Мы встретимся вновь

Итэр жмурится как от яркого солнца посреди небольшой площади Ли Юэ глубокой ночью. Он вдыхает глубоко, позволяя прохладному воздуху, смешавшемуся с ароматом обуглившихся бенгальских огней, разбавить несоизмеримое чувство тоски и вины. Оно неумолимо сокращает интервалы между этими бессмысленными вдохами. Юноша сжимает в руках почти полностью сгоревшую бумагу праздничного фонаря. Прошлогоднего. В небе подобных ему прямо сейчас бесчисленное множество, однако именно этот является теплым, почти горячим, призраком прошлого. Путешественника не было в торговой столице почти год. Почти год назад он покинул морскую гавань, намереваясь вернуться как можно скорее, намереваясь сократить разлуку до едва заметной печали. С тех пор прошло около трехсот ежедневных походов с места на место, около сотни ссор с Паймон, примерно дюжина завтраков в имении Камисато и половина этого числа обедов у Томы в чайном доме. Он пропустил двадцать дней рождений своих друзей, сотни не сказанных слов, пятьдесят пять вечеров у Дилюка и тридцать восемь партий в шахматы с Нин Гуан. Он пропустил все, что только представлялось возможным. За своим безобидным пребыванием в Инадзуме Итэр всего на всего прятался от обязательств, оставленных в «открытой» части Тэйвата. И лишь сейчас, когда тоска и напуская возможность наконец покинуть земли сегуна стали путать мысли сильней, чем раньше — он решается вернуться. Сейчас, которое приходится на праздник морских фонарей. Сейчас, которое было забыто еще несколько месяцев назад. Небо светится. Тоска тоже. И вина — тоже. Путешественник стоит перед холодной гладью пруда, не осмеливаясь сделать шаг дальше, не позволяя самому себе признать свою же вину. Сяо. Имя зажигается в голове ярче слез, обжигающих глаза. Точно. Он же и приехал ради него. Ради него бежал сломя голову, подворачивая ноги на каменной лестнице площади вознесения. Ради него он чуть не поссорился с Томой, требуя от него скорейшего прибытия Бэй Доу, дабы самому отправиться обратно… домой?.. Ради него. А его нет. Ни тут — где он вручал ему на день рождение бабочку из дерева Утун. Ни на постоялом дворе — где он прощался с ним, где Сяо курил сладкий табак, где тлеют на ограждениях их прикосновения. Нигде. Итэр тяжело делает первый шаг, не разрешая сознанию подкрасться к опасным доводам, что он не успел. Что Сяо, быть может, уже не тут. Быть может, он, наконец, освободился. Быть может, мертв. Однако именно с этим шагом путешественник приближается к осознанию того, что собственноручно оставил возлюбленного в сердце погибели. Грудь сковывают рыдание и злость. Итэр слеп и юн. Он беспечен и доверчив. Ему противна одна мысль о том, что ему стоит забыть. Они знали друг друга всего ничего; забыть — лучшее, что он мог бы сделать. Развеять воспоминания по ветру вместе с этим жалким куском фонаря, который уже никогда не взлетит. Развеять вместе с тем часть себя. Себя самого по ветру пустить и растаять. Только тогда он и забудет те холодные ночи в Ван Шу, непреодолимо чуткую манеру Сяо — его неумелые поцелуи и горячие руки, теплый запах воздуха и тела. Только так он отпустит единственные дни без скитаний, моменты, которые знаменуют чистую искренность веры и надежды. Итэр заворачивает за один из домов, который огражден поручнями. Становится слишком прямо. Тщетно пытается вглядеться в усыпанное фонариками небо — выходит паршиво. Слезы уверяют, что смотреть не стоит. Без него уже не стоит. И никогда не стоило. Он опускает голову топя рыдание в очередном вздохе. А юноша права не имеет страдать. Стоять здесь вот так, жертву из себя строить, ведь сам отринул все пути к спасению адепта. Скорбь — удел невиновных, причастных, честных и необходимых. Он успешно его избежал. Итэр прижимает длинные ледяные пальцы к губам, когда понимает, что может лишь назвать имя, и он придет. У него нет больше возможности произносить его вслух. Путешественник пренебрег доверием и любовью, теперь ему следует ждать равнозначного. А еще… Юноша не готов услышать на свой зов лишь оглушающий смех толпы и грохот фейерверков. Он не хочет получать ответ на незаданный вопрос. Ли Юэ как-то внезапно стал чужим. Это произошло так незаметно, что, когда Итэр, не выдержав вес тела и мыслей, присел, он по привычке ожидал встретить колючую траву. Путешественник морщится от холодных камней брусчатки, которой вымощен почти весь город. Чуждо. Юноша знал, абсолютно точно знал, что прощаться придется. Терять придется. Это нормально. Он почти свыкся с этим правилом. Почти. Не вышло. В последний раз смотрит на кусок бумаги. Ударяет рукой по безучастному граниту. Еще раз. Снова. И опять. — К черту! У него вырывается плохо скрываемый всхлип. — Сяо! Я знаю, я бросил тебя. Бросил! Я не имею право просить прощения. Я не могу просить тебя вновь показаться мне. Но прошу тебя, пожалуйста, — Итэр кричит. Кричит, задыхаясь в слезах, но не давая им скатиться по щекам, что означало бы смиренность, — пожалуйста, дай мне хотя бы какой-то знак, означающий, что ты жив. Тихо. Он ничего не ощущает, кроме боли пронзившей руку. Он разодрал кожу на костяшках в кровь об грубый гранит. Итэр считает удары сердца, запоминая сколько мгновений отделяет его от окончательного убийства возлюбленного. Не поднимает глаз, они закрыты. Ему достаточно просто быть, чтобы чувствовать пустоту и ненужность. Чтобы понимать, что одна его жизнь никогда не заменит только что ушедшей, только что потерявшейся среди этих сияющих высоко над головой фонарей. — Жив. Звук не громче ветра. Итэр разбирает его лучше, чем свое существование на ненужные составляющие пару секунд назад. — Я тут, путешественник. Обращение режет по чувствам. Стыдно. Он не может требовать иного. Это он его оставил, а не наоборот. — Жив, — эхом повторяет Итэр, не позволяя себе обратить на него взгляд, не разрешая голосу звучать громче его. Молчит. Секунда. Две. Три. — Я не хотел. Честно не хотел оставлять… — Оставил же, — Сяо перебивает его, заставляя сердце сжаться еще сильнее, выбивая воздух из легких вместе с никчемными сожалениями. Больно. Но честно. — Да. Адепт суров и неприкасаем больше, чем при первой встрече. Итэру не вериться, что он целовал эти губы, держал эти руки и обнимал эти плечи. — Я поступил также как все те, кто был рядом с тобой — оставил тебя. Я не собираюсь оправдываться, это жалко, но ты должен знать, что ни одна прожитая мной минута в разлуке не уменьшила этого, — юноша больно тыкает пальцем в грудь, в самую душу так сильно, что, кажется, сам Сяо почувствовал. — Я хочу, чтобы ты знал, что я помню! — наконец, поднимает глаза на него. Он стоит боком. Всматривается в уходящее за горизонт небо и прячет за ним чувства. Не изменился. Совсем такой же, как и в последнюю встречу. Итэр плачет как ребенок. — Сяо, я виноват, Боже, как я виноват! Прости меня, я тебя прошу, умоляю. Я не хочу больше терять тебя, я не… Он задыхается в бессмысленных мольбах, не замечая, что в глазах Сяо отражаются огоньки. Он не замечает, что тот сам, еле стоит на ногах, что еле сдерживается, что сам не хочет уходить. Адепт садится рядом; путешественник замирает. Смотрит все так же прямо. Сяо собирает себя снова по кусочкам. Заново. Он готов делать это столько раз, сколько понадобится. Объединяя синее море с образом любимого Итэра, восстанавливая разбившийся о настоящее пейзаж счастья. — Вот же дурачье. — Он неправильно нежно берет его за руку, разбитую о камни. Подносит к губам, заменяя миллионы слов одним прикосновением. От него все также пахнет табаком и ветром. Цветами Ци Син и свежестью. Он все такой же. И это не он собирался расставаться с Итэром. — Я скучал. — Итэр шепчет одними губами. Тянется во внутренний карман одежды, достает ту самую бабочку. Сяо кивает. Ему не нужны слова. Они никогда не смогут выразить то, что он ощущает. Сжимает в руках любимую ладонь, поворачивается и легко целует юношу в губы. — Я ждал. Итэр смеется, пытаясь скрыть в улыбке вновь накатившие слезы. Ему стыдно — и слезы обжигают. Ему нестерпимо тошно от себя. — Я буду рядом. Сяо знает, что день последнего прощания наступит. Неминуемо. И он будет окольцован смертью одного из них. Однако даже он не сможет заставить забыть. Воспоминания будут сиять ярче фонарей в небе, и тогда Сяо полюбит снова. Как и сейчас — любит. И Итэр это знает. И тоже — любит.