EQUILIBRIUM

             Серый мир без крайностей, такие же бесцветные люди. В этом городе, что людям служит убежищем от их самих, редко что может нарушить равновесие. Даже аморальное в своей сути нарушение мало кто заметит: серая клякса на таком же холсте быстро истирается, со временем пропадая, забываясь полностью. Жизнь, какая она была до Третьей мировой, кипит только в Пустоши. Там, где за что-то борются повстанцы, там, где слышен вой одичавших зверей. Там, где он выполняет свою работу.              Вернон Роше — грамматон-клерик первого класса, один из лучших, тех, кто чаще всего ездят в рейды для зачистки. Роше всё равно, что рейды в последнее время стали чаще и сложнее, но солнце в Пустоши будто бы светит ярче, а воздух легче. Это кажется чем-то достойным внимания лишь до очередного принятия прозиума.              На последнем рейде он немного повредил ногу. Непростительная ошибка для клерика его класса, но теперь он вынужден осторожничать: Бьянка хоть и давала уже достойный ему отпор в схватке один на один, всё же была слишком молода. А Роше нельзя было терять молодых, подающих большие надежды: слишком много людей они стали терять при зачистках. Сопротивление стало будто бы отчаяннее, злее (Роше знает эти слова из учебников, где написано, когда их к месту использовать), а в Тетраграмматон шло всё меньше желающих.              Наверное, тех, кто предпочёл посвятить себя тяжёлой заводской работе или, к примеру, науке, понять было можно. Не каждому дано быть бесчувственной марионеткой для убийства в руках Консулата.              

***

                   Звук автоматной очереди отдаётся где-то в затылке, цементная крошка сыпется с облезлой стены на его затянутые в чёрное плечи. Разум чист, всё лишнее упаковано в герметичную упаковку и выкинуто подобно мусору. Движения чёткие, быстрые — у людей из сопротивления ни шанса против клерика его класса.              Крови так много, что ею пропитывается старый тканый, весь в узорах, ковёр на полу. Под ним — тайник: картины, книги и много чего ещё теперь тоже в потёках алого.              Вернон ловит взгляд Бьянки, когда она подходит ближе, приседая, чтобы лучше разглядеть то, что памятью прошлого было свалено под пол в надежде уберечь. Он замечает, как слишком неловко, будто опасаясь сломать, она достаёт маленькую деревянную игрушку с облупившейся от старости краской.              — Сжечь, — сухо кидает он.              Перед тем, как отойти от тайника, он замечает опущенные плечи напарницы и то, как она смотрит на огонь.              Он один из лучших в своём деле, тот, у которого особый «нюх»: предугадывать действие повстанца и всегда находить то, что ему нужно, удаётся без особого труда. И он чувствует, что Бьянка темнит. Видит это в её излишне выверенных движениях и напряжённых плечах. Слышит в нервном дыхании.              Обычно охочая до разговоров, она всю дорогу до Либрии молчит, смотря перед собой. Дозу прозиума колют в тишине. Вернон всё думает, что закрыть глаза он на это не сможет.              

***

                    Квартира встречает минимализмом и давящей тишиной. Белый цвет неприятно режет уставшие глаза. Вернон стягивает с себя уличную одежду, заученными движениями раскладывая всё по своим местам. Перчатки снимает в последнюю очередь, оставив их на тумбочке в прихожей. Чуть прихрамывая, доходит до душа, наконец вымывая мятежную кровь из волос, смывая её с лица и шеи. Завтра он отнесёт одежду в химчистку, подпишет нужные бумаги и разберётся с напарницей. Сейчас же — грязная от пыли и крови вода, уходящая от его уставшего тела к стоку, лёгкий ужин и сон.              Уже сидя в кровати, он аккуратными движениями втирает разогревающую мазь в ногу, чтобы перенапряжённые мышцы наконец расслабились и перестали ныть. За окном льёт дождь, и Вернон, выключив бледный ночник, плавно соскальзывает в глубокий сон, убаюканный стуком крупных капель о затемнённое окно.              

      ***

                    Ему снится кровавый узор на ковре, то, как алое течёт, заполняя и повторяя стежок за стежком. Зелёные стебли цветов наливаются бордовым, в комнате воняет железом, оседая на языке тошнотворным привкусом.              И он стоит посреди этого. Под босыми ногами чавкает от крови, на лице и руках — она же. В комнате темно, но он угадывает в рисунках черты тех, кого убил.              Он многих помнит, не чувствуя однако ни сожаления, ни радости. Он просто выполнял свою работу…              Шаг — и он оступился, уходя по щиколотку в мутное, воняющее железом и обречённостью, болото. Лицо Бьянки вырисовывается резко и слишком чётко, так, что Роше может разглядеть даже шрамы и то, как беспорядочно разметались её волосы. Его передёргивает. Попытка выбраться заканчивается тем, что он вдруг проваливается по самый подбородок, успевая лишь судорожно выдохнуть и ощутить, как ледяное болото давит со всех сторон.              Он вдруг уходит с головой, оставляя на поверхность лишь расходящуюся рябь. Захлёбывается, чувствуя, как кровь заливает глаза, нос и уши. Воздуха не хватает — инстинктивная попытка вдохнуть, но вместо спасения только лёгкие, заполненные пролитой им же кровью.              

***

                    Он открывает глаза, чувствуя, как покрылось испариной тело. Руки дрожат, а он сам заходится в рваном кашле, всё ещё чувствуя, будто его лёгкие наполнены бордовым. Он встаёт, чтобы умыться, чуть не падая, потому что чёртовы ноги не слушаются, подгибаясь. Его продолжает мутить даже после холодной воды в лицо.              Он не чувствует ничего лишнего, присущего лишь людям из сопротивления, но что-то скребётся в самых затворках сознания, и этот тремор… Раньше ему уже снилось кошмары, но не такие чёткие, не такие реалистичные.              Роше уже не уснуть сегодня, хотя на часах всего полчетвёртого. Вернон принимает душ, в который раз промывая волосы из-за фантомного ощущения грязи в них, и, сделав инъекцию прозиума даже раньше, чем следовало, переодевается и уходит в гостиную, решив провести оставшееся время за бумагами… где-то у него даже была копия личного дела Бьянки.              Он помнит её ещё совсем юной, неотёсанной. Про таких говорят «неогранённый алмаз». Сейчас она — серьёзный противник клерикам даже его ранга.              С фото личного дела на него смотрит юная девушка с яркими глазами и короткими светлыми волосами. Роше думает, что сегодня ему решать её судьбу.              

***

                    — Улика BR-167.              На часах десять утра, а вокруг уже достаточно много людей. Роше краем взгляда скользит по всем чисто из профессиональной привычки: когда-то она спасла десятки жизней.              Он надеется узнать, что так привлекло в этой вещице Бьянку, что она не рассталась с ней даже в машине, надеясь уберечь в кармане куртки.              — Извините, такой нет, — спокойным голосом сообщает ему сотрудник, которого едва видно за большой и толстой книгой.              Вернон моргает, переводя взгляд с зала на него, и к нему тут же приходит понимание весомости относительно обвинения его напарницы в эмоциональном преступлении.              Он просит перепроверить, но ответ остаётся всё тем же: улики не поступало. И самой Бьянки здесь не было около недели.              Клерик внимательно вчитывается в список и тоже не находит знакомой подписи. Он кивает на прощание, и, держа ровный, уверенный шаг, выходит на улицу. Нога его уже почти не беспокоит, разве что чуть ноет при использовании лестницы, но это мелочи.              Однако из мелочей собирается истина, и мужчина, садясь за руль своей белой машины, вспоминает всё, что когда-либо вызывало у него подозрения в напарнице.              Ему всегда казалось, что она была слишком порывистой, может быть, даже живее остальных: она часто двигалась не так, как требовал тренер, а исключительно по своей прихоти, стараясь отточить движения под себя, найти новую хитрость, чтобы после пользоваться ею. И взгляд у неё был другой, не такой, как у обычных женщин: он будто теплел, когда она смотрела на него, и становился льдисто—игольчатым при повстанцах.              Раньше Роше не обращал на это много внимания, списывая происходящее на юность и перенесённый стресс. Не хотел думать, потому что лучше напарника ему бы не дали.              А сейчас… А сейчас он, Вернон Роше, аккуратно, чтобы не спугнуть свою цель, распутывает клубок запутавшихся ниток, на конце которых будет судьба Бьянки.              Он не застаёт напарницу за её рабочим столом. Проходит к своему, желая как можно быстрее разобраться с бумажками, чтобы возобновить слежку.              На часах полвторого, когда он, встав из-за стола, аккуратно складывает заполненные бумаги ровной стопкой на краю стола.              Ровно три — неожиданная, но нужная встреча на тренировочном татами. Бьянка, как всегда, выходит против него без хоть какой-то защиты. Она даёт ему время немного размяться, после чего первой делает рывок в его сторону. Шаг, шаг, уклон и удар. Разворот, хлёсткий удар за счёт динамики. Он гасит его, уводя вниз, а после делает подсечку, заставляя покачнуться. Но сбить её с ног не успевает: сгруппировавшись, Бьянка снизу—вверх бьёт в ответ, едва не задев его бедро, но он вовремя уклоняется, выставляя деревянный меч. Звук удара дерева о дерево разносится по пустому залу эхом.              Бьянка, ловко перекинув оружие из руки в руку и обратно, становится в стойку, ожидая действий напарника. Она прекрасно знает, что Роше не самый ловкий, но прекрасно компенсирует это силой и выносливостью. Знает и то, что каждое его движение, вдох и выдох отточены до идеала.              А ещё он крайне нежеланный соперник из-за способности моментально оценивать ситуацию и принимать выигрышные решения.              Он смотрит цепко, ловя каждое её движение, угадывая дальнейшее действие. Смотрит тёмно—карими, холодными глазами, в которых она ни разу не видела ничего, кроме бесстрастной аналитики и выбранных решений. А ей хотелось, совсем не как хорошему клерику, чтобы взгляд его потеплел, стал живым. Когда-то её восхищал холод, с которым он расправлялся с повстанцами, теперь же это её пугало, напоминая о том, что клерики — всего лишь опасное и эффективное оружие. Безэмоциональное, на всё готовое…              Удар Роше резкий и такой мощи, что, блокируя его, у неё заныли руки и плечи. Извернувшись, Бьянка ногой бьёт по его ногам, надеясь сбить, но у неё не выходит. Отскакивает, предупреждая выпад, но всё равно получает по рукам: ближе к вечеру обязательно расцветут багряные синяки.              В какой-то момент спарринг выходит из-под контроля, неожиданно резко набирая динамику: по залу разносятся глухие удары дерева о дерево, шумное дыхание и шорох татами. Оказавшись близко друг к другу настолько, что мечами пользоваться стало неудобно, в ход идут приёмы рукопашного боя.              Роше хмурится, когда ему со всей силы прилетает локтём по рёбрам, а Бьянка тихо вскрикивает, стоит стальной хватке сжаться на запястье. Вернон мог бы схватить её за шею, быстро придушив, но понимает, что для спарринга это было бы слишком.              Он видит её горящие огнём глаза, думая, что таких не должно быть у клерика.              Они расходятся резко, а затем, подхватив брошенные деревянные мечи, вновь сходятся. Резкие, отточенные движения. Роше останавливается, приставив к девичьему горлу холодную окрашенную древесину. Смотрит испытывающе, стараясь найти ответ на свой вопрос. Поэтому дёргается, когда между ног давят, давая понять, что он не победил. Всего лишь ничья.              Бьянка подавляет хитрую ухмылку, наконец поняв, что Роше всё же заметил её излишнюю эмоциональность. Спустя несколько лет, но всё же этот момент настал.              И она не собирается больше прятаться.              Они расходятся по своим делам, но Роше уже знает, что сегодня всё решится.              

***

                    — Клерик Вернон Роше, еду в пустошь по делам расследования, — он протягивает удостоверение на КПП у Пустоши, сидя за рулём своей абсолютно белой машины.              —Спасибо, сэр, — шаблонно отвечают ему, пропуская.              Следом за ним едет небольшая группа захвата.              Бьянка находится на крыше одного из немногих уцелевших домов выше пяти этажей. Под небольшим натянутым тентом в беспорядке разложены книги, какие-то рисунки, фотокарточки… На небольшом комоде у лежака стоят фигурки лошадей и людей, там же — части украшений, какие-то ленточки и прочее…              В её руках он видит небольшой пузырёк духов и книжку… с детскими сказками. Ветер треплет её волосы, а закат окрашивает светлые волосы в алый.              Бьянка не поворачивается в его сторону, хотя уже давно услышала его шаги. Здесь, высоко над землёй, где разрушенные здания не загораживают небо, дышать будто бы легче, а на душе спокойнее. Она закрывает книгу, откладывая её вместе с духами, вставая с нагретого лежака.              — Ты обвиняешься в эмоциональном преступлении, — чеканит Роше, делая в её сторону несколько шагов, будучи готовым к активному сопротивлению. Но его не следует. — Не сопротивляйся, и тогда, возможно, Консулат смягчит наказание.              — Мы оба знаем, что они не смягчат, — озвучивает очевидное: в последнее время им прямо говорили «пленных не брать», требуя одной лишь бойни, кровавой зачистки.              Как же она устала смывать со своих рук кровь невиновных…              — Мне жаль, но ты сама всё прекрасно понимаешь, — его голос холодный, словно лёд, а слова звучат насмешкой для того, кто каждый день ломался от этого чувства.              — Ты даже не понимаешь этого слова. Это устаревшее обозначение чувства, которого ты никогда не испытывал.              — Бьянка… — ещё один шаг в сторону, он хочет ответить ей, но его перебивают.              — Скажи, Роше, когда ты убивал детей и их матерей, когда их кровь текла по твоим рукам и попадала на лицо, ты совсем ничего не чувствовал?              Он молчит, смотря на напряжённую, словно струна, девушку. Нет, он не чувствовал абсолютно ничего, прекрасно зная, ради чего это делает. Ради будущего. Ради Либрии. Крики женщин, потерявших своих детей, не преследуют его в ночных кошмарах, не мучают…              — Когда ты спас меня… В тот день, когда повстанцы решили взорвать одну из клиник, а ты оказался там по чистой случайности и спас стольких… — она помнит, как он, сам окровавленный и едва стоящий на ногах, совсем недавно ставший клериком, выносил на своих руках людей, и как она, едва живая от потери крови и страха, хваталась за него. — Именно тогда, когда даже сквозь чёртов прозиум страх поглотил меня полностью, ошеломив и оглушив, я решила стать такой же, как ты. Единственная женщина—клерик, отказавшаяся от прозиума с того самого взрыва, а теперь ненавидящая себя за это. Ты не чувствуешь, не понимаешь, какого это, убивать тех, кого ты понимаешь и кто бы понял тебя… Чувства, Вернон, именно они делают нас живыми, теми, кем мы являемся.              — Именно это и двигало теми, кто заминировал, а после и подорвал клинику. Чувства, Бьянка, как чума — не задушишь в зародыше, так тысячи жизней потеряешь.              Она смотрит на него мокрыми от непролитых слёз глазами, ищет хоть что-то, но не находит искомого. И не найдёт: он клерик, верный Вождю и народу.              Несколько шагов — и он совсем рядом.              — Хватит. Пора с этим заканчивать.              — Велика цена, но того стоит, — вдруг произносит она.              — Бьянка, не вынуждай меня.              — Я каждый день тону в крови. Она в моих лёгких, глазах и ушах. Надеюсь, когда-нибудь ты поймёшь меня, и тогда, может, хоть что-то изменится…              Она не боится от него отвернуться, разворачиваясь лицом к пламенному закату. Любуется им, стараясь впитать в себя его тепло и свежесть ветерка. Когда на её руках защёлкиваются наручники, она впервые позволяет слёзам волю, понимая, что это последний в её жизни закат. Дальше — только процедура, казнь огнём.              Роше, смотрящий на неё, не найдёт, что сказать. Смолчит, кинув взгляд на закатное небо, не видя в нём ничего, что стоило бы его внимания. И, кивнув подоспевшей группе захвата на собранные ею вещи, поведёт бывшую напарницу к своей машине.              

***

                    Роше поднимается по ступеням домой чисто на автомате: тринадцать белых ступеней постоянны так же, как и каждый его день. Нога чуть ноет, но это всё мелочи…              Квартира встречает прохладой и тишиной. Успев принять душ и перекусить, он шарит по своим карманам, доставая пистолет для инъекций, но не находит капсул с прозиумом. Проверяет ещё и ещё, даже осматривает пальто, а после понимает…              — Бьянка…              Сейчас, глубоким вечером, он уже никуда не пойдёт, но остаться без вечерней и утренней дозы кажется ему чем-то крайне опасным и, более того, незаконным.              Растирая руками лицо с идеально гладко выбритыми щеками и подбородком, он всё думает о том, когда же его бывшей напарнице удалось незаметно вытянуть прозиум. Он знал, что Бьянка — отличный напарник, особенно хорошо показавшая себя в стрельбе, понимал и то, что она красива, и чем редко, но пользовался для заданий: всякий мятежник будет более разговорчив и опрометчив с ней. Знал, что она далеко не глупа, но что она и окажется одной из сопротивления… Проворонил. А она всё это время была прямо под носом. Надо будет завтра проверить, не было ли утечки информации…              Глаза уже закрываются от усталости и Вернон, бесшумно ступая босыми ногами по белому, как и стены с потолком, полу, идёт в спальню. Под мерный стук сердца он быстро засыпает.              

***

                    Ему снится первая встреча с Фольтестом, его крепкая, уверенная рука на плече и глаза, смотрящие так, будто он знает о нём абсолютно всё. То, как он, хлопнув по старой, местами истёртой почти до дыр, рубашке, зовёт служить ему, говоря о том, что такие люди нужны Либрии. Образ вождя чёткий, выделяющийся среди размытого фона, Вернон цепляется за него, помня каждую мелочь: и рубец на щеке, и морщинки… Именно Фольтест вытащил его из болота, дал смысл в его жизни.              Роше думает, что, если бы он мог чувствовать, он бы описал всё одним словом «благодарность».              Вернон просыпался ночью несколько раз, каждый раз засыпая вновь, но снов больше не было. Вместо них пришли какая-то тревожность и озноб. Он списывает всё на то, что не принял прозиум, удивляясь тому, как быстро это дало о себе знать.              С утра ему не везёт попасть в Эквилибриум за заменой: весь периметр оцеплен из-за возможного теракта. Оценив масштаб операции, Вернон возвращается в машину, думая лишь о том, что днём, а на крайний случай вечером, нужно будет вновь попробовать получить прозиум.              У его рабочего стола его уже ожидает новый напарник: рослый мужчина с островатыми чертами лица. Вернон помнит его на тренировках: они никогда не выходили друг против друга, но как неплохого противника он его запомнил.              Знакомство быстрое, сухое: имя, должность, способности. Бьянка была интуитом, этот же чистильщик, натасканный устранять всё, на что укажет руководство. Роше, с большим удивлением для самого себя, признаётся, что ему некомфортно: он привык к Бьянке, знал её с головы до пят, а новый напарник совершенно иной…              Вернон, тряхнув головой, решает заехать в Эквилибриум как можно раньше: без дозы откуда-то изнутри начинали пробираться чужие и ненужные мысли, какие-то ощущения. Этого не должно быть в клерике его класса.              Вместо обеда он едет в Эквилибриум, но и в этот раз удача не благоволит ему: людей всё ещё не пускают в здание. Потоптавшись так немного, он вынужден вернуться к своим прямым обязанностям, поэтому едет к Бьянке, собираясь допросить её.              

***

                    Она смотрит на него внимательно, цепко, надеясь увидеть хоть что-то, но бывший напарник всё также холоден: вынюхивает, ищет след, который мог бы привезти его к повстанцам, старается добыть информацию хитрыми вопросами, пуская в ход любимые уловки. Но Бьянка всё это знает от него же, поэтому лишь, зло и отчаянно сверкнув взглядом, ударяет ладонями по столу, вновь и вновь повторяя, что ничего не знает, что была всё это время одна, ни с кем не выходя на контакт.              Роше, сложив руки на груди, буравит её взглядом, понимая, что Бьянка, скорее всего, не врёт: она была почти всё время рядом с ним, ни разу не опаздывала на работу, а по вечерам сама предлагала потренироваться.              И всё же…              — Тебе наверняка помогали, не могла же ты столько лет, не принимая прозиум, скрывать это.              — Могла, Роше. Когда мой мир рухнул, затянув на дно настолько первобытного страха, буквально выжигая весь этот прозиум из моей крови, я едва пришла в себя. Я не могу объяснить этого, потому что ты всё равно не поймёшь, но та паника, боль и обречённость сделали своё дело, просто однажды дав понять, что и я могу чувствовать.              — Я сюда не ради этого пришёл. Расскажи всё, что знаешь, и тогда я постараюсь сделать так, чтобы это всё закончилось как можно скорее, — он знал, о чём говорит: Консулат не отправит её на казнь, пока не выяснит всё. А происходит это потому, что Бьянка — молодой и подававший большие надежды клерик. Руководству такие «подарки» среди своих солдат совсем не нужны.              Роше уже дали понять, что он может делать всё, что нужно, чтобы выяснить всё. Сейчас этот приказ вызывал неприятные ощущение где-то на задворках сознания, но Роше был верен начальству, а Фольтесту в особенности.              

***

                    Он просматривает видеозапись с камеры наблюдения уже который раз, всё думая и думая… За всё время допроса, во время которого он пока не прибегал ни к чему радикальному, Бьянка, за исключением тонны каких-то важных только для неё выводов и чувств, не сказала ничего стоящего.              Несколько раз к нему подходил Тринадцатый по всяким мелочам. Сейчас же, вновь появившись около его стола, сказал собираться: повстанцы снова дали о себе знать.              На месте становится понятно, что эти повстанцы — не те люди, за которыми Роше ведёт охоту: кучка запуганных людей, среди которых было несколько мужчин и женщин с детьми, его не интересует. Солдаты по обе стороны от него не колеблются, выстраивая их вдоль стены под оглушительный плач детей. Несмотря на то, что они оказались безоружными простыми гражданскими, просто отказавшимися от прозиума, их приговор не изменился: расстрел на месте. Роше видит острые, вытянутые уши у нескольких женщин и детей, думая, что с эльфами всегда было в этом плане сложнее: то ли они помнили, что было до Третьей Мировой, то ли просто по природе у них была бо́льшая склонность к чувствам. Так или иначе, но они чаще всех уходили в повстанцы.              Его рука не дрожит, когда он направляет дуло пистолета аккурат в центр лба маленькому эльфу. Тринадцатый первым начинает стрелять, и Роше, нажав на курок, чувствует лишь лёгкую отдачу от выстрела. Стена быстро раскрашивается багровым, запах крови заполняет лёгкие. Роше чувствует, как в висках отчего—то долбит кровь. Убирая пистолет обратно в кобуру, он смотрит на дело рук своих: маленькое тельце изломанно лежит на загаженном полу.              Крови много, она льётся из убитых, расползаясь багряной лужей по грязному полу, пропитывая собой бетонную крошку, пыль и омывая осколки, просачивается в щели, создавая гнусный в своём исполнении рисунок. Вернон подаётся чуть вперёд, видя в этом отражение своего сна. Сердце настолько неожиданно сбивается с отлаженного ритма, что он всхрипывает, делая глубокий вдох.              Алое пятно, воняющее железом, всё расползается, и Роше отшатывается, на миг почувствовав, что ещё немного, и он вновь провалится, уходя с головой.              Всё это замечает Тринадцатый, однако не говорит ни слова: Вернон Роше — негласный командир в их партнёрстве, и пытаться что-то выяснить у него ему совершенно не нужно. Каждый клерик знает Роше даже если не в лицо, то по слухам. Единственный, кто имел честь лично разговаривать с Вождём. Тот, кто взялся будто бы из ниоткуда, за несколько недолгих лет став одним из лучших клериков. Лучше был только отряд специально обученных людей, тех, которых называли ведьмаками. Их было мало, с каждым годом становясь всё меньше. Их видели крайне редко из-за прямого служения Вождю и того, что тренировались они отдельно, и всё же те, кому посчастливилось застать их за работой, понимали, почему они лучшие.              И всё же Тринадцатый не может не заметить, как напарник отреагировал на произошедшее.              Роше же, наконец совладав с собой, ловит внимательный взгляд на себе, думая, что этим вечером всеми правдами и неправдами он получит прозиум.              

***

                    Однако по пути в Эквилибриум его неожиданно вызванивают. Тринадцатый равнодушно смотрит в окно, когда Роше сообщают, что Бьянка совершенно не идёт на контакт, и что говорить она будет только с ним. Вернон, скрипнув зубами, разворачивает машину, говоря напарнику, что высадит его в другом месте. Тринадцатый лишь кивает головой, смотря на неожиданно сильно заострившиеся черты лица клерика…              Он злится, поднимаясь на нужный этаж и заходя в и без того хорошо знакомую допросную. Жвалки ходят на лице, сердце бьётся чуть быстрее, чем должно. Роше уже не безэмоциональная машина, но сам ещё этого не понял. Да и понимать вовсе не хотел.              И теряется, когда видит разбитые губы и лиловые следы на бледном лице бывшей напарницы. Вся кипящая злость мгновенно перетекает в замешательство и неверие, что эта побитая девушка — Бьянка. Синяки на запястьях, яркий и чёткий след от удавки на шее. Роше быстрее скользит взглядом по осунувшемуся лицу и исхудавшему телу: глаза, уши и пальцы на месте. Даже ногти целы.              Либо они пытались вытащить из Бьянки информацию, когда она была под сывороткой правды, пытаясь добиться результата побоями, либо они совсем тупые…              Вернон Роше знает, что такое допрос, и как его проводить. Знает, как вытянуть правду даже из самых молчаливых. И пусть его практика не такая насыщенная, как у некоторых, но он никогда не стремился к совершенствованию в этой сфере. Это не те знания и умения, которыми он бы гордился, но иногда выбора просто не оставалось.              Бьянку же Роше… трогать не хотел. Тем более, причинять ей боль, даже не смотря на то, что она умыкнула у него прозиум и оказалась той ещё тёмной лошадкой. Эмоциональное преступление было одним из самых серьёзных, таких, которые Консулат не прощал. Вернон Роше всё это понимал, как никто другой, но рука не поднималась сделать ей больно даже по прямому приказу начальства.              Стены белые. Стол — тоже. Железо наручников на лиловых запястьях кажется инородным. Роше будто кожей чувствует чей-то пристальный взгляд, зная, что каждое произнесённое слово и даже самый незаметный жест будут записаны камерой. Бьянка дёргается то ли от боли, то ли ещё от чего, и он наконец отмирает, подходя к столу в центре комнаты.              Он весь в чёрном, выглядит, как клякса чернил на белом фоне. Бьянка видела похожие на старой, уже пожелтевшей бумаге, каким-то чудом сохранившейся до их времени.              Неожиданно Роше лезет в потайной карман у самой груди, доставая несколько фотокарточек. Бьянка цепляется за эти картинки жадным взглядом, радуясь краскам: от всего белого уже тошнит, а иногда даже бьёт нервная дрожь.              Всего три изображения: сосновый лес, горы и поля. Измятые, исписанные нечитабельным почерком сзади.              Роше не скажет, что забрал их из кармана куртки убитого ребёнка.              Теперь запускает руку в другой карман, доставая небольшую статуэтку лошади. У неё сколоты уши и не хватает половины хвоста, но Бьянка тут же тянет к ней руки, аккуратно дотрагиваясь до неё. Поднимает взгляд на мужчину, застывшего перед ней чёрной статуей, ожидая подвоха.              И не ошибается.              — Откуда она у тебя? — голос его срывается поначалу, но после приходит в норму. Всё такой же холодный.              Она кривит губы, устав от всех этих глупых вопросов. Устав от того, что тот, кого она считала самым близким человеком, оказался её палачом.              — Давно нашла. Хотела починить, но всё не могла найти подходящих деталей…              Она перебирает карточки, всматриваясь в изображения, думая, что когда-то этот мир был прекрасен. Когда-то…              — Бьянка…              — Вернон, не надо. Я уже сказала, что ничего не знаю о Подполье и других повстанцах. Ты ничего не добьешься этим, — и кивает на свои побитые руки.              Но Роше смотрит на её лицо, не в силах отбросить скребущее где-то глубоко внутри нежелание продолжать этот допрос. И дело не только в том, что он понимает, что она и вправду ничего не знает, но и в каком-то непонятном чувстве, изнутри пожирающего его самого. Оно точит, с каждым мгновением просачиваясь всё ближе к свободе, и он признаёт, что дышит чаще, стараясь успокоиться.              — У тебя есть время до обеда завтрашнего дня, после я передам тебя Консулату, — голос чёткий, гремит о стены, хотя сказано было не громче, чем обычно.              Роше хочет потереть неприятно пульсирующие виски, но не позволяет себе этого при бывшей напарнице.              А Бьянка внимательно, настолько, как, кажется, никогда до этого, смотрит на него. Она знает, что Роше должен довести её дело до конца. Знает, что раньше Роше никогда не отступался, даже если дело было безнадёжно. Он был одним из лучших цепных псов Вождя, готовый выполнить абсолютно любой приказ, не понимая всей паскудности, что после ляжет на его руки и осядет глубоко в душе.              Воротник рубашки сдавливает шею. Ему душно и некомфортно: под её пристальным взглядом он чувствует, как начинает сбиваться с такта сердце.              И она замечает всё это. Глаза распахиваются, а руки вздрагивают, натягивая цепь наручников.              — Вернон… — она зовёт его.              Роше уже понял, что она догадалась, и по-хорошему надо уже уходить, но он, не в силах вынести её пронзительных, таких живых глаз, делает несколько шагов к ней, останавливаясь совсем близко. Она ведёт головой чуть правее, и он понимает её намёк, закрывая своей спиной от камеры.              — Я вытащила твой прозиум почти день назад, — настолько тихо, что он едва разбирает её шёпот, — и ты до сих пор…              — Я не собираюсь это обсуждать с тобой, — устало и зло одновременно кидает он, понимая, в какие опасные игры играет она сейчас в допросной камера, и если её слова услышат не те уши, то сухим из воды ему выйти не удастся, даже не смотря на то, что прямой его вины в этом нет.              — Будет тяжело, Вернон, но всматривайся в мир, и поймёшь, что всё это того стоило, — быстро, едва не задыхаясь, шепчет она.              Он отшатывается, мотнув головой. У него и в мыслях не было отказываться от прозиума. Глупые слова глупой, заблудившейся девчонки. Не более.              Бьянка смотрит, как чёрной непросвечивающейся тенью Роше уходит, вновь оставляя её одну. Её тело болит не так сильно, как душа, но теперь в уставшем сердце вновь загорается надежда, что её жертва не будет напрасной.              Принесённые им вещи так и остаются на столе.              

***

                    — Ты тянешь время, Вернон. Мне нужна информация.              — Я не подведу, — только и говорит он, всем нутром чувствуя, что начальство едва ли дождётся завтрашнего дня.              — Почему ты не провёл допрос сегодня? — мужчина, поставив локти на большой и крепкий стол, испытывающе смотрит прямо на него.              — Потому что не вижу в этом смысла: она ничего не знает, — честный ответ.              — Хочешь сказать, что держать её в камере больше смысла нет?              Роше выдыхает рвано, прекрасно понимая, что имел ввиду этот человек. Если Бьянка больше не нужна, то её тут же отправят на казнь…              — Я бы не торопился с выводами. То, что она ничего не знает, не делает её бесполезной: возможно, удастся придумать какой-нибудь план, где она могла бы быть наживкой.              — Может, в твоих словах и есть смысл, Роше, но времени мало. С каждым нашим промедлением повстанцы становятся сильнее. У тебя есть четыре дня, не больше. Либрия рассчитывается на тебя, клерик. Свободен.              Уходя, Вернон замечает, что охраны стало больше: по пути к выходу, помимо обычных солдат, он насчитал с десяток отличных клериков и несколько ведьмаков. Один из них, с изувеченным страшным шрамом лицом, даже кивнул ему в качестве приветствия. Роше помнил его: когда повстанцы взорвали клинику, этот ведьмак и ещё несколько помогали спасать раненых. Кажется, его зовут Эскель.              Вернон всем своим существом чувствует, что что-то происходит: атмосфера в Эквилибриуме тяжелее обычного, много охраны и нетерпеливость начальства… Ему что-то не сказали, скрыли. А он недосказанность всегда не любил. Пользуясь случаем, он хочет зайти за прозиумом, но не успевает даже спуститься на нужный этаж, когда его срочно вызванивают. Чертыхнувшись, самим удивившись, какие словечки он знает, спешит к машине: вечер обещает быть тяжёлым.              

***

                    Взорван один из складов прозиума. Сопротивление просто так сдавать позиции явно не собирается: автоматные очереди доносятся из облака цементной крошки с пеплом то тут, то там. Чёрный плащ быстро марается. Несколько солдат уже убито, сколько там самих повстанцев, никто точно сказать не может. Вернон вместе с Тринадцатым и ещё двумя клериками стараются минимизировать потери. Двигаясь вглубь теперь уже руин, он старается не шуметь, убивая повстанцев собственными руками несколькими точными движениями.              Дышать тяжело: пыль всё ещё витает в воздухе. Вернон, бесшумно ступая по щепкам и осколкам, никак не ожидал того, что к нему самому могут подкрасться сзади.              Заметив выпад в последний момент, ему удаётся избежать ножа по горлу. Острая сталь скользит по скуле, пуская кровь, и Роше ловит себя на том, что так он сплоховал впервые.              Острые уши и высокий рост выдают в напавшем эльфа. Вернон лишь весь подбирается, понимая, что противник серьёзный, потому что ещё никому не удавалось подкрасться к нему со спины. Резкий рывок, и Роше уже спускает курок с только доставшего пистолета.              Сердце замирает на долю секунды, а в ушах отдаётся грохот выстрела, но тело движется автоматически, уходя от ответной пули. Роше понимает одно: только клерик мог успеть избежать ранения и ответить выстрелом на выстрел. Они сходятся неожиданно, не на жизнь, а насмерть, и выстрелы рокотом разносятся по разрушенному складу.              Эльф ловок, напорист и не уступает в подготовке. Единственное, чем берёт Вернон, — силой. Выстрел за выстрелом, и все мимо: вместо крови пули выбивают цементную крошку. Отнять пистолет не получается: повстанец предугадывает каждое его движение, но и Роше не уступает. Ещё несколько выстрелов, на этот раз совсем близко к цели.              Вернон не замечает, как вместе с адреналином в его крови растекается азарт: этот противник равный, такой, каких не было уже давно. Роше скалится тому прямо в лицо, уходя от выстрела и резко делая выпад вперёд, надеясь ударить кулаком в солнечное сплетение. Промахивается, и неожиданно сталкивается с точно таким же оскалом.              Оба одновременно отбрасывают пистолеты с пустыми магазинами. Роше узнает в руке эльфа блеснувший в закатном солнце нож клериков, тут же доставая свой. И схватка вновь продолжается.              Лязг металла о металл, надрывающаяся сталь стонет и плачет, заставляя сердце заходиться в бешеном темпе, мощные и точные удары. Вернона накрывает с головой от всего этого: от обычной холодности и точного просчёта мало что остаётся, но даже в запале Роше всё также точен и знает, что и как делать.              Неожиданно где-то совсем рядом доносятся выстрелы и чьи-то крики. Повстанец отвлекается меньше, чем на полсекунды, но этого хватает человеку для манёвра.              В последний момент заметив выпад, эльф отражает его, однако теряя равновесие и не удержав в руке нож. Но вслед за собой утаскивает и цепного пса Вождя.              Из чёрной униформа быстро становится пепельно—серой, а на теле через несколько часов расцветут гематомы и синяки из-за камней и увесистых ударов. Хрипя и стараясь нащупать выбитое из рук оружие, Роше вдруг чувствует, как его пытаются подмять. Дёргается, взбрыкнув, перекатываясь вместе с уже вцепившемся ему в шею эльфом, и вновь оказывается сверху. Отрывает его руки от себя, пытаясь сломать или вывернуть их к чёртовой матери, но ничего не выходит: повстанец ловкий, как змея. Тогда он сжимает уже свои пальцы на длинной, раскрашенной вытатуированной лозой, шее. Эльф хрипит, надувная пузыри вместе с кровью из разбитой губы, и, извернувшись, почти дотягивается до его глаз. Цепляется за ворот плотной чёрной ткани, тянет на себя, вырывая с мясом пуговицы.              Роше вновь чувствует руки на своей шее, смотрит в уже покрасневшее лицо, стараясь первым добить врага. У эльфа только один глаз, другой же скрыт повязкой, напомнившей ему рисунок пирата в какой-то детской книжке. Багровый неровный шрам уродует лицо, располосовав всю правую щеку, и очень красноречиво говорит о потере глаза. Зрелище, мягко говоря, не очень, но зелень оставшегося глаза горит таким адским пламенем, что у человека на несколько секунд возникает ощущение, что и он сам горит.              Удар прикладом по затылку едва не выбивает его из этого мира. Расцепив свои руки, Вернон пытается удержать равновесие, случайно проезжаясь ладонью по повязке, сбивая и стаскивая её. Эльф тут же пользуется этим, вырываясь и вновь подминая под себя. Другой повстанец уже направляет дуло ему прямо в голову, готовый выстрелить в любой момент. Роше ещё пытается освободиться, когда в глазах стремительно начинает сгущаться темнота, а под затылком по грязному полу размазываются багровые капли.              Эльф всматривается ему в закатывающиеся глаза, силясь понять, не показалось ли ему в середине боя…              Вернон теряет сознание за секунду до выстрела.              

***

                    Разорванная рубашка не смущает так, как налившиеся цветом отпечатки чужих пальцев на шее. Стоя у зеркала в своей квартире, Вернон всматривается в отражение, всё думая, что из-за эмоций он потерял контроль над ситуацией, позволив второму врагу подкрасться к нему со спины и вырубить. Удар был больше сильный, чем точный, Роше даже диагностировали сотрясение мозга. На бинте, охватывающем всю его голову, со стороны затылка всё ещё видна запёкшаяся кровь.              Раздеваясь, он досадно щёлкает языком: всё тело в синяках и кровоподтёках, а такого не было с ним уже достаточно давно. Да, в первые годы становления клериком, он едва ноги волочил, после же никогда не пренебрегал тренировками и освоением новых приёмов.              Стараясь принять душ так, чтобы вода не намочила бинт, Роше с обычно несвойственной ему усталостью наблюдает, как грязная вода, стекающая с него, уходит в сток ручьём. Тишина в квартире будто бы давит на и без того уставшие плечи, и он не сопротивляется, опуская их. Сегодня он очень устал даже не в физическом, а моральном плане. Он уже сутки без прозиума, и это начинает сказываться всё сильнее: потеря контроля над собой, неспособность здраво оценивать ситуацию и принимать верные решения. Он вообще сейчас стоит здесь живым и относительно целым только благодаря Тринадцатому, что вовремя подоспел и прострелил голову повстанцу с автоматом. Эльф, к сожалению, сбежал с остальными. Завтра руководство его по голове не погладит… Да и самому паршиво от осознания, что он сплоховал, не проявил себя одним из лучших.              Фольтест, скорее всего, разочаровался бы в нём.              Хоть как-то остановилось легче от того, что последние несколько лет Вернона не вызывал Вождь, пусть и общаясь со всеми остальными привычном способом: через закон и средства массовой информации. Скорее всего, его позор останется не настолько заметным, чтобы Фольтест лично напомнил ему о совершённой ошибке.              Вздрагивая из-за контраста тёплой воды с холодом ванны, Роше торопится за полотенцем. Наскоро вытеревшись и аккуратно промокнув грязные волосы, чтобы не намочить бинт, он идёт в спальню, чтобы одеться. Даже достаточно мягкая ткань футболки раздражает кожу, особенно там, где были свежие синяки и ссадины. Уже на кухне Вернон на скорую руку готовит ужин, снова ругая себя за то, что забыл заехать за продуктами. На сегодня два яйца с картошкой вместе с крепким чаем хватит, но завтра нужно будет не забыть о магазине.              Пока вскипал чайник, он решил разобраться со своей униформой. Вернувшись в ванную и подняв с пола рубашку, он лишь нахмурился, понимая, что это будет проще выбросить: эльф не только вырвал несколько пуговиц, но ещё и почти оторвал воротник. Плащ же был цел, хоть и сильно испачкался… Пытаясь отряхнуть его, только испоганил плитку ванной. Решив закинуть его в стирку, а рубашку — в мусорное ведро, он на всякий случай проверил карманы. Клерик нахмурился, нащупав что-то в правом кармане плаща, потянул, доставая чёрную, потрёпанную повязку. Перед глазами тут же встало лицо того эльфа, обезображенное с правой стороны. Не было никаких сомнений, что эта повязка принадлежала ему. Она ощущалась в руке чем-то инородным, и Роше, поднеся её ближе к лампе, просветил её насквозь. Самая обычная, поношенная ткань.              Всё же поставив плащ стираться, Вернон отнёс находку в коридор, оставив её на комоде рядом с новым плащом. И только после сел за поздний ужин. Есть хотелось после обезболивающего и капельницы жутко, так что с едой он расправился быстро. Грея руки о тёплую кружку, он уже сонным взглядом по привычке оглядывает свою квартиру: белые стены, такие же потолок с полом… кляксами выделяется лишь мебель. Впервые за все годы ему вдруг показалось, что здесь слишком пусто. Он вспомнил местечко, что обустроила себе Бьянка, заполнив, кажется, всё пространство всем, что только нашла: старые игрушки, фотокарточки, вазы и прочее, — и он задумался, что, может быть, там бы ему было чуть комфортнее, чем в этих четырёх белых стенах, так похожих на камеру.              Это неправильные, преступные мысли, но сейчас, чувствуя себя запертым одиноким зверем, который сам притащился сюда зализывать раны, ему некомфортно и тоскливо. Оставив немытую посуду рядом с раковиной, решив заняться этим завтра, он плетётся в спальню. Уже устраиваясь ко сну, он всё никак не может отогнать от себя лицо одноглазого эльфа, бездумно смотря в оклеенное матовой плёнкой окно. Дрёма плавными волнами окутывает его, когда Роше всё же переворачивается на живот, потому что ему вдруг стало казаться, что так будет удобнее. Сон топит в себе неожиданно, а Вернон и не сопротивляется.              

***

                    Здесь слишком много тел: взгляд спотыкается об ещё совсем маленькие, детские. Сосчитать каждого просто невозможно, земли не видно из-под трупов, лежащих здесь изломанными куклами. Да вот только кровь у них настоящая, отдающая железом и липкая. Подошва его обуви липнет, увязая, а дышать тяжело.              Он узнаёт лица некоторых, совсем немногих, если высчитывать из всех. Неприятный ком стоит поперёк горла, будто его вот-вот стошнит, но рвотных позывов нет.              Детский плач посреди этого кладбища оглушает, отражаясь от облезлых голых стен эхом. Моргнув, Роше вдруг понимает, что в его руке лежит верный пистолет, нацеленный рыдающему ребёнку прямо в голову. Мальчишка стоит на месте, заливаясь слезами, от страха не в силах даже пошевелиться, лишь только мутным от слёз взглядом видит мужчину в чёрном с головы до пят. И с оружием, нацеленным на него.              Роше убивал таких, не один десяток, может, и не два. И рука его никогда не дрожала.              Когда-то белая стена за ребёнком вся изгваздана кровью с мозгами, местами видны выбоины от пуль. Вернон знает этот калибр, у него самого такой же. От точно выстрела голову этого пацана разнесёт вдребезги.              И всё же, глядя на этого перепуганного маленького человека, он чувствует… жалость, омерзение к самому себе. Насколько он ужасный человек, чтобы убить его? Имеет ли он право забирать жизнь у другого, особенно, когда тот даже не представляет хоть какой-то опасности? Прозиума много, учёных — тоже, тогда почему клерикам дали чёткий приказ расстреливать? Ведь всё же можно исправить новой дозой и психотерапевтами.              Раньше он никогда об этом не задумывался, а сейчас, чувствуя, как напрягается рука с пистолетом, вдруг как осенило, оглушая всё новыми и новыми догадками.              Он хочет опустить руку, убрать пистолет и защитить ребёнка. Крови под ногами натекло ещё больше, она воняет смертью и отчаянием. Роше дёргает рукой раз, второй, но ничего не получается. Дикий страх поднимается откуда-то из глубины, ползёт по позвоночнику, растекаясь дальше, потому что он не контролирует собственное тело. Надрывный плач только усугубляет: Роше трясёт крупной дрожью, руку сводит от перенапряжения, и он рычит сквозь стиснутые зубы от боли.              Хочет орать, чтобы тот убегал, не стоя мишенью у измазанной багровым стены, но не может выдавить ни одного слова, издавая одно только рычание.              Палец против его воли всё сильнее жмёт на курок, и в какой-то момент вскрик ребёнка перекрывает выстрел. На эти несколько секунд Роше слепнет, оглушённый и враз заледеневший. Ещё один маленький, поломанный труп падает к остальным, а позади на стене растекается кровь с ошмётками. Вернона никогда не тошнило при виде трупов, крови и прочего, но сейчас, наконец получив контроль над собственным телом и роняя пистолет в кровавое болото под своими ногами, его едва ли не выворачивает. Из него будто рвётся всё паскудство, что столько лет копилось в нём.              Сгибаясь пополам и отчаянно пытаясь продышаться, глотая трупный запах, у него перед глазами приносятся лица всех, кого он лишил жизни. Бьянка настолько резко встаёт перед глазами, что клерик, едва успев закрыть рот, сглатывает желчь с переваренной едой обратно. Её избитое тело и поблёкшие глаза, её крики, когда огонь только коснётся бледной кожи…              

***

                    Роше просыпается резко, подрываясь и едва не падая с раскуроченной кровати. Шатаясь и несколько раз ударяясь об острые углы мебели, добегает до туалета, не в силах выдержать привкус палёной плоти на языке. Его выворачивает до тех пор, пока даже желудочного сока не остаётся. Горло саднит, пресс болит. Колени красные из-за плитки. Кое-как поднявшись, Вернон заходит в ванную, чтобы прополоскать рот и умыться. Из отражения на него смотрит мужчина с чёрными, будто подведёнными, синяками под глазами, и сеточкой красных точек, похожих на мушек, от скул и ближе к вискам — лопнувшие сосуды. Общий вид у него такой поганый, каким не был, наверное, никогда. Уже хорошо видна двухдневная щетина. Трогая её, он вздрагивает, чувствуя всё слишком остро.              Сидя в спальне поверх измятого одеяла, Вернон всё никак не может угомонить своё сердце: оно бьётся о рёбра, будто вольная птица в клетке, пытаясь проломить оковы и вперёд, к свободе. Его всё ещё бьёт холодный озноб: таких снов у него ещё не было.              В предрассветных сумерках ему всё кажется, что на оклеенном белым окне растекаются алые брызги, кровяные сгустки и… что они, впитавшись, больше никогда не отмоются, как бы клерик не старался.              Страх, смешанный с глухой яростью, поднимаются глубоко изнутри слишком неожиданно, настолько, что Роше не помнит, как, соскочив, оказался рядом с окном, вцепляясь короткими ногтями в затемнение. Звук дождя совпадает с частотой его сердца, когда, исполосовав, а после рванув на себя белую плёнку, он вдруг видит город будто бы на ладони. Весь залитый восходящем солнцем, он словно золотой. Шок, восторг и смятение — всё становится едино, сливаясь. Дыхание понемногу приходит в норму только тогда, когда он, вслушиваясь в барабанящий по крыше дождь, прислоняется лбом к прохладному стеклу, успокаивается. Вдох—выдох…              Он вспоминается фразу Бьянки «…но всматривайся в мир, и поймёшь, что всё это того стоило», думая, что в этом может быть какой-то смысл.              …конденсат оседает на стекле, и Роше неуверенно, даже с опаской, дотрагивается до него пальцем, оставляя маленькую точку от подушечки пальца. Если послушать совета Бьянки, и всё же попробовать… рисунок на стекле корявый, выведенный дрожащей и неумелой рукой, но Вернон доволен собой: в очертаниях угадывается цветок лилии, который он увидел однажды в горшке у одного из обвинённых в эмоциональном преступлении.              

***

                    На работу он приходит, когда столы всё ещё пусты, а в коридорах стоит неразрушенная чужими шагами тишина. Стянув с рук перчатки, он включает ноутбук, попутно пододвигая стопку бумаг с ручкой к себе ближе. Ему нужно найти всё, что только возможно, на этого одноглазого эльфа. Из вчерашнего столкновения Роше знает, что тот был клериком, как и он сам, одним из лучших. Модель его пистолета старая, от таких отказались лет восемь назад, может, чуть меньше.              Пока загружалась база данных, Вернон кое-что вспомнил: когда он был ещё молодым и совсем зелёным, в рядах клериков гулял слух об одном эльфе. Само по себе наличие эльфа в таком элитном силовом подразделении вызывало недоумение и, может быть, даже отторжение: остроухие всегда были в системе Либрии, как затычка в бочке. На их счету всегда было больше всего эмоциональных преступлений, и, как объясняли это учёные, всё дело было в повышенном иммунитете и другом восприятии мира. Им давали двойную дозу прозиума, даже детям, но эксцессы всё равно случались. Более того, если смотреть на жестокую в своей правдивости статистику, длительность жизни эльфов сократилась почти в половину: теперь они жили немногим больше простых людей.              Проблемой было и размножение: биоритмы слишком отличались от человеческих, и в итоге их раса просто исчезала. На одного рождённого ребёнка приходилось, в лучшем случае, пятьдесят смертей. В последнее же время эльфов стало совсем мало, Роше даже не помнил, когда в последний раз сталкивался хотя бы с одним из них (за исключением вчерашней встречи).              И поэтому эльф-клерик казался какой-то дурной шуткой. Но о нём ходило много слухов. В их числе было и то, что тот, несмотря на природную утончённость, не уступал никому в физическом плане. И неплохо работал мозгами.              От воспоминаний Вернона отвлёк наконец загрузившийся список всех, кто когда-то служил, и кто служит Эквилибриуму. К сожалению, нельзя было сразу отсеять людей от эльфов, но Роше решил попробовать сократить свои поиски, задав временной интервал.              Почти на каждом деле красными жирными буквами было написано «погиб». Отвратительная в своей действительности картина вызывала одно лишь отчаянье: всеми забытые души, когда-то отдавшие всё ради будущего Либрии, вот это ожидало почти каждого клерика.              Среди всей этой массы, оказавшейся больше, чем он ожидал, найти эльфа было равносильно поискам иголки в стоге сена. И всё же он нашёл, мгновенно узнавая своего вчерашнего соперника. На фото у него не было уродующего шрама в половину лица. Высокие скулы, чёрные, довольно коротко для своего народа, стриженые волосы. И глаза цвета насыщенной зелени, которых у простых людей не встретишь. Он был когда-то по-эльфски правилен, красив. Йорвет… имя сильное, звучное. Вот только рядом всё теми же красными буквами приговором было пропечатано «погиб».              В открытом доступе была лишь малая часть всего досье, и Роше ни минуты не сомневался в правильности своих действий, когда, используя свои привилегии, открыл доступ для себя ко всему, что только было на этого остроухого. Йорвет оказался одним из последних представителей чистокровных Aen Seidhe, способным клериком и отличным стрелком. За ним не было никаких нарушений, даже подозрений в эмоциональном преступлении, что совершенно не вязалось со вчерашним.              За несколько недель до своей смерти числился офицером Врихедд. Об этой бригаде Роше слышал совсем немного, лишь только то, что всех эльфов попытались собрать в одну бригаду. Для чего — пёс их знает, скорее всего, очередная попытка руководства привлечь больше внимания к проблеме эльфов. Вот, мол, смотрите, могут же, если захотят! Примем всех — Вы только придите…              В досье было прописано, что одна из операций закончилась полным крахом всех их планов: почти весь состав Врихедд погиб при попытке подавить восстание повстанцев. Так же было упомянуто, что из-за взрыва одного из зданий и последующего пожара, тела были обезображены до того, что установить личность являлось невозможным. Роше постукивает пальцами по столу, не замечая этого, чувствуя лишь то, что нашёл, за что ухватиться. Всё это могло быть с самого начала постановкой, а могло быть и так, что Йорвет просто чудом выжил. Если брать во внимание последнее предположение, то этот случай ему до боли напоминает Бьянку.              Роше просматривает дело каждого, кто числился во Врихедд, но не вспоминает ни одного из вчерашних повстанцев. Это, конечно, не значит, что они мертвы, и отказываться от предположения только из-за этого Вернон не будет.              Клерик думает, что стоит показать все эти досье Тринадцатому, может, он кого-нибудь вспомнит. А пока ему необходимо придумать, что делать с Бьянкой…              

***

                    Разговор с руководством был тяжёлым, выматывающим. Роше было сложно держать лицо, не выдать себя, особенно когда ему прямо в лицо сказали, что это из-за него вчерашняя миссия оказалась на грани провала. Вернон никогда не задумывался, кому он служит, но теперь у него возникло стойкое желание вцепиться этому человеку в глотку, пока не издаст последний хрип, и только потом отпустить. Кому он всё ещё был безукоризненно верен, так это Фольтесту.              Казалось, его просьба о Бьянке, где он привёл доводы и выразил желание попридержать её казнь, разозлили руководство ещё больше. Криков не было, но шпильки так и сыпались на Вернона, который, к сожалению, вынужден был это всё терпеть.              Но стоило только произнести имя эльфского мятежника, стало удивительно тихо. Кажется, даже многочисленные помощники-советники напряглись. Клерик надеялся впечатлить своими открытиями руководство, но никак не ожидал такой реакции…              — Йорвет — тёмное пятно в истории Эквилибриума. Особенно если учесть, что он был клериком долгое время.              Роше чувствует, как в непонимании начинают подниматься брови, но успевает одёрнуть себя. Тёмное пятно? С чего бы…              Не дожидаясь очевидных вопросов, Глава поясняет сам:              — Из-за него мы потеряли весь отряд, на который были возложены большие надежды. Кто бы тогда мог подумать, что один из лучших клериков за всю историю Эквилибриума допустит такую ошибку, самолично приведя свой отряд в ловушку.              Роше слушает внимательно, запоминая каждое слово: этого в деле Йорвета указано не было. Судя по всему, вышестоящие люди сделали всё, чтобы замять этот инцидент, стремясь как можно скорее похоронить и самого эльфа, скрыть правду от людей. И всё же, если судить по тому, как о нём говорят, то можно сделать вывод, что все присутствующие здесь уверены, что эльф давно умер. Занятое дело получается…              — Йорвет жив, — разрывая тишину, произносит Роше, внимательно следя за всеми присутствующими: у нескольких советников вся краска сошла с лица, стоило ему только сказать это, у других — чётко вырисовалось замешательство.              — Этого не может быть, — отрезает главный, единственный, кого, кажется, совершенно не впечатлило его заявление.              — Вчера я был на задании, где на меня напал эльф-клерик. У него был нож, как у меня, и устаревшей марки пистолет. Приёмы, уловки — всё, что умею сам я. Я не мог ошибиться.              В кармане его плаща всё ещё лежит истёртая повязка.              — Более того, мой напарник опознал нескольких эльфов, что были в том же отряде, что Йорвет, тоже числившихся погибшими.              Между всеми собравшимися пошёл с каждым словом нарастающий гул. Клерик же стоял, ожидая решения, из последних сил терпя казавшийся слишком узким воротник, сдавивший шею будто ошейник. Ему хотелось уйти отсюда как можно скорее: вся эта обстановка давила, не давая нормально дышать и трезво мыслить. Но сначала надо было разобраться с Бьянкой, а без удовлетворяющего решения он бы не ушёл.              О нём будто забывают: сбившись вместе вокруг главы, они что-то обсуждают, постоянно перебивая друг друга. Вернон думает, что раньше такого ему наблюдать не приходилось, а это означало лишь то, что новость была более чем срочной. Он не подаёт вида, что уже догадался, что чья-то голова может полететь с плеч из-за того, что Йорвет тогда не погиб. Но вот чья и почему ему ещё предстоит выяснить.              Их незапланированное совещание длилось немногим больше двадцати минут, но за это время Роше уже был готов оторвать воротник к чёртовой матери.              — Какие у тебя планы относительно Бьянки? — наконец подал голос глава, когда все расселись по своим местам.              Конечно, Вернон понимает, что теперь они хотят разобраться со всеми виновными в эмоциональном преступлении как можно скорее, поэтому говорить приходится аккуратно.              — Я думаю, она смогла бы сгодиться как неплохая приманка. Кто ещё способен проникнуть в Подполье, как не она?              По лицу мужчины Вернон видит, что отчасти тот с ним согласен, но всё же тень сомнения слишком явная.              — Нет никакой гарантии, что она нас не предаст.              — Никакой, но то, что она не предаст меня — абсолютно точно, — говоря это, он уверен в своих словах, как никогда до этого. Он и раньше не боялся доверить ей спину, а теперь, когда её карты биты, а он сам запустил руки в змеиный клубок, она поможет.              А глава смотрит на одного из своих лучших клериков. Когда-то давно тот был тощим, как палка, и грязным, словно крыса. Никто, включая и его самого, не мог понять, почему Вождь притащил его сюда. А теперь вот, щенок вырос и превратился в клыкастого, но верного пса. Он не симпатизировал Роше, но признавал, что в нём было то, что другим клерикам не хватало. Даже несмотря на вчерашнюю операцию, уверенность в способностях этого человека его не покидала. Прекрасное оружие, которое он держит при себе на коротком поводке…              — Я дам тебе время, клерик, но не стоит злоупотреблять им. А теперь свободен.              Кивнув головой в знак благодарности, Роше ровным шагом направился к выходу, едва сдерживаясь, чтобы не выдать, как с его плеч исчез тяжкий груз, наконец давая хотя бы несколько секунд, чтобы расслабиться.              В машине его уже ждёт Тринадцатый, и он, напоследок кинув взгляд на высокое здание, говорит, что можно ехать на работу.              

***

                    Вернон совершенно точно не был готов к очередному заданию. У него уже начало складываться впечатление, что руководство специально направляет именно его, проверяя на пригодность. По-другому объяснить то, что из всех пар клериков выбрали именно его с напарником, он не может.              Тринадцатый настоящий чистильщик: не оставляет после себя никого в живых. Несколько раз Роше приходится прикрывать его: всё же тот не настолько хорош, и каждый раз он едва перебарывает себя, чтобы не зажмуриться.              Повстанец настолько резко появляется из-за угла с автоматом наперевес, что Тринадцатый совершенно не успевает среагировать. Несколько движений, выстрел — кровь попадает ему на лицо, а само тело по инерции падает прямо ему в руки. Роше заглядывает во всё ещё такие живые глаза, столбенея. Он не хочет убивать, не хочет смотреть, как смерть забирает человека себе, и глаза его стекленеют. Не хочет чувствовать на своих руках кровь… Напарник кивком благодарит его, и клерик, наконец высвободив руки, позволяет телу сползти к его ногам.              Чем глубже они продвигаются, тем больше повстанцев. Тринадцатый уходит этажом выше, Роше же идёт проверить двор. Выйдя из старого потрёпанного войной здания, он вдруг понимает, насколько тут тише: почти не слышно ни выстрелов, ни криков. Становится совсем немного легче.              Он успевает уклониться от небольшого камня, который должен был угодить ему в голову. Тут же проследив по траектории, замечает среди искарёженного металла, когда-то называемого машиной, ребёнка. Тот, поняв, что его увидели, старается спрятаться, пригнувшись. Осмотревшись, чтобы убедиться, что никого здесь больше нет, он плавными, совсем бесшумными шагами подходит к нему. Ребёнок пятится, вжимаясь в ржавый металл, смотря на него полными страха глазами. Сползшая шапка оголяет острое, вытянутое ухо. Эльфский ребёнок… от удивления Вернон не сразу реагирует, когда мальчишка, вдруг оттолкнувшись от металла, влетает ему в ноги, судя по всему, стараясь его опрокинуть. Вернон даже не покачнулся, а вот ребёнок ушибся не слабо, даже отшатнулся назад. Не рискнув убрать пистолет, Роше попытался поймать его одной рукой, придержав за плечо, на что мальчишка, вскрикнув, забился подбитой птицей.              — Тихо, успокойся, — зашептал клерик, отчаянно желая, чтобы никто не прибежал на этот крик.              Ребёнок был сильно напуган, боялся этого человека в чёрном и пытался вырваться, однако замер на месте, когда тот, в чьей руке был пистолет, неожиданно опустился на корточки, заглядывая ему в глаза. Мальчик, которому едва исполнилось пять, знал лишь только то, что когда приходят такие люди, как этот мужчина, нужно убегать и прятаться. Но этот почему-то не спешил делать ему больно, наоборот, проведя испачканной красным и липким ладонью по его волосам, старался успокоить. Ему всё ещё было страшно, очень, но почему-то чувство, что тот пытается защитить его, заполняло всё больше.              Вернон не помнит, что такого он говорил мальчишке, лишь бы тот успокоился, не помнит и того, как уговорил его довериться. Аккуратно, совсем неумело, потому что с детьми Роше никогда дел не имел, он поднимает ребёнка одной левой, придерживая, чтобы тот не упал. Выпрямившись, всё ещё нашёптывая что-то в попытке успокоить, Вернон не сразу замечает ещё одну фигуру, появившуюся будто бы из ниоткуда. Тело реагирует само, стоит ему почувствовать, что они больше не одни, и за доли секунды на визитёра уже наставлен пистолет. Вот только в ответ ему тоже смотрит дуло прямо в голову.              — Йорвет! — Роше едва не глохнет от вскрика ребёнка прямо в левое ухо, но виду не подаёт, даже и не думая опускать оружие. Ситуация хреновая, с какой стороны ни посмотри.              — Отпусти ребёнка, — цедит эльф, готовый в любой момент спустить курок.              Отсутствие глаза скрыла точно такая же повязка, правда, выглядела она совсем новой. Тёмная расстёгнутая куртка поверх зелёного свитера, зауженные чёрные джинсы… Эльф даже и не думал хоть как-то скрываться, так и не сменив гардероб. Единственный изумрудный глаз источал злобу, скорее, даже ненависть.              Йорвет же беглым взглядом оглядел человека перед собой. Тот совсем не изменился, разве что прибавилось несколько ярких отметин на лице и чёткие следы от его пальцев на шее, выглядывающие из-под высокого воротника. И всё же тогда, он в этом был уверен, во взгляде тёмно-карих глаз он увидел совсем нескрываемые чувства. Азарт, злость, страх… И вот прямо сейчас этот клерик стоит, аккуратно держа зарёванного эльфского ребёнка на руках. Это не похоже на насилие, но кто он такой, чтобы пренебрегать жизнью своих собратьев.              — Отпусти ребёнка, — повторяет он.              Вернон поворачивается к нему полностью, и эльф замечает, что маленькие пальчики цепко держатся за воротник, смяв его. Цокнув от неожиданности, он вновь переводит взгляд на человека.              — Я не пристрелю тебя прямо сейчас, если моё предложение будет взаимным.              — Хорошо, — соглашается Вернон, прекрасно понимая, что пока ребёнок будет у него на руках, эльф не выстрелит.              У Роше вообще есть к нему вопросы, такие, на которые требуются максимально честные ответы. Он уже понял, что начальство темнит, что-то скрывая. И знать правду хоть и опасно, но может оказаться единственным, что может помочь выйти живым из всего этого сосредоточия интриг. Поэтому убивать Йорвета никак нельзя.              Он первым опускает пистолет, следя, как эльф тоже опускает оружие, подходя ближе. Роше готов к любой его выходке, особенно напрягается тогда, когда эльф, подойдя ближе, пытается забрать вцепившегося в человека ребёнка. Тот отпускает смятую ткань не сразу, но всё же сдаётся, удобно устраиваясь уже на руках сородича. Подвергать ребёнка лишней опасности он не хочет, но и просто отпустить эльфа тоже не может…              — У меня есть к тебе предложение. Считай это платой за то, что я не убил его, — произносит Роше, не спуская взгляда с Йорвета.              Тот, зло поджав губы, всё же проглатывает колкие слова, внимательно слушая.              — Ночью на крыше уцелевшей девятиэтажки я буду тебя ждать. Мне нужны ответы.              Йорвет кивает, давая понять, что придёт, а после, осмотревшись, тихими, совсем неслышными шагами, направился прочь. Вернон же тоже не стал терять времени, отворачиваясь, но всё ещё готовый дать отпор, если эльф решит выстрелить ему в спину, пошёл обратно в заброшки.              — Джек! Стой, надо забрать Джека! — детские крики заглушили автоматные очереди, раздавшиеся совсем близко, и рука Йорвета, едва успевшего закрыть ребёнку ладонью рот. Им совершенно не нужно привлекать к себе внимание.              — Где? — прошептал эльф.              — Там, — ткнул пальцем в груду металла, среди которой его нашёл клерик.              Вернон всё это видел и даже слышал, поэтому, не дожидаясь, пока эльф вернётся обратно, сам в несколько широких шагов оказался рядом. Дёрнув на себя старую, полностью проржавевшую, дверь машины, он ожидал увидеть ещё одного эльфёнка или, как минимум, игрушку. Но никак не то, что ему в руки метнётся комок шерсти, поскуливая и жмясь всем телом к вмиг застывшему человеку.              Щенок был очень рад, что про него не забыли, настолько, что совершенно себя не контролировал: радостно виляющий хвост то и дело бил человека по рукам и лицу. Изловчившись, он наконец смог дотянуться до щеки, проходят по ней влажным и чуть шероховатым языком.              Вернон отпрянул, едва не приложившись ещё плохо зажившим затылком о крышу. Собака… раньше он, как и все клерики, считал, что повстанцы разводили их на убой. По крайней мере, становилось понятно, почему они их так защищали: еда — один из самых важных пунктов удачной войны. Теперь же, чувствуя влажный след на своей щеке, Роше так не думал. Здесь точно было что-то другое…              Снова наклонившись к щенку, который, кажется, только этого и ждал, он аккуратно берёт его на руки. Держа его на расстоянии вытянутых рук, он рассматривает его: тёмная шерсть, мокрый нос и крупные, будто одетые в белые башмачки, лапы. Глаза красивые, тёмные. Уши забавно изогнуты и кажутся очень мягкими, но Вернон так и не набирается смелости прикоснуться к ним. Шерсть на брюхе топорщится, и Вернон жалеет, что он в перчатках: хочется дотронуться, зарыться в неё пальцами…              За разглядыванием, казалось, обычного щенка, он не замечает внимательного взгляда изумрудного глаза. Йорвет наблюдает за ним, окончательно понимая, что этот клерик, хоть и неплохо скрывая это, тоже чувствует. Теперь он находит собственный смысл в том, чтобы встретиться этой ночью.              Прижав к себе Джека, чтобы не выронить его, потому что тот начал так вертеться в руках, что это стало большой проблемой, Вернон быстрым шагом направился к эльфу. Пока он его донёс, весь подбородок, губы и щеки были вылизаны этой маленькой бестией. Ребёнок тут же забирает его, прижимаясь к нему. Роше думает только о том, что тоже хочет так зарыться лицом в шерсть. Йорвет, которому, очевидно, стало напорядок труднее удерживать ношу на одной руке, фыркает, стараясь этим привести явно ушедшего в свои мысли человека в себя. Взгляд его тёмных, почти чёрных, глаз, кажется жадным, будто ему жалко отдавать щенка. Но, услышав эльфа, он тут же приходит в себя, снова доставая пистолет и, кивнув на прощание, исчезает в первом же дверном проёме. Йорвет, удобнее усадив ребёнка вместе с щенком на своей руке, торопится отнести его в безопасное место, где остальные его уже ждут.              Роше уходит совсем недалеко, когда находит своих. Тихо радуется, что ребёнок с Йорветом успели уйти до того, как их нашли, пока с верхнего этажа их не начинали обстреливать. Несколько солдат тут же падают замертво, клерик же в несколько движений успевает уйти из-под пуль самим и утащить с собой двух солдат. Досчитывает до трёх и резко выходит из укрытия.              Если бы кто-то спросил у него, хочет ли он всей этой крови, он бы без замедления ответил «нет». Но его никто не спрашивал, и теперь Вернон вынужден хотя бы на это время выбрать сторону. Солдаты, что пришли сюда вместе с ним, ничем не отличались от него самого: им приказали — они выполнили. Повстанцы же руководствуются чувствами. Они живее всех живых, и Вернон, запутавшийся в том, что он должен, и в том, чего он хочет, тоже не может их обвинять. Однако воздух разрезают несколько точных выстрелов. Роше целится так, чтобы не убить, но выбить из боя, делая их больше неспособными сопротивляться. Он рискует, потому что это занимает больше времени и требует бо́льшей концентрации.              Спасать намного сложнее, чем убивать, и совсем скоро Вернон вновь встаёт на перепутье: за его спиной отряд, за который он отвечает, перед ним — двое раненых мужчин и несколько женщин. Он узнаёт взгляд, которым смотрит на него одна из них, вставая, загораживая собой: у Бьянки был такой же, полный безрассудного желания защитить любой ценой. Роше прикладывает палец к губам, жестами показывая, чтобы те легли на пол. Они застывают на месте, не доверяя ему ни капли, и тогда он говорит «я такой же, как и вы», надеясь лишь на то, что они поймут. Нескрываемые удивление, сомнения, но они слушаются, понимая, что шансов у них всё равно нет: из коридора уже доносится топот ног солдат.              Пять выстрелов, разрезавших тишину, звучат за несколько секунду до появления солдат. Роше кивает головой, чтобы они шли правее, проверив то крыло. Те, увидев тела, без лишних слов уходят. Роше, переступая через лежащую на боку женщину, стараясь не встать на её длинные волосы, разметавшиеся по полу, проходит дальше по коридору. Он остановился только тогда, когда убедился, что шаги совсем стихли, говоря о том, что солдаты ушли достаточно далеко. Махнув рукой, давая знак, что можно двигаться, свернул за угол. Женщина, опираясь на дрожащие руки, всё никак не могла отвести взгляда от выщерблины от пули в полу, что была всего в нескольких сантиметрах от её лица.              Они шли настолько быстро, несколько могли с двумя ранеными. Клерик явно знал план здания, ведя их за собой уверенно и без вопросов. Он не знал потайных путей, но один из мужчин тихим, но чётким голосом сказал, куда им нужно. Осталось лишь преодолеть большой пролёт, и они будут на месте. Роше выходит первым, вслушиваясь и проверяя, нет ли опасности. Где-то вдалеке слышны звуки сражения, но здесь всё спокойно. Они почти доходят до конца, когда из дверного проёма вдруг появляются солдаты. Они стреляют не сразу, не понимая, почему клерик не обращает никакого внимания на стоящих за его спиной повстанцев, и только когда он делает шаг в их сторону, вскидывают автоматы.              Вернон Роше тренировался бо́льшую часть своей жизни. Один из немногих, кто освоил всё, что только было предложено. Его движения точные, быстрые, без ненужной шелухи. Он специально не достаёт пистолеты, чтобы не воспользовался ими по выработанной привычке. Эти ребята — тоже люди. Вернон знает, что у некоторых есть семьи. И у каждого из них есть право на жизнь другую, где прозиум не будет отправлять их разум.              Выстрелы не зацепили его, но вот привлечь ненужное внимание очень могли. Вернон, связывая руки за спиной солдат, понимает, что, не убив их, он подставил себя же.              — Я надеюсь, вы позаботитесь о них. Вы должны понимать, что они под прозиумом, и то, что я не убил вас всех, только из-за отказа от него. Моя просьба за мою услугу — забота о них.              — Мы понимаем, — говорит женщина, в чьём взгляде он признал Бьянку.              Потайная дверь замаскирована настолько хорошо, что Вернон замечает её далеко не сразу. Они уходят, забирая с собой и солдат, и Роше может думать только о том, что сегодня он спас столько жизней…              Он находит своих по звукам, застывая в дверях, стоило ему увидеть, что здесь происходит. Пойманных выстраивали вдоль стены. Вернон прекрасно понимал, для чего, поэтому быстрым шагом подошёл к Тринадцатому, стоявшему рядом с солдатами. Быстро пробежав взглядом по уже выстроенным в шеренгу людям, он вылавливает одного. Острые уши и высокие скулы… Этот эльф был в отряде Йорвета.              — Мне нужно допросить его, — указывая на него пальцем, тут же произносит клерик.              — Приказ был расстрелять всех, без исключения, — отвечает напарник, спокойно наблюдая, как солдаты уже готовятся к расстрелу.              — Эквилибриум дал мне чёткие распоряжения. Я веду это дело, и мне нужен он в качестве свидетеля.              — Я тоже узнал его, Роше. Сказал об этом начальству, и оно не изменило своего решения.              Вернон открывает рот, чтобы ответить, но все слова заглушает череда выстрелов. В голове становится одновременно пусто и слишком много мыслей сразу, а эхо, разлетевшееся по залу, оглушает. Проходит всего мгновение, за которое тела с глухим ударом падают на пол, и запах крови заполняет лёгкие. Клерик не находит в себе сил повернуться к этому лицом, чувствуя лишь только то, что не был в силах спасти и их. Горечь разливается внутри, топя, но под внимательным взглядом Тринадцатого он не может позволить просочиться чувствам наружу.              Сидя уже в машине на заднем сиденье со своим напарником, он понимает, что всё его лицо в разводах крови и слюне щенка. Тринадцатый, заметив, что Вернон пытается стереть подсохшую кровь в опасной близости от глаза, предлагает влажные салфетки. Роше не отказывается и, стянув перчатки, протирает сначала руки, после — лицо.              — На тебе шерсть. Наткнулся на псарню? — неожиданно спрашивает мужчина.              Роше, отняв от лица уже грязную салфетку, отвечает:              — На щенка.              — Пристрелил?              — Придушил, — говорит Роше, чувствуя, как от одной мысли об этом неприятно заскребло где-то внутри.              Тринадцатый ничего не говорит на это, лишь отворачивается к окну. Роше, по правде говоря, этому рад.              

***

                    Хоть лицо его и стало более-менее чистым, но осуждающие взгляды Роше на себе всё равно ловил: его одежда была перепачкана в крови и бетонной крошке, а обуви ещё досталась и слякоть. Ходить в таком виде в общественных местах было не принято, но у Вернона не было времени, чтобы переодеться. К тому же, многие здесь его знают в лицо, а у него были определённые привилегии.              Бьянка смотрит на него с осуждением, неприятием. Кровь, грязь — всё это говорит только о том, что он только что вернулся с очередного рейда-чистки. Она ещё не знает, что он только что был у руководства, где всеми правдами и неправдами добился хотя бы временной её свободы. Конечно, он сказал, что она ему нужна исключительно для задания в качестве шпиона, но на деле всё обстояло куда сложнее.              — Ты пойдёшь со мной, — прямо говорит Вернон, замечая, что Бьянка слишком осунулась.              — Суд Консулата уже требует казни? — ей не страшно, по крайней мере, пока.              — Нет. У себя дома всё расскажу, — он знает, что здесь камеры, поэтому не позволяет себе большего.              Бьянка смотрит на него чуть удивлённо, даже неверяще, но встаёт, подходя ближе. Наручников с неё Роше права снять не имеет, если только дома. Уже на выходе он забирает пакет, где лежит её одежда клерика и простая рубашка со штанами. Роше ухмыляется про себя, думая, что здесь все любят предусмотреть каждую мелочь. Впрочем, ему это даже нравится.              Бьянка и раньше была у него дома, поэтому он не удивляется, когда она первым делом идёт к холодильнику. К её большому сожалению, пустому. Вернон вслух чертыхается: хотел же зайти за продуктами, но в который раз забыл.              — Предлагаю сходить в душ, а после — в магазин, — тут же предлагает она.              — Сначала разговор, потом — всё остальное, — стягивая с себя форму клерика, возражает Роше.              Он видит по ней, что ей всё же хочется помыться и как следует поесть больше, чем выяснять, что к чему, но времени остаётся не так много, как хотелось бы…              — Ты можешь мне не верить, но сегодня я не убил ни одного мятежника. А ещё я знаю то, что мне знать не стоило, — он ловит её удивлённый взгляд, но продолжает. — Этой ночью у меня встреча с явно не последним человеком из сопротивления. Твоя задача — узнать как можно больше и вернуться ко мне живой и здоровой.              — Гнилые шпионские игры?              — Да.              — Тогда с чего ты решил, что я соглашусь? — она складывает руки под грудью, смотря так, будто у неё есть тысяча и один выбор.              — С того, что на кону, как минимум, моя жизнь. А ещё это напрямую касается всего того, что ты так рьяно и необдуманно пыталась мне доказать, — Бьянка молчит, и он продолжает. — В Эквилибриуме происходит что-то неладное, повстанцы же явно что-то готовят. Мне кажется, будет восстание.              — И на чьей же ты стороне, Вернон Роше?              Роше молчит, думая о Фольтесте, об убитых людях, о том, каким бы мир стал без прозиума…              — Не знаю, Бьянка. Но хотелось бы на правильной.              И она верит ему, наконец увидев в нём запутавшегося человека, на которого неожиданно свалилось слишком много. Чувства, долг, заговоры, кровь…              — Я помогу, Роше.              И он верит ей.              

***

                    Вещи постираны и развешаны сушиться. Он пропустил Бьянку первую в душ, хотя она, кажется, готова была за него подраться. Её не было где-то полчаса, но он понимал, не торопя. Хотя стоило: времени оставалось не так уж и много.              Только вышедшая из душа Бьянка кажется помолодевший на несколько лет. Роше, хмыкнув, тут же идёт в ванную, где он аккуратно вымывает грязь из волос, чтобы не потревожить рану на затылке. Он одевается в гражданское, прежде чем выйти. Бьянка, встретившая его уже готовой ехать, в удивлении распахивает глаза: почерневшие отпечатки пальцев охватывают его горло, не защищённое высоким воротником. Замечает она и следы на лице.              — Ты готова? — игнорируя её взгляд, спрашивает он. У них есть примерно два часа до того, как начнёт темнеть, и за это время Вернон хочет успеть и в магазин, и приготовить поесть.              — Да.              До этого момента она всего несколько раз видела напарника не в форме клерике. Она находит странным тот факт, что какая-то харизма, незримая внутренняя сила не покидают его вместе со строгой чёрной одеждой. Роше по-прежнему кажется опасным, способным на многое, человеком. И всё же взгляд у него хоть по-прежнему цепкий и серьёзный, но потеплевший: в нём теперь отражаются его чувства, пережитые эмоции.              Она не сказала Вернону, но заметила, что в его спальне содрано затемнение с окна. Это лишний раз доказывало, что теперь Вернон не бездушное оружие в руках Вождя.              Он не надевает на неё наручники, лишь только пригрозив, чтобы без фокусов, но Бьянка прекрасно понимает, что он ей доверяет, и не хочет это доверие не оправдать. Ходит с ним рядом, тоже выбирая, что хотела бы на ужин.              — Что любят дети? — неожиданно спрашивает Вернон, выбивая Бьянку из душевного равновесия.              Он долго стоял во фруктовом, что-то обдумывая, но такого она не ожидала.              — Сладкое? — неуверенно произносит она. — У тебя что, есть ребёнок? — мысль сама по себе глупая, но чего только не случается.              — Мгм… нет, дурная.              — Интересные у тебя вопросы, Роше, — фыркает она.              Бьянка ведёт его к свежей выпечке, критично оглядывая ассортимент. Тянется, доставая с верхней полки пончики, покрытые сахарной пудрой. Роше удивлённо смотрит на её трофей: раньше такого он в этом магазине не видел.              — Женщина всегда найдет что-то, что ей хочется, — загадочно улыбается Бьянка.              Клерик не возражает, забирая из её рук находку, кладя её к остальным покупкам. Выбрав напоследок мясо, они, быстро расплатившись и упаковав в машину пакеты, уже едут домой.              — Забавно, но на мгновение я представила тебя своим отцом. Приятно чувствовать, пусть и заблуждаясь, что рядом есть кто-то живой из семьи, — она не смотрит на него, не желая, чтобы её короткий миг сладкого обмана прервался, напоровшись на отрицание.              Вернон, удивлённо скосив на неё взгляд, сам против воли задумывается, кем он видит Бьянку. Столько лет она была верным и надёжным напарником. Плечом к плечу, кровью за кровь… Он не видел её в качестве своей женщины, однако признавая, что она была по-своему красива.              — Мне ещё сложно об этом говорить, но мне кажется, что я чувствую что-то похожее, — делая вид, что внимательно следит за дорогой, отзывается он.              Они во многом похожи. Даже в том, что оба бо́льшую часть жизни росли без родителей. Теперь же, наконец смотря на мир широко открытыми глазами, он чувствует, что они очень близки. Что они нуждаются друг в друге.              

***

                    По всей квартире идёт вкусный запах готовящихся мяса и гарнира. Роше никогда не делал из приготовления еды целый ритуал, но Бьянка убедила его, что, когда-то прочитав один из рецептов из давно уничтоженной книги, теперь готовит мясо только так. Роше ходит кругами возле плиты, больше не в силах сопротивляться голодному желудку: он не ел с утра, и теперь все эти запахи сводят его с ума. Уже выпив три немалых стакана воды, он признаёт, что это совсем не притупило аппетита.              Бьянка всё же выгоняет его с кухни, чтобы не мешал, и тогда оголодавший клерик отправляется собираться на встречу: достать новую рубашку и плащ, почистить обувь. Проверяет магазины в пистолетах, и, убедившись, что этого более чем хватит, кладёт их на тумбу в прихожей рядом с наручниками для Бьянки.              Заглянув в ванную, чтобы помыть руки, замечает, что его лицо вновь покрылось весьма заметной щетиной. Решив, что пока Бьянка будет раскладывать еду по порциям, он успеет побриться, он берёт в руки гель и бритву.              Выходя из ванной довольным и пахнущим охлаждающим гелем после бритья, он спешит на кухню, слыша, как напарница уже гремит столовыми приборами. Первым, что он пробует, даже не замечая ждущего взгляда девушки, это мясо. Оно мягкое, сок течёт по губам, и Роше едва ли не мычит от счастья: кажется, его вкусовые рецепторы сейчас сойдут с ума от блаженства. Бьянка, видя его реакцию, самодовольно улыбается, сама наконец приступая к еде. Ужин проходит удивительно спокойно, будто так было всю жизнь. Роше, сытый и довольный, лениво пьёт чай, слушая, как девушка рассказывает ему о том, что если кинуть картошку в ещё не остывшие угли, получится даже вкуснее сегодняшнего гарнира.              Вставать и собираться — ужасно не хочется, но приходится. Сложив тарелки в уже небольшую стопку, именуемую «когда будут время и силы», он уходит в гостиную переодеваться. Воротник снова давит на горло, но Вернон не позволяет себе его ослабить: им ещё проезжать пост перед пустошью, да и даёт он какую-никакую, но концентрацию.              Бьянке переодеваться не нужно, потому что поедет она в гражданском, но ей приходиться собрать небольшую сумку, куда он кладёт на всякий случай форму клерика, в которую заворачивает купленные для ребёнка пончики. Уже обуваясь в коридоре, она замечает повязку рядом с наручниками. Чёрная и потрёпанная, чьи завязки уже порядком истёрлись, она кажется тут лишней.              — Откуда это у тебя? — спрашивает она у уже одетого Вернона, указывая на вещицу.              — Как трофей от того, кто оставил мне это, — указывает он на синяки на своей шее. — Мы едем на встречу с ним.              — Как-то это нелогично, не находишь? — наблюдая, как Роше убирает повязку в карман плаща, чуть хмурится.              — Этот одноглазый эльф очень непрост, Бьянка. Что-то мне даже подсказывает, что через него можно узнать едва ли не всё, что нам нужно, — обувшись и распихав вещи по местам, делится своими мыслями клерик.              — Мало того, что эльф, так ещё и одноглазый… — бормочет светловолосая, поджимая губы, когда холодный металл вновь защёлкивается на её запястьях.              Роше тоже неприятно, но он не может рисковать, провозя её через КПП без наручников. Он успокаивает себя тем, что после тут же снимет их. Подхватив сумку Бьянки, он следом за ней выходит из квартиры. С этого момента от каждого даже самого маловажного момента может зависеть будущее Либрии.              

***

                    На КПП никаких сложностей не возникает: руководство уже разослало распоряжение о том, что Бьянка находится под ответственностью Вернона Роше. Стоит только отъехать совсем немного, как света фонарей уже не хватает, чтобы развеять темноту. Кроме фар и неба здесь больше нет ни единого источника света, поэтому управлять машиной нужно как можно аккуратнее. Бьянка понимает это, не отвлекая разговорами, молча смотрят в окно, будто пытаясь что-то разглядеть в кромешной тьме.              Машину они оставляют, чтобы не привлекать к месту встречи лишнего внимания. Бьянка, зная эту тропинку лучше всех, ведёт его уверенно, ни разу не отклонившись от курса. Вернон глубоко внутри гордится ей, но говорить этого вслух, конечно же, не собирается. Поднимаются по лестнице тихо, подсвечивая фонариками дорогу: они готовы отбиваться, если вдруг это окажется ловушкой. С мятежника это станется, но вот почему-то Роше кажется, что и Йорвет заинтересован в этой встрече. Этот эльф — личность более чем непонятная, но он уверен, что в чём-то они похожи.              Тихо, не издавая ни единого звука, Бьянка шагает впереди, внимательно глядя по сторонам. Всё здесь ей кажется родным, знакомым: сколько времени она провела тут, обустраивая себе гнёздышко, где можно было хотя бы на время побыть самой собой. Даже эта выщерблина в стене, напоминающая своей неровностью гусеницу, знакома до боли. Поднявшись на крышу, она невольно хмурится, а её губы чуть дрожат, пытаясь скрыть горестную ухмылку: ничего от её стараний не осталось: пара обуглевшихся столбов да порванный тент поверх. Всё остальное — один пепел с щепками.              Чувствуя свою вину перед ней, Роше всё же не может позволить себе отвлекаться на это, внимательно осматривая крышу. Кажется, что здесь никого, но Вернон этому мало верит.              — Я пришёл поговорить, а не проливать кровь. Она одна из вас, — Вернон спотыкается, понимая, что всё ещё не привык относить себя их числу. — Не враг.              Из темноты небольшой будки неожиданно вышагивает высокий, чуть худощавый силуэт. В скудном свете луны пистолет, зажатый в его руке, переливается серебром.              — Мы только встретились, а ты уже так жаждешь смерти, что приводишь третьи лица, — тьма шипит, плюясь ядом, но пистолет опускает.              Роше скалится на это, благо что в темноте эльф этого не заметит, но пистолет опускает. Вслед за ним — Бьянка. Она вообще плохо понимает, что происходит, даже не смотря на то, что в машине напарник постарался ввести её полностью в ход дела.              Они укрываются от поднявшегося ветра под остатками тента, оставив один фонарь включенным, чтобы элементарно видеть друг друга.              — Зачем тебе эта встреча, Вернон Роше? — первым спрашивает эльф, сидя напротив мужчины.              — Я нашёл небольшие несостыковки в твоём деле клерика. Самая интересная — твоя смерть. И вчера во время рейда я также встретил одного из отряда Врихедд. Поделись правдой, Йорвет.              — За спасённые жизни моих людей я тебе, конечно, благодарен, а вот несколько твоих солдат, как вишенка на торте, даже удивили меня. И всё же, на кой лад тебе сдалась эта сказочка?              Бьянка наблюдает за ними обоими, подмечая, как тяжело им даются слова: видно, что никто из них не привык вести такие разговоры.              В холодном свете фонарика шрам на правой стороне лица эльфа кажется ещё серьёзнее, чем есть: рваная губа с, возможно, даже выбитыми зубами, впалая щека… багровый росчерк уходит под чёрную повязку, скрывая уродство. Она уверена, что под ней пустая глазница. Она хоть и была клериком не один год, выжила после подрыва клиники, но видеть прямо перед собой искалеченного живого эльфа для неё тяжело: это напоминает, сколько жизней она погубила собственными руками, пока ей не хватило смелости воспротивиться.              — Потому что из-за этой сказочки напрямую зависит жизнь Бьянки и моя. Да и благополучие Эквилибриума, скорее всего, тоже.              Глаз Йорвета чуть прищурился, а лицо сделалось опаснее. Этот человек будто бы чувствовал, как настоящая собака, в какую сторону рыть. Иметь таких врагов — всё равно что самому себе подписать смертный приговор. Как враг он, может, и был силён, и кто бы знал, чем бы закончилось их противостояние, но союзником его видеть было куда нужнее, приятнее.              — Сказочка тебе эта не понравится. Готов поклясться, что после твоя вера в благородство Эквилибриума пошатнётся.              Роше выдерживает его взгляд, после тут же сталкивается с напряжённым Бьянки. Здесь и сейчас он получит ответ на один из самых важных вопросов, после чего придёт время решать, кто ему враг, а кто — друг.              — Эльфов, как вы оба, думаю, заметили, с каждым годом становится всё меньше. Дело не только в том, что мы не способны плодиться так, как вы, а ещё в прозиуме. Мой народ слышит этот мир куда лучше людей. Мы рождаемся такими, но дальше нас ждёт бесконечное пичканье подавителями, тем, что отравляет не только наш организм, но и разум. Мы чахнем, как поливаемые грязной водой цветы, медленно и мучительно. И все закрывают на это глаза! И я тоже не замечал раньше, пока мне их не открыли очень паскудным способом. Скажи, Роше, тебя когда-нибудь предавали?              — Нет, — без запинки отвечает человек.              — А меня да. И теперь запомни самое главное: всё, что казалось тебе правильным, когда ты был безвольным оружием, давно прогнило.              — Ближе к делу, Йорвет, у меня не так много времени, как хотелось бы, — всё же перебивает его клерик.              — Спешите, как всегда, — его губы растягиваются в ироничной ухмылке. — Тогда слушай, Вернон Роше, как на самом деле устроена так любимая тобой Либрия. Я один из жалких единиц, что когда-то смогли стать клериком высшего разряда, в моё время действующим был только я. Трудно представить, но когда-то обо мне ходили слухи, которые доходили даже до Эквилибриума. И они были полные хвалы, признания. Думаю, ты уже знаешь, что всех эльфов было решено собрать в один отряд. Они говорили что-то о повышении эффективности, об ещё одном способе обращения внимания на проблемы Aen Seidhe. Эти ублюдки много чего говорили, а в итоге кости моего народа спрятаны, сожжены, будто чумные. Не было никакой бригады, Роше, всем просто показалось. Меня выставили выродком, который из-за непрофессиональности и своего эгоизма сам привёл своих людей умирать. А было вот как, Роше, и знай, что они поступили бы так и с тобой, и с ней, и вообще с каждым, кто стал бы неудобен… — его единственный уцелевший глаз переливался в скудном свете фонаря лютой ненавистью, такой густой и выжигающей, что становилось не по себе: казалось, что если хотя бы одна капля попадёт на кожу, то это место бы обгорело, истлело, — нам дали приказ зачистить несколько домов в Пустоши от повстанцев. Сказали, что там не больше тридцати людей, и что помощь прибудет через двадцать минут. Мои люди стояли до последнего, и нам удалось загнать мятежников в один из заброшенных ангаров, но стоило нам войти внутрь, как мы сразу поняли, что здесь что-то не так: эти люди сами пытались выбежать наружу, крича что-то. Они бросались на автоматы и ножи грудью, лишь бы выйти, а подмоги всё не было, и мы начали сдавать позиции. Я был готов отдать приказ на отступление, когда сама земля под моими ногами затряслась. Ангар был заминирован, и, если судить по поведению повстанцев, не ими. С окровавленным лицом и едва стоящий на ногах, я мало что запомнил. Просто в какой-то момент меня оглушил очередной взрыв, а после — тьма. Нас послали на убой, как скот! Знаешь, каково это, приходить в себя под тоннами арматуры и бетона, с головы до ног перемазанным кровью и органами твоих людей?! От нас избавились, как от последних выродков и предателей. И спасали меня и ещё нескольких вовсе не люди, присланные Эквилибриумом, а повстанцы, те, чьих близких мы убивали десятками, сотнями. Именно они вытаскивали из-под завалов искалеченных эльфов.              Всего на краткий миг, но голос его сорвался, захрипел. Это были не слёзы, а так и норовящая выйти ядом ненависть, но он достаточно быстро взял себя в руки, продолжая:              — А после, когда я едва живой валялся в койке, на меня повесили все грехи, а все трупы мгновенно, даже не дав попрощаться родным, сожгли. И я буду очень рад, если все крысы, что к этому причастны, узнав о том, что я жив, забегают, давя друг друга, поняв, какую ошибку они допустили. Потому что я не прощаю предательства, и не смогу спать спокойно, пока даже самая жалкая, тощая и загаженная крыса не сдохнет. Думаю, они уже знают, — он многозначительно глянул на Роше, прямо глаза, видя, что да, знают, — о лёгкой смерти пусть даже не мечтают.              Вернон помнит, как переполошилось его руководство, узнав, что Йорвет жив. Помнит и то, что ему дали чёткий приказ «выследить и уничтожить»… всё, что сказал этот эльф, очень похоже на правду. Но от того легче не становится. Только сложнее, запутаннее. Роше бы не хотел лезть в такие паскудные дела Либрии, но теперь выбора у него не осталось.              Неожиданно срабатывает таймер на часах Роше. Под взглядом эльфа и бывшей напарницы он плавным, давно заученным движением выключает их, но не лезет в карман за инъекцией. Бьянка не обращает на это внимания, уже всё поняв до этого момента, но вот Йорвет точно делает какие-то выводы в своей голове.              Эльф не замечает внимательного, полного понимая, взгляда светлых глаз Бьянки. Она, как никто другой, прекрасно знает, каково это, когда животный ужас пробивается даже сквозь прозиум. Какого это, тонуть в крови, с каждым днём теряясь всё больше. Вот только Йорвет выбрал путь мести, ухватившись за него, найдя в этом силу жить дальше, она же нашла Роше и желание быть способной защитить себя и своих близких. Что же касается Роше… что-то предположить относительно него она может: преданность Вождю и банальная привычка крепко держат его на цепи, но он рвётся, рискуя задушить самого себя, чтобы защитить то, что совсем недавно обрёл.              — Что ты предлагаешь, Йорвет? — глухо спрашивает клерик у искалеченного жизнью эльфа.              — Я предлагаю тебе союз. Ты помогаешь мне, я — тебе, — голос чуть хрипловат из-за повышенных тонов, а губа, где шрам берёт начало, едва заметно нервно подрагивает.              Глаза у этого человека глубокие, тёмные… лицо волевое, не простого вояки. Волосы короткие, тёмно-пшеничные. Вернон Роше, как уже успел убедиться он сам, один из лучших клериков, равный. Этому человеку Йорвет доверять может и хочет, осталось лишь понять, как его заинтересовать в сотрудничестве.              — Интересно узнать, в чём будет заключаться этот союз, — заглядывает в единственный уцелевший глаз, будто надеясь что-то прочитать.              — В обмене информацией, возможно, помощь со стороны.              — Тогда у меня есть одно условие.              — Слушаю, — чуть нахмурившись, отвечает эльф.              — Бьянка останется с вами. Не как гарант наших договорённостей, но как человек, способный чувствовать, которому не место в Либрии.              — А что если я посчитаю, что она — обычный шпион? С ними у меня разговор короткий.              Бьянка переводит удивлённый взгляд с Вернона на Йорвета, тут же чувствуя, как внутри закипает праведный гнев. Но не успевает сказать и слова, потому что Роше продолжает говорить.              — У Консулата для неё лишь один приговор — казнь. А я просто хочу её спасти, — честно, настолько, насколько не было даже с Бьянкой.              Он много чего ей говорил, рассказывал, объяснял. Что она должна слушать, изучать, докладывать ему. Иным словом, шпионить. На деле же истинной причиной того, что она останется с повстанцами, было желание защитить. И пусть в последнее время рейдов было всё больше и больше, это всё равно было в несколько раз безопаснее Консулата с его законами.              По Йорвету видно, что он не сильно верит в такие тёплые чувства, но Бьянка его понимает: сложно доверять, когда от тебя попытались избавиться, а после ещё и ноги вытерли. И всё же он кивает, соглашаясь.              — Раз мы договорились, то что ты хочешь знать, человек? — эльф смещается чуть правее, стараясь так укрыть свою спину от неожиданно холодного порыва ветра.              — Всё, Йорвет. Что вы задумали и когда этого ожидать, — Роше, одетый в форму клерика, холода не чувствует, но замечает, как поёжилась Бьянка, одетая, впрочем, как и всегда, не по погоде.              — Всего и сразу, значит, — хмыкает Aen Seidhe, — тогда и я хочу знать, что задумал Эквилибриум. И что сделать, чтобы у него этого не получилось, — ухмыляется, растягивая губы. — А что касается ответов на твои вопросы… приходи послезавтра в Библиотеку где-нибудь днём. Надеюсь, ты найдешь меня, — в его глазе читается вызов и почти незаметный огонёк азарта.              Он покажет Роше, как они живут. И он уверен, что на человека это подействует сильно.              Они продолжают разговор, стараясь прощупать почву, лишь краем глаза наблюдая, как Бьянка, достав из небольшой сумки чёрный плащ клерика, кутается в него, наконец признавая, что замёрзла. Взглянув на часы, она понимает, что им пора заканчивать, потому что Вернону утром надо на работу, а пока он доедет, времени на сон почти не останется.              — Я думаю, нам пора расходиться, — прямо говорит она, вставая, обращая на себя внимание.              Мужчины перестают разговаривать, повернув головы в её сторону, а после тоже поднимаются. Бьянка удивляется, когда эльф первым протягивает ему руку для рукопожатия, а Вернон пожимает её в ответ. Роше переводит взгляд с эльфа на неё, будто ожидая чего-то. И она понимает, что он не знает, как поступить лучше: обнять, просто протянуть руку для рукопожатия или вовсе ограничиться кивком. Он ждёт её решения, но и она в смятении. Возможно, если бы здесь не было Йорвета, она бы обняла его, сказала, нет, потребовала, чтобы он был осторожен, но… лишь кивает головой ему на прощанье.              Они расходятся тихо, будто и не было их тут, и Вернон всё никак не может отогнать от себя чувство, будто бросил напарницу, хотя и понимает, что это меньшее из зол, единственное, как он мог хоть как-то защитить её от казни.              Бьянка провожает взглядом тёмный силуэт Роше, выделяющийся из темноты только благодаря фонарику, до последнего. После же остаётся только тоска и какой-то нервный тремор, который она старается подавить, не желая показаться эльфу слабой. Они заходят в какой-то разрушенный дом, от которого мало что осталось, через него выходят во двор, а после начинают петлять. Держа в правой руке пистолет, а в левой — фонарик, она ожидает какого-то подвоха от Йорвета, даже не догадываясь, насколько правильны её опасения. Он думает о том, что если прикончить её прямо здесь, бросив труп в бесконечных руинах, её никто не найдёт. Вот только всё упирается в Роше: тот слишком умный, чтобы повестись на байку про неожиданно нагрянувший рейд, где её пристрелят свои же.              — Я не доверяю тебе совершенно, — его голос из-за эха кажется громче, внушительнее и злее.              Бьянка поднимает на него взгляд, напрягаясь всем телом.              — Но Роше выдвинул условие, из-за которого я не могу с тобой разобраться прямо сейчас, поэтому скажу так: если мне или ещё кому-то что-то покажется подозрительным в твоём поведении, то раздумывать я не стану.              — Какой радушный приём, — она едва ли не сплёвывает ему в ноги, но в последний момент себя одёргивает, всё думая, что вот змея и показала своё личико.              Он ничего не произносит на это, размышляя о том, не ведёт ли к беженцам шпиона, который продался по каким-либо причинам тварям из верхушки Либрии. В его голове тысяча и одно предположение, что может произойти. И всё же Вернон ему слишком нужен…              Они идут достаточно долго, даже застав рассвет, а после Бьянка теряется: её принимают за свою, однако проверку на полиграфе ей всё же пришлось пройти. Это место кажется ей удивительным, едва ли не волшебным: огромное количество самых разных безделушек, о существовании которых она едва ли могла предположить, люди, смотрящие на мир живым взглядом, самозабвенно играющие дети…              Она вдруг вспоминает о желании Вернона, чтобы она передала одному мальчишке пончики. Йорвет вначале поджимает губы, думая, что над ним так смеются: чтобы Роше, да и так сразу подарки детям… но всё же соглашается её провести к нему. Стоит в стороне тёмной статуей всё то время, что мальчишка, перепачкавшись, с удовольствием уплетает подарок, а рядом скулит щенок, прося о подачке. Ему, на самом деле, приятно наблюдать за тем, как человеческая женщина аккуратна и внимательна с эльфским ребёнком. Может, он и мог ошибаться по поводу неё, но позволить себе потерять хватку, положившись на одни только чувства, не имел права.              Напарница Роше местами груба и слишком прямолинейна, но это легко можно простить из-за специфики её работы. Женщина-клерик, кто бы мог подумать… Наконец разобравшись с тем, где она будет спать и, собственно, жить, он позволяет и себе отдых. Обычно он плохо спит, но после бессонной ночи и тяжёлого дня, бессонница его не беспокоит. Последнее, о чём он думает, прежде чем окончательно уснуть, это о Роше.              

***

                    На своей памяти Роше не может припомнить дня, когда он был настолько же уставшим, как сейчас. Вернувшись домой, времени на сон у него просто не осталось, поэтому, позавтракав и переодевшись, он только успел помыть скопившуюся посуду.              На работе повезло просто отсидеться, не выезжая ни на какие рейды. Тринадцатый, правда, был всё время где-то рядом, даже несколько раз вовлекал его в разговор, тоже не зная, чем себя занять. На тренировку не звал, видя, как у напарника нездорово чернеют синяки под глазами. Он знал, что работа Вернона заключается не только в зачистках на рейдах, что руководство с него спрашивает больше.              Обед проходит даже в какой-то апатии: Вернон лениво пережёвывает безвкусное мясо, с тоской вспоминая то, что приготовила Бьянка. Напарника же явно всё устраивает: он спокойно доедает свою порцию, увлечённый только едой. Отложив столовые приборы, обозначив этим, что есть он больше не будет, Вернон косит взгляд в окно. Никуда не спеша, люди ходят по улице. Все, как один, одетые в серое. Если не всматриваться, то это похоже на движение одной сплошной массы. Совсем не то, что мятежники, которые, кажется, пытаются подчеркнуть свою индивидуальность всем, чем только найдут. Например, Йорвет. Что больше всего удивило его, так это заметная татуировка, выглядывающая из-под свитера. В Либрии не принято искусство как таковое, а тут выбитый рисунок лозы на собственной коже… насколько большая эта татуировка, клерик может только предполагать, но что-то в этом всё же есть.              Тринадцатый, на самом деле, тоже выделяется из толпы: у него суровое лицо, сильное тело и высокий рост. Роше даже в какой-то степени симпатизирует ему, видя в нём отголоски верного человека и способность адекватно оценивать ситуацию.              Стоит Роше только сесть за свой стол, как воротник снова начинает его раздражать: давит, создавая иллюзию затянутого ошейника, трёт и просто мешает. Но пока он здесь, позволить себе расстегнуть верхние пуговицы он не может.              Зато только придя домой, он тут же ослабляет его, наконец свободно вздохнув. Переодевшись в домашнее, быстро перекусывает, после ненадолго закапывается в делах, что принёс с собой с работы.              Уже глубоко вечером он обнаруживает себя на своей кровати, уснувшим больше трёх часов назад, если судить по наручным часам, сейчас лежащим рядом на кровати. Скорее всего, снял, потому что мешали заснуть. Разворошив кровать ещё больше, он переворачивается на другой бок, чувствуя, что если он не встанет в ближайшие десять минут, то вновь уснёт. И всё же встать нужно хотя бы потому, что уже хочется есть.              Сонный и растрёпанный, он, зевая, на скорую руку готовит, думая, что была бы тут Бьянка, он бы с превеликим удовольствием скинул на неё эту обязанность. Если бы начала сопротивляться, напомнил бы, кто в их связке старший и злой клерик. Думая об этом, он чуть улыбается, хмыкая. Скажи он такое ей в лицо, получил бы шиш, не иначе.              Она всегда была одной из тех, кто за словом в карман не полезет. Было удивительно и то, что она не считалась с его авторитетом, особенно это стало видно в сравнении с Тринадцатым, который хоть и был на порядок мощнее и старше её, но сразу дал понять, что не претендует на ведущего клерика в паре. Бьянка сместить его не рвалась, но и расслабиться своим непослушанием не давала: у неё всегда было своё мнение. Порой он к нему прислушивался, чаще — нет.              Держа в руках тёплую кружку с полюбившимся ему чаем, он стоит около окна, смотря на ночные огни Либрии. Они все одного холодного цвета, но даже в таком однообразии можно разглядеть что-то особенное. Для Роше Либрия — это всё. Может, так случилось из-за Фольтеста, что когда-то протянул ему руку помощи. Может, из-за так и не выветрившегося до конца из крови прозиума.              Одно Вернон знал точно, он не хочет быть вестником конца ни этому городу, ни мятежникам.              

***

                    Библиотека встречает его идеальным порядком и чистотой. Разогнать людей — проще простого, особенно когда каждый узнаёт по твоей одежде клерика. Злого клерика: Роше не успел пообедать, а его шею вновь сдавливал ворот.              Клерик Вернон Роше умеет быть беспринципным и жестоким, поэтому проломить шкаф, заставленный томами законов Либрии, не слишком разговорчивым человеком он позволить себе может. За ним оказывается много места, целые просторные залы. Он осматривается, в конце концов застыв у заляпанного панорамного окна, делает шаг ещё ближе, и сквозь просвет ему неожиданно открывается вид на город во всём его великолепии.              Йорвет появляется настолько тихо, что если бы не его отражение в стекле, Вернон бы и не заметил.              — Иногда ты бываешь слишком шумным, — намекая на поломанный шкаф, произносит эльф, останавливаясь совсем рядом.              Панорама города вызывает у него лишь тоску и толику раздражения: он отдал всё, что у него было, ради благополучия этого города, и теперь на него из отражения смотрит изуродованный поломанный незнакомец. Врихедд — это клеймо, от которого ему никогда не избавиться. Вернон же смотрит на этот город совсем по—другому. Йорвет видит в его взгляде преданность, так и не ушедшую даже после отказа от прозиума, видит нежелание признавать, насколько всё прогнило в его доме.              И всё же он стоит здесь, готовый выслушать и принять решение.              — Я покажу тебе Подполье, — уводя его от окон, говорит он. — Может, встретишь мальчишку и Бьянку. Кстати, он был рад подарку, — поспешно добавляет.              Хоть в лице клерик не меняется, но глубоко внутри он рад, что угодил ребёнку. Но, проходя мимо обломков стеллажа, взгляд его меняется: книги, в которых чёрному по белому прописаны законы этого города, хаотично раскиданы по грязному полу. Он видит в этом нечто символическое, начало чего-то, что для кого-то закончится трагедией, а для кого-то — триумфом. Ещё бы знать, кому какие уготованы роли…              Подполье оказывается куда более организованным, чем он себе представлял. Это не те повстанцы, которые прячутся в заброшках, постреливая по незваным гостям. Здесь есть всё необходимое и даже больше. Роше удивлён, в какой-то степени ему даже неприятно признавать, что всё это время у него прямо под носом развивался, набирая силу, мятежный городок.              Йорвет водит его по Подполью, показывая и рассказывая. Разумеется, не больше того, что можно знать потенциальному врагу. Этот эльф жизнью научен, что доверять — дело совсем юных и тех, кто живёт в розовых мечтах. Есть, конечно, люди, кому бы он доверил свою жизнь, но тех единицы. И они по-настоящему достойны его доверия. Вернон же новый человек в его жизни, хотя отрицать лёгкой симпатии и уважения он не будет.              Натыкаются они на Бьянку совершенно случайно, и Роше едва держит лицо, когда видит настоящее счастье в её глазах. Она будто ожила, налилась краской и наконец почувствовала себя своей. Подойдя к ней, он переводит взгляд с неё, так и не сдержав радостной улыбки, на человека позади. Замирает, не веря своим глазам, и улыбка тут же исчезает с его лица.              На него смотрят ведьмачьи глаза. На солнце, что попадает сюда из-за решётки, зрачок сужается, вытягиваясь почти что в чёрточку. Пепельные волосы, шрам на левой стороне лица и… о чёрт, быть этого не может…              — Геральт? — хрипло и надтреснуто роняет Роше.              Йорвет переводит взгляд с клерика на ведьмака, думая, что пусть так, они всё равно бы пересеклись хотя бы потому, что им нужно было серьёзно поговорить.              — Вернон Роше, — он протягивает руку для рукопожатия, и Роше отвечает, хоть и не сразу.              Геральт — легенда ведьмачьего отряда, заслуженно прозванный Белым Волком. В его лучшее время о нём ходило бесчисленное количество историй, особенно о том, что он был настоящим мастером катаны.              И всё же, Роше, как и все, был уверен в его смерти. История тёмная, застрявшая в интригах сильных мира сего, но то, что знал Вернон, не оставляло никаких сомнений, что Геральт погиб при исполнении своих прямых обязанностей.              Видя во взгляде тёмно-карих глаз клерика так и вьющийся рой вопросов, белоголовый опережает его, сам давая ответ на самый важный:              — Постановка. С самого начала.              Бьянка, уже слышавшая этот рассказ, неотрывно смотрит на Роше, видя удивление, которое тот даже не пытается скрыть. Она знает о том, что Роше несколько раз работал вместе с Геральтом по личному поручению Фольтеста, возможно, именно поэтому он так остро отреагировал.              — Ведьмак – и здесь… Ты не перестаёшь удивлять меня, Геральт.              — Что бы там не говорили о нашей врождённой бесчувственности — брешут от начала и до конца, — хмыкает беловолосый.              Геральт присоединяется к ним, уже сам рассказывая о том, что такое Подполье и для чего оно появилось, прекрасно зная о договорённости Йорвета с клериком. Он помнит его ещё довольно молодым, и уже тогда найдёныш Фольтеста подавал большие надежды. Им даже довелось поработать вместе, где Роше показал себя с лучшей стороны. Конечно, физически он уступал ведьмакам, но вот острого и изворотливого ума в нём было с лихвой. Он рад, что Вернон оказался втянут в это дело, как бы эгоистично это не звучало, потому что с его появлением на успех у Подполья шансов значительно прибавилось.              Полиграф — простая, но необходимая мера предосторожности, хотя Геральт, как и Йорвет с Бьянкой, уверены в положительном результате.              — Если бы Бьянка погибла, простил ли ты себе это?              Девушка дёргает головой в сторону спрашивающего, недовольно хмуря брови. Ну и вопросы у них, в самом деле…              В тишине скрип острой иглы о бумагу раздаётся, словно эхо. Он учащается после такого вопроса, но после вновь возвращается в норму.              Бьянка прекрасно знает, что нет, не простил бы, но и не остановился бы из-за этого, продолжая идти с этой тяжкой ношей на сердце дальше.              — Фольтест — ублюдок и убийца, не достойный быть Вождём, — теперь говорит Йорвет.              В этот раз Роше едва не подрывается с места, готовый разбить эльфу лицо, но из угла доносится не терпящий возражений голос Геральта, требующий успокоиться, и Вернон, всё ещё буравя одноглазую сволочь недобрым взглядом, вновь усаживается на место.              Йорвет держит лицо, но реакция этого человека его очень даже позабавила. Хотя перспектива сцепиться с ним его больше не радовала: с закатанными рукавами стали видны мышцы и шрамы на светлой коже. Такой ручищей по лицу получить как-то не хотелось.              — Женщина или мужчина, Роше? — вдруг вклинивается Бьянка.              Геральт с Йорветом удивлённо переводят взгляды с Бьянки друг на друга, после — на Роше. Тот, кажется, удивлён не меньше их, если судить по вытянувшемуся лицу и округлившимся глазам.              — Либрия, Бьянка, Либрия, — всё же находится с ответом, хмыкая.              Бьянка, улыбаясь, складывает руки под грудью, довольная произведённой реакцией из-за своего вопроса.              После положительно теста на эмоции Йорвет уводит Роше в небольшую комнату отдыха, где тот с интересом рассматривает каждую вещь. Всевозможные игры, в том числе гвинт и кости, какие-то монополии и многое другое… ему интересно абсолютно всё. А между тем в соседней комнате негромко переговариваются Бьянка с Геральтом.              — Твой последний вопрос, к чему он, если не секрет? — он стоит совсем рядом с ней, поэтому может позволить себе почти что шептать.              — Больше на посмеяться, чем что-то серьёзное. Когда я работала с ним в паре, мы проводили вместе всё рабочее время и часто после, но я не припомню у него больше одной женщины.              — Я думал, вы…              — Он мне как отец, Геральт, — тут же перебивает его Бьянка, прекрасно зная, что он хотел сказать.              — Тогда стоит ли мне спрашивать у него разрешения, чтобы отпросить тебя на поздний ужин в моей компании? — ведьмак чуть улыбается, заломив правую бровь.              Она тихо смеётся, но после, собравшись, отвечает:              — Если так уверен в своих способностях, то рискни, но челюсть после я вправлять тебе не буду.              — Понятно, — по-доброму хмыкает на это.       А между тем в соседней комнате Вернон, рассматривая на комоде запылённые перчатки с металлическими шипами на костяшках, пока что вполне себе мирно спрашивает:              — Ублюдок, значит? — и, взяв всеми забытые перчатки в свои руки, поворачивается к эльфу.              Йорвет окидывает его лисьим взглядом: так просто напугать его уж точно не получится.              Роше, прихватив кончик своей чёрной перчатки, тянет её, освобождая руку от плотной обтягивающей ткани. Йорвет как-то неожиданно цепляется за это, жадно наблюдая. Роше уж точно не хотел вложить в это ничего эротического, скорее, наоборот, запугать, но… эльфу нравится, что он видит: длинные пальцы с узким по сравнению с ладонью запястьем. Клерик, очевидно, не видит двоякости ситуации, стягивая уже вторую, а вот Йорвет видит и чувствует всё. Даже когда человек всё же решает примерить старые перчатки для уличных разборок, он не понимает всей серьёзности ситуации.              Ради Фольтеста Роше готов идти в огонь и в воду, туда, где царствует сама смерть. Поэтому слов, всё равно что как плевок, он оставить просто так не мог. Выпад резкий, но эльф успевает отреагировать, уходя с линии удара, тут же нападая в ответ. Удар в живот такой силы, что у остроухого перехватывает дыхание, Роше же рычит из-за едва не выбитой коленной чашечки. Драка стала набирать обороты, когда Геральт вместе с Бьянкой решили к ним вернуться. Чуткий ведьмачий слух уловил всё давно, но белоголовый понадеялся, что они сами разберутся. К сожалению, не разобрались.              Йорвет успевает ещё наставить несколько синяков человеку, прежде чем получает по лицу. Кожа на щеке тут же лопается под металлом шипов, и кровь заливает подбородок, уходя к шее. И Геральту всё же приходиться вмешаться, потому что, кажется, стоило бы ему ещё хоть минуту подождать, Бьянка бы полезла разнимать их сама. На деле же она, как умная женщина-клерик даже не собиралась этого делать, не испытывая никакого желания оказаться между клериком высшего класса и озлобленным на всё человеческое эльфом. Но он так думал, поэтому, рявкнув на них, но так и не добившись нужного результата, всё же влез в потасовку.              Хватка у него была всё равно что волку в пасть угодить, удар — не все лошади так лягаются. Это эльф и человек прочувствовали сразу. Вернон, стряхнув с перчатки кровь, стягивает их, оценив их по достоинству. Йорвет же пытается стереть кровь с щеки и подбородка, но размазывает её только больше.              — До встречи, человек, — улыбаясь — больше скалясь — говорит эльф, когда за ним приходит один из Подполья, прося внимания.              — Только если ты не подохнешь раньше, — прилетает в ответ.              Оставшись втроём, Геральт крайне выразительно смотрит на Бьянку, и та, поняв, чего от него хотят, тоже находит предлог, чтобы оставить их одних. Наблюдая за тем, как клерик вытаскивает из кармана плаща свои перчатки, он подбирает слова для тяжёлого разговора. Но теряется, когда вместе с перчаткой из кармана плаща показывается повязка, упав на пол. Роше, как ни в чём не бывало, наклоняется и поднимает её, после убрав обратно в карман. Белый волк крутит вопрос Бьянки у себя в голове, пытаясь понять, что бы это всё могло значить, но в итоге просто отмахивается от всего этого. В конце концов, уж точно не ему осуждать Вернона.              — Думаю, ты уже понял, кто я здесь и зачем я здесь.              Роше поднимает на него тёмные умные глаза, и Геральт не сомневается, что тот понял всё, стоило им только встретиться. Геральт ненавидит всё, что связано с политическими интригами Либрии, но против своей воли оказался втянутым во всё это по самую макушку и выше, более того, становясь неким символом протеста для тех, кто готов отстаивать своё право на чувства. Ведьмачий нейтралитет закончился очень неожиданно, и, по правде говоря, глупым орудием в руках Вождя было быть намного проще, но он прекрасно понимал, на что он шёл, за что боролся. Осталось лишь не проиграть.              — Порой приходится делать выбор, — смотря на человека, которого он запомнил как одну из самых послушных кукол Либрии, а от того и самую опасную, наконец продолжил ведьмак, — и не всегда в нём есть вариант, который бы устроил лично тебя. Поэтому нужно уметь контролировать эмоции, что ты, как оказалось, не очень хочешь делать. Это звучит как парадокс, но в этом и есть весь смысл: умей сдержать себя, отфильтровать плохое. Я часто не могу позволить себе права на чувства, но всё это ради блага остальных.              — Драма — явно не твоё, Геральт, — фыркает Роше, однако всё прекрасно поняв. — Ты хочешь сказать, чтобы я сделал выбор в вашу пользу, забыв о милости Фольтеста. И я тебя не осуждаю, понимая, сколько от тебя зависит. И всё же, что тебе от меня нужно? Пусть я и клерик, которому посчастливилось попасть под милость самого Вождя, но…              — Мне нужно тебе кое-что рассказать, но не в этот раз. Я думаю, это многое изменит, — перебивает человека Геральт, думая о том, что Роше оказался совсем не так прост, как казалось: разнюхал, всё понял почти сразу же. Настоящий цепной пёс Вождя.              — Следующего раза может и не быть, — мотнув головой, произносит человек, — ситуация с каждым днём накаляется всё больше и больше, и прогнозировать, когда всё взлетит к чертят собачьим, я не могу. Так что лучше сейчас разобраться во всём, чтобы потом между нами не возникло… недопонимания.              Геральт наблюдает, как Роше кладёт перчатки обратно на комод, всё пытаясь понять, стоит ли этот клерик оказанного доверия. Промычав, всё же решает больше не тянуть со всем этим, думая, что если сейчас он попытается взбрыкнуть, убрать его не составит особого труда. Хотя очень бы не хотелось лишний раз марать руки в крови.              — Когда ты в последний раз разговаривал с Вождём лично? — опираясь о стол, спрашивает белоголовый.              — Четыре года назад, — не таясь, отвечают.              Геральта этот ответ определённо наводит на какие-то важные мысли, но Вернон не может даже предположить, что скрывается за этими глазами и шрамами.              — Один проверенный источник сказал, что вокруг Вождя в последние годы нарос неплохой такой слой политических интриг и гнилых замыслов. Что видеться с ним теперь может только самая верхушка Либрии, и что даже ведьмаки уже несколько лет не знают, кого охраняют.              Поганые вести могли бы выбить из колеи кого угодно, но не Вернона Роше. Он и сам давно стал замечать, что происходит что-то не то, а после отказа от прозиума в мыслях только и был Вождь, точнее, его отсутствие. Да, приказы откуда-то шли, а Либрия продолжала жить, но что-то говорило клерику, что расслабляться не стоит.              — Так или иначе, но мы готовимся заявить о себе. Более того, это будет больше похоже на революцию, мятеж, да назови, как хочешь, но факт — будет переворот власти. И я ничего не могу обещать тебе, кроме того, что отдам всё за идею свободы, защиты всего, что мне дорого.              Глаза ведьмака переливаются, отсвечивают. Лицо серьёзное, изуродованное шрамами. Однако же честен он куда больше, чем те, кто сидит в верхушке. Вернон верит словам того, кто когда-то был лучшим среди защитников Вождя, того, кто ушёл в тень ради нового мира. Осталось понять лишь только одно…              — Зачем тебе я? — наконец звучит самый главный вопрос.              Карие глаза смотрят в ведьмачьи, и никто не отводит взгляда.              — Помоги мне построить новый мир меньшей кровью, Роше. Помоги спасти своего Вождя.              

***

                    Бьянка ловит их у выхода из здания. Вглядывается в лица Вернона и Геральта, понимая, что они всё же поговорили обо всём сегодня. Может, оно и к лучшему.              — Я приду завтра в это же время, — говорит клерик своей напарнице, что смотрит на него, словно на самоубийцу: с жалостью и налётом неверия, даже неприятия. Во всяком случае, ему так кажется.              А кажется — не всегда правда. Бьянка верит в него, поражаясь тому, как он держится, будто и не замечая всего того, что свалилось на его плечи в считанные дни. Осторожное касание её пальцев к его локтю на прощание как знак того, что он не один. Его взгляд меняется, теплеет, но вслух он ничего не говорит.              Завтра — так завтра. А она обязательно дождётся.              Йорвет появляется будто из ниоткуда, готовый вывести клерика из лабиринта Подполья.              — Ну так что, отпросил? — произносит девушка, когда человек и эльф удаляются достаточно далеко, чтобы не услышать её.              — Подумал, что после этого он точно не выдержит, — хмыкает на это Белый волк, переводя взгляд на неё.              — Просто струсил, — весело фыркает она, уходя вглубь Подполья.              — Может быть, — доносится ей в спину, и она даже не пытается скрыть улыбки.              

***

             

      Очень рекомендую читать под это: Gilead — Stella Splendens (Iorveth)

             Этот день, в отличие от предыдущего, вовсе не ласковый: с самого утра весь город после ночного ливня плотно окутал туман. Тяжёлые тучи заволокли всё небо, не оставив солнцу ни единого шанса. Бесшумно ступая по битому кирпичу вперемешку с остальными остатками здания, Роше продвигается вглубь развалин, изредка замирая и вслушиваясь, предупреждая возможную засаду или хвост. Выделяясь чёрной кляксой на фоне серых, обшарпанных стен, он кутается в чёрный плащ, чувствуя, как сырость зло кусает, заставляя изредка вздрогнуть.              Он останавливается вновь, силясь понять в звонкой тишине, не мерещится ли ему тонкая мелодия какого-то инструмента. Крадясь, словно хищник на охоте, он приближается к источнику музыки, внимательно обдумывая каждый свой шаг, чтобы не спугнуть наваждение.              Мелодия тонкая, насквозь пронизанная печалью и скорбной памятью. Вернон чувствует, как замедляется его сердце, а дыхание и вовсе почти сходит на нет.              Музыка льётся, отражаясь от стен, проходя сквозь него. Она не может оставить Роше равнодушным, заставляя камнем замереть на месте и тонуть в ней. Вихрь чувств, вдруг поднявшийся откуда-то из глубины, дурманит рассудок. Ему нравится и больно одновременно. Он не успевает схватиться за одну эмоцию, проанализировать её, как другая накрывает его с головой.              Отняв флейту от губ, даже не пытаясь скрыть своей грустной, но в тоже время довольной улыбки, он вслушивается в обманчивую тишину. Он почувствовал приближение Роше задолго до того, как тот притаился за стеной. Эльф поворачивает голову в сторону этой самой стены, не собираясь сдвигаться с пригретого места.              — Если думаешь, что можешь подкрасться ко мне незамеченным, то очень ошибаешься, — громко настолько, чтобы Вернон его услышал, произносит Йорвет, довольный здешней акустикой.              Роше вздрагивает, узнав голос. Вышагивает из-за укрытия, выпуская изо рта облако пара: пока двигался, холодно было не так, а теперь даже щёки кусает мороз. Удивляет его больше то, что такую красивую мелодию смог сыграть этот ушастый выродок. Хотя, конечно, эльф… в их расе он мало что понимает, зная лишь только то, что появилась она раньше, чем люди, и что после они мирно сосуществовать просто не могли, а также то, что те себя мнили выше людей. Этот вот конкретный эльф был как раз из числа этих самых высокомерных, без всякого сомнения.              Хотя почему-то сказанные Йорветом слова не задевают его. Возможно, он всё ещё не отошёл после первого в своей жизни небольшого концерта.              Йорвет смотрит на вышедшего к нему клерика, подмечая, что тот, как минимум, озяб. Ещё бы, форма клериков хоть и была рассчитана на многие случаи жизни (даже пропитана специальным огнеупорным раствором), но не очень-то спасала от жары и холода. Это он знал из своего личного опыта. Эльф смотрит на него, сидя на обломках обвалившихся стен и перекрытий навроде какого-то командира или даже вождя. Он сам одет не в самую подходящую одежду и прекрасно чувствует холод бетона, но во время игры на флейте всё это отошло на второй план.              — Если тебе будет интересно, то ты сейчас находишься в когда-то самом крупном музее, посвященного эльфской расе. Тут рассказывается и про мой народ Aen Seidhe, и про Aen Elle. Вон на той стене частично сохранилась карта мира моего народа до того, как его разрушил человек, — он выбрасывает руку вперёд, указывая на облупившуюся и местами стёртую краску на стене с большими выбоинами.              Роше переводит взгляд с одноглазого на стену, не видя в ней ничего выдающегося, одно лишь неприятное чувство поганости произошедшего много столетий назад. Возвращает взгляд на эльфа, что сидел на развалинах своего прошлого: по обе стороны от него лежали изломанные, огромные и расписанные под эльфский манер статуи, у самых ног — осколки кувшина или вазы, и много, много ещё похожего.              Йорвет и сам выглядел сломанным, втоптанным в грязь. С выбитым глазом и бог знает ещё какими увечьями, он был даже хуже этих самых статуй. Потому что был живым и чувствовал каждый удар. Потому что поднялся и продолжил борьбу. За это Вернон его даже уважал.              Эльф спускается плавными, но в тоже время ловкими движениями. Становится совсем рядом, будто не зная о существовании личного пространства. И продолжает говорить, не отводя взгляда от лица человека.              — Я поднимался на ноги долго, непростительно долго. Ещё дольше вспоминал, как играть на этой флейте, едва не забыв вовсе. Впервые держал лук в своих руках спустя столько лет и был рад натянуть тетиву до предела, а после поразить цель аккурат в яблочко. Мой родной язык для меня стал почти чужим, я помню слишком мало для одного из последних представителей чистокровных Aen Seidhe. И я хочу мести, настоящей и беспощадной, но понимаю, что в этом нет никакого смысла: мы вымираем, и о былом величии уже не может быть никакой речи. Нет никаких иллюзий, кто в итоге останется, но, dh'oine, ради своих людей я здесь.              Роше чуть хмурится на незнакомое слово, прозвучавшее на удивление… симпатично. Приятно. Хотя он более чем уверен, что ничего хорошего в себе оно не несёт.              —… ты похож на меня. Я вижу в твоих глазах то же, что и в отражении собственного. Осталось лишь понять, что ты задумал, — Йорвет засматривается тёмно-карими, такими глубокими, глазами, даже не замечая, что подался ещё ближе к человеку, почти не оставляя расстояния. Он чувствует лёгкий, едва уловимый, запах одеколона. Приятный освежающий запах неожиданно ударяет в голову, оседая на языке. Но всё же эльф думает, что ему бы больше пошёл другой, более терпкий.              За всеми этими размышлениями он не обращает внимания на своё слишком откровенное поведение. Но это видит и чувствует каждой клеточкой своего тела Вернон, которого порядком напрягает это. Особенно то, что этот остроухий его, похоже, обнюхивает. Даже ненадолго задумывается, чем же этот запах так приглянулся эльфу: одеколон у всех мужчин абсолютно одинаковый без исключений, у женщин же — более цветочный…              — Можешь спросить это у Геральта. Я пришёл обговорить дальнейшие действия, — говорить приходится аккуратно, чтобы ненароком не коснуться губами чужих. Клерик надеялся своими словами вразумить эльфа, что тот наконец отойдёт, но этого не случилось.              Взгляд чертит по шраму, уходящему к надорванной губе, поднимается обратно к закрытому повязкой провалу и замирает, зацепившись за насыщенную зелень единственного глаза. Йорвет ни разу не выглядит смущённым, чего о Роше уже сказать нельзя.              И всё же эльф вздрагивает, когда прохладная и гладкая ткань перчатки скользит по его флейте, зажатой в руке, задевая и пальцы. Зрительный контакт разрывается, и он импульсивно дёргает головой, переводя всё внимание на то, как этот человек аккуратно, точно боясь сломать, касается флейты. Йорвет никому не позволял к ней притрагиваться, но сейчас был удивлён настолько, что закаменел, не в силах отдёрнуть руку.              Работа тонкая, изящная… сквозь перчатки Вернон не может прочувствовать вырезанного растительного узора и того, какие холодные пальцы у эльфа. Флейта и правда красивая. Таких Роше ещё не видел.              Пауза затягивается, и человек уже всерьёз жалеет, что поддался искушению рассмотреть музыкальный инструмент ближе. Ему непонятно поведение этого эльфа, не понятны его истинные мотивы и то, какую роль он отвёл ему в своём плане. А то, что у него есть свои цели во всём этом балагане, без сомнения.              Роше дёргается ровно в тот момент, когда Йорвет подаётся к нему, уходя от контакта. Взгляд эльфа какой-то… непонятный. Неправильный. Он никогда не видел такого взгляда, тем более, в свою сторону. Голос и губы, задевающие его ухо, заставляют вздрогнуть, посылая мурашки по всему телу.              — Надеюсь, ты на нашей стороне, потому что я не хочу тебя убивать, — и эльф искренен также, как и в своей ненависти к Эквилибриуму.              И после, наконец, отдаляется.              Роше же всё ещё думает, что если бы он не успел среагировать, то эти самые губы непременно настигли бы цель.              

***

                    — План — дерьмо, — в сердцах говорит Роше.              Геральт с несколькими людьми по обе стороны от него устало вздыхает, даже не пытаясь протестовать, потому что план, в самом деле, дерьмо. Местами совершенно непродуманный, он держался на одном «если повезёт». Это, в самом деле, даже планом назвать было сложно: больше всего это напоминало какую-то заранее провальную импровизацию.              Даже Йорвет, стоявший в углу небольшой комнаты, смолчал, а это означало только то, что всё было, мягко говоря, дерьмово. Особенно сейчас, когда Роше пришёл с отнюдь не радостно новостью, что руководство ужимает сроки, требуя результатов. И он более чем уверен, что в ближайшие дни их терпение лопнет, и тогда цепных псов, всех, кого только найдут, спустят для травли. Найдут — однозначно, пусть и не сразу. Казнят — без каких-либо сомнений. Каждого.              И все, кто здесь находился, прекрасно это понимали. Даже Геральт, который обычно был довольно сдержан в проявлении эмоций, не скрывал своего поганого настроя.              — Талер говорит, что Вождь никого не принимает… но если мы сделаем так, как задумано, и план, пусто даже и с некоторыми оговорками, сработает, и Роше по этому случаю дозволят лично получить одобрение Вождя, то дальше останется дело только за малым. Нам не нужно его убивать, только поговорить, а там, как пойдёт… — помня об обещании, данным ему Вернону, Белый волк оговаривает этот момент уже в который раз.              Меньше крови. Меньше бессмысленных жертв. Им нужна свободная Либрия, а не та, что утонет в крови и страхе, и ещё долго после этого не встанет на ноги.              Они обсуждают план ещё несколько часов подряд, постоянно находя новые несостыковки и пытаясь «залатать» их. Под конец у Роше уже едва шевелится язык, а горло першит: слишком много говорил. Верная Бьянка, видя состояние своего напарника, несколько раз приносила стакан тёплой воды. Он же не пренебрегал заботой, принимая протянутый стакан.              Она старалась не показывать, но и ей план казался слишком сырым и самонадеянным. Однако радовало её то, что Вернон чётко обозначил, что не хочет лишних смертей, и старался добиться этого проработкой плана. Она помнит его жестоким, таким, чья рука с пистолетом, направленным в голову невиновного, не дрогнет, нажимая на курок. Она помнит холодные, будто безжизненные, глаза. И теперь видеть его таким ей… до слёз приятно. Он спас ей жизнь, хоть и неожиданная преданность Фольтесту разъедала его при этом изнутри.              Роше оказался таким, что Бьянка была даже удивлена, не ожидая настолько положительного результата. Да, свои нюансы были, но всё это было такой глупостью, когда он взглянул на мир видящими глазами.              И ещё удивительнее ей было увидеть неподдельное удивление и радость, когда, уже выходя из душной комнаты, ему неожиданно протягивает руку для рукопожатия один из солдат, которых Роше, рискуя собственной жизнью, отправил вместе с повстанцами в Подполье.       Он с заминкой, вызванной удивлением, но протягивает руку в ответ для крепкого рукопожатия. За этим парнем стоят ещё несколько, и все они выглядят хорошо. Где-то на задворках проносится тусклая мысль, что он не ожидал увидеть их живыми: Йорвет хоть и был на стороне Геральта, но мнение насчёт всего происходящего имел своё. И пусть он был должен ему за спасённых мятежников, что мешало ему для перестраховки перебить связанных по рукам солдат? Бьянка, не так давно шепнувшая ему на ухо, чтобы он не поворачивался спиной к эльфу, была хорошим подтверждением его мыслей. Он бы тоже убил её, не будь она так нужна…              И всё же он неподдельно рад видеть их здоровыми и, вроде бы, даже довольно оптимистично настроенными. Он не знает, как проходила их адаптация после отказа от прозиума, но результаты были явно неплохи. Даже лучше, чем у него самого: сердце иногда шалило, срываясь в галоп, а концентрация шла к чёрту из-за наплыва эмоций.              Геральт, прекрасно понимая Вернона, тактично отошёл в сторону, не препятствуя ему перекинуться парочкой слов с ними. Признаться, он был порядком удивлён, когда вместе с ранеными из коридора показались связанные солдаты в полной боевой экипировке. А после появилась ещё и Бьянка. Ему даже начало казаться, что Роше решил лично проспонсировать людьми Подполье. Что, в принципе, было бы неплохо.              Йорвет же с нескрываемыми ленцой и пренебрежением наблюдает за этим. Скользит взглядом по затянутому во всё чёрное клерику, прикидывая, сколько оружия он смог протащить с собой, при этом не гремя, как кентервильское привидение цепями. Выходило не так уж и мало, если вспомнить свои годы, проведённые в качестве клерика.              Роше прослеживает взглядом удаляющихся людей, наконец возвращаясь к Геральту. Тот выглядит довольным, вот, мол, как твоих ребят отшлифовали. От этой мысли становится даже как-то не по себе. Теперь, когда план разработан хоть как-то, особой нужды здесь в нём уже нет, и он готов уйти, о чём говорит Геральту. Но тот снова выдаёт непредсказуемый финт…              — Роше, ты когда в последний раз спал? — цепкие ведьмачьи глаза уже давно разглядели чёрные круги под глазами и осунувшийся вид клерика. Если раньше это не так сильно было заметно, то теперь, когда очень многое зависело именно от Роше, такое его состояние было игнорировать просто нельзя.              Бьянка, успевшая уже выесть ему проплешину по этому поводу, упёрла руки в бока, всем своим видом показывая, что теперь-то ему не отвертеться.              — Этой ночью, — даже как-то зло кидает Вернон. Ему не нравится, что все вдруг решили, что имеют право сувать свой нос в то немногое, что можно назвать личным.              — Мы все через это прошли. Поэтому тебе стоило сказать раньше, что у тебя бессонница или что-то в этом роде, — Белый волк прекрасно знает, о чём говорит. Также знает и то, что Роше не показал бы свою слабость, даже если бы валился с ног. Потому что был таким же, привыкшим быть сильным и готовым к любой подлости жизни.              Роше же на это ничего не произносит, не желая делиться тем, что каждую ночь он по несколько раз вскакивает в холодном поту из-за кошмаров. Отказ от прозиума, особенно, если ты сам по себе, — тяжёлое испытание и для организма, и для психики. Его даже один раз тошнило после особенно поганого кошмара.              Йорвет же вспоминает, как несколько месяцев буквально жил на обезболивающих и успокоительных. Иначе бы просто подох. Бьянка пыталась спасаться детскими сказками на ночь, не имея возможности без риска привлечь к себе внимание, покупая успокоительное или снотворное. Каждый справлялся, как мог.              Ведьмак переводит взгляд на эльфа, зная, что у того в заначке точно осталось хорошее снотворное. Сейчас, когда Подполье зажали со всех сторон, с медикаментами было очень туго, но если не привести Вернона в божеский вид, то это может вызвать лишние подозрения. Йорвет этот взгляд ловит, даже пытается ответным послать нахер, но у него не выходит перебороть ведьмака. Закатив глаз и скривив губы в недовольстве, он всё же подаёт голос.              — У меня есть то, что тебе поможет.              — Скорее всего, яд, — кидает шпильку человек. Бьянка рядом понимающе хмыкает, тоже не питая особого доверия к этому остроухому.              Йорвет думает только о том, что жаль, что там не яд.              Его комната находится как можно дальше от всех. Это обуславливалось не только тем, что ему хотелось побыть в тишине хоть иногда и банально отдохнуть, или взять в руки флейту, никому при этом не мешая, но и тем, что в случае облавы до него добрались бы в последнюю очередь. Всё это может показаться эгоистичным, но если погибнет один из командиров целого Подполья, отбиваться будет в разы сложнее.              И совсем уж если о личном, то постоянно ходить в повязке — одно мучение. Какое-то время он позволял себе снимать её при людях, но после того, как перепугал ребёнка своим обезображенным лицом до слёз, отказался от этого. Теперь же он может спокойно отдохнуть только в своей комнате.              Роше всего этого, конечно, не знал, поэтому его уже ощутимо начало напрягать, что они уходят всё дальше и дальше, давно оставив остальных позади. Коридоры узкие, запутанные. Он едва не сбивается со счёта, как они уже в пятый раз после седьмого раза налево сворачивают направо.              Комнатка небольшая, бо́льшую её часть занимает кровать и стол. На стене висит огромный лук, которых человек раньше нигде не видел. Тот был создан явно не для красоты, а для конкретного дела — убивать. Тонкая, но, однозначно, крепкая тетива, искусный узор по дереву… рядом стоял и колчан со стрелами.              На столе был откровенный бардак: под лампой лежали перья и металлические заготовки наконечников, там же — само древко. Всё это было в стружке и металлическим опилках, сверху прикрытых пухом какой-то птицы. На самом краю лежала раскрытая книга с пожелтевшими от времени и неправильного хранения страницами. Очевидно было, что по ней Йорвет и делал стрелы. В верхнем правом углу внушающей стопкой лежали книги, на одной из которых Вернону удалось прочесть «Hen Linge». Бесчисленное количество всевозможных изображений (фотографий, вырезок, фотокарточек и прочего) было развешено над столом в только эльфу ясном порядке. Интересно было, что стены у кровати остались нетронутыми: всё такие же бетонно-голые.              Кровать же была… нормальная, очевидно, эльфу очень с ней повезло, особенно, если учесть его немалый рост. Одеяло с пёстрой вышивкой смотрелось на фоне голого бетона стен абсурдно, но, очевидно, выбирать мятежникам особо не приходилось.              Взгляд человека цепляется за одну фотографию, висевшую к столу ближе всех и выделяющуюся на фоне пестроты других нежными оттенками зелени. Роше делает несколько шагов, наконец проходя в саму комнату, краем глаза наблюдая, как Йорвет снимает с себя куртку, скинув её на спинку стула. Фото выглядит… странно. Не такое чёткое и правильное, как остальные, но будто живое. Вернон думает, что всё дело в удачно пойманном моменте: кажется, что сейчас маленькую комнату заполнят звуки шуршания насыщенно—зелёных листьев на ветру и лёгкий порыв принесёт свежесть. Облака белые, красиво и даже внушительно смотрящиеся на фоне голубого неба. Но всё это не так важно, как эльф, стоящий на фоне всего этого. Насыщенно—зелёные глаза, кипящие жизнью, и длинные чёрные волосы. И улыбка, полная настоящего счастья. В этом эльфе, запечатлённым в движении, чья динамика видна по растрепавшимся косам, отброшенным назад то ли рукой, то ли сильным порывом ветра, сложно узнать Йорвета.              Роше даже теряется от осознания этого. То, каким был эльф, и каким стал, ужасает его: обезображенный и обозлённый на весь мир, уже не ждущий ничего хорошего, а ожидающий один лишь подвох, он вдруг кажется человеку живым символом всего, что случилось. Символом войны и вражды.              — Когда-то я был настоящим красавчиком, — голос эльфа над ухом звучит слишком неожиданно, и Роше не успевает подавить дрожь, что точно не останется не замеченным.              Йорвет стоит рядом, разглядывая фотографию. Его лицо не выражает ничего, но отчего-то клерик уверен, что внутри у того бушует целый ураган.              — Это было до войны, Вернон Роше. Ты ещё тогда не родился, но, поверь мне на слово, раньше воздух был слаще и деревья шептались о хорошем.              — Сколько тебе лет? — спрашивает человек, зная, что средняя продолжительность жизни эльфов на сегодняшний день около шестидесяти лет. Что было тогда, он не знает, просто неоткуда.              — Больше ста пятидесяти, — не скрываясь, отвечает Йорвет. — На этом фото мне всего пятьдесят. Когда пришла война, мне было чуть меньше ста.              Роше чувствует, как от таких цифр холодок бежит по всему телу. На фоне него он кажется таким ничтожно-малым, навроде какой-нибудь однодневки на фоне почти что вечности. Он хочет спросить, что было до войны, что она из себя представляла и как многое ему пришлось пережить, но он этого не делает. Понимает, что это — боль, которая не притупится даже спустя столько лет. Что крови дорогих людей, обжигающей душу и сердце, хватит на тысячи лет.              Увлечённый этими мыслями, он не замечает, как Йорвет вновь исчезает из поля зрения. А эльф между тем стоит аккурат позади него, скользя взглядом по коротко стриженым волосам и подмечая едва заметный шрам на шее, дальше — на плечи, затянутые в чёрную ткань. И запах, уже немного выветрившийся, так и щекочет нос. Эльфу он до безобразия нравится, особенно теперь, когда тот стал не таким очевидным. И всё же дело не только в том, чем пахнет и во что одет этот человек. Важно, что это — Вернон Роше. Верный пёс Вождя и превосходный клерик, который, однако, стоит здесь, явно потрясённый его откровениями. Возможно, Йорвет должен чувствовать угрызения совести из-за того, что ему интересен тот, на чьих руках столько мятежной крови, но всё оказывается не так просто, когда ты и сам по горло в багровом.              Тёплые мягкие губы касаются неровной полосы шрама, скользят выше, останавливаясь у самых волос, где нос жадно вдыхает запах. Тело под лаской каменеет: плечи поднимаются, а мышцы на длинной шее напрягаются, но Йорвет и не думает останавливаться, пользуясь заминкой клерика. Руки скользят по гладкой чёрной ткани от плеч к груди, вжимая в себя, не давая отстраниться, и Роше вздрагивает, когда эльф, повернув голову, прихватывает губами нежную кожу прямо поверх хаотично забившейся венки.              Йорвета знает, что прозиум блокирует эмоции, при этом стирая многие потребности. Да, дети рождались, но того, что испытывает любой человек, наконец распробовавший прелести плотских утех, им было просто недоступно. И навряд ли Роше когда-нибудь испытывал страсть и жажду. И это пьянит эльфа, дурманит его разум. Он хочет показать, как может быть хорошо, когда тебя ничего не сдерживает.              Холодные пальцы в контрасте с обжигающими губами дотрагиваются до шеи, ведут чуть ниже и в бок, проскальзывая по ключице под чёрную ткань расстёгнутого воротника. Сознание Вернона бьётся, словно птица в клетке, а тело неконтролируемо вздрагивает: прикосновения никогда не вызывали в нём такого отклика, как сейчас. Он чувствует зубы и горячее дыхание на своей шее, ласковые губы и тихие довольные вздохи эльфа. Руки, ласкающие его тело… Всего этого так много и так мало одновременно.              Он не знает, должен ли мужчина с другим мужчиной заниматься таким, не знает и того, можно ли доверять этому эльфу, но… ласка порождает огонь, обжигающий и требующий бо́льшего. Роше, едва ступивший на путь тех, кто может позволить себе чувствовать, теряется, отдаваясь чужой воле.              А Йорвет только этого и ждал: оторвавшись от шеи, языком ведёт выше, обхватывая губами мочку уха, опаляя своим дыханием. Роше тёплый, даже горячий, и эльф, свободной рукой расстегнув несколько пуговиц, скользит дальше, накрывая ладонью место, где так хорошо прослеживается учащённое биение сердца. С ним нужно быть аккуратным, чтобы не спугнуть, поэтому он не позволяет себе зажать сосок между пальцев, вместо этого только огладив его подушечками пальцев. Грудь под его ласками вдруг тяжело поднимается и опадает, и Йорвет, удивлённый такой реакцией, повторяет вновь и вновь, не забывая зацеловывать шею.              Роше теряется, не зная, как справиться со шквалом обрушившихся на него подобно лавине эмоций. Он сам не замечает, как, чуть откинув голову, открывает больше доступа к шее, чем эльф тут же пользуется. Ловкие руки с длинными прохладными пальцами ласкают его грудь, заставляя хватать приоткрытым ртом воздух, которого, казалось, было слишком, катастрофически мало. Он сам расстёгивает пуговицы, чтобы Йорвет не отвлекался на это, и чувствует кожей шеи довольную улыбку. Чёртов эльф…              Пальцы не знают стыда или неловкости, опускаются ниже, даже и не думая спрашивать разрешения: клерик сам открыл бо́льший доступ к своему телу, позволяя рукам скользнуть с груди ниже, на подкаченные пресс и бока. Он почти расслабляется, когда Йорвет вдруг вжимается в него, прихватив зубами загривок, и Роше приходиться упереться руками в стол, чтобы удержать равновесие. Прогибаясь, чтобы острые эльфские зубы не откусили ему ползатылка, Роше сбивается с дыхания, потому что на бёдра давит слишком очевидное проявление желания. Это оглушает, поражая до глубины души. Роше даже теряется, не зная, как на это реагировать.              Бывший клерик чувствует это, стараясь отвлечь тем, что подушечки пальцев уже во всю скользят по краю брюк, будоража нежную кожу. Роше выдыхает громче, поджимая живот, и Йорвет нажимает сильнее, одновременно прикусывая кончик скруглённого уха. Первый стон, самый желанный и заставляющий вековую кровь вскипеть за одно короткое мгновение, наконец срывается с человеческих губ.              Йорвет помнит, как устроен костюм клериков даже спустя столько лет, поэтому, положив подбородок на плечо человека, ловко расстёгивает пояс и пуговицу, вжикая молнией, чувствуя, как напрягается всем телом Вернон при прикосновении его рук к горячему бугорку брюк. Хочется освободиться и самому, но сначала Роше… Роше, что горит под его руками и захлёбывается в новых ощущениях и слишком ярких эмоциях. Роше, чьи тёмно-пшеничные волосы щекочут щёку.              Сжимая кулаки, клерик едва сдерживает настоящий стон наслаждения, когда пальцы обвиваются вокруг стояка, а большой давит прямо на уретру. Йорвет определённо знает, что делает. Знает, как дотронуться и что сделать, чтобы стало по-настоящему хорошо. Роше не то чтобы никогда таким не занимался, просто теперь, когда ничего не сдерживает, всё в разы красочнее. И он больше не может бездействовать, вдруг поняв, что тоже хочет сделать хоть что-нибудь.              Эльфу приходится отпустить клерика, когда тот разворачивается слишком неожиданно и резко в его объятиях. Он даже успевает подумать, что сейчас ему попытаются набить морду, но, увидев почерневшие от желания глаза и искусанные, налившиеся кровью, губы, сразу откидывает эту мысль. Первым подаётся вперёд Вернон, соединяя их в набирающем обороты поцелуе. Чувствуя руку на своём затылке, что точно не позволит отстраниться, пока человек хотя бы на каплю не утолит вдруг проснувшийся в нём голод, Йорвет первым проскальзывает языком в чужой рот. Поцелуй быстро становится всё горячее и горячее, выжигая не только лёгкие нехваткой воздуха, но и хоть какой-то контроль. Во время небольшой передышки Роше отнимает руку с затылка, хватаясь за перчатку, чтобы снять её, но Йорвет опережает его, прихватывая чёрную ткань своими зубами за самый кончик, чтобы не прикусить, и тянет, постепенно освобождая руку.              Роше смотрит на это представление, чувствуя, как в ушах начинает долбить набатами кровь, а в паху тяжелеет ещё больше. Йорвет тоже смотрит на него, сходя с ума с такого красноречивого взгляда, прикованного к нему. Он не сомневается, что будь Роше чуть опытнее, то кинулся бы на него оголодавшим животным. Когда с перчатками покончено, Йорвет рывками начинает раздевать клерика, всем своим нутром желая дотронуться до него везде, увидеть то, что скрывает чёрная ткань. Роше пытается помочь ему, но эльфские руки не принимают помощи, и он переключает внимание на чужую одежду. Сразу с одеждой, в которую упаковал себя этот остроухий, справиться не получается, но почувствовав, что с него уже стягивают брюки, скинув обувь, он с удвоенным рвением пытается вновь, буквально вытряхивая поджарое тело из всего этого тряпья. Йорвет остаётся в одних только брюках, и Роше не может оторвать от него взгляд: татуировка лозой обвивает левую сторону туловища, останавливаясь немногим ниже рёбер. У Йорвета красивое тренированное тело. Шрамов много и все они самой разной тяжести, но это ничуть не смущает грамматон-клерика первого класса. Куда больше ему интересен чётко выраженный переход талии в бёдра, то, что плечи у эльфа пусть и не такие мощные, как у него, но тоже широкие.              Вернон приходит в себя только тогда, когда эльф дотрагивается до его оголённого бедра, плавно ведя кончиками пальцев к груди и ещё выше, останавливаясь на щеке. Он кладёт ладонь на его чуть колючую щёку, думая, что такого восхищённого и желающего взгляда, направленного на него, не было слишком давно. Что Роше, даже не смотря на свойственные людям недостатки, по-своему красив. Крупные ладони, привыкшие к оружию, мягко скользят от рёбер к бёдрам, чертят линию брюк, а после расстёгивают их. Тянут вниз, стараясь не прижать чувствительную плоть, и эльф тоже оказывается голым, легко скидывая обувь и, переступив, вышагивает из них. И попадает прямо в жадные объятия.              Они сплетаются вместе, стараясь будто вплавиться друг в друга, и Роше даже не возражает, когда его усаживают на стол, лишь только разгребает руками себе больше места, устраивая настоящий бардак на и без того захламлённом столе. Эльф вжимает пальцы в подтянутые бёдра клерика, кусает в шею, оставляя чернеющий засос, который смог бы скрыть воротник, и притирается пахом к паху. Толкается, проскальзывая членом о член, и успевает поймать ртом стон человека. Вернон сжимает его руками и ногами, когда длинные пальцы опускаются к стоякам, обхватывая их и начиная надрачивать, особенно упомрачительно хорошо прокручиваясь на головках. Аккуратные короткие ногти почти не дерут спину, но Йорвет совсем шалеет, разукрашивая шею и грудь засосами, свободной рукой удерживая человека за волосы на месте, чтобы не смог избежать новых отметин. А Роше и не собирался останавливать то, что здесь происходит, лишь только давился стонами, всё же понимая, что шуметь не стоит: не хотелось бы, чтобы всё Подполье узнало, как именно один из их доблестных командиров помогает грамматон-клерику бороться с бессонницей.              И всё же редкие, особенно яркие и чувственные стоны, срывались с его губ, и чем сильнее было удовольствие, тем чаще это случалось. Вернон старается двигать бёдрами в такт, игнорируя, что к ягодицам прилип пух и перья, что двигаться в такой позе было проблематично, чувствуя лишь только то, что внизу уже всё горит и ноет от желания разрядки, и что она близка. Йорвет, сладко простанывающий в его губы, тоже близок. Неожиданно его рука покидает волосы, скользит по спине и бёдрам, оглаживает напряжённый живот и поднимается на часто вздымающуюся грудь. А после вторая сжимает головку, сцеживая обильный предэкулят, и резко ведёт вниз, снова и снова повторяя это. Роше выгибает, он сдавливает ногами эльфские бёдра, а руками вцепляется в плечи. Даже не чувствует руки, зажавшей ему рот, лишь только бесконечную сладкую муку, потому что Йорвет, не обращая внимания на оргазм, продолжал дрочить. Всё тело выкручивает в спазмах, и Роше стонет громче, настолько, что ладонь мало спасает положение. Горячее семя заливает кулак эльфа, собственный живот и даже грудь.              Йорвет ловит каждое мгновение сладкой муки человека, едва сам не спуская от одного этого. Он может сделать с этим человеком очень многое, такое, после чего произошедшее сейчас покажется детским лепетом. Сейчас, когда человек почти перестал трястись и опустился на локти, едва держа равновесие, Йорвет позволяет и себе получить разрядку. Всего на миг отвлёкшись на своё удовольствие, он вздрагивает, когда горячая рука тянет вперёд, едва не опрокидывая. Роше впивается в его губы требовательным, но благодарным поцелуем. Эльф, почти лёгший на человека, думает только о том, что жаль, что они не зашли дальше: эта поза была бы прекрасна для глубокого вхождения.              Вернон вздрагивает, когда горячая сперма попадает на его бёдра и ниже, стекая на яйца, но поцелуя не разрывает, продолжая красть такие прекрасные стоны. Йорвет практически лижется после того, как его немного отпустит: горячий язык приходится по подбородку и губам, уходя к щеке. Роше ведёт, и он всё никак не может понять, из-за случившегося сейчас это, или из-за недавнего сотрясения. Тонкие пальцы приглаживают волосы на голове, скользят по спине в бесхитростной ласке и в итоге застывают на бедре. У Роше гулко стучит сердце и перехватывает дыхание от неожиданно нежного эльфа, который, кажется, пытался не то успокоить его, не то поблагодарить за доверие. От этого даже как-то неловко, но он никак не показывает этого.              Роше неудобно так лежать, чувствуя, как в локоть уже впилось всё, что только можно, и он, аккуратно отодвинув от себя эльфа, поднимается, усаживаясь на столе, и только сейчас понимает весь масштаб случившегося: весь живот залит спермой, а на теле уже чернеют засосы. Остроухая скотина тоже смотрит на всё это, довольно ухмыляясь, и клерик не может не увидеть в хитром взгляде то, что иного тот и не ожидал.              Запоздалая гордость зло покусывает, но Роше вновь отмахивается от неё, вставая со стола на едва разгибающихся ногах. Отвернуться от эльфа в поисках своей одежды оказалось большой ошибкой: тот, не стесняясь, сжимает в своей ладони аппетитное полушарие, оценивая. На возмущённый и даже злой взгляд отвечает только:              — Пух налип, я стряхнул.              Роше делает вид, что поверил.              Когда рубашка найдена, он сталкивается с новой проблемой, которую помогает решить хозяин комнаты, кинув ему пачку салфеток. Вернон благодарно кивает. На самом деле, он не чувствует никакого отторжения по поводу случившегося. Наоборот, тело расслаблено и голова не забита тысяча и одной тяжёлой мыслью. Эльф, судя по его сытой физиономии, тоже очень даже доволен. Роше не соврёт, если скажет, что ему понравилось. Может, он бы даже повторил.              Когда они оба полностью одеты, а на воротнике Роше застёгнута каждая пуговка, Йорвет всё же отдаёт ему пузырёк со снотворным.              — Не больше одной таблетки на ночь — предупреждает тот.              Он уходит, отчаянно игнорируя взгляд Бьянки, направленный на его покрасневшие и распухшие губы, игнорируя и то, каким взглядом провожает его Йорвет, смотря явно ниже спины. Один лишь Геральт, сказав на последок, что его ждут завтра вечером, выглядит так, будто ничего не заметил. Но ведьмакам доверять нельзя.              Уже стоя в душе своей квартиры, Вернон понимает, сколько отметин оставил на его теле эльф: в отражении он видит налившиеся цветом засосы по всему телу, а особенно много их на шее. Хорошо, что воротник всё скроет, иначе он бы даже не знал, что с этим делать. Устраиваясь в своей кровати ко сну после такого щедрого на приключения дня, он понимает, что сегодня заснёт и без помощи таблеток…              

***

                    Во Дворце Правосудия жизнь идёт своим чередом. Вернон, как он уже успел понять, очень не любит здесь бывать, но у него, к сожалению, никто мнения не спрашивал. Чем ближе кабинет вице-консула, тем больше охраны. С простых солдат до ведьмаков. Нескольких из них он знает лично, и они тоже узнают его. Самое главное внешнее отличие их от солдат — они не носят шлемов. Собственно, как и клерики, которым важна манёвренность и большой угол обзора.              Эскель стоит не так далеко, за спиной у двери, и Роше никак не может сбросить с себя липкое ощущение, будто он что-то знает. Следы от эльфских зубов надёжно скрыты под одеждой, а с утра он около получаса простоял в душе, смывая с себя чужой запах. И всё же этот взгляд никак не выходил из головы, а подумать было над чем и без этого.              — Твоё расследование всё ещё не принесло никаких плодов, Роше, а времени практически не осталось, — голос вице-консула хорошо поставленный, глубокий. Такой, к которому прислушиваются люди.              Роше же прислушивается только к собственному голосу разума и фактам. Поэтому он не только грамматон-клерик первого класса, но и один из приближенных людей Вождя. Он по поручениям Фольтеста пачкал руки не только в мятежной крови, а порой и вовсе был по голову втянутым в тёмные дела Либрии. И только сейчас Роше понимает, насколько хорошо Вождь его натаскал, что, говоря в лицо первому человеку этого города после Фольтеста откровенную ложь, ни один мускул на его лице не дрогнул.              — Мне удалось внедрить Бьянку в Подполье. Эти повстанцы доверяют ей, а она информирует меня. Сегодня — завтра я сообщу Вам о полной готовности к их захвату.              Лицо вице—консула выглядит на первый взгляд совсем не изменившимся, но в глазах Вернон замечает что-то, очень похожее на удивление и облегчение.              — Тогда почему не взять их прямо сейчас?              — Они не так просты, как кажутся. Нужно перекрыть им все пути отхода и выяснить, кто стоит за Подпольем.              В зале воцаряется тишина. Видно, что собравшиеся главы Грамматона не очень хотят терять время, но неоспоримый авторитет Роше в решении подобного рода вопросах игнорировать тоже нельзя. Они переговариваются между собой, и всё это время Роше думает только о том, что в нём почему-то проснулась ярая неприязнь ко всем этим людям.              По итогу вице-консул всё же даёт ему добро, однако требуя каждодневного подробного отчёта. Роше на это только кивает, уже готовясь уйти, как ему в спину прилетает:              — Фольтест бы тобой гордился.              И это как выстрел прямо в сердце, добивающий. Роше чувствует себя виноватым перед этим человеком и гнилым, не оправдавшем доверия. Он этого не показывает, не позволяя эмоциям просочиться наружу, но взгляд Эскеля всё ещё слишком пронзительный для того, кто ни о чём не знает. Роше решает, что сегодня обязательно поговорит по поводу этого с Геральтом, ведь они много лет работали вместе.              

***

                    До места назначенной встречи он добирается только к одиннадцати вечера, по полный темноте. Машину он оставляет за несколько километров, опасаясь хвоста. Специально петляет, запутывая следы, и наконец выходит к месту встречи, ожидая встретиться с недовольным взглядом зелёного глаза, но не находит никого. Бывший музей, освещаемый неожиданно яркой луной, пуст и мёртв, и Роше, выйдя на середину когда-то огромного и, без сомнения, красивого зала, осматривается вновь. И только сейчас замечает на одной из стен под самым потолком какие-то эльфские надписи, выгравированные на облицовочном камне много лет назад. Он не знает этого языка, но узнаёт несколько букв, вспомнив надписи с книг, лежавших в комнате Йорвета.              Он реагирует раньше, чем успевает подумать: тело уходит в сторону, и совсем рядом с его ногой из пола выбивает бетонную крошку стрела. Роше сразу же узнаёт её, а после вскидывает голову к месту, откуда она была выпущена. Йорвет сливается с темнотой, скрываясь за остатками стены, и выглядит так, будто сейчас выпустит ещё одну, но на этот раз прямо в голову. Лицо его будто вытянулось, заостряясь, а общий вид так и кричал об опасности.              Роше, признавая свою ошибку, думал только о том, что со вчерашнего вечера забыл, с кем имеет дело. Этот эльф — бывший клерик, который в разы старше и опытнее его. Равный, возможно, даже лучше. С такими расслабляться — всё равно что плюнуть в лицо смерти, наивно полагая, что за это тебе ничего не будет.              — Хороший выстрел для парня с одним глазом, — первым подаёт голос человек, поражаясь великолепной акустике разрушенного зала. А ещё его внимание так и приковывает необычный лук, что тот держит в руках.              — Неплохая реакция для dh'oine, — отвечает мятежник, всё же опуская лук.              Клерик хмурится на всë ещë непонятное слово, полагая, что ничего хорошего оно в себе не несёт. Скорее всего, какое-нибудь оскорбление.              Йорвет на несколько мгновений исчезает за обломками стен и крыши, спускаясь по чудом уцелевшей лестнице, ступая тихо и аккуратно, помня, сколько всему этому лет. Он позволяет себе потереть замёрзшую шею грубой перчаткой, пока его скрывает от человеческих глаз бетон, думая, что ждать Вернона с семи вечера оказалось неплохим таким испытанием. Он бы ушёл, если бы был уверен, что клерик не придёт, но этого наверняка он знать не мог. Оставалось лишь только найти угол потеплее и, запахнув слишком лёгкую для такой погоды куртку, ждать. Проблема была ещё и в том, что даже если бы Роше припёрся, когда он бы, плюнув на всё это, ушёл греть свои старые кости в Подполье, его бы не пустили дозорные. Даже зная человека в лицо, они не имели права пропускать его без сопровождения одного из командиров, и это решение было принято единогласно главами всего мятежного движения.              Вернон всё это знал, но прийти раньше никак не мог: вице-консул и его прямые подчинённые вцепились в него, словно клещи. Его уже даже подташнивало от усталости: он привык к чёткому режиму дня, а сегодня вновь вышло так, что он остался без обеда и хотя бы пяти минут отдыха. В совокупности всё это уже начинало выражаться в тёмных кругах под глазами и общем уставшем виде. Пусть он и был клериком, но тоже человеком. Его тело могло переносить большие нагрузки, а мозг работал быстрее обычного человека, анализируя и давая решение меньше, чем за секунды. Но сейчас, отказавшись от прозиума, от того, кем он всегда себя считал и ради чего жил, он чувствовал, что сдаёт позиции.              Йорвет окидывает его таким взглядом, что Роше против воли приосанивается, не желая показывать свою слабость. Не к месту вспоминаются острые зубы и полные губы этого эльфа, и тот, будто читая его мысли, весьма красноречиво смотрит на наглухо застёгнутый воротник. Вчера вечером Роше был слишком уставшим, толком не понявшим, что с ним случилось, но вот утром… утром тело сказало, что ему понравилось. К таким красноречивым сигналам своего тела он не привык, тем более, с самого утра. И сейчас он, в ответ разглядывая всё ещё припухшие эльфские губы, уже довольно чётко понимает, чего хочет.              Поймав взгляд Роше, Йорвет видит в тёмных глазах всколыхнувшееся желание. Это ему даже льстит. Однако им приходится сдерживать свои порывы, и оба, тихо переговариваясь, бредут к одному из многочисленных входов в Подполье. Говорят о луке Йорвета, о том, как обстоят дела в Тетраграмматоне. Обо всём сразу и ни о чём одновременно. Постепенно они доходят до жизни клериков: о том, как проходило обучение и дальнейшее продвижение по карьерной лестнице. Йорвет неожиданно признаётся, что с напарником у него были отвратительные отношения, пока его не назначили командиром эльфского отряда. Сложно в это поверить, но даже с прозиумом и ежедневной промывкой мозгов люди на уровне инстинктов относились с осторожностью и даже с предвзятостью к тем, кто хоть как-то отличается от них.              Вернон смотрит на эльфа, думая, что ничего о них не знает. Чем они дорожат, какая у них история и насколько они отличаются от людей. Когда бывший клерик заканчивает свой небольшой рассказ, то говорить уже приходится Роше. И ему рассказать о себе удаётся всего за несколько быстрых минут, и дело не в том, что тот не хочет о себе рассказывать, просто… нечего. Он не застал войну, поэтому не знает, как люди жили до неё, не знает ничего об отце, едва что-то помня про мать. Он может часами рассказывать об искусстве быть клериком и тактиком, о том, как проходит обучение ган-кате, и что получать пусть и деревянным мечом по телу больно, а о себе… Что можно рассказать про сосуд, который пуст? Роше не знает.              Мятежный же командир прекрасно улавливает его смятение, прочитав по карим глазам тоску от осознания пустоты прожитой жизни. Он уже не молод, многие возможности упущены давным-давно, и жить, понимая это, сложно. Йорвет хочет его отвлечь от того, с чем сталкивается почти каждый человек, в какой-то момент взглянувший на мир новым, видящим взглядом.              — Геральт рассказывал мне, что ты был одним из тех, кто тестировал новое оружие для клериков.              И Роше охотно соглашается поменять тему разговора.              — Да. Не то чтобы что-то принципиально новое, но очень даже неплохо.              — Можно?              — Конечно, — клерик ловко достаёт пистолет, протягивая его эльфу. Он знает, что обмениваться оружием и вообще давать им пользоваться даже напарнику — плохая идея, несущая за собой негативные последствия, но сейчас ему на всё это плевать с высокой башни. — Beretta M92FS. Просто и со вкусом, — добавляет, видя, как эльф ловко вытаскивает магазин и проверяет затвор.              Йорвет придирчиво осматривает новую модель пистолета. Весит немало, чуть больше, чем предыдущий вариант, но баланс неплох. Приятная мелкая насечка на рукояти позволит ладони не скользить, обеспечивая более уверенную хватку. Чуть увеличен ствол, но калибр всё тот же. В целом, ничего нового, но он пока не пробовал из него стрелять.              Видя, что эльф уже успел оценить всё, что только можно, и теперь задался только одним вопросом, Роше спешит ответить.              — Он стал мощнее. Весит, как ты уже понял, больше, но это оправдывается при стрельбе. Легче перезарядить — ещё один бонус. Мне понравилось.              — Неплохо, — соглашается остроухий, отдавая оружие хозяину. Под его внимательным взглядом владелец пистолетов на время пережимает следящее устройство, встраиваемое по умолчанию: им совсем не нужна слежка.              Когда-то у него с собой всегда была пара надёжных пистолетов. Он даже в совершенстве овладел стрельбу обеими руками одновременно, настолько хорошо, что уже не было для него никакой разницы, в правой или левой лежит пистолет. Однако после того рокового случая с его отрядом, при нём остался только один пистолет. Гадать, что случилось со вторым, было глупо, но эльф склонялся к тому, что тот был потерян навсегда среди обломков. Уцелевшее же оружие он берёг, как собственный авторитет, мечтая лишь о том, чтобы из этого самого пистолета прострелить голову той падали, что отдала приказ заминировать здания. Бойня за бойню, и даже Геральт не сможет отговорить его от мести.              Видя во взгляде уцелевшего глаза неожиданно чёрную и тягучую дымку ненависти и жажды мести, Роше не находит, что ответить. Просто первым делает шаг, желая уже добраться до Подполья. Эльф под холодным светом луны кажется призраком из-за бледной, будто болезненной кожи. Почему-то человеку кажется, что это могло быть одним из последствий принятия прозиума, ведь, как он уже успел узнать, тот сокращает жизнь эльфов в разы, превращая почти что вечных созданий в жалких своим существованием однодневок.              Что такое пятьдесят лет серой неволи и пленённого сознания против трёхсот свободы? Ничто. Пыль. Злая насмешка.              Караульные пропускают их без лишних вопросов, стоило только Йорвету махнуть рукой. Роше кажется, что тот неплохо натаскал своих бойцов.              Неожиданно яркий свет ламп режет привыкшие к полумраку глаза, и человек невольно жмурится. Они проходят несколько длинных коридоров, после заходят в большую, но с низким потолком, комнату, где они совсем недавно пытались разработать хоть какой-то план. Он устраивается на стуле, вытянув одну ногу вперёд. Йорвет уходит, кинув напоследок, что сейчас приведёт Геральта, и Роше и вовсе позволяет себе расслабиться, вытягивая и вторую. Поводя плечами, чтобы хоть немного размяться, он окидывает взглядом помещение: большой стол, ещё несколько стульев да комод у самой дальней стены. Откуда-то доносятся приглушённая музыка и пение. Слов не разобрать совсем, но Роше, прикрыв глаза, наслаждается этим, враз забывая и о серых стенах Тетраграмматона, и о черноте своих мыслей. Мелодия живая, задорная, в какой-то момент ему даже удаётся уловить дружный смех.              Через какое-то время наконец приходят Геральт и Йорвет, за чьими спинами мелькает светлая макушка Бьянки. Она первой приветствует его, и он не может не отметить, что она чуть ли не светится от радости. Её щеки полыхают, а глаза горят, и вся она горячая и живая. Роше как-то смущается, не зная, как реагировать на такое. Геральт, протянувший ему руку для рукопожатия, избавляет его от необходимости как-то комментировать это.              — Что-то ты очень припозднился, — начинает беловолосый.              — Вице-консул оказался крайне требовательным к моим отчётам. Я не мог приехать раньше, — ответил Роше, прекрасно зная, что об этой встрече Геральт уже знает. Вчера они об этом говорили и не мало.              Круг начинает сужаться, и теперь надо быть крайне осторожным.              — Как всё прошло? — теперь уже Йорвет подаёт голос.              — Что-то мне подсказывает, что если копнуть в Совете Консула, то можно наткнуться на много гнилья. Они не хотят мне доверять, но у них нет другого выбора. И, Геральт, мне кое-что не даёт покоя… во время разговора один из ведьмаков не спускал с меня взгляда. Эскель. Мне стоит обращать на это внимания?              — По этому поводу я тоже хотел с тобой поговорить. Ты удивишься, но много кто из ведьмаков на нашей стороне. Эскель, Ламберт… они одни из наших. Думаю, ты прекрасно знаком с Талером, — Геральт видит, как удивлённо смотрит на него Роше, хмыкая на это. — Да, даже он. Среди клериков тоже найдётся несколько человек. Мы долго готовились, список людей на нашей стороне довольно велик, и я расскажу тебе о тех, кто может оказаться в здании Тетраграмматона, когда ты будешь на аудиенции с Вождём, — «если всё получится» думает Геральт, но вслух этого не произносит.              Разговор получается долгим, таким, что Роше по-настоящему благодарно произносит тихое «спасибо» Бьянке, заметившей, насколько он голоден, и принёсшей похлёбку. Йорвет косит взгляд на неё, но ничего не говорит, и клерик даже не собирается тратить силы на то, чтобы угадать, что творится в этой эльфской башке. Геральт же всё продолжает, и Вернон не хочет и не может подавить усмешку, когда тот говорит, что большинство ведьмаков из тех, кто знал о скором мятеже Подполья, пожелали остаться на нейтральной стороне. Они не помогут, но и не будут вставлять палки в колёса. И даже этому человек очень рад: встать на пути у ведьмака не было никакого желания, более того, это было самоубийству подобно.              Роше уже давно закончил с едой, запив её горячим чаем, когда дверь в комнату вдруг распахнулась. Геральт даже не повернулся в ту сторону, только прикрыв глаза и чуть дёргая уголками губ. Как отреагировали Йорвет и Бьянка, он не увидел, инстинктивно опуская руку к пистолету.              Ему не нужно было излишнее внимание, более того, это могло даже навредить, но у человека, шагнувшего в комнату, было явно своё мнение на всё это. Его одежда поражала насыщенными цветами и обилием стразов. В руках тот держал, прижав к животу, гитару, будто был готов в любой момент, перебирая натянутые струны, сыграть всё, что угодно. Где-то за его спиной мелькнуло несколько голов, Роше даже успел выхватить заострённый кончик уха, а после он встретился взглядом с вошедшим.              — Лютик, уважаемый клерик, — мужчина со светлыми завитыми локонами остановился совсем рядом, протянув руку.              Вернон, пожав её, думал только о том, что тот всего за несколько секунд смог понять, кто он. По одежде, конечно, это сделать было не сложно, но всё же…              Роше моргнул раз, другой, силясь понять, кем представился цветастый незнакомец. Лютик… цветком, что ли?              — О, не стоит затрудняться, сценическое имя.              Клерик, конечно, понимал, что он всё ещё слишком далёк от всего, чем так дорожили повстанцы, но чтобы настолько…              — Вернон Роше, — всё же произносит он, видя по Геральту, что этому человеку можно доверять.              — Приближенный грамматон-клерик самого Фольтеста? — удивлённо и заинтересованно спросил Лютик, окидывая взглядом мужчину перед собой. Весьма похож на того, о ком ему говорили.              — Да, — сухо ответил Вернон, внутренне напрягаясь от того, что этот человек знает о нём больше, кем тот работает.              Глаза светловолосого загорелись интересом, но женские голоса, донёсшиеся из-за двери, отвлекли его. Роше зацепился взглядом за необычную внешность: высокие скулы и яркие глаза. Он был красив, настолько, будто в нём текла хотя бы четверть эльфской крови.              — Публика зовёт, и на этом я спешу откланяться. Удачи, Вернон Роше, и чтобы она никогда не покидала Вас.              Молча, только кивнув в ответ, Вернон наблюдает, как исчезает за дверью этот чудик. И он уже хочет вернуться к прервавшемуся разговору, как звучат первые ноты, а после голос, удивительно чистый и красивый, такой, какого ещё ни разу он не слышал, доносится из коридора. Слышатся шаги небольшой толпы, но никто не смеет подпевать или шуметь, только следуют за Лютиком, будто зачарованные. Вернон не справляется с собой, выдавая и лицом, и телом, как его заинтриговало то, что происходит за дверью. Почти также, как с флейтой Йорвета.              — Он показался тебе нелепым и, по меньшей мере, странным, но он один из первых, кто отказался от прозиума и организовал Подполье, — через какое-то время произносит Геральт, и голос его кажется слишком груб после Лютика.              — И он далеко не дурак, — вдруг говорит Бьянка, — и голос у него чудесный.              Роше смотрит на неё, замечая горящие глаза. Он догадывается, что до его прихода она вместе с остальными развлекалась, слушая и танцуя под его песни. Геральт, скорее всего, был там же.              На мгновение ему становится даже забавно, потому что пока эльф ждал его на улице, эти веселились и расслаблялись. Йорвет, судя по его недовольному лицу, думает о том же.              Они говорят долго, настолько, что у Роше уже начинает заплетаться язык: он вообще не привык так много говорить. Ещё и Йорвет, который, если не выскажет своё мнение, то, кажется, сию минуту испарится, легче не делает. В течение их разговора к ним заглядывало несколько человек, и одного из них он увидеть никак не ожидал. Талер, обычно крайне серьёзно настроенный, не разменивающийся на лишнее слово, вдруг предстаёт перед ним в каком-то старом плаще и с битым моноклем в глазу. Улыбается, забористо приветствуя, и Роше уже честно начинает казаться, что это галлюцинации. Однако эта самая галлюцинация хлопает его по плечу, буквально выбивая все мысли из головы, и он может только высказать своё удивление. Тот хмыкает, смотря на него неожиданно наполненными эмоциями глазами, и Роше может лишь гадать, как тому удавалось скрывать всё это за маской холодной отстранённости.              У того, что не слово — изысканная матершина, но Роше это даже почему-то нравится. Может быть, из-за того, что благодаря этому он хотел немного приободрился: грохнуться лицом в облупившееся покрытие стола посреди разговора — скверная идея. От усталости уже даже голова дурнеет, однако он всё равно полностью в разработке плана, говорит, отрицает и корректирует. Талер, севший рядом с ним, своим чётким и довольно громким словом, в самом деле, подбодряет.              И вот первым, кто подытоживает план их действий, поставив две крупные ладони на стол, оказывается Геральт. Все остальные, даже неожиданно притихший эльф, согласно кивают головами или угукают. Роше уже встаёт, готовый к обратной дороге к холодильнику и кровати, что ждут его в белой квартире, но Геральт, переведя взгляд на него, говорит дальше:              — Сейчас почти час ночи. Можешь остаться, если хочешь.              Бьянка вдруг оказывается рядом, смотря так, что Роше понимает — выбора у него нет. По правде говоря, он и вправду устал, чтобы ещё по абсолютной темноте ехать почти два часа обратно. А ведь до машины ещё надо добраться…              — В пятом крыле есть несколько свободных комнат, — неожиданно вклинивается Йорвет, не дав едва раскрывшей рот Бьянке произнести и звука.              Талер с Бьянкой, может, и не знали, что комната Старого Лиса в этом же крыле, но вот Геральт — знал. Однако делать поспешных выводов всё же не стремился: в конце концов, убрать клерика с глаз остальных повстанцев и одновременно обезопасить его от неожиданной облавы, отдав ему комнату, наиболее удалённую, заблудившуюся среди лабиринта коридоров, разумно.              Он прощается с Талером, пожав протянутую руку, кивает Геральту и уже собирается уйти вслед за Йорветом, но Бьянка неожиданно перехватывает его, предложив перехватить чего-нибудь с кухни. Йорвет недовольно косит на них взгляд, но понимает, что она права: навряд ли Роше наелся тем, что ему тут предложили.              Запасов мало, поэтому они все утянули пояс, но кое-что отыскать всё же удаётся, хоть и полноценным ужином это назвать, конечно, нельзя. Так, чисто заморить червячка, чтобы не засыпать изъеденным голодом.              Бьянка смотрит на него, не говоря вслух ничего, что терзает её уже сколько времени. Она волнуется за него, за себя, за остальных… Ей страшно даже позволить мысль о том, что завтра она его может больше никогда не увидеть и не важно, из-за её смерти или его. Она, как женщина, всё же не выдерживает, вдруг вжавшись в твёрдую грудь с такой силой, с какой рвалось на лоскуты её сердце от страшных мыслей.              Роше даже покачивается под её напором, ожидавший, что сейчас они просто кивнут друг другу, скажут, может, что-то вроде «спокойной ночи», а завтра он уйдёт ещё по темноте, не встретившись с ней, но она… эта светловолосая девчонка, что казалась уже сильной и независимой воительницей, смогла его удивить. Он замирает, неловко подняв руки, не решаясь хоть на что-то ещё с несколько долгих секунд, а после обнимает в ответ, вдруг понимая, что у самого болезненно щемит сердце от мыслей, что завтра он может её потерять.              Она первой делает шаг назад, выпутываясь из кольца рук, крепко прижавших её к нему. Она рада, что Вернон позволил себе это, и ещё больше тому, что она позволила это себе. Впитывая каждую черту его лица, особенно то, какие у него, оказывается, стали глубокие глаза с удивительно хорошо читающимися эмоциями, Бьянка понимает только то, что отпустить его — предел её возможностей. Отпустить, зная, что даже самые лучшие клерики не всегда возвращались… И всё же рука, сжимавшая рукав его формы, отпускает чёрную ткань.              Она могла бы сказать «возвращайся», «не смей оставлять меня одну» и много чего ещё, но не хочет требовать с него то, за что отвечать он не в силах, а давать пустые общение — не в его характере.              Они перебрасываются всего парой слов, прежде чем Роше всё же шагнёт за эльфом в коридор. Лампочка над ними пару раз мигает и вдруг гаснет, и у Бьянки едва не подкашиваются ноги и срывается сердце: она видит в этом смрадный знак, такой, от которого тянет могильным холодом.              В последний раз разглядев нечёткий силуэт спины, затянутой во всё чёрное, она уже готова молиться, не зная ни молитв, ни Богов… лишь бы только он вернулся.              

***

                    Шаги чёткие, практически нога в ногу. Тихое эхо разносится на метры вперёд по пустым коридорам. Роше помнит, что вот здесь надо свернуть направо, тут — пройти вперёд, а после снова направо. А ещё он помнит и то, какие губы на вкус у этого ядовитого эльфа, и то, какие чуткие пальцы. Но в голове только тяжелое прощание с Бьянкой и то, что будет завтра…              Но у Йорвета, конечно же, было своё мнение. Он прекрасно понимал, что клерику сейчас сложно справиться с тем, что завертелось в его душе. Понимал, какого сейчас человеку, идущему вровень с ним. Он не соврал, когда сказал, что в одном из самых дальних закоулках Подполья есть свободная комната, просто не счёл нужным уточнять, что она находится прямо напротив его собственной и, более того, что она не понадобится.              Роше стопорится, неуклюже (что крайне неожиданно от клерика его уровня) дёргает руками и под напором удивительно легко, совсем без сопротивления, вжимается спиной в стену. Поцелуй мягкий, но горчит так, что щемит не только сердце, но и где-то глубже. Роше дышит громко, сбивая дыхание на третьем поцелуе, подставляется и совсем ничего не говорит про то, что они всё ещё в бесконечно-белом лабиринте коридора. Эльф запускает пальцы в его уложенные, как и полагается по уставу всем клерикам, волосы, наконец ероша их, впутывая пальцы и оглаживая подушечками кожу. В ответ ощущает руки на своих плечах, после — прикосновение к груди, откровенную попытку прощупать чужое сердцебиение. Он позволяет, конечно, он позволяет, прекрасно читая даже в не самом щедром свете лабиринта стен нуждающийся в такой малости, как искренность чувств и взаимность, взгляд тёмно-карих глаз. Язык наглый, точно знающий своё дело, скользит во рту, забирая себе лидирующую роль, после же переключается на челюсть, аккуратно обводя чёткие настолько, что, кажется, даже можно порезаться, линии. Ему помогают, откидывая голову, открывая доступ к шее. Йорвет подавляет порыв разорвать чёртов воротник одним рывком, вместо этого скользя всё ещё прохладными руками под ткань, добиваясь судорожного выдоха от контраста температур, и распахивая мешающую ткань больше. Обозначает свои действия легкими касаниями зубов, извиняется губами и горячит языком. Тело под его ласками плавится, становясь горячим и пластичным — лепи всё, что только захочешь. Йорвет это и делает, вжимаясь так, чтобы ни дюйма лишнего, совсем ненужного, пространства, чтобы пока что одежда к одежде. Навязанное чёрное напротив цвета свободы, губы к губам. Чувства на распашку, читай — не хочу, совершенно не пряча.              Роше задыхается, накаляясь, как родная беретта после долгого использования. Наконец смелеет, оглаживая чужой затылок и опускаясь ниже, задевая ногтями кожу шеи, на лопатки, ловя довольный выдох губами. Он чувствует, как горит заживо, как пламя внутри растёт и свирепеет, обдавая огнём все внутренности. Поэтому не сразу понимает, почему так резко остановится холодно, по инерции потянувшись вслед за теплом (что в какой-то мере даже умилило эльфа), но когда его тянут за руку дальше вглубь коридоров, то подчиняется без промедления, поняв, что из них двоих сил оторваться и всё же дойти до комнаты хватило только у Йорвета. Шаг и ещё шаг, ощущая крепкую хватку на собственном запястье, которая потрясающе аккуратна, ведь он прекрасно знает, как легко клерику его уровня раздробить кости и вывернуть суставы. У Роше стальная, гиеновая хватка, и он часто этим пользовался, и Йорвет, он почему-то в этом уверен, такой же. Если даже не опаснее: без прозиума оголился его неспокойный, взрывной темперамент.              Они вваливаются в комнату однородной массой, нестабильной и ассиметричной, и в этот раз от эльфа не отлипает Роше. Прикосновений не счесть, поцелуев — тоже. Дыхание горячее, обжигающее и губы, и тело. Вернону нравится настолько, что голова идёт кругом, и ему мало, мало, мало… Йорвет толкает его спиной на постель, но тот предсказуемо, чисто на оголённых инстинктах, утягивает его с собой. Губы, перечёркнутые шрамом, уходящим яркой бороздой под повязку, искривляются в лёгкой, совсем не ядовитой, ухмылке: эльф не удивлён и, более того, совсем не против. Ему нравится лежать на человеке, давая почувствовать вес и тепло своего тела, наблюдать, как тот тоже наслаждается этим. Роше совершенно не тяжело: клериков обучали в монастыре на пределе своих возможностей, так что его цифры — едва ли рабочий вес Роше. Йорвет, зная это, сам распаляется сильнее от осознания, что под ним сейчас равный, тот, кого не задавишь и не сломаешь так просто. Но вместе с тем внутри, там, где больше не отравлено прозиумом, тот опасно хрупок.              Уставная форма клериков поддаётся легко, но эльф не торопится снимать её полностью, лишь только распахнув. Роше возится, не совсем понимая замысла, но замирает под обжигающим прикосновением губ прямо напротив сердца. Кожа к коже. Сердце предательски пропускает удар. Йорвет вылизывает его, играется с сосками и считает зубами рёбра. Ведёт языком выше, очерчивая кадык, и соскальзывает к уху. Волосы на затылке встают дыбом, а по телу бежит чистый разряд тока, и Роше, сам того не до конца понимая, поворачивает голову, ловя чёртовы губы своими. Они сплетаются не только языками, но и руками, вплавляются друг в друга, и в какой-то момент Вернон осознает себя с широко раскинутыми ногами в стороны и Йорветом между ними. Он не находит в себе никакого недовольства, наоборот, помня, какое удовольствие тем поздним вечером дарил ему эльф, подаётся только ближе, без слов требуя ласки. Но Йорвет неожиданно отстраняется.              — Если бы ты только знал, что сейчас крутится в моей голове, dh'oine… — голос просел, обвалился на несколько октав. Роше вдруг ловит себя на том, что ему это до неприличия нравится. — Я бы мог очень многое, возможно, тебе бы даже очень понравилось, но завтра, — Йорвет видит, как даже сквозь огонь в глазах напротив просачивается холодное осознание того, что завтра может стать последним днём в его, да и не только, жизни. Ему от этого если не больно, то тоскливо, — завтра ты нужен в полной боевой готовности, а не хромать перед консулом и прочим сбродом. Поэтому мне нужно немного времени, — тонкие длинные пальцы оглаживают внутреннюю сторону бедра, чертят вниз, к голени, в итоге сжимаясь плотным кольцом чуть выше стопы. — И я тут же вернусь к тебе.              Роше выглядит ничуть не лучше обдолбанного наркомана, которого постоянно крутили по экранам в его, Йорвета, время. Такие же огромные глаза и так и лезущая оттуда нужда в касаниях. В чувствах. Только у того наркомана губы были бледные, у Роше же горят пламенем. Йорвет не в силах устоять, поэтому касается их пальцами, прежде чем встать и скрыться в ванной.              К такому повороту событий Вернон не был готов совершенно, поэтому, пролежав несколько минут с головой, повёрнутой в сторону, где последний раз был замечен мятежник, и всё ещё чувствуя прикосновения и поцелуи на своём теле, клерик всё же сел. Жар никуда не делся, напротив, как только плотная ткань брюк сдавила стояк, Роше не удержал, выдыхая сквозь зубы, практически змеиного шипения. Когда-то в Пустоши, кажется, Секторе номер 5, он увидел небольшую, переливающуюся на солнце, змею. Та была быстро застрелена кем-то из полицейских, а после передана для экспертизы, ведь Либрия всегда заботилась о своих гражданах, а ядовитые твари — большая опасность. Кажется, в итоге это оказался обычный уж, но Роше плохо, собственно, как и все остальные, разбирается во флоре и фауне. Он даже не уверен, не ядовиты ли ужи.              Роше колеблется между желанием дотронуться до себя и тем, чтобы дождаться эльфа, прекрасно понимая, что если он начнёт без него, то уже навряд ли остановится. В итоге, пересилив себя, поднимается с кровати, вновь подходя к стене, практически полностью обвешанной фотографиями. Возможно, если они выживут, Роше спросит, какого это было, жить в том времени. Как пахнут зелёные, налитые жизнью даже на фотографии, листья деревьев? Или те некрупные, но рассыпанные по всему полю, белые цветы… Чем тогда жили люди и нелюди? Дотрагиваясь до фотографий, обводя их острые края и совсем аккуратно, почти невесомо, старую краску изображения, он впитывает в себя эти ощущения. После переключается на стол, надолго остановившись на перьях: он никогда не прикасался к птицам, которых, если те залетали в черту города, по уставу тут же ликвидировали. Мягкий пух и жёсткие маховые перья, которые не весят и грамма. Острые, старательно заточенные, наконечники стрел… Роше стоит так долго, впитывая всё, как губка, но всё же отходит от стола, возвращаясь обратно к кровати. Сев, стягивает с себя обувь, после тянет верх, только сейчас поняв, что в комнате довольно прохладно. Немного поразмыслив, стягивает и брюки, всё аккуратно складывая на старом стуле рядом с кроватью. Оставшись в одном нижнем белье, он вдруг задумывается, как смотрится со стороны. Практически голый, совсем не собирающийся сопротивляться, в личной комнате одного из главарей Подполья… ещё и эльфа. Того, кто когда-то возглавлял бригаду «Врихедд». Наверное, этому можно подобрать подходящее определение, но такого Роше не знает.              Повернув голову на звук открывшейся двери, из которой щедро повалил пар, клерик не ожидал так запросто увидеть полностью обнажённого эльфа. Того, кажется, нисколько это не смущало: он шагал твёрдо и уверенно, даже и не подумав прикрываться. Он прекрасно знал, что он красив, знал, что эльфская природа никогда не оставляла людей равнодушными. Высокие и тонкие, но далеко не хрупкие, мужчины из рода Aen Seidhe знали себе цену. И то, что на его теле было так много шрамов, не могло испортить впечатление: Роше, кажется, даже понравилось. Хотя тот, скорее, слишком сильно впечатлился татуировкой почти во весь его рост.              Витиеватая лоза, петляла и изгибаясь, давала начало новой, и так из раза в раз… Когда Йорвет подошёл достаточно близко, чтобы до него можно было дотронуться, Вернон тут же этим воспользовался, очерчивая самыми кончиками пальцев рисунок. Он совсем не замечал ответного взгляда, которым его одаривали. Человек ещё не понимал своей притягательности, которая у него, к удивлению эльфа (ведь тот всё же был тем ещё расистом), была. Волевое лицо и высокий рост, совсем немного уступающий его собственному. Выточенное бесконечными тренировками и кровавыми рейдами тело. Острый ум. Роше был по-своему красив, и Йорвет это давно признал. Он ждёт, пока человек исследует его татуировку, наблюдая за ним из-под полуприоткрытого века, а после, наклонившись, целует. Теперь от прикосновений холодит эльфа, но тот совсем не против, наоборот, только поощряет прикосновения к себе, ластится и дарит в ответ не меньше. Эльф вытягивается на кровати, подзывая к себе, и тот тут же приближается: его рука ловит его руку, аккуратно придерживая на месте, а губы касаются центра ладони. У Йорвета почему-то сбивается дыхание от такой простой ласки: он срывается, садясь, и валит человека на спину, тут же оказываясь сверху для нового поцелуя. У обоих от него кружится голова, что-то дребезжит глубоко внутри и едва не обрывается. Поцелуй прерывается только тогда, когда воздуха перестаёт хватать совсем, и, воспользовавшись этим, эльф скользит ниже, внимательно следя за реакцией человека. У того оказывается очень чувствительными живот и бока, от одних только лёгких поцелуев Роше нетерпеливо поводит бёдрами. Йорвет на это только улыбается, водя кончиком носа вдоль края трусов. И только сейчас до Вернона доходит, что Йорвет всё же собирается сделать то, о чём он думал, хоть и стыдился этих мыслей, не зная, насколько они на самом деле аморальны. Он увидел это случайно, когда был на очередном из сотни рейдов, спустившись в тайник и заметив несколько неприличных, ещё и криво вырезанных из журналов, картинок на стене прямо на уровне его глаз. Мужчина и девушка у его ног. Нужно ли отмечать, что додумывать там было ничего не нужно…              Роше приподнимается на локтях, наблюдая за черноволосой макушкой. Ему нравится смотреть на Йорвета, на то, как тот, прожигая его взглядом глаза в глаза, лижет прямо через тонкую ткань. Мышцы напрягаются, губы пересыхают… Эльф играется с ним: лижет, опаляет горячим дыханием, и гладит, но не заходит дальше. С каждой прожитой секундой Роше всё отчётливее понимает, что не выдерживает такой пытки: губы размыкаются, позволяя не то просьбе, не то первому стону нарушить тишину. Тот реагирует тут же: подняв взгляд, тянется обеими руками к груди, гладит её, а после с нажимом ведёт обратно, наконец подцепляя за края бельё и стягивая ниже. Роше выдыхает, наконец почувствовав свободу, и тут же срывается на стон — теперь Йорвет не медлит, сразу касается языком и губами налитой кровью и скользкой от предэкулята головки. Эльф с явным знанием дела работает одновременно и ртом, и руками, и совсем скоро Вернон не сдерживает первого полноценного стона, цепляясь за кровать так, будто она может спасти его от той лавины чувств, что вот-вот похоронит его под собой. В какой-то момент эльфу даже приходится прижать бёдра человека к кровати, чтобы тот не толкался слишком хаотично, но тут же замирает на месте, почувствовав руку в своих волосах. У Роше взгляд совсем чёрный, пьяный-пьяный, но он всё равно дозирует силу, лишь аккуратно собрав пряди в кулак. Йорвету кажется, что ничего более возбуждающего он не видел давно.              Стоны громкие, возможно, даже слишком, но даже закусив кулак человек не может погасить их. Он выгибается, надеясь получить так желанную разрядку, но эльф прекрасно чувствует это, каждый раз вовремя останавливаясь. Роше горит, горит изнутри и снаружи, ему всё слишком и одновременно недостаточно. Йорвет отрывается от него неожиданно, плавно выворачиваясь из осторожной хватки. Сидит, наблюдая за тем, до чего он довел Вернона Роше, и облизывается.       Человек, на удивление, тянется к нему первым, немного неуклюже сталкиваясь зубами в начале. Слизывает свой вкус с чужих губ, а после утягивает вслед за собой на кровать. Эльф уже собирается по привычке устроиться сверху, как теперь уже его прижимают ладонью аккурат в центр груди. Йорвет заинтригован и ответные ласки принимает с большим удовольствием: язык старательно выводит рисунок татуировки, спускаясь по лианам всё ниже и ниже. Йорвет ловит человека под подбородок как раз тогда, когда тот склоняется над пахом, но только для того, чтобы дать несколько советов и очень настоятельных просьб. Руки он так и не убирает, направляя и не давая забирать слишком глубоко, успевая ещё и огладить уже чуть колючие подбородок и горло. Смотрит жадно, запоминая каждую деталь, а после всё же отпускает, откидываясь на кровать, принимая ласку, по которой, по правде говоря, и сам изголодался. Роше же будто бы читает его, стараясь изо всех сил, не забывая и про руки: они гладят грудь, считают рёбра и проминают косые мышцы, оглаживают выпирающие тазовые косточки и ласкают пах. Эльф ловит себя на мысли, что Роше — удивительно способный ученик.              Выпустив член изо рта с громким и совершенно неприличным звуком, от которого у него заалели уши, Вернон почти что возмущённо поднимает взгляд: пятерня, тянущая за волосы, оторвала его от важного занятия. И снова смена позиций. Йорвет, устраиваясь на его бёдрах, смотрится чем-то нереальным и нечеловечески притягательным. И по нему видно, что он это прекрасно знает. Потянувшись, тот выхватывает из-под матраса небольшую склянку и, не дожидаясь лишних вопросов, щедро смазывает и себя, и Роше.              — В этот раз ты отделаешься легко, dh'oine, — взгляд серьёзный, будто разговор о жизни и смерти, — но в следующий раз пощады не жди, — а, может, всё же об этом.              Вернону ничего не остаётся, кроме как наблюдать за эльфом: тот, привстав на коленях, вдруг завёл руку себе за спину и, обхватив ею его каменный член, направил в себя. Дыхание сорвалось мгновенно, в глазах потемнело на несколько оттенков, но взгляда от Йорвета он не отвёл, запоминая и закушенную нижнюю губу, и чуть тронутые румянцем щёки. Он был силён и красив, настолько, что у человека перехватило уже в который раз дыхание. Движение начинается далеко не сразу, но Роше держится, понимая, что эльфу не так просто, как тот старался показать. Поэтому он старается отвлечь, оглаживая все ещё крепко стоящий член и выпирающую тазовую кость, пока эльф сам не склоняется к нему за поцелуем. И после всё резко набирает темп: Йорвет гнётся на нём, двигая бёдрами так, что у обоих вырываются непрошенные стоны, перемешанные с обрывками слов. Руки сталкиваются друг с другом и тут же расходятся, стремясь охватить как можно больше и быстрее, тела налиты огнём, который разгорается всё сильнее. В какой-то момент Роше садится, обхватывая руками Йорвета, чтобы тот никуда не делся, и выцеловывает каждый сантиметр его кожи. Рычит в шею, когда обломанные ногти чертят по затылку к спине, и ловит губами вздох, когда руки bloede dh'oine сжимают задницу едва ли не до синяков. Йорвет вновь чуть меняет позицию, опираясь на вытянутые руки и распрямив ноги за спиной человека, давая этим больше пространства для движения, и первым задаёт новый ритм. Роше тут же ловит его, так и не выпустив из рук округлые, поджарые вечными тренировками, ягодицы. Шлепки кожи о кожу, хлюпанье смазки и громкое, изредка рычащее, дыхание… Неожиданно эльф крупно вздрагивает и, сжав бока ногами, требует сделать так ещё раз. Роше тут же выполняет, внимательно следя за ним, и не может отвести взгляда: алые губы, лихорадочно горящий глаз и… боже, это всё так слишком. После следуют стоны, такие щедрые и честные, что Роше даже теряется, он даже предположить не мог, что Йорвет так может.              Эльф, будто прочитав его мысли, неожиданно падает спиной на кровать, и, подозвав человека жестом к себе, вдруг впивается в губы таким отчаянным поцелуем, что теперь не сдерживается Роше. Пятка, вжавшаяся в его бедро, подгоняет, и Роше стонет и стонет прямо в эти прекрасные губы. Ладони скользят по его спине, не оставляя следов, но всё равно достаточно ощутимо, и к моменту, как они с силой сжимают ягодицы, Роше едва не кончает, держась на чистом упрямстве. Йорвет выдыхает ему в губы, что-то шепчет на своём языке и, вжавшись стояком в его живот, впивается зубами в нижнюю губу чуть ли не до крови. Всего несколько движений и между их животами разливается белыми струями горячее семя, а хватка эльфа такая, что Роше не может и двинуться, чувствуя каждый спазм и сгорая от невозможности кончить. Йорвет приходит в себя быстро, наконец выпуская и губу, и самого Роше. Аккуратно снявшись с члена, толкает человека отнюдь не нежно на спину, тут же обхватывает член ладонью, а другой ласкает мошонку. Прикусывая сосок, а после очертив и пресс, подставляет лицо. У Роше от этого зрелища темнеет перед глазами, а из горла едва ли не воем рвутся стоны. Он кончает долго и много, выламываясь и едва не задыхаясь: чёртов эльф едва не сводит его с ума. Смотря на залитое своей спермой лицо Йорвета, Роше думает только о том, что тому слишком идёт.              Они смотрят друг на друга какое-то время, пока Роше, переведя дух, не садится и целует мятежника, наплевав на то, в каком тот сейчас виде. Йорвета это, кажется, воодушевляет, и тот охотно отвечает. После он сам находит ветошь, которой можно вытереть лицо и их животы и, оценив масштаб случившегося, тянет человека с собой в душ, обещая, что приставать не будет.              Честное мятежное.              

***

                    Монотонный электронный писк на собственных же часах заставляет открыть глаза, и Роше, тяжело вздохнув, проклинает выдрессированную привычку: вставать из раскуроченной тёплой постели совсем не хочется. Более того, под боком шевелится тоже разбуженный казалось бы давно забытым звуком Йорвет. Они оба долго крутились и пытались найти оптимальное соотношение своих тел с не самой широкой кроватью, да и засыпать не одному для каждого было непривычно, теряя драгоценное время сна, но в итоге находят так нужный компромисс. Сев среди одеял, разворошив этим постель ещё больше, Роше зевает и, потянувшись, растирает заспанные глаза, совсем не замечая, что за ним следят. Йорвету нравятся широкие плечи и сильные руки, проработанная спина и очаровательные ямочки на пояснице. Определённо, сняв с себя форму клерика, Роше своего обаяния не терял.              Чтобы начать собираться, человеку приходится перелезть через растянувшегося под слишком тёплым, как кажется ему самому, одеялом эльфа. Тот помогать не собирается, только довольно щуря на забавные попытки не наступить на его части тела глаз. Роше быстро скрывается в душе, и Йорвет, как следует потянувшись и поняв, что пятая точка если и даёт о себе знать, то совсем ненавязчиво, всё же тоже поднимается из пригретой постели. Через минут десять он сменяет человека, с удовольствием поставляя тело горячим струям воды. Когда он выходит, выпуская вперёд себя клубы пара, то чувствует что-то, так похожее на дежавю: Роше стоит посреди комнаты уже одетый и застёгнутый на каждую пуговку, кроме высокого ворота, и он как абсолютная противоположность — полностью обнажённый, даже не надевший свою повязку. Вернон смотрит, но в его взгляде нет ни отвращения, ни осуждения.              Выходят из комнаты вместе, идут по длинному тёмному коридору, соприкасаясь плечами и совершенно не смущаясь этого. Где-то в центре уже основного коридора их вдруг ловит Геральт, и оба клерика думают только о том, что даже не почувствовали его присутствия. Йорвет понимает, что дальше ему идти смысла нет: Белый Волк выведет Роше, а ему самому нужно успеть всё подготовить. Все трое останавливаются под неровным светом лампы. Она мигает и неприятно звенит, но никто не обращает на это внимание. Кивок головы друг другу и крепкое рукопожатие — всё, что они могут друг другу дать сейчас. Поцелуи и крепкие объятия на прощание, какие-то глупые обещания — это не про них, не в этой истории. Разве что тяжёлый взгляд в спину, который Роше чувствует всё то время, пока он и Геральт не скрываются за очередным поворотом. Йорвет, смотревший всё это время им в след, лишь мотнёт головой и, поправив повязку, тоже растворится в подготовке к революции.              — Я предупредил всех, кого надо, — произносит беловолосый, разрывая повисшую между ними тишину. — Они помогут, если вдруг что-то пойдёт не так.              — Хорошо, — смотря куда-то вперёд, произносит клерик.              Геральт видит, что тот уже настроился на то, что случится сегодня, а ещё он видит то, как полна его голова тяжёлыми мыслями. И что-то подсказывает ведьмаку, что те не только о далеко не идеальном плане переворота власти. Геральт вдруг хмыкает, вспомнив, что давным-давно Роше назвали бы «цареубийцей». Почему-то ему кажется, что ему это очень идёт. Хоть и Роше с пеной у рта доказывал, что Фольтеста он не убьёт ни под каким предлогом, они оба понимали, что это пустая бравада. По крайней мере, Геральт понимал, что же касалось Роше…              Его мысли обрывает свежий порыв ветра, когда они выходят из Подполья в Пустошь. Их пристанище огромное, оно тянется от города далеко за седьмой сектор, и настоящее чудо, что об этом до сих пор не прознал Тетраграмматон. Роше засматривается на едва набирающий силу восход, и Геральт, протянув ему на прощание руку, заставляет его оторваться от этого зрелища и прийти в себя.              — Роше.              — Геральт.              Клерик уходит под залитым кроваво-золотым небом, аккуратно и практически бесшумно ступая по осколкам прошлого, чтобы, возможно, сегодня построить новое будущее.              

***

                    На часах полпервого, Роше, сидя в своей невыносимо пустой квартире, от белых стен которой уже болели глаза, чистит оружие. Сегодня оно ему совершенно точно понадобится.              В два он уже в монастыре, чтобы взять новые магазины для пистолетов. Он наблюдает за новобранцами и теми, кто просто пришёл на тренировку. Они такие же, как и он. Всё, что их отличает, — это горстка дней. «До» и «после». Роше немного подташнивает от этих мыслей: он совершенно не хочет увидеть кровь этих людей на стенах и полу Тетраграмматона.              К своему рабочему столу Роше доходит не один, по его левую руку идёт, чуть прихрамывая, Тринадцатый. На его немой вопрос отвечает, что во время тренировки вообще мог остаться без ноги. Роше лишь кивает, на своей шкуре зная, что мастером ган-каты можно стать только через боль, пот и кровь.              Ровно в три, сидя за столом, где царит единая концепция и чётко прописанное положение для каждой вещи, Роше поднимает трубку.              — Я обнаружил повстанцев. Всё готово для ареста Подполья.              

***

                    Роше стоит около одного из выходов Подполья в пятой зоне. Протестантов выводят одного за одним, среди них он наконец замечает Бьянку. Это не неожиданность для них обоих, но её крики о том, что он — последний ублюдок и предатель, всё равно заставляют что-то внутри него неприятно сжаться. Перед тем, как дать себя затолкать в фургон, она вырывает одну руку у одного из клериков (что только в очередной раз доказывает, насколько хорошо он её натаскал) и бьёт внешней стороной наотмашь ему по лицу. Такого он, конечно, не ожидал, но это вдруг отрезвило и помогло прийти в себя.              Не проходит и часа с задержки, как вице-консул уже приглашает его к себе на аудиенцию.              У этого человека холодные глаза и тщательно подобранные слова. Он стратег и делает всё с выгодой наперёд. Долгоиграющие планы, политика… Вернон Роше прекрасно понимает, что водить за нос такого человека если и возможно, то совсем недолго.              — Клерик… по правде говоря, я удивлён такому успеху: всё Подполье одним ударом.              — Я обещал выполнить волю Вождя и я это сделал, — отзывается Роше, по паузе поняв, что ему дали слово.              — Я обязательно передам ему Ваши слова, Вернон Роше. Такие люди Либрии всегда нужны. Уверен, он будет рад узнать, что один из его приближённых людей смог сделать то, что другим не удавалось так долго.              — Я — инструмент Вождя в борьбе против Подполья. Я прекрасно знаю это и доказываю, что так и есть. Но я несколько лет не видел Вождя.              — Вы знаете, что Вождь уже давно никого не удостаивал личной встречи.              — Но я всё же обезвредил повстанцев.              Вице-консул стоит спиной к «Т»-образному окну около стола, и Роше не показывает, что замечает, как рука этого человека дотрагивается до холодного лакированного покрытия не в качестве дополнительной точки опоры, а чтобы заземлиться, вернуться к сути разговора и не провалиться в свои мысли. Клерик притворяется слепым и глухим, но запоминает: почему-то это кажется ему очень важным.              — Возможно, в качестве исключения… — от взгляда вице-консула в зале становится будто бы на несколько градусов прохладнее. Роше чувствует, что его подозревают, чувствует, что весь план трещит по швам. Но он стоит перед вторым по могущественности человеком Либрии и из последних сил держит маску бесчувственности. — Когда-то грамматон-клерики были созданы как новое силовое подразделение. Его основная задача — обнаруживать и уничтожать подлинный источник агрессии человека к человеку — способность чувствовать.              — Сэр?              — Просто помните об этом, Вернон Роше.              Клерик молчит, смотря на обрисованную ярким солнцем фигуру у стола. Так же молча кивает в знак уважения и разворачивается, понимая, что на этом аудиенция закончена. В дверях его догоняет твёрдый голос:              — Вас оповестят о решении Вождя.              

***

                    Вернон Роше гладко выбрит и собран, как никогда. Белый церемониальный костюм есть у каждого клерика, его надевают в тех редких случаях, когда крохи власти отходят от одного человека к другому. Не важно, по какому поводу. Иногда приходилось стоять в белом и на прощании с представителями Консулата. Их, как и всех, тоже сжигали.              Катана и вышитый пояс к ней — всё идеально, так, как и должно быть. Статусно. По-другому на встречу с Вождём не допустили бы (хотя Роше помнит, как стоял с разбитым лицом и заляпанным в крови костюмом перед ним). Многие забыли, что он был не простым клериком, а приближенным лицом Вождя. Многие, но не вице-консул, и поэтому к нему Вернон относится с большой осторожностью.              Шаг и ещё шаг, они идут долго. Роше слушает инструктаж, задумываясь, что несколько лет назад о таком его никогда не просили.              Не смотреть в глаза… Фольтест всегда сам устанавливал зрительный контакт, не терпя, когда Вернон его избегал.              Не вторгаться в зону личной безопасности Вождя… Вождь сам подходил и протягивал ему платок, чтобы тот не залил всю свою форму кровью, так и льющуюся из разбитого рта.              Церемониальную катану, конечно же, заберут. Если бы они этого не потребовали, Роше бы удивился непригодности защиты самого важного человека Либрии.              —… и после чего пройдёте тест.              — Тест? — внутри противным колокольчиком зазвенела тревога.              — Да. Вы же не думаете, что мы станем подвергать Вождя риску личной встречи пусть даже с таким преданным слугой, как Вы, без предварительной проверки, верно?              Всё, что может сейчас сделать Роше, так это кивнуть, а после проследовать в другую комнату. Отдав оружие, он садится на стул, смотря на лицо Вождя во весь экран. Он позволяет прикрепить к себе холодные детекторы прибора, удержавшись от дрожи. Первый же вопрос рушит его надежду обмануть проклятый прибор.              — Клерик Вернон Роше, знаете ли Вы, как обезоружить грамматон-клерика Вашего уровня?              Роше резко выдыхает, думая, что вот такими вопросами — легко.              Индикаторы противно заскрипели по бумаге, окончательно выдавая его.              — Роше, — голос Фольтеста заставляет его дёрнуться и тут же поднять взгляд на экран, — долгие годы я пытался внедрить своего агента в Подполье, пока меня не осенило: чтобы проникнуть незамеченным в сердцевину, чтобы снискать у них доверие, мой лазутчик думать должен, как они. И чувствовать, как они. Мы долго искали человека, который способен чувствовать, но ещё не знает об этом. И тут появился ты, выполняющий любой приказ, даже если ради этого нужно было прыгнуть выше собственной головы. Что это, если не преданность, желание быть полезным?              Роше чувствует, как ядовитая паника подкатывает к горлу, а в глазах мутнится от лишней влаги. Некстати в голове всплывают тогда показавшиеся слишком жестокими слова Йорвета, что ты остаешься живым и даже уважаемым только до того момента, пока нужен. Дальше — только в расход, да так, чтобы руки о тебя даже не замарать. Вернон Роше чувствует себя преданным единственным человеком, от которого такого совершенно не ожидал. Он чувствует себя разбитым и обманутым, фатально проигравшем по всем фронтам. Страх, его повязывает такой страх, что кончики пальцев немеют. Тяжело мыслить, тяжело дышать…              Роше всматривается в стальные, так отличные от тех, к которым он привык, глаза Фольтеста. Смотрит и не видит и капли, которая бы напомнила ему его Вождя. И тут по его хребту прокатывается такой холод от догадки, что из лёгких окончательно выбивает воздух.              Фольтест ли перед ним?              Все эти экраны могли врать… Вождя никто не видел уже четыре года. Где же Вождь?              — Только Фольтест знал, что за всеми моими поступками не было желания выслужиться. Он не доверял почти никому из Консулата и поэтому держал меня ближе, чем многих из власть имеющих. Но четыре года назад всё изменилось… тогда Совет Консулата возглавил Эмгыр и больше Вождя ни я, ни кто-то из лично мне знакомых не видели его.              Роше смотрит на экран и почему-то задумывается о руке на лакированном столе, о долгоиграющих планах и реакции всего Консулата на одну единственную новость о том, что бригада Врихедд погибла не вся.              — Я хочу знать, Фольтест ли со мной говорит?! — взгляд Роше меняется, из него уходит паника, уступая злости.              На какое-то время воцаряется оглушительная тишина, но то было лишь затишьем перед бурей.              — Зачем Вождю быть более реальным, чем обычная политическая кукла? — голос меняется, меняя и тембр, и манеру говорить. — Настоящий Вождь умер четыре года назад, Консулат избрал меня продолжать его наставническую традицию, — картинка бликует и надламывается, лицо сползает с лица, и в итоге на экране теперь только истина — вице-консул в кресле Вождя. — А ты, Роше, предполагаемый спаситель Сопротивления, оказался губителем. В эти самые минуты твоих друзей и Бьянку, которую ты так старался спасти, готовят к казни. Без суда и допроса, потому что больше в этом нет никакого смысла. Подполье умерло так же, как и все, кто сопротивлялся при захвате. Я вижу, кое-что ты всё же не учёл… Этот твой эльф, именем которого ты так потряс консулов в своём время, был убит на месте, потому что мёртвые не говорят, а о том, что он тогда всё же выжил, вскоре буду знать только я. Ты выдал их, а вместе с ними выдал и самого себя. Мирно. Спокойно. Без неожиданностей.              Тонкая игла, испачканная в чернилах, едва не рвёт бумагу: амплитуда и скорость растёт тогда, когда он говорит и про убийство Фольтеста, и про казнь, и про Йорвета… Пульс частит, долбит прямо в виски, мешая думать. У Роше перед глазами мутная пелена, но вовсе не от слёз. Ярость, оголённая и голодная…              Роше выдыхает, проглатывая всё накатившее, и, подняв взгляд обратно к экрану, говорит:              — Нет… Не без неожиданностей.              Иглы останавливают свой ход, вычерчивая ровную чёрную полосу.              Два пистолета достаются из рукавов легко. Выстрелы, спокойный подсчёт патронов и оптимальное положение тела — всё, как его учили. Всё, что он умеет едва ли не лучше всех. Не убивать, нет, но обезвредить — да. Тяжело, тяжелее, если бы ему можно было убивать, но он сам себе поставил это условие. Эти ребята — он же, только застрявшие в «до». Если бы не верная Бьянка, он бы сейчас тоже вышел против Подполья, до последнего защищая своим телом Вождя. В какой-то степени, даже иронично…              У Вернона Роше нет морали, нет понятий «хорошие» и «плохие». Просто есть свои и те, кто хочет истоптать всё то, что ему дорого. Кровь быстро заливает пол, крошка от разлетевшегося стекла шлема летит ему под ноги: как бы он ни старался, всех ему не спасти. Не его пуля — так случайная от сокомандника. Выламывая руку, в его голове роится только холодный просчёт.              — Я иду, — произносит он перед тем, как выпустить пулю в импровизированный экран. Когда осколки окна осыпаются, дышать становится легче.       Покидая зал, который заполнили крики и стоны боли, он не оборачивается, закрывая за собой дверь на замок.              Быстрым шагом идёт в сторону кабинета Вождя. Почти что бежит, но сдерживает себя, распределяя силы, прекрасно зная, что дальше будет сложнее. Ведьмаки, даже не смотря на то, что он был лучшим среди клериков, далеко не его уровень. И, ступая в длинный коридор, он бесконечно счастлив, что Геральт позаботился об этом. С десяток фигур, отойдя от стен, просто проходят мимо него. Эскель и Ламберт подмигивают ему, Роше же в силах только сказать, чтобы они поторопились. Оставшиеся люди недоумённо переглядываются, не понимая, почему ведьмаки покинули свой пост. Двое из них даже порываются выяснить это, но их останавливают две полные обоймы, неожиданно проскользившие прямо к ногам. Выстрел за выстрелом оглушают, автоматные очереди выбивают из тел кровь и слезы, крошат камень стен, потолка и пола — всё сливается в один сплошной вихрь. Для этих ребят это бойня, для Роше же — привычная рутина. Кровь попадает на лицо и руки, пачкает белое и заполняет лёгкие. Раз, два, три. Раз, два, три… Тело двигается, тело знает, здесь надо вот так, а вот тут — по–другому. Нельзя стоять на месте, нужно уйти с линии огня и при этом обезвредить цель. Роше старается, подпуская к себе ближе, чем следовало, только лишь для того, чтобы наградить не пулей в голову, а хорошим ударом, чтобы не поднялся в ближайшее время. И всё равно некоторые тела падают замертво, всё равно он — причина смерти. Хотя за дверью сидит истинная причина происходящего. До неё совсем немного, всего лишь шесть человек против грамматон-клерика первого класса.              Дверь распахивается с грохотом, впуская перемазанного в крови человека в зал. Двоих, не успевших отойти с его траектории, он убирает тут же, надеясь только на то, что их шлемы спасли головы от удара о гранитный пол. Одним плавным движением закрывает за собой дверь, очень надеясь, что тем, кто остался лежать в коридоре, хватит мозгов не соваться сюда. По рукам вниз течёт горячее, срываясь с пистолетов вниз и разбиваясь на капли на полу. Некрасивый, лишённый логики, рисунок. Роше позволяет себе глубокий вдох и медленный выдох. Перед ним, около окна, сидит истинный предатель. Сидит за столом, за которым раньше сидел тот, кто был достоин. Фольтест подарил ему и многим шанс на лучшую жизнь, и вот как ему отплатили… Он смотрит в глаза Эмгыру и не видит ни капли понимания, что тот сотворил. Шаг внутрь и из-за колонн тут же выходят люди. Роше осматривается, почему-то отмечая птиц в клетках и большую, но глупую картину, на которой изображена маленькая беловолосая девочка с гримасой на лице и одетая в пышное, совершенно не идущее ей, платье. Насчитывает семь клериков. Стоит ему выйти в центр, прямо под огромную люстру, перед ним, будто бы по иронии, встаёт Тринадцатый, загораживая собой нового Вождя.              Роше прекрасно представляет, как тоже стоял бы так на его месте. До последней капли крови. Да и её бы отдал за Вождя и Либрию.              — Что чувствуешь, Роше?              Голос Эмгыра заинтересован, он вглядывается в него с неподдельным интересом. Ни один мускул не напрягается на лице Роше, лишь только рука, выхватившая у не вовремя отвлёкшегося клерика по его правую руку катану, идёт по дуге, легко рассекая одежду и плоть. Чувствуя, как его окружают, он кружится, стараясь избежать острого лезвия и ударить в ответ. Подсекая Тринадцатого под ноги, едва успевает уклониться от удара со спины, краем глаза замечая, как тот, ударившись головой о пол, замирает на месте. Кровь вновь льётся на пол, но в этот раз куда более щедро. Кто-то из них даже поскальзывается, чем Роше тут же пользуется, уводя ещё одного клерика в нокаут. Сталь звенит о сталь, Вернон едва справляется. В голове алым мигает «не убивать, не убивать, не убивать», уменьшая минимум на половину варианты выйти из этого чёртового кабинета живым. Ещё и ещё, пока возможности не достигнут предела человеческого тела. Уже несколько раз его полоснули по боку и совсем немного задели шею, но он чувствует, как вместе с кровью уходят и силы. Слишком опасно, нужно быстрее заканчивать. Раз, два… три. Тяжело. И снова. И ещё.              Спина распрямляется, ноги пока ещё держат. Утирает залитое кровью лицо уже давно не белым рукавом. С катаны щедрыми каплями бежит багровое. Все, кто был выставлен против него, лежат у его ног.              — Осторожно, Роше, ты топчешь мои грёзы, — всё, что успевает услышать он перед тем, как его оглушает звук выстрела.              Ему нужно несколько секунд, чтобы, подняв глаза, увидеть вставшего Вождя, в чьих руках пистолет, направленный на него. Еще несколько секунд, чтобы, дрогнув от волны накатившей боли, обратить внимание на себя: на белом костюме в районе левого бока быстро расползается кровавое пятно.              «Непростительная ошибка», — покачнувшись, думает клерик, пытаясь зажать рану.              — Глупо было забыть, что не все играют честно, — обогнув стол, произносит Вождь. Ему нравится взгляд, направленный на него: яростный и пропитанный болью, но никак не затравленный. Чистая агрессия. То, чего так боялись люди в этом городе.              — Глупо, — соглашаются в ответ. Вернон, отняв руку от раны, вновь распрямляется. Секунда и он делает рывок, стремясь успеть схватить лежащий на полу пистолет. Выстрел оглушает обоих.              — Глупо было поверить в мою смерть во второй раз, — сплёвывая кровавую слюну, говорит бывший командир «Врихедд». Его сердце бьётся намного быстрее, чем положено, и дело не в том, с каким трудом он добрался до этого кабинета (даже не смотря на оказанную Роше помощь), а в том, что если бы он замешкался на лишнюю долю секунды, у грёбаного Эмгыра получилось бы задуманное: он пристрелил бы Роше. Тот успел бы выстрелить в ответ, но заплатил бы самую высокую цену.              У Йорвета в руке зажат тот самый пистолет, из которого он поклялся прострелить голову каждому, кто был причастен к заговору против его народа. И Эмгыр был в этом списке первым, пусть на деле и получилось, что последним: Йорвет не сразу понял, что к чему. Хорошо, что успел.              Клерик, переведя ошеломлённый взгляд с аккуратной дырки в голове Вождя, оборачивается назад под оглушительное падение тела. Йорвет стоит в распахнутых дверях и Роше позволяет себе несколько раз моргнуть, прежде чем поверить собственным глазам.              — Ёбаный ж хер, — тянет он, опускаясь на мрамор почти всем телом: сил хватает только на то, чтобы хоть как-то удерживать вес на локте.              Йорвет подходит к нему быстро, переступая через тела, совершенно не обращая на них внимания. Куда больше его заботит залитый кровью с ног до головы человек, явно старающийся зажать рану, выпустив перед этим пистолет. От белого мало что осталось, а в месте, куда угодила пуля, и вовсе победило бордовое. Йорвет зло цокает, понимая, что дела плохи.              — Хочу посмотреть на Либрию, — вдруг произносит Роше и по его взгляду Йорвет понимает, что у него нет права отказать. — Когда Фольтест был жив, я часто отсюда смотрел на город… тогда я не понимал всей красоты, а сейчас хочу взглянуть ещё раз… — Йорвет знает, что Роше хотел добавить «в последний раз». Понимает и то, что с таким ранением мало кто выкарабкивается.              Он помогает ему дойти до стола и сесть на него: даже отсюда вид на город открывается потрясающий. Закат освещает только что прогремевшие взрывы: взорваны фабрики и некоторые клиники. Эквилибриум, как один из самых больших складов, тоже. Роше, зажимая бок, почти что улыбается.              — Бьянка и остальные?.. — слова даются тяжело.              — Мы успели. Спасибо Геральту за это.              — Хорошо… — еле слышно.              — Бьянка с остальными уже взламывают все средства оповещения, остальные будут пытаться мягко, как ты и просил, подавить полицейское сопротивление.              В этот раз Роше лишь кивает, покрепче сцепив зубы.              — Помощь уже скоро будет, просто…              — …я рад, что ты жив, — перебив эльфа, всё же произносит человек.              Он продолжает смотреть на город, залитый закатом, думая, что если бы четыре года назад был внимательнее, возможно, он смог бы спасти своего Вождя. Фольтест дал ему многое, даже очень, и сейчас, сидя здесь и зажимая рану, Роше как никогда благодарен ему. Он рад и тому, что с Бьянкой и остальными всё хорошо. И что если Геральт рядом с теми, кто будет пытаться предотвратить лишние жертвы, то его просьба будет выполнена.              Он сделал всё правильно.              Он так рад, что всё же поступил правильно…              

***

                    Совсем ещё маленький, но уже переживший слишком много тёмных дней и ночей, эльфский ребёнок сидел на краю ступени, любуясь красивыми, насыщенными яркими цветами, которых так не хватало миру в последнее время, лучами закатного солнца. Рядом, поднимая в воздух пыль непрекращающим вилять хвостом, сидел лохматый щенок, что щедро вылизывал подставленную ладонь.              Самим являясь символом едва ли возможного, фактически, исключительного, этот ребёнок чувствовал, что сегодня всё изменилось. Даже не понимая всей сути и не имея ни малейшего представления об уплаченной за это цене, он был свидетелем заслуженного шанса на новую, лучшую жизнь.              Потому что это того стоило.              Потому что последние лучи заката, в самом деле, были прекрасны.