Сердце Леса

      Весна              Я не заметил, когда он появился, — пытался приподнять бочку с золотистым, пахнущим летом и хмелем вином. Ноги тонули в грязи, скользили, а проклятая дрянь всё норовила завалиться набок, скатиться с причала, сбивая по пути телеги с ранней зеленью и укутанные от дождя в рогожу искусно вышитые ткани из Эсгарота. Ройн Торговец дёрнул меня за рукав, руки разжались, и бочонок всё же шлёпнулся в лужу, обдав нас обоих холодными брызгами. Шепча под нос проклятия, я выпрямился, обернулся и пропал.              Говорят, совершенной красоты не бывает. Говорят, красота в глазах смотрящего. Говорят, мужчина не может, не должен, не смеет смотреть на другого мужчину… желать… Говорят… Они не видели тёмных, почти чёрных бровей на надменном лице. Им не хотелось сдёрнуть со светлой гривы дорогой, эльфийской работы, венец, намотать пряди на руку, притянуть к себе. Они не мечтали опуститься на колени, дотронуться… поцеловать…              Меня тут же потащили назад, в толпу горожан, приехавших на весеннюю ярмарку в Лихолесье со своими товарами. Толкали, что-то шептали на ухо, а я всё смотрел в чужие серые с зелёными отблесками глаза. Холодные глаза рыси — лесной твари, безразличные, оценивающие добычу. Бессмертной твари, видевшей за тысячелетия всё и всё познавшей. Но всё же... Тени от ресниц легли на лицо, и я разглядел в них совсем человеческую потаённую грусть и блеск насмешки. И ещё что-то, что заставило меня податься к нему, шагнуть вперёд. Там, в глубоком топком омуте, рябью прошло удовольствие. Ему понравилось, что им любуются. Я ощутил это всем телом, как когда-то понял, что могу — теперь уже могу — утянуть за собой мою Анну на сеновал.              Ещё один шаг — и широкорогий олень под всадником фыркнул, забил копытом. Копья скрестились, заслоняя, пряча от меня эльфа. Я ухватился за древко, отодвигая помеху, моргнул и увидел прямо перед собой нацеленную мне в лоб стрелу. Взмах руки, и меня толкнули обратно, к причалу, а я всё вырывался из цепких рук, мотая головой, любуясь блеском камней на белых, не тронутых загаром пальцах, пока не ощутил упёршийся в бок кинжал. Светловолосый синда, похожий и не похожий на «моего эльфа», удержал меня, твердя что-то на своем языке. А я от волнения позабыл даже те несколько слов на синдарин, которые вызубрил к поездке, и пришёл в себя, только когда Ройн Торговец, друг детства, с которым мы когда-то ловили головастиков в сточных канавах, заорал у меня над ухом:              — Господин! Простите его, господин! Ваше... Простите. Лучник в первый раз в Лихолесье. Он никогда не видел...              Я оглянулся. Горожане, приехавшие торговать безоружными, валялись в грязи, вопили от страха, причитали, прикрыв головы руками, и даже не пытались сбежать от целившихся в них стражников. Это и привело меня в себя.              — Убери своих воинов, эльф! Люди тебе не угрожают. Не хотите торговать с нами, так мы уедем! — Чужие руки сжались на моей шее, кинжал кольнул в бок, пропоров одежду, но мне уже было всё равно.              — Кто ты? — голос был так же красив, как и лицо. Низкий, звучный, чуть с хрипотцой. Умеющий отдавать приказы и не привыкший к отказу.              — Бард Лучник! Капитан стражи Эсгарота, потомок Гириона. Прикажи охране опустить луки. Или эльфы утратили честь и воюют с безоружными? Мы приехали с миром! — В голове шумело, как у пьянчуги после попойки, оставляя место лишь для одной мысли: «Свои! Не дам!»              — А ты смел, Бард Лучник, правнук короля Дейла, горожанин. — Кивок, холёная рука опустилась на шею оленя, и охрана отступила.              Вой смолк. Торговцы, опасливо поднимаясь и безуспешно стараясь обтереть на ходу грязные разводы с лица и одежды, заспешили к телегам с товаром. Ройн что-то бормотал отпустившему меня светловолосому эльфу, расхваливая свою редиску и горох. А я всё не мог оторвать глаз от рук, поглаживающих густой мех. Мне до боли захотелось хоть на миг стать этим оленем. Я не мог понять, что со мной происходит. Долгое вдовство? Годами я любил только свою жену и хранил верность Анне даже после её смерти, избегая девиц и вдовушек, пытавшихся меня окрутить. Что уж говорить о мужчинах? Когда-то, в молодости, я сорвал один-два поцелуя с твёрдых губ, попробовал разное — в Эсгароте такое не считалось зазорным для юнцов, но зрелый мужчина любит нежные руки и мягкие груди, это закон. И даже с Анной я никогда так не терял головы.              — Что же ты привез в Лихолесье, Бард Лучник? Камни, ткани, снедь, вино? — мой собеседник нисколько не торопился закончить неприятную беседу с наглецом, призвавшим его к порядку. В глазах плескалось любопытство, и смотрел он вовсе не на торговые ряды, забитые всякой всячиной. Он разглядывал меня, так же пристально, как я его мгновенье назад. Я поёжился под этим взглядом, по спине прошёл холодок, а в животе поселился горячий ком, да такой, что пришлось губу закусить.              — Вино. — Я незаметно поправил штаны, пока шёл на шаг позади него, провожая его к бочкам, и, показывая дорогу, постарался убедить себя, что любуюсь на широкие плечи, а вовсе не на длинные ноги, узкие бедра и круглые ягодицы, заметные даже под длинным камзолом. И поправил снова, когда эльф, пробуя мой товар, пренебрёг предложенным кубком, а попросту опустил туда палец и слизал с него вино.              — Неплохо! Куплю, пожалуй. — Рубиновая капля задержалась на нижней губе, эльф слизнул и её, и мне пришлось сжать зубы покрепче, чтобы не облизнуться в ответ. — И знаешь что, Бард Лучник, горожанин, можешь и в дальнейшем поставлять мне вино. — Лесной дух лениво потянулся, кивнул светловолосому охраннику, уже убравшему кинжал. Тот швырнул мне кошель. Я поднял, пересчитал монеты и вернул лишние. Светловолосый нахмурился. Но «мой эльф» только рассмеялся, с преувеличенной благодарностью прижимая руку к груди, и поспешил прочь.              — Кому? — крикнул я вдогонку. Сейчас он уйдет, а я даже не узнаю его имя. — Кому я летом привезу вино? — Ответа я так и не дождался.              Похожий на него синда вгляделся в моё ошеломлённое лицо, вздохнул и вдруг светло улыбнулся, сразу сделавшись совсем юным:              — Вино привезешь сюда, спросишь командира лучников Леголаса. Я отвезу его отцу во дворец. Ты говорил с Трандуилом, сыном Орофера, капитан, королём Лихолесья.              Лето              Я не дождался летней ярмарки — уплыл на две недели раньше и всю дорогу злился на себя. За оставленных в городе детей, за брошенную на дурака помощника стражу. За то, что ночью, стыдясь самого себя, натаскал воды и долго тёрся жёсткой щеткой, до боли, пока не зазудела кожа. За въевшуюся в руки грязь. За то, что тороплюсь к нему, надеясь хоть на минуту, хотя бы на миг увидеть… и знаю, что всё это дурь и мечты. Я стукнул кулаком по бочонку, чуть не разбив в кровь костяшки. Вызову его сына, отдам вино, получу деньги, уеду — и всё. Я не мальчишка, глупо мечтать о том, чего быть не может, что не случится никогда. Хотя ведь только мальчишки застирывают поутру, втайне от домашних, мокрые простыни. Во сне король эльфов являлся ко мне голым, в чём мать родила, с одним высоким венцом на голове. Звал меня, лаская себя, а я рвался к нему, бежал, задыхаясь, и всё не мог дотянуться, удержать.              Леголас явился за вином, когда уже стемнело. Извинился за долгое ожидание, пересчитал бочонки, кликнул местных, чтоб укатили их во дворец, заплатил; вежливо поинтересовался часом отплытия и предложил еду и ночлег. Я отказался. Закутался потеплей от речной прохлады, свернулся в клубок на палубе и попытался заставить себя ненадолго отдохнуть перед дорогой. О том, чтобы заснуть, я и не мечтал. При мыслях о снах, которые могли привидеться в Лихолесье, мне становилось тошно. Я старался не думать ни о чём — ворочался, считал звезды, глазел на луну, ругая себя, и всё же незаметно задремал.              Проснулся я как от толчка. Наверное, лодка даже не шелохнулась, когда он вспрыгнул на борт, но слишком много лет я охранял Эсгарот, чтобы не почувствовать рядом присутствие чужого. В простом зелёном камзоле, кожаных штанах и переброшенной через плечо серебристой косой, он казался даже красивей, чем я его запомнил. Губы сжаты, бьётся жилка на виске, огонь в жаровне разрумянил щеки. Глаза зеленели в темноте, светились хищным, злым светом. Я сразу понял: это не сон. Не он — я чувствовал себя обнаженным под этим безжалостным взглядом охотника, заполучившего наконец долгожданный обед. Я вскочил на ноги.              — Не ждал? — голос тот же, ну, может чуть более хриплый. Довольный — урчанье рыси во время гона. Услышав такие звуки в ночном лесу, человек торопится разжечь костёр и ощупывает на поясе нож. Впрочем, добыча и не собиралась сопротивляться.              — Надеялся. — Я постарался не слишком раскачивать лодку, пробираясь к нему. И ухватился за плечи, готовый отскочить, если меня ударят. Но он не ударил. Помедлил мгновенье, глядя мне прямо в глаза, прислушался к себе и, наверное, остался доволен, потому что притянул меня и поцеловал, заставив потерять дыхание. Мы топтались на хлипкой палубе, целуясь, пока у меня не закружилась голова и не подкосились ноги, пока мы оба не рухнули на твердый настил и не рассмеялись одновременно.              — Чему смеешься? — голос у него потеплел, глаза посветлели, зажглись обычным человеческим весельем, тёплой насмешкой над двумя изголодавшимися мужиками, забывшими, что им давно не шестнадцать лет. Даже у меня ого когда это было! Что же говорить про него?              — У тебя губы холодные. — Мне не хотелось отвечать на вопрос, не думаю, что ему бы понравился ответ. — Да вот, радуюсь, что валяю короля эльфов по палубе.              — Холодные? Согреешь! — Меня старательно раздевали, отбрасывая тряпки в сторону и оглаживая там, где они уже не мешали. Я последовал его примеру — не оставаться же голым рядом с одетым эльфом? Тяжелее всего оказалось, не прерывая поцелуя, стащить с него сапоги. Он был гладким везде, шелковисто гладким, руки непривычно скользили, не находя на теле ни единого волоска, а кожа так тепло поблескивала в свете огня, что я не удержался и лизнул, потом ещё раз, и ещё. Я вылизывал его, не пропуская ни единого места, спускаясь всё ниже, прислушиваясь к нему, удваивая усилия там, где меня поощряли стоном или просто тыкали головой туда, где хотелось. Член у него был хорош — длинный, прямой, гордо стоящий, потемневший от прилива крови и как раз мне по руке. Я и поиграл с ним — или на нём, как когда-то научила меня говорить продажная девка в одном кабаке, — подёргивая, лаская, изредка прихватывая поджавшиеся яички. Теперь он уже стонал без остановки, зажмурившись, подметая настил распущенной косой и ёрзая задом. А когда распахнул глаза, они блеснули таким распутством, куда там той девке. Меня как ураганом подхватило! Я оказался на спине, придавленный его телом, и наконец сделал то, о чём столько мечтал — ухватился за косу, путаясь в ней пальцами, и намотал её на руку, направляя его голову вниз. Анна была мне хорошей женой, родила троих детей, но я никогда не ждал от неё игр в постели — уже после её смерти я несколько раз платил за это распутным девицам. Но такого со мной ещё не делал никто, и я только надеялся, что у Трандуила хватило ума отогнать стражу от причала. Хороши бы мы были, если б на мои крики его сынок прибежал спасать гостя!              Впрочем, наслаждаться слишком долго мне не дали. Трандуил поднял голову, отплёвываясь от волос, высказал пару глубоких мыслей о моих зарослях и шлёпнул меня по бедру, предлагая раздвинуть ноги. Я замер. Во снах-то мне представлялось иное.              — Не хочешь?              — Хочу! Но…              — Девственник… — Показалось или я услышал вздох? — Остановиться?.. или?.. попробуем по-другому.              Он скакал на мне, заставляя вопить уже в полный голос и сжимать до боли, до синяков кулаки на его бёдрах. Заламывать голову назад, хватаясь за серебристые пряди и освобождая беззащитную шею — для любого непотребства, какое только приходило мне в голову. Сам не знаю, как я продержался, пока он не стиснул мне плечи, чуть не переломав все кости. Потом выдохнул моё имя стоном и обмяк. Меня хватило ещё на два-три длинных, почти бесконечных движения, и я догнал его, задыхаясь под его весом.              Он скатился с меня. Мы распластались на палубе и пялились в небо, пытаясь успокоить дыхание. Эльф не человек, ему понадобилось на это гораздо меньше времени.              — Вина не осталось?              Я кивнул на отброшенный пояс с моей флягой. Он кинул на меня всего один взгляд, удобно устраиваясь на боку, но я понял. Пришлось подниматься, тащиться за вином, со стоном ощупывая свежие синяки, и поить его эльфийское величество — тоже изрядно помятое, но чрезвычайно довольное.              — Твои завтра не ринутся за мной в погоню, обвинив в изнасиловании их короля? — Я провел пальцем по длинной царапине на его руке.              — Не-е-ет. — Говорить ему явно не хотелось. — Завтра всё пройдет, я же эльф.              Я-то, увы, нет. Видно, дома придется сказать, повстречался, мол, в лесу с дикой кошкой — большой такой, белой дикой кошкой, крайне кусачей. На плечах у меня горели его укусы.              — А ты что, хочешь уплыть уже завтра?              Теперь пришла моя очередь повернуться на бок, вглядываясь в собеседника. Трандуил бездумно заплетал косу, чуть заметно морщась при каждом неосторожном движении.              — О Валар! Сколько лет я не занимался... ну, скажем, с этой стороны. Так ты торопишься?              — Нет!              — Хорошо. Завтра поедешь со мной на охоту. Насчёт одежды не беспокойся. — Он брезгливо поджал губы, осматривая мои разбросанные вещи. — Утром тебе пришлют, что надеть.              Наверное, следовало оскорбиться, обидеться, уехать домой. Но я остался.              На рассвете я всё же натянул своё собственное и провёл не менее получаса, безуспешно пытаясь разгладить на себе рубаху. Когда двое прислужников принесли эльфийский наряд и подвели к причалу коня, я был уже готов. Ответив отказом на предложение переодеться, я вскочил на лошадь. Пожалуй, можно было сообразить, что король Лихолесья не выезжает на охоту один. Я трясся в седле, в самом конце его свиты, чувствуя себя белой вороной в разукрашенной стае золотистых фазанов, во весь опор летящих за своим вожаком. Мы гонялись за оленем до темноты, и всё это время Трандуил головы не повернул в мою сторону.              Вечером эльфы разожгли огонь, жарили мясо, пили вино и танцевали вокруг костров. Никто на меня особо не косился, да я и не старался привлекать внимание — прислонился к сосне, с куском сочной оленины и кубком вина в руках, и любовался на то, что обычно скрыто от людских глаз. Старые легенды говорят: любуясь на эльфийские пляски, человек может и не заметить, как прошли годы. Легенды не лгали — никогда я не видел ничего красивей. Их волосы развивались как от бури, они летали над кострами, сами лёгкие как огонь, кружились среди деревьев, и казалось, лес пел вместе с ними. Я и не заметил, как отбросил еду. Вскочил, расплёскивая вино по траве, и принялся отбивать такт, неуклюже приплясывая, забыв усталость и обиду этого долгого дня. Хоровод эльфов завертелся ещё быстрей, мне подали руку, втянули в круг — и совсем близко я увидел знакомую зелень глаз. Он кивнул мне, крикнул что-то, чего я не разобрал, потащил за собой, и мы взметнулись вдвоём над костром, пролетели над пламенем и долго кружились среди толпы, а потом мои пальцы сжали, меня дёрнули куда-то в сторону и повлекли подальше от танцующих, в темноту.              Мы долго бежали. Я старался не отставать — оступался, задыхаясь, несколько раз чуть не упал, споткнувшись о корень. Но не выпустил его руки из своей. Наконец мы повалились в траву возле заросшего кувшинками озера. Я с трудом перевёл дыхание, в боку кололо так, что из глаз чуть слёзы не потекли. Этот же даже не раскраснелся! С тем же надменным видом он уселся поудобней, обняв колени и дожидаясь, пока я приду в себя. Я так и не понял, как клятый дух лесной умудряется оставаться королем на троне — даже здесь, на мокрой траве. Причём достаточно гневным королем, потому что смотрел он на меня совсем не ласково.              — Почему? — Я ожидал чего-то такого, но все равно вздрогнул от злости в его голосе. — Почему ты надел эти тряпки?              Ссориться, лёжа на берегу озера рядом с красивым эльфом, смотревшим на меня сверху вниз, было неудобно, но и спускать ему я не собирался.              — Это моя одежда. То, что я могу себе позволить, и то, что ношу всю жизнь. Чужие… — я проглотил про себя слово «подачки», — …мне не нужны.              Его глаза блеснули в темноте.              — Пойми! — Пришлось мне всё-таки приподняться. Теперь наши лица были вровень. — Не знаю, повторится ли вчерашнее, утолил ты свою прихоть или придёшь ещё. Но двое в постели равны. Я свободный гражданин Эсгарота, Трандуил, сын Орофера. Не твой подданный, не твой слуга.              Он не ответил. Мы молчали так долго, что охотившийся в темноте сыч успел прокричать над нашими головами раз десять, взмахнул крыльями, хрустнул веткой и улетел по своим делам.              — Пошли купаться, — Трандуил тяжело вздохнул, но я уловил в его голосе виноватый смешок. — Пойдем, потомок королей, нам обоим не помешает охладиться. — Его рука нашла в темноте мою щёку, погладила. Я перехватил украшенные кольцами пальцы, переплёл со своими, прижал их к губам.              До воды мы добрались гораздо поздней. В походной сумке нашлось масло. Не могу сказать, что всё получилось сразу — я долго сжимался, шипел, когда он шёпотом командовал мной, несколько раз пытался вырваться, сбросить его с себя. Но поменяться местами отказался. А когда он замер во мне, убеждая потерпеть, сам двинулся ему навстречу. После мы долго плескались, брызгая друг в друга водой, с трудом выбрались на берег и заснули в обнимку, пока солнце не начало припекать.              В лагерь мы вернулись, когда уже забили тревогу. В ответ на тревожные расспросы Трандуил что-то бросил сыну на синдарин. У эльфов обычно безмятежные лица, но Леголаса так вдруг перекосило, что я испугался, не останутся ли у командира лучников брови на затылке.              На обратной дороге я ехал возле Леголаса. Если он и увидел, как я осторожно ёрзаю в седле, то сделал вид, будто ничего не заметил. Но глаза его удивлённо перебегали между моим лицом и спиной отца во главе колонны.              — Прости! — Меня самого распирало от любопытства. — Я не знаю ваш язык. Что такого сказал твой отец? Что так всех... заинтересовало?..              — Он... — Леголас смерил меня уже откровенно оценивающим взглядом. Пришлось выпрямиться в седле и притвориться, что меня ничего не беспокоит. — Он сказал, что потерялся... в лесу... что вы оба заблудились.              Я закусил губу, чтоб не рассмеяться. Ох, покажу я этому рассеянному королю — сегодня же ночью! И теперь уже в мягкой постели — не на твердой палубе или мокрой траве. Скрывать нам, по-моему, уже нечего.              Я остался с Трандуилом ещё на неделю. Дольше не мог — в городе ждали дети, и пора было возвращаться на службу. Но к концу этого времени я уже не просто хотел, я любил его. За властную нежность в постели и привычку жмуриться, когда я поглаживал его за ухом; за разговоры во время наших длинных прогулок; за умение мудро править, внимательно выслушивая бесконечные споры в совете и принимая молниеносные решения. За любовь к своему лесу, к своему народу. За глубоко спрятанную под внешней надменностью грусть бессмертного в нашем быстротечном мире. Даже за порывистость и вспыльчивость, которые ему не всегда удавалось скрывать; за справедливость, которой, как мне казалось, эти внезапные вспышки не мешали. За то, что и он, возможно… что он тоже… привязался ко мне.              Этим летом я навещал его ещё несколько раз, и он, похоже, был рад моим приездам. Но осенью, когда опали пожелтевшие листья и задул холодный ветер, всё полетело в пропасть.              Осень              Я купил для него кольцо с лунным камнем — не слишком дорогое кольцо, но сам камень был хорош. Мне давно хотелось сделать ему подарок. Эльфы платили за товары Озёрного города золотом, и я впервые смог не только накормить детей досыта, но ещё и отложить несколько монет. Бродячий торговец поворачивал кольцо на солнце, заставляя камень то затуманиваться тёплым, почти прозрачным облаком, то ярко блестеть, голубым и зелёным, напоминая мне его глаза. Это было так красиво, что я заплатил, не торгуясь, и пожалел лишь о простой, грубоватой оправе.              Наверное, разведчики сообщили Трандуилу о моём приезде, хотя я плыл ночью и в пути никого не заметил. Меня уже ждали. Извинились, что король занят, тут же захлопотали вокруг тюков и бочек и отвели во внутренние покои уже знакомого дворца. Кивнув на истекающую горячим паром ванну у горящего камина, эльфы накрыли на стол, налили мне вина и удалились. Я заглянул в спальню, прижал к лицу подушку — она пахла ветром, нагретой на солнце хвоей, цветами… пахла королём Лихолесья, моим любовником, и я всё никак не мог оторваться, вдыхая ставшим уже привычным запах. Наконец, со вздохом, я вернул её на место и положил сверху кольцо. Немного побродил по комнатам, решая, стоит ли поесть одному или дождаться его. Заскучав, выяснил у замершей возле дверей стражи, что король сейчас в главном зале, и пошел глянуть, могу ли я оторвать его эльфийство от его королевских дел. Ещё из галереи я увидел, что двери в зал приоткрыты и охраны около них нет. Хороший знак. Может, мой эльф и не занят чем-то особенно судьбоносным? Осторожно, стараясь не шуметь, я заглянул внутрь и заметил, что Трандуил не один. Я уже было повернул обратно, когда его собеседник выкрикнул имя Смауга, и я застыл на месте.              Почти двести лет назад мой предок ранил дракона, защищая Дейл. Мальчишкой я лазил по развалинам погибшего города, удивляясь, как одно существо могло принести столько разрушений. Наш Эсгарот стоит не так уж близко от его логова. Хотя что для крылатого зверя расстояние в день-два пути? Дракон обленился, он спал уже больше шестидесяти лет, но я никогда не забывал о нём. Пока он жив, опасность грозит каждому жителю богатого города. Грозит моим детям. И вот теперь я стоял в замке эльфийского короля и слушал смельчака, ростом мне чуть выше пояса, собравшегося изгнать дракона — убить его, если сможет, — и сделать это он решил почти в одиночку, с помощью жалкой кучки таких же гномов. Будущий Король-Под-Горой, некогда изгнанный Смаугом из Эребора, мне не понравился. Слишком много гордости и мало ума! Трандуил предложил ему войско и запросил совсем немного — если то, что говорили про захваченное подгорное царство, правда, так и вовсе пустяки. А получил в ответ столько оскорблений, сколько не выдержал бы и более сдержанный правитель. Да, Торин мне не понравился, но Трандуил ¬¬— ещё меньше. Я уже видел его в гневе, но ни разу не замечал, чтобы он был так несправедлив. Приказав заточить гномов в темницу, он заметался по огромной пустой комнате в гулкой тишине. Лицо исказилось, кулаки сжимались, на щеке появлялся и исчезал этот страшный, впервые увиденный мной ожог. Не лесного духа трясло передо мной от злости — лесное чудовище, каким матери пугают детей, чтобы не убегали далеко от дома. Надо было дать ему успокоиться, прийти в себя, но я и сам был зол, до бешенства, до красных кругов перед глазами. Я толкнул дверь и вошёл.              — Этот гном не совершил никакого преступления. Отпусти его! — Пожалуй, не стоило так орать на разъярённого эльфа, но все мы крепки задним умом. Я так и не привык к его быстроте. Он оказался рядом со мной в одно мгновенье, а я даже не успел поднять руку, чтобы защитить лицо от пощечины.              — Подслушивал?              — Слышал. — Я ощупал горящую щёку. Как только я смог удержаться и не ударить в ответ? Нет, я должен до него достучаться! — Отпусти гномов, Трандуил. — Зачем я это требую? Если мелкие пакостники разбудят Смауга, моему городу грозит опасность. Или нет? А может, они всё-таки убьют дракона, избавив нас всех от огромной беды, в тени которой мы живём столько лет. Мысли путались. — Не совершивший преступление не должен сидеть в подземелье. Ты несправедлив.              — Кто ты такой, человек, возомнивший себя равным мне, королю? — Мне показалось: я оглох. Его рука потянулась к мечу, упала. Он перевёл дыхание и заговорил почти спокойно: — Если я играю с тобой на ложе... это не значит…              — Ничего. — Быть может, я самоубийца, если всё ещё продолжаю спорить с ним? — Говоришь, я твоя игрушка на ложе, пусть, но этот гном — тебе ровня. Он тоже король. И ты не можешь без причины... Ты потерял лицо, Трандуил, король Лихолесья. Посмотри на себя!..              Он дёрнулся, пальцы судорожно коснулись щеки.              — Ты видел! Поэтому ты смеешь так говорить со мной. Ты увидел меня без… Пошёл вон!              Наверное, всё-таки стоило его ударить, может, тогда бы он пришел в себя. Как смеет он думать, что я вижу только его лицо?! Люблю его только из-за него! Как смеет? У него задрожали губы, на белой коже выступили некрасивые красные пятна. Возможно, стоит попробовать по-другому?              Я погладил прижатые к щекам руки, осторожно отвёл их, целуя гладкую, скрывающую уродливые шрамы кожу. Коснулся его груди.              — Плевал я на твой вид! Сейчас — плевал. То, что было вначале, ушло, важно то, что там, в сердце. — Ну почему я настолько косноязычен? Он должен понять. Да, тогда, весной, меня потрясла его красота, но остался я с ним не из-за неё. — Ты отпустишь их? Они не твои рабы.              На мгновенье мне показалось: он меня услышал. Эльф замер, почти не дыша, только сердце бешено заколотилось у меня под рукой. Я потянул его к себе — обнять, успокоить. Закаменевшие плечи расслабились, он поднял голову, внимательно вглядываясь мне в глаза. Мне даже почудилась улыбка, но тут мою руку отшвырнули.              — Уходи, Бард Лучник! Не доводи меня до того, что я не смогу исправить.              Я вернулся к лодке. Отвёл её подальше, разжёг костёр на берегу и всю ночь просидел возле него, стуча зубами от холода. В голове вертелось глупое: «Всё кончилось». Всё? Меня только что выбросили из дворца, да, как надоевшую игрушку. Как я, свободный человек, смею жалеть о том, что не смогу провести несколько лишних ночей рядом с уставшим от меня хозяином? Как могу все ещё любить его — со всей его дурацкой гордостью, с глупой надменностью, готовностью выгнать того, кто заметит несовершенство красивой оболочки — или оспорит несправедливое решение?              Солнце взошло, чёрный дрозд запел свою песню высоко в небе. Заметив меня, он опустился на плечо и что-то прощебетал, будто утешая. Я рассказал ему всё, что успел надумать про короля эльфов, а он слушал, чуть склоняя голову, блестя круглым глазом и сочувственно чирикая в ответ. Я бы сидел так и дальше, но дрозду надо было кормить свою семью. Он поискал у меня в карманах, недовольно чивикнул, обнаружив там только пустоту, и скрылся в лесу. Подойдя к лодке, я обнаружил на берегу пустые бочки из-под вина — и гномов, улизнувших от Трандуила. С ними был один раненый и тот самый изгнанник-король, из-за которого всё и случилось. Меня не очень удивило, что они сумели удрать, гномы — народец пронырливый. Но мне так и не дали денег за последний товар, а зима приближалась, мне, как и дрозду, следовало подумать о детях. Гномы обещали хорошо заплатить, я отвез их в город и привёл к себе домой.              Зима              Озёрный город сгорел. Я убил зверя, пробил алмазную шкуру железной стрелой, но цена оказалась высока. Выжившие, промокшие до нитки в ледяной воде, толпились на берегу. Кто-то пытался помочь раненым, кто-то рыдал над мёртвыми, кто-то искал родных. Люди дули на озябшие красные руки, безуспешно пытаясь повернуться к ветру спиной, спрятаться среди развалин. Сколько их погибло в эту ночь! Сколько не доживет до утра!              — Разжигайте костры! — Надо согреть их, заставить двигаться, высушить одежду, накормить, найти укрытие. Надо, надо, надо…              — Баин, собери всех, кто может ходить!              Сын поднял голову, и меня передёрнуло: он плакал. Дочери жались друг к другу, косы их слиплись от воды, смёрзлись в сосульки...              — Ищите балки, бревна. Сооружайте носилки. Скорей! Уложите на них раненых. — Главное, увести отсюда людей, укрыть от пронизывающего ветра, от секущего лица снега.              — Куда мы пойдем?              Никогда не думал, что придётся решать за всю эту испуганную, бездомную толпу. Хотелось закрыть глаза, завыть, прижимая к себе детей, бросить всё и сбежать — подальше от глухого ропота замерзающих людей. Скрыться туда, где тепло, где ревёт в камине огонь; забраться под тёплое пуховое одеяло и греться, греться, пока не затихнет боль в замёрзших ногах. Несколько лошадей бродило по оледеневшей кромке у самой воды, я мог бы их поймать. Найти повозку, усадить Баина, Тильду и Сигрид и понукать коней хоть ночь напролёт, если понадобится, пока не найду нам приют. Если б только не я сам был виноват в этой беде! Если б не я помог шайке гномов сбежать из Лихолесья, чтобы вернуть себе Одинокую гору! Это они разбудили огненную тварь. Люди глядели на меня с надеждой, верили: Лучник, победитель Дракона, знает, как их спасти, — и это было хуже всего. Легче было убить Смауга.              — Мы пойдём в Дейл.              Да, в Дейл. Там каменные стены, люди смогут хотя бы устроиться на ночлег без пробирающего до костей ветра. После можно будет решить, что делать дальше. Подумать, где достать еду, травы для больных, тёплую одежду. А пока можно отрядить мужчин на пожарище — попытаться выудить из воды или откопать в мешанине обугленных брёвен, снега и пепла что-нибудь полезное. Найти то, что поможет нам дожить до весны.              Раненых было много, мы потеряли ещё человек пятьдесят, пока тащились против ветра к развалинам города моих предков. И поутру, после первой ночёвки, похоронили ещё с десяток. Промёрзшие стены заброшенного города плохо помогали, мы сожгли всё, что только могло гореть; пытаясь согреть хотя бы детей, переворошили все дома, разыскивая обломки мебели, двери, доски. Утром я послал мужчин собирать бурелом в заснеженном лесу. Ближе к полудню запылали костры, люди отогрелись, повеселели, но теперь, прося еды, захныкали дети. А её не хватало. Кому могло прийти в голову спасать припасы, выпрыгивая из огня? Я заставил людей отдать последнее, пересчитал собранное. Даже если раздать всё до последней корки детям и раненым, хватит не более чем на несколько дней. Не будь сейчас зима, я послал бы отряд на охоту, отправил людей в лес за ягодами и в поля — собрать каждый съедобный корешок. Если бы... если бы бургомистр не утопил городскую казну! И тут я вспомнил про гномов.              Стоя у врат Эребора, я не просил чужого — всего лишь умолял отдать своё. Но Торин отказался от данного слова — мы ничего не получили. Меня отогнали от высоких стен, как бездомную шавку, и, повернувшись спиной к Одинокой горе, я впервые пожалел, что заступился за них. И пожалел ещё сильнее, когда вернулся в Дейл и увидел, как в глазах людей потухла последняя надежда.              — Надо послать гонцов в Лихолесье, ты же дружил с эльфами. — Знал бы сын, что именно эта мысль и глодала меня весь этот день! Грызла похуже голода. Дружил, Баин, больше чем дружил. Но не с эльфами — с эльфом. Только теперь бывшие союзники Эсгарота и пальцем не шевельнут, чтоб накормить свалившейся мне на голову целый народ. А всё потому, что твой отец так и не научился держать язык за зубами. И это тоже моя вина.              — Эльфы не помогут, — я всмотрелся в осунувшиеся лица у костров, повысил голос, чтобы услышали все: — Мы торговали с ними, но сейчас нам нечего продать. — Что ж, это объяснение не хуже прочих. — Верьте, мы справимся! Гномы, потерявшие свою гору, выжили, выживем и мы. Каждый, кто знает хоть какое-то ремесло, утром может уйти в Дорвинион или уплыть по реке к Морю Рун. Тот, кто найдёт работу, постарается выпросить задаток, любой, какой удастся получить наперёд. — Я вздохнул украдкой. Хорошо бы мне самому поверить в то, что ушедшие на заработки захотят вернуться, чтобы помочь остальным! Ну, даже если они просто уйдут и заберут с собой свои семьи, у нас хотя бы лишних ртов поубавится.              Полночи, ёжась от холода, я прикидывал, где можно побыстрей заработать первые монеты, куда пойти рыбакам, ткачам, вышивальщицам, потерявшим свои инструменты в сожжённом городе. Решил, что завтра стоит созвать добровольцев и поискать под снегом съедобный мох и подмёрзшие ягоды, поставить силки на зайцев. А заодно уж нарезать ветвей на луки и стрелы. Пока ремесленники не вернутся, нам придётся искать пропитание в лесу. Я заснул, когда звёзды уже побледнели. Мне снилось лицо сына, обожжённое пламенем, тонущие дочери, рёв умирающего дракона. Проснувшись от собственного крика, я вышел на крыльцо. Ветер разогнал над горизонтом тучи, холодное солнце поднялось над лесом и засияло в синем небе, ярко блестя на шлемах заполонивших площадь эльфов. Они входили ряд за рядом, так тихо, что слышен был треск мороза, и выстраивались перед полуразрушенной крепостью, где мы провели ночь. Я застонал от бессилья. Кучка замёрзших, голодных людей — что она могла сделать против такого войска?              «Пришли добить? Не дам, не позволю!» Я схватился за меч, хорошо хоть не выдернул его из ножен. Вовремя сообразил — зачем им добивать нас? — мы и так уже почти мертвы. Но моё движение заметили, ряды распахнулись. Позже я так и не смог припомнить, что увидел первым: повозки с едой или всадника на спине большерогого оленя. К своему стыду, я глаз оторвать не мог от загруженных доверху повозок — там было столько нужных нам вещей! — и очнулся, лишь услышав знакомый голос:              — Приветствую тебя, Бард Лучник, король Дейла. — Если конец фразы и был насмешкой, то она осталась хорошо скрытой.              — Скорее, король погорельцев. И сдам свое «королевство» любому, кто накормит моих людей.              — Ну, видишь, они уже «твои». — Теперь я не сомневался: он улыбается. Я не расслышал издёвки — только радость и ещё что-то, быть может, смущенье, а может, мне просто показалось. — Что же касается людей, твои они или нет, мы привезли вам еду. Если она ещё нужна. — Он выбрал из телеги большое яблоко, обтёр его о синий — в цвет неба — расшитый золотом рукав и швырнул мне.              Я с трудом поймал его, повертел в руках и сунул яблоко в карман. Позже, в башне, отдам его детям. Люди с радостным криком ринулись к телегам, и впервые за эти дни, я почувствовал, что слёзы щиплют мне глаза. Трандуил кивнул эльфам, чтобы те помогли погорельцам растаскивать мешки и корзины, и отъехал, выбирая среди гомона бурлящей толпы место поспокойней.              — Нам надо поговорить! Как король с королём! Сосед с соседом! — он попытался поймать мой взгляд, но я лишь кивнул, отворачиваясь; слёзы всё-таки пробились и уже текли у меня по щекам. Олень потоптался рядом и ускакал прочь.              Следующие несколько дней я запомнил смутно. Глупо, конечно, только вместо мыслей о предстоящей войне — неужели мы станем воевать с гномами из-за упрямства Торина? — у меня в голове всё время вертелись его слова. Короли, соседи… вот и всё, что осталось? Дал ли он мне понять, что надеяться не на что, что между нами всё кончено и надо забыть навсегда о том, какими шальными становились его глаза, когда я притягивал его к себе, там, в подземном дворце... Вечером я пришел в его шатёр.              Слухи о смерти дракона разнеслись быстро, и, конечно, Трандуилу доложили о гибели Смауга. «В этой горе есть камни, которыми и я хочу обладать: самоцветы, белее света звёзд», — так говорил он Торину в невольно подслушанном мной разговоре. И сейчас повторил мне то же самое: он пришёл вернуть своё — бесценное ожерелье из белых прозрачных камней. А заодно постараться получить немного золота и другие драгоценные камни, когда-то выплаченные гномам за так и не отданную ими работу. Люди пришли к горе, потеряв свой дом и умирая от голода, а он готов воевать за горстку камней? Но Трандуил только надменно задрал подбородок: «Эльфы не разбрасываются памятью о своём прошлом!» Глаза его пылали от гнева, ноздри раздувались, и я снова видел перед собой короля, выгнавшего непрошенного советника прочь. И всё же... Он огорчился, увидев сгоревший Эсгарот, а узнав, что уцелевшие пошли в Дейл, решил помочь людям. Он предложил нашим народам союз — и я согласился. Вернулся к себе и снова не мог заснуть, размышляя, означают ли его слова ещё и союз между нами.              Утром меня неожиданно вызвали на совет в палатку короля эльфов. Я и раньше слыхал про хранителя Нарьи, но своими глазами видел серого мага впервые. Гэндальф Серый пришел не один — невысоклик, выбранный им, чтобы стать Взломщиком в отряде Торина, сбежал от гномов. Бильбо похитил Сердце Горы, Аркенстон, правда, хоббит утверждал, что взял его «в счёт своей доли». Любуясь легендарным камнем, что переливался всеми цветами радуги в маленькой ручке этого существа, на мой взгляд, весьма напоминающего кролика, мы на время забыли обо всём. Потом маг и Бильбо Бэггинс, оба голодные донельзя, набросились на еду. Есть мне не хотелось, хотелось пить, и я непроизвольно облизал губы, не желая прерывать разговор. Трандуил протянулся к кувшину, наполнил два кубка и рассеянно, почти машинально, протянул мне один. Я глотнул вина и чуть не поперхнулся. Гэндальф уставился на Трандуила, забыв про кусок медовой лепёшки в руке.              Позднее, скача к Эребору в надежде обменять Аркенстон на нашу долю «драконьего наследства», я всё вспоминал этот кубок. Гадал, что это было: привычка, случайность? Что заставило гордого короля Лихолесья, подобно прислужнику, поднести вино человеку, да ещё при чужих? Я так глубоко задумался, что очнулся, только когда его колено коснулось моего. Он искоса посмотрел на меня, глаза на миг распахнулись, позеленели. И тут же отодвинулся, оставив меня размышлять теперь ещё и об этом.              Тринадцать гномов, засевших на груде сокровищ в Одинокой горе, не могли противостоять объединённому войску эльфов и людей — мы собирались взять их измором. Только вот биться нам пришлось не с гномами. В день сражения, названного позже Битвой Пяти Воинств, меня трясло — от страха или от холода, сам не знаю. Я пытался ободрить свое горе-войско, научить их хотя бы тому, как не погибнуть в первую минуту. Эльф подъехал поближе, кутаясь в золотистый, подбитый мехом плащ, пожелал удачи самым своим королевским тоном — и вдруг подмигнул, совсем как мальчишка, подбадривающий приятеля перед дракой. Мне сразу стало словно теплей, дрожь прошла, и я понял, что воюю не один. Может, мы ещё переживем этот день.              Когда нахлынули орки, развалины Дейла мы защищали, сколько могли. Оружия не хватало, люди дрались чем попало, но и вилы могут сразить врага, если бьёшься за свой новый дом. С горсткой бывших стражников Эсгарота я старался сдерживать врага у стен цитадели, но силы были неравны, защитники падали один за другим. Я поскользнулся на льду, упал, постарался подняться, но тут меня сбили с ног, и я перекатился набок, уходя от падающей мне на голову дубинки и понимая, что не успею. Знакомая рука вздёрнула меня на ноги, и вдвоём мы перемахнули через кольцо нападавших, точно так, как когда-то прыгали через костёр во время эльфийских плясок. Трандуил толкнул меня за спину, и я увидел, что может сотворить эльфийский воин, орудуя двумя мечами. Клинки мелькали перед глазами, словно их было не два, а двадцать, протяжно звенели, сталкиваясь с железом вражеских топоров. Нас окружали. Он сбросил плащ, сразу затоптанный тяжелыми лапами орков, уронил один из мечей. Я отбил занесённый над ним удар — мы дрались спиной к спине, а на его боевой клич уже спешили на помощь эльфы. Орки отступили. Трандуил хлопнул меня по плечу, подхватил упавший меч, вытер его о валявшуюся под ногами тушу и помчался — почти полетел — наперерез прорывавшему оборону отряду. Сражение разнесло нас в разные стороны, и до вечера я не знал, остался ли он в живых.              Наутро мы хоронили погибших. Торин бился неистово. Король-Под-Горой отстоял древнее царство гномов, он сразился с Азогом, убил его, но и сам пал от меча Бледного Орка за миг до победы. Король эльфов не досчитался четверти своего войска. Многие семьи людей осиротели. Не знаю, как эта битва далась Трандуилу, хотя вряд ли легко, а я еле дотащился ночью до крепостной башни и заснул на первой же лавке, так и не выпустив оружия из рук. Во время похорон, когда я положил на грудь Торина Аркенстон и тяжёлая плита скрыла под собой их обоих — Сердце Горы и гномьего короля, вернувшего дом своему народу, Трандуил стоял рядом со мной. Он возложил на могилу Торина Оркрист, эльфийский меч, что всегда покажет приближение врага, если когда-нибудь орки вновь осмелятся приблизиться к Эребору. Наряд лесного короля был безупречен, на голове полыхал красными каменьями венец, но глаза на надменном лице смотрели печально, а на щеке чёрной грязью застыла орочья кровь.              После похорон Торина, мы оплакали своих, а потом поделили добычу. Даин, новый король Одинокой горы, к счастью, не успел подхватить драконью болезнь и отдал каждому из нас свою долю. Моя часть ушла в городскую казну, и я очень надеялся, что на первое время этого хватит. Себе же я оставил только одну вещь. Ворча и бранясь, гномы обыскались, обшаривая гору ради нужного мне украшения, и в конце концов принялись предлагать вместо него золото, но я настоял на своём. Засунул мешочек с камнями поближе к сердцу и пошёл прощаться.              Он отказал Даину и не пришел на тризну, отговорившись трауром по погибшим эльфам — мол, их обычаи требуют иного. Я нашёл его в шатре. На белых шкурах у жаровни валялся скомканный плащ, зажжённые факелы освещали сброшенные на походный табурет мечи. А на столе лежал перевёрнутый ларец и кучкой холодного огня горели разбросанные белые камни — переливались, отражаясь в венце, скинутом прямо в лужицу пролитого вина.              Трандуил бездумно катал по столешнице старинное ожерелье гномьей работы. Он даже не поднял голову, когда я вошел, только тонкие пальцы дрогнули, выпуская тяжёлую нить.              — Пришёл? — в голосе звучала всё та же надменная хрипотца. Но у меня комок встал в горле при взгляде на его поникшие плечи. И всё же… как может этот голос, ещё вчера перекрывавший шум битвы, звучать так сладко, что кружится голова и подгибаются колени. Я откашлялся.              — Хотел поблагодарить тебя. Не за бой — за такое не благодарят, просто помнят. За то, что ты накормил голодных.              — Мы союзники. А ты всё так же многословен. — «Когда не надо», продолжил я за него про себя. Хорошо хоть он не сказал: болтлив.              — Хотел подарить тебе… — Я вытащил из-за пазухи кожаный мешочек и протянул ему. — Вот, прими от моего народа.              Он вытряхнул содержимое. Зелёные камни упали на стол.              — Изумруды Гириона… — Эльф погладил острые грани. Глаза потеплели, блеснули ярче камней, плечи распрямились. — Хорошая цена за брюкву, мешок муки и кочан капусты.              — Я едва разыскал их среди других побрякушек. Ну вот, снова глупость сказал, наверно… Это… не от жителей Эсгарота, не за еду — просто от меня. На память.              Он вздохнул, сгрёб изумруды, сжал цепочку в горсти, ссыпал камни обратно в мешочек и подтолкнул его ко мне.              — Это наследство твоих предков. Не захочешь оставить себе, не надо, у тебя ведь трое детей, Бард Лучник, король Дейла. Отдай сыну или в день свадьбы старшей дочери. И это отдай. — Ко мне пододвинули чуть ли не половину белых камней.              Если я не начал заикаться от удивления, то лишь потому, что так устал в тот день, что ни на что другое сил уже не осталось.              — Я не могу! Ты же… ты за них воевал!              — Скажи им… — От меня отмахнулись, будто от надоедливой мухи. — Подарок от короля, потерявшего в битве за них тех, кто были дороже камней. Впрочем, я оставлю себе на память твой первый дар. Он вытащил из кармана моё кольцо и надел его на палец.              Я перехватил его руки, повернул ладонями вверх, прижал к губам, разглаживая мозоли, оставленные мечом. Он склонился ко мне. Мы целовались, смывая обиду ссоры, боль от смерти друзей, горечь разлуки. Я знал, что не дождусь от него других извинений, он не умел словами. Наверное, таковы все короли, когда они правят тысячи лет. Зато он не требовал извинений и от меня. Меня и так корёжило, стоило только представить, как стану рассказывать ему о своей помощи гномам. Зачем слова, когда и так всё понятно?              Мы чуть не сшибли стол, сжимая друг друга. Не вспоминали прошлое, не размышляли о будущем. Конечно, я состарюсь и умру за время, равное мигу его жизни. Но ведь и он может умереть в любую минуту. Его отец погиб на войне, и во вчерашней битве пали многие эльфы. У нас было здесь и сейчас, не хотелось зря потратить наше время. Одежда мешала, пальцы путались на бесконечных застежках, пока она не упала нам под ноги. Трандуил не отрывал от меня глаз, укладывая на мягкую шкуру у жаровен и подсовывая мне под голову собственный смятый плащ, требуя коленом — нет, всё-таки прося — раздвинуть ноги. И когда он заполнил меня, закинув мои руки себе за спину, и позже, когда медленно вышел почти до конца и снова двинулся вперёд, принося наслаждение, я подумал: может быть, время и течёт без остановки, неслышно просачиваясь между пальцами, как песчинки, но впереди его ещё много. Мне хватит! Достанет времени, чтобы весной, после того как мои люди отстроят дома и засеют поля, взять свою лодку и доплыть до знакомого до последней доски причала. Хватит, чтобы войти в подземные покои, разыскать там лесного короля и утащить его в спальню. Придёт весна, запоют дрозды, и в ночной тишине я нащупаю своё кольцо на его руке. Тогда я сам уложу его набок, как нравится нам обоим, обниму, чувствуя, как дрожит, покоряясь, горячее тело. Отшучусь в ответ на требование поторопиться. А может, мне и не придётся ждать так долго? У нас ещё целая ночь впереди.