***
Около полудня, после окончания обеда, Мирабель приводит Бруно в его же собственную комнату и просит что-нибудь предсказать ей. В этом нет ничего предосудительного — всего лишь невинная просьба поделиться своим уникальным даром, приоткрыв завесу тайны незримого для других будущего. И он соглашается без всяких вопросов. Все, что она захотела бы, он дал бы ей безвозмездно, независимо от того, чем именно это являлось. Когда они вдвоем садятся в центр магического круга из песка, на плечи Бруно опускается беспричинная паника. Он вот-вот начнет ритуал, но остановится в любой момент, пожелай этого Мирабель. Девушка доверчиво вкладывает свои ладони в его, и они сидят так, друг напротив друга и держась за руки, какое-то время. Она рядом, совсем рядом. В следующее, почти неясное мгновение губы Мирабель мягко касаются его, и она тихо шепчет три роковых слова — последнее, что он ожидает услышать от собственной племянницы. И это внезапное признание влечет за собой цепь событий, в каждом из которых Мирабель просит еще одно предсказание, а Бруно не может отказать. Неделями позже он пытается отругать девушку за излишнее безрассудство, из-за которого семья чуть было не узнала про них. Но после выясняется, что Долорес ни о чем не подозревает (по крайней мере, они надеются, что она не слышала их ночью). Она общается с ними по-прежнему радушно после того дня, в который они впервые переспали, и после, когда сделали это снова, а затем снова, снова и снова…***
— Нам нужно остановиться. Мы действительно не должны, — силится он, но когда теплые губы Мирабель невыносимо пылко касаются шеи, все, что может так это мысленно выругаться. С каждым новым поцелуем, с каждым новым жарким прикосновением и как будто случайным нестерпимо-коротким интимным контактом она лишает его остатков здравомыслия, делает это с блаженным восторгом, мучительно медленно, крупица за крупицей… — Ты правда хочешь, чтобы мы прекратили? Просто скажи, и мы никогда больше не станем этим заниматься. И от чего-то мысль об этом кажется странно-несправедливой. Он не может оттолкнуть ее. Только не сейчас, когда она, такая совершенно прекрасная, возвышается над ним, беспомощным и слишком слабым, чтобы сказать «нет», и сгорает в удовольствии вместе с ним. Его ладони лежат на приятно округлых бедрах девушки, и она ловит каждый его хриплый стон, все крепче проникает в сердце и отдается так, как будто это их первая ночь, под покровом которой они пересекли рамки дозволенного, увязнув в топких водах запретного влечения. Бесстыдная, невыносимо-манящая, движимая любовью и неутоленной страстью. «Я не могу», — мысленно сдается Бруно, — «не могу потерять ее». Но это было неправильно, никогда не было правильным, им не следовало этого делать. Но она продолжала просить, а он продолжал давать ей все, чего бы она не захотела. Ведь это была Мирабель — красивая, умная, обаятельная и очаровательно непостоянная. Мирабель, без которой он был бы обречён влачить свое несчастное, жалкое существование во мраке, запертый за стенами дома. Все, чего когда-либо желала его душа находится на расстоянии вытянутой руки, и все же он полон сомнений. Из-за дара и того, что он — Бруно.***
Он разговаривает обо всем этом с Эрнандо и Хорхе. Они единственные, кому он может доверить свои тайны, но даже они не в силах помочь в поиске решения его проблемы. — Я ремонтирую только стены, compadre. Не отношения. — Но мы… Мирабель и я не… мы же родственники! — Похоже, это проблема только для тебя, — гремит голос Хорхе из-под ведра. — Бесполезно отрицать очевидное, Бруно. Мы оба знаем, что ты не сможешь отречься от нее, даже если попытаешься. Естественно, он понимает, что всего-навсего разговаривает сам с собой. Его психическое расстройство давало о себе знать еще до того как Мирабель пробралась в его тайное «убежище», и теперь легче не стало. Он будто вяз в сыпучем песке, а она все глубже затягивала за собой, пока не заполнила рассудок ничем кроме ее же собственных красивых стонов и размытых образов, полных искусанных девичьих губ, пальцев, что сжимают простыни и криков его имени. Даже за пределами комнаты он безмолвно обещает, что позднее они проведут время вместе. Каждый раз. Когда она пытливо смотрит на него своими большими глазами, улыбается, сидя за столом напротив, или целомудренно целует в щеку, благодаря за помощь с тем или иным делом на кухне или еще чем-то по хозяйству. Это чистое наслаждение для Бруно. Но он болен этой зависимостью и ненавидит себя. Он больше не в силах смотреть в глаза никому из родных. Особенно его сестре Джульетте. Что он будет делать, если семья узнает? Как они поступят с Мирабель? Получится ли хоть как-то все объяснить? Увидит ли Мирабель снова? Они разлучат их, он в этом уверен, и не сможет смириться с этим… Чувство вины сдавливает грудь, но в то же время Бруно осознает, что им всегда будет мало, чтобы прекратить — не тогда, когда Мирабель сидит на его коленях и умоляюще шепчет, чтобы он занялся с ней любовью… Он не сможет жить. Он перестанет существовать без нее. Превратится в ничто, если ее отнимут у него. Он погибнет, погибнетпогибнетпогибнетпогибнетпогибнет… Он просто перестанет дышать. Перестанет жить. И если одной мысли о потере Мирабель было достаточно, чтобы вызвать приступ мгновенного страха, что станет с ним, если вся правда откроется? Нет. Он не потеряет ее. Он не может потерять ее.***
Мирабель усаживает Бруно на кровать, привычно забирается к нему на колени и обвивает шею двумя руками. — Мира… — начинает он, но последнее «бель» тонет в горячем поцелуе. — Я так люблю видеть тебя счастливым, — говорит она, снимая с себя нижнее белье, и после несильно надавливает ладонями на его грудь, чтобы он лег, и этому едва ли возможно сопротивляться. — Почему? Почему я? Она ласково гладит его лицо, прослеживая следы возраста, что давно залегли на коже. Он снова мучается от все подступающего ощущения вины, но добрая и красивая улыбка Мирабель каким-то непостижимым образом рассеивает все тревоги и опасения. — Знаешь, мне так нравится, когда ты широко улыбаешься, и у тебя появляются морщинки вокруг глаз. И твой смех, — она громко вздыхает, — очень-приочень нравится. — Я… — он не знает, что сказать, — мне тоже радостно, когда ты счастлива. — Знаю. Он даже не помнит, о чем шутил за обедом. И едва ли это имеет хоть какое-то значение сейчас, когда Мирабель вновь припадает к его губам, руками помогая спустить штаны до колен. — Скажешь что-нибудь, что будет напоминать мне о тебе весь оставшийся день? Пожалуйста. О, mierda. Как она может выдумывать такие вещи. — Да. Да, конечно. Конечно, Мира. Нужно что-нибудь обязательно придумать для тебя. Мирабель находит положение поудобнее и медленно опускается — они кажутся идеально совместимыми, как будто их тела были созданы друг для друга. Она плавно раскачивается вверх-вниз, и Бруно ничего не может с собой поделать и подстраивается под ее ритм сам, получая в ответ довольный полустон. Мирабель задирает свою кофточку (и, dios mio, под ней совсем ничего нет), прикусывает ткань зубами и, перехватив его ладони, кладёт себе на грудь. У Бруно начинает кружиться голова — вот-вот сойдет с ума самым лучшим из возможных способов. — Бруно? Оба замирают, услышав знакомый голос. — Мира все еще с тобой? Нужна помощь на кухне, — тётя Пепа, кажется, стоит прямо за дверью. Сердце пропускает несколько оглушительных ударов, а язык как будто деревенеет, и Бруно понимает, что не в силах что-либо ответить. А может и не нужно? — Да, тетя, я здесь, — неожиданно отзывается за него Мирабель. Девушка приподнимается, и Бруно не без разочарования думает, что она собирается слезть, и расставляет руки, чтобы помочь аккуратно спуститься, но Мирабель снова опускается и продолжает двигаться. — Что ты делаешь?! — недоумевает он. — Я уже почти. Пожалуйста, — упрашивает она, перейдя на полушепот, — пожалуйста, tio. Возьми меня. — Вот и славненько. Как хорошо, что не пришлось искать тебя по всей Касите. Твоя мама просила передать, чтобы ты помогла ей раздать арепы в деревне, потому что все остальные в доме оказались заняты… «О, Господи, Господи», — Бруно молится про себя. Это ужасно, он ужасен, но как же с ней хорошо! Он не может остановиться, и пусть все остальное полетит к чертям! Не может заставить ее уйти, только не тогда, когда Мирабель так просит. Девушка удивленно ахает, широко раскрыв глаза, и он знает, что последует за этим. Бруно своевременно зажимает ей рот рукой и быстро меняет позицию — теперь Мирабель оказывается под ним. Не убирая ладонь, он усиливает толчки, наращивая темп почти до невозможного, будто от этого зависит вопрос жизни и смерти. Мирабель приглушенно стонет, тело сотрясает судорога оргазма. Он тоже близок, еще немного! —… ну, я и говорю: «Но Джульетта, ты не можешь попросить об этом своего мужа? А твоя мама сказала: «Он тоже занят, потому что ушел рубить дрова». Ветер за дверью шумит все свирепее, — очевидное разочарование тети Пепы. — Да. Да-а, Мирабель, — он шепчет всевозможные слова нежности, покрывая поцелуями ее губы, щеки, веки, все, до чего может дотянуться. Для него нет никого дороже, прекраснее, добрее в целом мире… Бруно выходит в самый последний момент, в несколько коротких движений доводит себя до пика сам и обильно кончает на живот племянницы. Он отвратителен. Он рвано дышит, а Мирабель ищуще тянет к нему руки, и Бруно загребает ее в объятья. Их губы сливаются в неглубоком, но чувственном поцелуе. — Mi vida, ты станешь моей смертью. — Я тоже люблю тебя, дядя Бруно. — Всегда печём арепы, одни только арепы! Как насчет супа? Пастелес? Мофонго? Аррос кон гандулес? Твоя сестра может приготовить хоть раз что-нибудь другое? От сильного порыва дверь дребезжит на месте. — Не будем сердить тётю еще больше, — говорит Мирабель, весело смеясь. Она слезает с кровати, принимая из рук Бруно маленькое полотенце, и начинает спешно одеваться. — Надеюсь, скоро увидимся снова, tio! Спасибо за предсказания! — Ага… да, предсказания… — он потирает еще вспотевшие руки, ломанная улыбка кривит внезапно помрачневшее лицо. Но Мирабель, видимо, находит это выражение очаровательным, и, прежде чем выбежать из комнаты, дарит Бруно обворожительную улыбку, на прощание мимолётно коснувшись его губ. Девушка открывает дверь, и дождь брызжет ей в лицо. — Ну, tia Пепа, хватит! — добродушно смеётся Мирабель, — Пойдем уже. Не будем заставлять маму ждать. Пепа закрывает глаза и делает глубокий вздох, серые облака над ее головой рассеиваются. Дождя как не бывало. — Да, пойдем. По правде говоря, ее арепы все равно хороши, и я не против есть их каждый день, но, dios mio, Джульетта, сделай что-нибудь еще! — Если ты хочешь что-то другое, можешь приготовить сама, Пепа, — доносится спокойный голос Джульетты с нижних ступеней лестницы. Бруно стоит в тени за дверью, сердце все еще бешено колотится о грудную клетку, и он ощущает, как на него начинает нападать усталость. Доказательство запретной связи все еще липнет к коже, как и вязкое чувство стыда. Мирабель бросает на него беглый взгляд через плечо прежде чем присоединиться к беседе двух женщин. Джульетта передает ей огромный поднос с недавно испеченным печеньем, чтобы дочь раздала кушанье жителям в деревне. Бруно тоскливо смотрит вслед, пока Мирабель не исчезает из поля зрения, и задерживается еще на минуту, глядя вниз со второго этажа, после возвращается в комнату, закрывая дверь за собой. Это не может продолжаться дальше. Так нельзя. Если все всплывёт, они… Бруно трясет головой, отгоняя неприятные мысли. Меняет смятые и слегка влажные простыни на новые. Пожалуй, стоит немного вздремнуть. Да, звучит неплохо. Он выспится, а когда проснется, быть может, на этот раз у него хватит воли оттолкнуть Мирабель. Для их же собственного блага. Но сможет ли? И хочет ли этого на самом деле?