Футболка

Tiziano Ferro – La Tua Vita Non Passera

Ощущая себя последней сволочью, Сехун никак не может позволить себе убрать с лица очевидно натянутую улыбку и наигранно роняет смешки вместе с парнями, наблюдая, как переполошенный Лухан мечется из угла в угол раздевалки. Милый хён очаровательно хмурится и бурчит грубости в ответ на издевательские комментарии Чанёля и Джонина, оставшихся поглазеть на представление. Лухан нарезает круги вокруг лавочек и шкафчиков в одном белоснежном махровом полотенце, повязанном на узких бедрах. Шатен тщетно старается отыскать внезапно куда-то пропавшую сумку со сменной одеждой. Чанёль откровенно заливается, отпуская пошлые шуточки относительно стройных ножек китайца, а Джонин нахально ухмыляется и, вызывая озлобленное шиканье Лухана, при каждом удобном случае старается стянуть с хёна влажное полотенце. Сехун с почти болезненной дрожью судорожно сжимает ручку от своей сегодня необычно потяжелевшей сумки и ощущает, как его грудную клетку сдавливает тисками, не позволяя дышать. Лишь прерывисто глотать клубящийся, отравляющий пищевод кислород и неприятно вздрагивать от каждого громкого смешка Чанёля. - Вот же придурки! - распаляется Лухан, заметно взмокший и раздраженный. Тонкие пальцы слишком сильно впиваются в узел на полотенце, периодически давая по смуглым рукам совсем потерявшего совесть Джонина. Скулы краснеют от обиды и откровенной усталости, а тренированная грудь учащенно вздымается после небольшого забега по раздевалке. – А ну живо прекращайте ржать и признавайтесь, где мои вещи! - Ой, Лухан-хён, да плюнь ты на них! Иди так! Осчастливь своих драгоценных фанаток видом упругой задницы! – весело хрюкает рыжий и заходится в очередном приступе неприлично громкого смеха. - Да-да! Сделай группе услугу – подними рейтинг, - сверкая белозубой улыбкой, поддакивает Джонин и, бросив тщетные попытки для полного счастья еще и лишить олененка махровой тряпки, вальяжно облокачивается о шкафчики, складывая руки на груди. – Менеджер так обрадуется! - Я с вами сейчас не знаю, что сделаю! – вновь вскрикивает Лухан, едва ли не топая босыми ногами от безысходности. – Это уже не смешно! Я устал! Отдайте, пожалуйста, мои вещи… - под конец звонкий голос старшего совсем сходит на нет, а гневный взгляд контрастом сменяется на обиженный. Бледные плечи сокрушенно опускаются. Сехун чувствует себя сволочью. Захлебывается в распирающем его чувстве вины. Но безграничный страх словно сковывает металлическими пластинами все его тело, не позволяя двигаться. Такой потерянный и негодующий Лухан оказывается совсем не тем, каким ожидал его увидеть Сехун… - Да не брали мы ничего! – резкий тон Джонина хлестко дает по ушам, отчего-то заставляя содрогнуться всех присутствующих. Он, внезапно искаженный недовольством, нервно отстраняется от шкафчиков и пихает едва не падающего на надломившихся ногах Сехуна к Лухану. – Вон, пусть Се помогает тебе искать, а мы пошли. Надо просто смотреть за своими вещами, Лухан-хён, - усмешка едва согревает его тяжелый взгляд. – Боюсь, второго Лэя группа не выдержит. Чанёль в ответ низко смеется и, подмигнув шатену словно на удачу, первым поворачивается, направляясь к выходу. Лухан, измученно простонав, тяжело шлепается на лавочку и взлохмачивает и без того полный беспредел на голове. Сехун сглатывает дерущую, приторно-сладкую слюну и, приоткрывая рот, поворачивается к Джонину. Ледяная, костлявая рука сдавливает бешено бьющееся сердце, ужасом загоняя его в глотку и не позволяя даже вдохнуть. Смуглый блондин смотрит пронзительно, осуждающе. Крылья его носа яростно трепещут, а в следующее мгновение он пренебрежительно фыркает и, несколько брезгливо передергивая плечами, спешит удалиться из раздевалки вслед за Чанёлем. Сехун ощущает себя прибитым ступнями к теплому кафелю и не может оторвать стеклянных глаз от металлической дверцы шкафчика, где раньше стоял Джонин. Все знающий и презирающий его Джонин… Обреченность давит на плечи непосильным грузом. Сехуну хочется сорваться с места или провалиться под землю прямо здесь. - Блин, Се-е, - опечаленный, приятный голос Лухана тисками вырывает его из собственных мыслей, заставляя испуганно содрогнуться и слишком резко обернуться к нему, - ты точно не видел мой портфель с вещами после тренировки?.. Сердцебиение грозится выломать ему виски. Холодный, липкий пот неприятно ползет под свежей рубашкой. - Нет. Не видел, - а голос, как издеваясь, ровный и безразличный. Лухан тихо взвывает и роняет голову на сложенные на коленях руки. Сехун мажет взглядом по чувственно проступающим позвонкам и крылышкам робких лопаток. Возбуждение прибивается к низу желудка отвращением к самому себе. - Не видел… - но Лухан не слышит, устало поднимаясь и подходя к шкафчику, чтобы вновь достать грязный после изматывающей тренировки костюм и с легким пренебрежением на лице натянуть его на чистое тело. Сехун хочет рассыпаться на миллиарды кусочков и никогда не быть собранным. *** Стоит им пересечь порог уже увязнувшего в ночи общежития и лениво пожелать друг другу спокойной ночи, Сехун слишком быстро для утомленного загруженным днем айдола спешит скрыться в своей комнате. Лухан только удивленно поглядывает в его сторону да, отмахиваясь, еле передвигает ногами до себя, зависая на мысли поставить будильник на час раньше, чтобы завтра нормально принять душ без присутствия некоторых кучерявых и белобрысых идиотов… Маниакально запирая дверь на два поворота, Сехун прижимается спиной к прохладному дереву и, убедившись, что Тао вновь остался ночевать у Ифаня, позволяет себе с тихим стоном буквально cорваться с места и упасть лицом вниз на свою кровать, даже не раздеваясь. Совесть жрет его изнутри настойчиво и упорно. Но Сехун на ее упреки может только в очередной раз мысленно проклинать себя и обещать, что исправится, засыпая с успокоившейся бурей в душе. Да только на следующее утро он столкнется с Луханом в ванной/коридоре/на кухне/тренировке и все «железное» самообладание полетит к чертям. Глаза будут жадно наблюдать, как отчего-то слишком медленно раскрываются в пожелании доброго утра чувственные, розовые губы, как изящные руки перебирают столовые приборы на столе, как тонкая талия прогибается, не скрытая задравшейся футболкой в очередном танце... Сехун теряет чувство собственного достоинства, падает вниз и разбивается от стыда за собственные мысли и желания, но ничего не может с собой поделать. Гнется, прогибается под ненормальной жаждой, а потом исступленно кричит в подушку, убедившись, что его никто не видит. Джонин. Или Сехун думает, что не видит?.. Неужели его тайные желания настолько очевидны, что даже привлекают внимание такого пофигистичного человека, как Джонин? Или… тот просто оказывается проницательнее многих?.. Сехун не знает. Сехун просто думает, что облажался, и лететь ниже уже некуда. Все. Дно. Поэтому без прежних угрызений тянется к скинутой у подножья кровати сумке и дергает ее за язычок. Крылья той раскрываются подобно ране, и он может с шумно втянутым через нос воздухом и ускорившимся сердцебиением заметить аккуратно уложенный на его собственные вещи небольшой черный рюкзак хёна... Хёна, который сегодня обиженно ворчал на других парней, уязвленный «их» поступком, и тоскливо кусал по пути домой раскрасневшиеся губы. Раньше, когда Сехун позволял себе «одалживать» вещи Лухана, тот никогда так не реагировал и быстро забывал. Иногда даже не замечал, пока не задумывался об их существовании. Но сегодня. Сехун просто не успел вытянуть из портфеля только одну, давно привлекшую его внимание футболку, поэтому закинул в сумку весь рюкзак. И впервые увидел настолько потерянного, беспомощного старшего с непониманием и неверием в потухших глазах. И впервые понял, как грязно он поступает. Так же как понял, что он уже не может остановиться… И Сехуну никогда еще не было стыдно так, как сейчас… когда он массирует в кулаке собственную эрекцию, упираясь взмокшим, взъерошенным затылком в сбитые простыни, и судорожно прижимает к лицу футболку своего хена. Он вдыхает сладковатый запах испарины вперемешку с легким ароматом пряного одеколона, которыми пропиталась черная мягкая ткань, и вспоминает плавный изгиб обнаженных бедер под широкими шортами. Игривые, блестящие глаза с длинными светлыми ресницами. Тонкую, чувственно изогнутую шею. Изящные запястья, помещающиеся в его ладони, и этот сводящий с ума голос, когда Лухан шепчет ему на ухо какие-то очередные бессмыслицы. Пальцы сжимают член крепче, выдавливая из уретры проступающую смазку, и размазывают ее по рельефной, крепкой поверхности ствола. Сехун жмурится и стонет сквозь плотно стиснутые зубы, вдыхая глубже и представляя, как знакомый до мельчайшей ноты голос хёна искажается в стонах. А Сехун уверен – стоны Лухана обязательно томные, протяжные. Мягкие и мурчащие приятностями, как сам хён. И он грубее начинает проходить по собственному члену увлажнившейся ладонью, глубже утопая в заполняющем его запахе и представляя, как этой же рукой издевательски-медленно обводит изгиб упругих бедер и ягодиц, заставляя Лухана нетерпеливо хныкать и подаваться навстречу, окидывая Сехуна жаркими, просящими взглядами. Как пальцы, сейчас растирающие горящую в вожделении головку, проникают в тугое, просящее кольцо мышц, и хён тянет его имя так долго и сладко, что пальцы поджимаются на ногах. Лухан отзывается всем телом на его прикосновения и просит, чтобы Сехун проник в него полностью. Сехун вновь сжимает рукой эрекцию и наращивает темп, рисуя за зажмуренными веками как быстро и настойчиво вбивается в сладко обхватывающие его стенки. Хён прогибается в позвоночнике, цепляется за него ищущими пальцами, осыпает поцелуями плечи и стонет, стонет его имя, облизывая дрожащие от возбуждения губы. Поднимается на подгибающихся локтях и, мокрыми от пота ладонями обхватывая шею Сехуна, целует его глубоко и обжигающе страстно… Сехун спускает себе в кулак, переполненный наслаждением, и сжимает в зубах черный край футболки. Разжимает неприятно слипшиеся от спермы пальцы, выпуская руку из штанов и безжизненно опуская ее прямо на простынь. В трусах становится влажно и мокро. Ладонь отпускает зажатую в ней футболку и позволяет той соскользнуть на подушку. Сехун, как-то по-мертвому обмякая всем своим естеством, подобно сдувающемуся шарику утопает в складках внезапно прогнувшейся от его тяжести постели. Замирает, дыша спокойно и сдержанно. Смотрит, редко смаргивая, в темноту перед глазами. Ненавидит себя яростно и гневно. Но в следующие мгновение сгребает успевшую охладеть футболку испачканными, судорожно сжимающимися пальцами, и прижимает ее к груди с резко загудевшей в ней болью, укрываясь одеялом до самой макушки. Дышит тихо и глотает скатывающиеся из плотно зажмуренных глаз соленые слезы. Ненавидит, но не может ничего поделать с этим рвущим, съедающим, раздирающим, сжигающим, уничтожающим, сосущим, умертвляющим чувством внутри себя. Не может ничего поделать с этой робкой, мурчащей и теплящейся любовью… И только из последних сил сжимает едва ощутимую в объятьях футболку его наивного, милого хёна.