риддл красит розы.
бумага у него дома идеально белая, шероховатая на ощупь и пахнет совсем по-книжному: пылью и старостью. на ней он пишет – почерком аккуратным, правильным – выводит кальмаровыми чернилами буковки каллиграфные. учится. риддл учится много, а потому и многое знает. например, что на каждую "эр" положен один круговой завиток, или что солнце не всегда встаёт на ровно востоке, а ещё дети должны есть в день ровно тысяча сто пятьдесят калорий. риддл не знает, что за ним приедет черная карета, но об этом ему говорит мама, и у него нет оснований ей не верить, ведь она руководствуется п р а в и л а м и. правила встречают его утром и провожают ко сну, правила шлепаются красными каплями носовой крови на выкинутых листочках, требующих переписки, правила отпечатаны ссадинами от прута на ладошках. его дом пропах правилами, как церкви ладаном; воздухом этим дышат его родители. воздухом этим дышит он сам. и продолжает дышать, когда садится в черную карету.красит риддл розы.
в хартслабьюле тебе понравится – так сказала ему мама, – там будет четкая иерархия, порядок и много! много знаний о том, как себя вести. риддлу не нравится, но он терпит. в хартслабьюле может и не хорошо, но хотя бы сносно. конечно, только потому, что там есть трей. факультет совсем не похож на тот, о котором ему рассказывала мама: он громкий, разноголосый и очень безответственный. в нем нет правил, и это сбивает с толку. когда староста опаздывает на распределение, риддл просто чувствует себя не в своей тарелке и не придает этому значения. когда его клеймят "на отвали", приложив к затылку первую попавшуюся печать, поломав всю церемониальность важного момента, он закипает. когда старшие начинают хохотать на его вопрос о распорядке дня, риддл взрывается. – какое чаепитие в пять часов, маленький король червей? хочешь чайничать – руки в ноги и вперёд, но другим свои прибабахи не навязывай. – но пятьсот девяносто пятое правило... – да кому какое дело до этих правил! они всё равно все давно устарели. – как так можно порочить честь красной королевы! – замолчи, а. старшие громоздятся гигантами, теснятся плечами. риддл, стоящий перед ними, вдруг ощущает себя маленьким и хрупким. чувство проходится молоточком по позвонкам, пуская волну от макушки до пят, и толкает вперёд. достается ему не сильно, распадаться змейкой домино куда хуже, чем ощущать боль разбитой губы. этот момент становится определяющим – в нем риддл понимает, что у него есть преимущество, которое позволит исправить всё. дуракам этого факультета не понять правил красной королевы, что заставляет их пренебречь важнейшим: "за любое нарушение – голову с плеч, риддл роузхартс". голос мамы рубит без оружия. поэтому старосте не удается его подчинить. топор наточен недостаточно – он так и застывает прочертив черви на затылке по линии сломанного горизонта – разрубает цепь, но не позвонок. риддл отчетливо видит, что старосте не удалось избавить это место от правил: он смог лишь исказить их, покрыть пылью, рассадить вокруг сорняки. риддл знает, что только он сможет их очистить и возродить.розы риддл красит.
белый собирается под ногтями катышками, впитывается в кожу – бледную, почти прозрачную, – как штукатурка на лицо клоуна. замазывать белым красное риддлу не нравится, но староста думает, что это пойдет ему на пользу и охладит пыл. риддл прекрасно отдает себе отчёт: пыл его охладит лишь следование истинным правилам и место главы хартслабьюля. трей смотрит до странного испуганно. – вот это у тебя шутки, – он прыскает для вида, но глаза его бегают меж красно-белых роз, – когда такое случалось, чтобы первогодка старостой становился? – ты в меня не веришь? – верю конечно, – об этом трей говорит уверенно и жёстко, но к следующей фразе интонация его опять сбивается до нерешительной, – но, риддл, не слишком ли далеко ты хочешь зайти? – нет. резкость, с которой он это говорит, резонирует. риддл чувствует звон только убранного с заточки топора всем своим естеством. нечто поднимается внутри него, готовясь рубить-рубить-рубить. – вот только... – он тушуется, смущается, а белая краска с кисточки мажет ему по щекам, забирая весь цвет. риддл трёт ее с минуту, пока злится на себя за порывистость, но потом продолжает, – ты останешься?.. на моей стороне. ты меня поддержишь? возможно, он смотрит слишком необычно жалостливо, и трей ломается. – конечно. я всегда буду рядом. так риддл роузхартс срубает первую голову.розы риддла красят.
белый оттирается от кожи с проблемами. риддл водит по ней мочалкой до покраснения – ему постоянно кажется, что он слишком бесцветный. запах законности в отделении притуплен до такой степени, что он ходит по коридорам в полутьме и чувствует себя слепым котёнком. риддл осознает, как по частям теряет себя, и все то важное, что спаивало его личность долгие годы, подменяется на чужеродное. а если чужеродное, то значит нетипичное. а если нетипичное, то значит неправильное. а если неправильное, то значит опасное. он стойко выдерживает три дня пытки: порубленное сердце на затылке явно чувствует прикованные взгляды, которые только и ждут, когда он подстроится и мимикрирует. п е р е к р а с и т с я. на четвёртый день риддл вызывает старосту на дуэль. на пятый он впервые знакомится со своей магией и феерически побеждает. с пятого дня он перестает быть картой. с клеймом под загривком его более ничего не роднит.красят риддла розы.
даже спустя неделю он все ещё слышит их. истошный вопль – чистый ужас – и шепотки со всех четырех сторон. риддл не знает почему, но ему становится паршиво. в ушах стоит отчаянное: "моя магия! что ты сделал с моей магией! верни ее! немедленно верни, мелкий говнюк! ВЕРНИ ЕЕ" – и от каждого воспоминания внутренности сжимаются в клубок. шум преследует его везде, кроме общежития. там же – то, за что стоило бороться, – порядок и тишина. в тот момент, когда все громкие личности оказываются обезглавлены, риддл чувствует, что может сделать настоящий полный вдох. он все ещё не уверен, что это тот хартслабьюль, который ему понравится, но его мама сказала бы, что он куда лучше прежнего. конечно, она не назвала бы его идеальным – он и не будет, пока знания о разгуле и беззаконии настолько свежи, – но риддл обязательно приблизится к её совершенству. защита ломается лишь единожды. директор кроули вылавливает его и трея после завтрака, ведёт в свой кабинет. там их встречает бывший староста – третьекурсник с позором проигравший первогодке. в ошейнике его, риддла, заклятия. эта мысль посылает табун мурашек по позвоночнику и делает по-темному хорошо. – сними эту штуку, маленький король червей, – бывший староста невесело ухмыляется растягивая бледные губы. хмык его заставляет риддла нахмуриться. он помнит, что срок наказания за непослушание все ещё не истек. – позвольте объяснить, мистер роузхартс, дело в том, что... – я сваливаю из-под твоей душной диктатуры, мистер роузхартс. ноги моей больше в хартслабьюле не будет. – не стоило меня перебивать! но так и быть, будучи безмерно великодушным директором, я позволю себе закрыть глаза на подобное неуважение в виду вашего упадочного настроения из-за столь прискорбной ситуации. риддл чувствует, как на затылке жжется клеймо, и, даже понимая, что ему кажется, прикладывает туда ладонь. однако тело его холодное, будто с мороза. он кивает, как робот, на автомате отменяет особую магию. лицо старосты светлеет. он походит на полудохлую рыбу, которую вернули в море. ещё чуть-чуть – и можно ожидать, что она захлопает плавниками по воде, разбрасывая брызги. староста уходит без истерик, оставив на прощание одну лишь фразу. "радуйся, ты разрушил мой факультет" – риддл чувствует, как она против воли впивается занозой в мозг. кроули спроваживает их из кабинета пару минут погодя, передав какие-то организационные бумажки, которые ему нужно заполнять самому, но он слишком занят. трей, его новый вице президент, за все время не говорит ни слова. риддл чувствует его колючий взгляд – возможно, сам того не осознавая, трей тоже хочет его перекрасить. – скажи мне, разве я не прав? ты меня переубедишь? ответишь, в чем я ошибся?риддла розы красят.
– я... я на твоей стороне.и полностью наполняют цветом.