Лето

После Визжащей Хижины на душе было паршиво. Это был один из тех случаев, когда, постфактум осознавая свой поступок, хотелось умереть. Так часто бывало в детстве, когда мать изводила его чувством вины. Он однажды так и сказал: "Лучше бы я умер, матушка? Тогда вы были бы счастливы?" Он зажмурился, вспоминая. Мать тогда отчитала его ледяным тоном, заявив, что наследнику Блэков стыдно опускаться до таких манипуляций, и все предсказуемо закончилось розгами. Ему было шесть. Он вспоминал - жалела она его вообще когда-нибудь? Нет, конечно, когда он болел, о нем заботились - причем, не только Кричер, но и мать. Но болел он редко, да и чем старше становился, тем сложнее матери было скрывать свое отвращение, когда она глядела на него или заходила к нему в комнату. Как будто это он виноват, что заболел. Или виноват, что бракованный. Или виноват, что жив. То, что Дамблдор дал шанс не ему, а Рему, Сириус понял сразу. От этого было тоже паршиво, но хотя бы все закончилось хорошо. Нюнчик не погиб, жизнь Рема не сломана, и все почти как раньше. Из этого "почти" тянуло холодом, но Дамблдор, хоть и смотрел ужасно сурово и устало, все равно вызывал желание доказать хоть что-то хорошее о себе. Дамблдор и Макгонагалл были чертовски злы, но он знал: если он использует этот шанс, они в него поверят. Они в него верили, в него верил Рем - несмотря на все, и Джеймс. Питер в него не верил, а веровал - как будто нашел себе персонального бога. С годами это становилось неуютно, но с Питером было весело, а прогонять его было неловко. Родители не верили в него никогда. Рем простил его через неделю. Джеймс - через полтора месяца, и все это время держался сухо и отстраненно, даже несмотря на то, что они уже дважды подрались, предусмотрительно запершись в спальне. Сириус тогда удивлялся про себя - никогда не думал, что Джеймс умеет столько молчать. Отработка за Хижину была отвратительной - не только потому, что приходилось заниматься самой неприятной работой, но и потому, что Сириус невольно привык большинство своих наказаний делить с Джеймсом. Здесь он был один. Механическая работа успокаивала - он сам весь жил почти механически. Отстраненно грузил в контейнеры гной бубонтюбера под руководством профессора Спраут, чистил утки в Больничном крыле, нарезал червяков для Слагхорна, а вечером молча забирался под полог своей кровати, задергивал балдахин и ставил кучу защитных и заглушающих заклинаний. Еще пару раз он убегал в Запретный лес, превратившись вне полнолуния - и просто выл там. Первокурсники рассказывали друг другу разные ужасы о новых чудовищах в Лесу, и хотя бы это давало силы жить. Он усмехался про себя. И еще он отводил душу на слизеринцах. Когда Джеймс и Рем потеряли зачетные эссе по Чарам и Трансфигурации прямо накануне сдачи, Сириус знал, что это не просто совпадение - достаточно было просто мельком встретиться глазами с братцем, чтобы заметить в них удовлетворение. Рег мстил за Снейпа. Сириус удивлялся - его брат со Снейпом даже толком не дружили. Но напакостить за свой факультет было в крови слизеринцев - поэтому они всегда были спаяны, несмотря на любую грызню внутри, и поэтому же многие обходили их стороной. Помириться с Джеймсом не помогло даже наказание за очередную драку - как раз со слизеринцами. Снейпа трогать было нельзя, но зато отлично можно было трогать Руквуда и Мальсибера, а потом вполуха слушать выговор от Макгонагалл. Сухой отстраненный Джеймс все равно был худшим наказанием на свете. Отправившись вместе чистить кабинет Защиты от Темных Искусств, они демонстративно не разговаривали, но внутри Сириус не выдержал и, заперев дверь заклинанием, безжизненно и, как он надеялся, холодно уточнил: - Значит, все? Мы больше не друзья? Джеймс вздохнул и присел на парту, взъерошив на себе волосы. Случившееся они уже обсуждали несколько раз - порой громко и нецензурно. Джеймс тогда сказал: "Я понимаю. Я понимаю желание насолить Нюнчику, но это же была наша тайна, Бродяга. Наша". О том, что Нюнчик мог погибнуть, Джеймс не говорил - он никогда не любил болтать об очевидном. О том, что Рема могли казнить - тоже, но Сириус видел, что Джеймс не может ему этого простить. Как будто он предал не только тайну, но и их братство, и все разрушилось, и теперь никогда... - Прости меня, Бродяга. Сириус вскинул голову, пытаясь поверить, что эти слова вылетели именно из уст Джеймса, а не приснились ему. - Что ты смотришь так, говорю, прости. Пожалуйста. Сказать, что Сириус обалдел - это не сказать ничего. Джеймс подсел ближе - как будто имел на это право, как будто все как раньше - и сказал: - Я тоже хорош. Строю из себя судью... Сириус сухо пожал плечами: - Ты спас Нюнчика, и ты отмазывал меня от директора - столько, сколько мог, в общем-то. Джеймс вздохнул. - Знаешь, Сириус, никто не может жить одним чувством вины. Да, ты поступил хуево, не спорю. Но исправить ничего нельзя - можно только просто дальше жить так, чтобы исправлять, по возможности, было нечего. Ты простишь меня? Мир? И Джеймс протянул ему свою крепкую сухую ладонь. Хотелось оттолкнуть ее. Хотелось отомстить за эти полтора месяца ссоры, хотелось ударить его по лицу и наказать за отстранение - так, чтобы понял... И неважно, что это было нечестно и несправедливо. Именно так сделала бы мать. Именно так поступил бы отец. Трусливый братец сделал бы так же - только бы еще и нагадил исподтишка. Потом. - Мир, - сказал Сириус и уверенно пожал руку лучшего друга. С отработки они возвращались уже вместе - почти как снова друзья, а не как люди, вынужденные идти рядом в общем коридоре. И когда на следующий день Сириусу пришел из дома зеленый конверт с черным оттиском (мать сообщала, что ей написали о его поведении и что дома его ждет разговор), именно Джеймс ободряюще сжал его плечо. В конце семестра Джеймс по традиции звал его к себе на лето, но Сириус почему-то снова съежился и отговорился чем-то невнятным, ясно осознавая, что не приедет. Не заслужил. Дом встретил привычным холодом, сумраком гостиной, идиотской подставкой для зонтов в виде ноги тролля, подобострастным Кричером и гнетущим молчанием. Зайдя в свою спальню и бросив на кровать школьную сумку и туда же палочку, он даже не стал закрывать дверь. Какой смысл, если... Он даже ванну не успел принять. Шаги матери он узнал ещё от лестницы. Невесело хмыкнул. Скорей бы. Она остановилась на пороге. - Ах, так у тебя даже открыто. Прекрасно. Вошла, в домашнем платье и домашних мягких туфлях, держа в руках палочку и в буквальном смысле до боли ему знакомый тонкий черный чехол. Покрутила в руках палочку, прожигая его взглядом, и он невольно поежился. - Ну?! Что ты мне скажешь, Сириус? Он ненавидел это сильнее всего. Разговоры, нотации, попытки давить на совесть... Зачем это всё, если и так ясно, зачем она пришла? - Не понимаю, о чем вы, матушка, - он равнодушно дёрнул плечом. - Эти бесконечные драки в школе! Письма мне! Это так ты должен себя вести?! Считаешь это нормальным?! Ну да, конечно. Драки. Мать никогда не интересовало, что он чувствует и что по-настоящему думает - лишь бы заботился о репутации. Картинке. - Снейп сам нарвался, - выпалил он, не соображая, что говорит. - Его никто не заставлял туда приходить. - Сколько можно третировать Северуса! - взвилась мать, а потом подозрительно сощурилась: - Что ещё? Куда приходить? Есть что-то ещё, о чем мне не рассказали? Только тут он понял, что ляпнул, и похолодел. Если мать узнает... - Молчишь? Мне позвать отца для легилименции? Черт-черт-черт. Дядя учил его сопротивляться, но ему это толком никогда не удавалось, и со второй-третьей попытки дядя виртуозно вскрывал ему мозги, зная даже, на что именно его племянник дрочил два дня назад. Если она позовет отца, это конец. - Очередная драка, - он как можно равнодушнее пожал плечами. - Вы же все знаете из писем. К его удивлению, мать даже не стала допытываться и разочарованно кивнула. - И что это за слово такое - "нарвался"? Где ты понабрался таких слов - от своих гриффиндорских дружков?! Бедные Поттеры! Ты должен говорить "спровоцировал", и ты не имеешь права поддаваться на провокации, ты - Блэк! Он внутренне усмехнулся. Ещё одна любимая тема матери. Быть Блэком. Жить как мертвый, чихать по инструкции. - Почему Регулус способен вести себя нормально, а ты - нет?! Ах да, его святой братец, как он мог забыть. Вся заслуга которого в том, что он делает всё исподтишка, как настоящая слизеринская крыса, и не попадается. Последний раз он получил от матери два года назад - за драку с ним, Сириусом, обидевшись за правду о "мистере Риддле" - и с тех пор сделал выводы. Мать кивнула ему на стол, снимая палочкой чехол с тонкой бамбуковой трости. - Ты знаешь, что делать. Он саркастически хмыкнул. - Думаете, это поможет? - Думаю, да. Он иногда представлял, что сказал бы, будь у него нормальная мать. "Мама, я предал одного из лучших друзей". Лучше бы мать выпорола его за это, а не за то, что он хреновый Блэк. Он вздохнул, молча расстегнул и спустил брюки с бельем и оперся грудью на стол. Мать порола всегда от души, так что обжигающие удары посыпались немедленно. - Сколько можно позориться?! Сколько можно объяснять, что такое быть Блэком?! Если бы я вела себя как ты, я бы не дожила до шестнадцати! У боли был свой плюс - она притупляла материны вопли. - Пятьдесят, - объявила мать, и Сириус мог бы поклясться, что слышит в ее голосе торжество. - Считай вслух. Да черт. Теперь уйти в себя не удастся. Новый удар не замедлил себя ждать. Сириус уткнулся лицом в сплетенные на столе руки и глухо сказал: - Один. Сгорая от стыда за то, что поддается ей. Что стоило ему сказать, что он не будет считать? Но он в глубине души малодушно не желал продлевать пытку, и пыткой была не только и не столько порка, сколько необходимость проводить время с матерью. Она не раз твердила, что ему место в Азкабане, на что он однажды не выдержал и заявил, что дементор здесь все равно она. И неважно, что после этого не мог сидеть неделю. И сейчас он хотел, чтобы это все побыстрее закончилось. И он смог остаться один. - Громче, это не считается, - заявила мать, и ягодицы снова обожгло. - Один. После десяти новых ударов мать спросила: - Будут какие-нибудь осознания? Сириус слегка приподнял голову от сцепленных рук и сухо сказал: - Не понимаю, о чем вы. Он практически увидел, как мать удовлетворённо кивнула. - Что ж, продолжим. Удар. Всхлип. Счёт. - Тридцать! - Какими заклинаниями ты имеешь право пользоваться в школе? Сириус выровнял голос и почти спокойно сказал: - Всеми, которые мы изучаем, мэм. - Вот именно! - она повысила голос. - Всеми, которые вы изучаете! А не той ерундой, которую без конца использует твой дурацкий Поттер! Фамилию лучшего друга она тоже припечатала очередным ударом. Знал бы Джеймс, что ему приходится здесь выдерживать за его имя... Сириус рассмеялся бы, если бы не был занят. - Тридцать один. Он думал - он ведь мог бы поднять на нее палочку, положить ее под Морфеус, выйти из дома и больше не вернуться. И даже если к Поттерам было стыдно, всегда оставался дядя. Дядя не будет скрывать, что думает, но помощь всегда окажет. Но он не поднял палочку. Потому что трус и слабак. Удар. Всхлип. Счет. - Тридцать восемь! По утрам, на каникулах, когда мать еще спала или была в лаборатории, он часто смотрел на выжженную дыру на месте Андромеды на древе в гостиной. Когда гладил ее пальцем, казалось, что это до сих пор обжигает. Он знал, что, когда уйдет, мать поступит с ним так же - просто вычеркнет его и из древа, и из сердца, как будто его никогда и не было. Это почему-то жутко пугало. И он терпел - и порку, и нотации, и ледяной голос, и презрительный взгляд. Должно же ей все-таки быть не все равно? Удар. Всхлип. - Сорок три! Нет, Сириус даже головой помотал - невидимо, больше для себя. Сейчас нельзя уходить - он несовершеннолетний, а значит его найдут, вернут и будет много хуже. Хотя может ли стать хуже? Он опять почти неслышно рассмеялся, но потом опять не смог сдержать слез - мать всегда знала, как выбить из него слезы, что поркой, что словами. С самого детства. - Сорок пять! - И чтобы я не получила из школы больше ни одного письма! И упаси Господь, мне Регулус что-нибудь расскажет! Мать обожала поминать Господа к месту и не к месту. Боже, как стыдно. Хотя если представить, что это все-таки за Хижину... Последние пять ударов он принял почти с радостью - несмотря на то, что терпеть было уже почти невыносимо, и он знал, что на заднице расцветают синяки и ссадины. - Одевайся, - бросила мать сухо и презрительно. Он кое-как натянул брюки, гадая, насколько длинной будет нотация после. Порка ее обычно утомляла, и она вообще-то по-хорошему могла заколдовать трость или розги, но делала так только с Регулусом. Видимо, на старшего сына она хотела сбросить злость своей собственной рукой. Сириус усмехнулся. Одевшись, он посмотрел ей в глаза - немного устало, но твердо. Ну, закончила, и что? - Своих так называемых друзей ты этим летом больше не увидишь, - объявила она. - И если я услышу возражения, ты лишишься палочки и совы. Вторую палочку Сириус хотел купить еще весной, до случая с Хижиной, но Джеймс его отговорил. - Ты что, совсем охуел? Знаешь, сколько на ней может быть Непростиловки? Из-под полы палочки никто просто так не продает, и они никогда не бывают "чистыми". Ты только представь, как твоя мать обрадуется, если тебя упекут в Азкабан. Сириус хмыкнул. - Да она просто умрет от счастья. Ты прав, Сохатый, я просто не могу сделать ей такой подарок. Сейчас, стоя перед матерью, Сириус думал - она умеет вообще общаться с людьми без шантажа? Может, она и отца затащила в постель тоже так же - шантажом? После свадьбы - если у него вообще будет жена - нужно будет сменить к черту свою фамилию. Никаких больше Блэков в его жизни - нахуй, просто нахуй. Идеально, если она будет магглорожденной. Сириус кивнул с притворной покорностью. - Конечно, мэм. Мать ни разу ему не поверила, но ушла, предварительно окинув его презрительно-удовлетворенным взглядом. Она знала о палочке и сове, но не знала о волшебном зеркале - подарке дяди Альфарда, хранившемся под матрацем. Спустя месяц дядя Альфард приехал чинно выпить с матушкой чаю. К тому времени палочку и сову у Сириуса, конечно, отобрали - им достаточно было даже ничтожного повода. Но и это не помогло - дядя отвлек мать, а перед тем снял защитные заклинания с дверей, кивнул Сириусу и протянул ему портключ. Знакомый рывок в низу живота - и позади осталась ненавистная площадь Гриммо, а здесь, под задницей, которая успела еще несколько раз основательно пострадать за этот месяц, пружинила трава Годриковой Впадины. Которая росла у забора самого родного дома на свете. - Привет! - услышал Сириус, еще не успев открыть глаза. - Я знал, что ты все-таки приедешь. И лето наконец наступило.