пока Феликса накрывает судорога, а плечо заливает теплота. — Вот видишь, в тебе и так было тепло. Кровь у каждого горячая, — шепчет на ухо, целуя в челюсть.       Любовь. Чан не умеет любить — так говорят, но у него просто свой взгляд на это возвышенное чувство. Он умеет, и умеет куда лучше и практичнее, чем остальные. Однолюб, который навсегда останется верен своему выбору. Навсегда. Пока не умрёт, будет носить частичку любимого внутри, впустит его в свою кровь, в своё сердце во всех смыслах.       Приходится механически ударить ещё пару раз, прежде чем Ликса накрывает спокойствие. Прежде чем опустить ладонь на грудную клетку, Чан вновь целует тёплые губы, он не может оторвать взгляд от лица Ли, даже когда красота превращается в маску смерти.       Бьёт в грудь. И ещё раз. И ещё, пока не разрывает мешающие мышцы, чтобы достать своё сокровище. Ну, как достать — нагло вырвать из чужого тела, залив ладони остывающей кровью.       Не впервые. К этой встрече он готовился, и, судя по всему, натренировался предостаточно. А Чан всегда забирает то, что позволяет им видеться в следующий раз.       Укус. Бан сжимает челюсти, и рот заполняет вкус металла и сырого мяса. Он жуёт, проглатывает, беззвучно смеётся, глядя в уже пустые стеклянные глаза.       — Пять звёзд Мишлен у тебя и правда есть, с каждым разом оно всё вкуснее. Однажды я обязательно вылечусь, но тебе придётся ещё много поработать над этим. Мог, кстати, и не стараться с приворотами, я и так твой. Всегда был, — снова укус. — Есть, — челюсти сжимаются вновь, — И буду.       — Только вот жаль, что так и не потрахались напоследок. Хотя… Я никуда не спешу, — разговаривает с трупом Бан, отрывая от сердца кусок за куском. — Пообещал же сжечь, а слово надо держать. Ты даже в этой луже крови охуительно сексуальный, знаешь. Если я хочу тебя даже мёртвым, то что это, если не любовь?