Sedated

ГЛАВА ПЕРВАЯ, ОНА ЖЕ И ЕДИНСТВЕННАЯ. ———— Не заводите вторых профессий, второй страсти, второй семьи. Ночью вы будете путать имена. Именно такой вывод следовало сделать Александру, мальчику, чье существование практически упиралось в истоки мироздания, наводило панику, ужас на каждого, в частности на тех, кто решал «копнуть поглубже». Перерывая тонны исторической литературы, в попытках увидеть колыбель, несчастные натыкались лишь на многочисленных еретиков, каждого из которых украшали те или иные поступки, реформы, высказывания. Так называемые Дарклинги существовали уже не первую сотню лет, имели собственную армию гришей, которая, без какой бы то ни было лести, была объективно сильна, сдерживали порывы царей, решая всевозможные политические конфликты за них, порой отличались жестокостью, присущей главнокомандующим, и, ни разу не получали народного признания, такого история не помнит. А может и просто умалчивает..? Так или иначе, пугающие подробности, подробно пелене, застилали очи тем, кто смел посягнуть на историю персонажа столь могущественного, работая безусловно, ибо ни один так и не сумел заострить свое внимание вещах подозрительных, нелогичных. Ни одного ума не хватило за все сотни лет, чтобы разгадать историю маленького мальчика, который, будучи уже взрослым мужчиной, успевшим отрастить себе черную, как смоль бороду, все так же продолжал стоять за всем этим. Беззвездного Святого. Мальчика, прожившего жизни ни одной сотни людей, потерявшего свое имя в потоке тех трехсот семидесяти шести имен, а вместе с ним и распрощавшегося со своей хрупкой душой, истерзанной и брошенной кусками на пыльную дорогу. С душой, полюбившей лишь однажды, с сердцем, в котором отныне текла лишь густая бордовая липкая кровь, обливая все остальные внутренности, обволакивая, не давая спокойно дышать. И вот мальчику стукнуло пятьсот шестьдесят восемь. Что обычно делают люди в его возрасте? Покоятся в сырой земле на глубине на глубине 6 футов? – Он бы тоже хотел. Однако бессмертие, душащее своими веревками, словно новоиспеченный садист, не отпускает вот уже четыре сотни лет. Безвыходность. Самое паршивое состояние, хоть вой на луну, хоть вешайся. Одиночество. Сначала ему радуешься, потом привыкаешь, а потом оно словно затаившийся в твоей слепой привязанности друг-предатель начитает атаковать тебя изнутри, проедая в тебе дыры, из которых, тихо сипя, будет сочиться воздух, а заплатки будут лишь засыхать и отваливаться со временем. Но даже это было не так страшно. Смерть вообще не страшная штука, не для него. Страшнее всего предательство. Его любовь, ушедшая вместе с летом. Его любовь, выбравшая не его, но умалчивавшая это до последнего момента. Она вышла за того солдата. Он знал это. И если его хваленная гордость и старательно делала вид, что игнорировало эту информацию, то сердце предательски сжималось лишь при единой мысли, при едином дуновении ветра, чей запах лишь отдаленно напоминал о ней. Сны мучали его каждую ночь, даже родная тьма не щадила своего сына. Просыпаясь в холодном поту, каждый раз захлебываясь в собственных слезах, он отчаянно выл в подушку, кусал простыни, лишь бы вновь провалиться в счастливое забытие, словно мальчик, наивно хватающийся за подол матери. Дни проходили как раньше: собрания, разведка тренировок подопечных, тонны бумаги, карта на весь стол переговоров, завтрак, обед и ужин, прерывающие суматоху, однако вечером рука предательски тянулась к бутылке с чем-то явно покрепче кваса. Безмятежный, он кормился ядом, но отнюдь не от укуса. От него уже повсюду на зубах и легких образовался налет. Где-то там для него существовало оружие. Но он был глух и слеп, мальчишка внутри все еще слишком молод и свободен, так что не ощущал ровным счетом ничего. Несложно догадаться, что и эта ночь ничем [абсолютно ни-чем] не отличалась. Часы из черного дерева над камином все также били двенадцать. Мужчина за столом все так же потирал глаза, клюя носом в договор о торговли с Фьердой, и все-таки отчаянно пытался сосредоточиться, методом периодичного похлопывния себя по щекам или весьма странном выпучивании красных, раздраженных глаз. Как ничтожны мы перед своими страхами! Готовы возложить на алтарь все имеющееся здоровье, лишь бы не видеть глаз, не слышать голоса, не чувствовать запаха. Однако подобное представление выходит провернуть лишь на час: затем нервный тик в руке дает о себе знать, глаза начинает болезненно жечь, словно в них попали спиртом, а рассудок начинает буквально плавиться. Мысли становятся мягкими и липкими, обтекают области налоговой ситуации в Керчии, затем плавно стекают к бунтам, поднявшимся между Западной и Восточной Равкой после уничтожения каньона. Свет. Любое упоминание о нем невольно вызывает у обычного человека тепло в душе, у Александра с недавних пор, тоже. Перед глазами предстают живые, улыбающиеся во все тридцать два лица молодожен. Венок из голубых ирисов в белоснежных волосах девушки. Алина… Имя девушки, коим испещрено все то, что осталось от его сердца, все живое Александра. Грустная улыбка трогает его губы. В голове мелькает тот сон, когда ближе к вечеру, отстав от армии они спустились со своих коней и бегали по бескрайнему полю, пока ноги сами не подогнулись и они не рухнули на землю, сливаясь в нежном поцелуе. За ухом Алины торчала только что сорванная веточка с ирисами. Убрав прядь волос за ухо, Александр вернул импровизированное украшение на прежнее место. «Мне страшно, Саш». «Кто посмел испугать тебя, мое солнце?» Желудок мучительно сжало лишь, кое-как залитый в себя суп на ужин сделал кульбит. Выть на луну, казалось, уже абсолютно бесполезно, как вдруг резкий удар в спину заставил открыть глаза. Скалистый берег, впереди расстилается беспокойное серого цвета море, солнце уже практически подошло к черте горизонта, воспламеняясь красным шаром. Ноги в простых тряпичных штанах наполовину уходили в воду, холод от неотесанного камня контрастировал с жаром в теле, греющимся в последних лучах дня. Это было потрясающее место. Львиную долю своей жизни Дарклинг провел в море между Равкой, Новым Земом и Керчией, но Александр нашел в нем утешение только сейчас. Сейчас не время умирать, но, между строк, он бы предпочел смерть здесь любой другой смерти, будь то героя, Святого или мученика. От столь навязчивых мыслей уставшего солдата вывел ангельской красоты голос, доносящийся откуда-то из глубины моря, будто отражающийся от стенок атмосферы, проходящий через все его тело, вызывая дрожь, вновь уходящий в глубины, покрытые тайнами, в серые волны. Русалки. Дарклинг видел их сотни раз, он знал, что с ними делать. Александр же был неопытен. Дыхание участилось, а затем резко сбилось, он расслышал слова. «Тише, солдат, Слышишь, солдат, – Люди пугаются взрывов. Тысячи глаз В небо глядят, Губы упрямо твердят: Пусть всегда будет солнце, Пусть всегда будет небо, Пусть всегда будет мама, Пусть всегда буду я». Старая колыбельная, забытая, словно сон в летнюю ночь. Цепкая память тут же перенесла его в времена его застланного мутной пеленой детства, когда мать, сидя на краю его ветхой дубовой кроватки напевала эти строчки, постепенно переходя на шепот, рука в преданном жесте поглаживала его волосы, и жизнь еще не была беззвездной. Понимание того, что Александр отдал бы все у него имеющееся, чтобы заново прожить хоть минуту той жизни кольнуло в сердце, заставило вяло опустить голову, согнуться в плечах. Сквозь прикрытые глаза он заметил явно приближающийся к нему силуэт в воде, с характерными всплесками и бульканьем. А песня все продолжалась, пока в один момент его ноги не коснулась чья-то теплая и влажная рука. Распахнув глаза, мужчина увидел перед собой нечто божественно красивое: серебристый с зеленым отливом хвост, тонкая талия, белоснежная кожа, худые длинные руки, тонкая шея и белоснежные, отсвечивающиеся в малиновом свете заката волосы. Прищурившись, он присмотрелся к ней, как вдруг лицо исказила неимоверного вида боль. У нее такое же лицо. У нее её лицо!.. Это она.. Тяжело сглотнув, отчаявшись из-за того, что под рукой не было родной бутылки рома, мужчина решил перепроверить подлинность происходящего. - Алина… - шепча, заикаясь произнес он, поднося руку к ее лицу, чтобы убрать волосы, спадавшие на лицо, однако она была перехвачена маленькой хрупкой рукой в сторону. Взамен на него был обращен теплый, полный любви взгляд карих глаз, теплая улыбка за секунду откликнулась где-то внутри него, заставляя сердце ускорить свой ритм минимум в пять раз. Девушка мягко кивнула, подтверждая его догадки, и, немедля ни секунды обе его холодные ладони в свои, теплые. Мягко поцеловав тыльную их сторону, Алина заметила, как наполняются слезами глаза генерала. Его вид в принципе удивил девушку: чопорные одеяния сменились на потрепанные рубаху со штанами, всегда идеально лежащие волосы теперь выбивались из общей кучи, спадая на лицо, сетчатка глаза покрылась мелкими красными трещинами, а под глазами залегли темные круги. Нежно поглаживая ладони, смотря прямо в измученные воспоминаниями очи, русалка вновь запела. Песня была на Шуханском и Дарклинг, десятилетиями изучавший этот язык, распознал слова: «Некоторые скажут: а что, если тебе никогда не нужно будет прятаться, Не нужно будет жить столько, сколько ты сам себе придумал. Но я-то знаю, что, если ты заберешь весь свет, тьма поглотит все, не так ли? В объятиях моей матери, словно малый ребенок, нет, словно малый ребенок…» И закончила она лишь тогда, когда почувствовала импульсивное содрогание плеч, тогда она, чуть более вынырнув из воды, мягко потянула предплечья мужчины на себя, обхватив его своими руками, позволив навалиться на себя, когда тихий плач его превратился в громкие рыдания. Она гладила его волосы, целовала плечи, утешала, давала выговориться, не перебивала, когда он поведал ей о своих невзгодах. «Я не могу так больше, помоги мне пожалуйста, прошу» - слезно умолял он – «Я не могу дальше без тебя, мое солнце…» И тут что-то незаметное, обнадеживающее промелькнуло в ее взгляде. Она почти его приняла. Однако оставалось что-то еще. Он чувствовал. - Милый, ответь мне на один вопрос. – Тихий голос, подобный мелодии, заглушался всплесками волн. - Все что угодно. – Просветлев ответил он. За последнее время он явно стал одержимым. - Ответь мне… Кто ты? – Простой вопрос, не вызывающий каких-либо заблуждений. Но было тут одно «Но». Кто он? В голове роились сотни имен, личностей под которыми он существовал, но какая была истинной? Каким было его настоящее имя? Говорил ли он его Алине, или Александр тоже одна из его выдумок? Илья? – Нет, тот Морозов был его предком. Владимир? – Может быть, никто не знает. Николай? – априори нет. Так и не сумев выдать что-либо подходящее, мужчина продолжал с глупой грустью наблюдать за девушкой. Та, увидев, что он медлит с ответом грустно улыбнулась. Слезы на миг заблестели в ее глазах и быстро смахнув их промолвила. - Прощай Александр. – выпустив его руки из своих, она резко оттолкнулась от холодного камня и исчезла в серых волнах. Секунды прошли, пока сознание мужчины не забило тревогу и тот не вышел из гипноза русалки. - Нет!! – закричав во все горло, Александр, ни на секунду не раздумывая рванул с камня в холодную воду, тут же поглощенный темнотой. - Неееет! – в этот раз новый импульс пробил тело и мужчина понял, что очнулся от собственного крика. Все та же мокрая от пота кровать, то же горло саднящее от криков, те же глаза, истекающие реками слез. Словно в прострации подобравшись поближе к сухой подушке и откинув куда подальше чертову стопку с договором, он лег на нее и обнял так, будто это и была Алина. Зубы сами по себе закусили край подушки, в надежде сдержать громких рыданий, а лицо уткнулось в атласную ткать с соленым привкусом. Вы когда-нибудь видели пятисот шестидесятивосьмилетнего мужчину, рыдающего в подушку? А если учесть то, что он одинок и беззвезден? А если и то, что не вспомнил собственного имени?