Семь похоронок.

Почту маленького городка Дроссе огласил странный крик, который шёл из малюсенькой комнатки, где обычно при свете одинокой электрической лампочки цензор творил своё дело, проверяя корреспонденцию с фронта. Он был второй линией обороны между Пятиградскими солдатами и почтовыми ящиками их родителей, где-то в армейской палатке сидел такой же человечек, за которым почтовый цензор перепроверял письма. Молодые почтальоны тут же бросились к комнатке. Все знали что старина Гувер просто так орать не будет, когда-то он пришёл работать на почту прямо с фронта, контуженный, и с желанием приносить пользу стране, да довольно подлым способом, но у солдат, как известно, из личного только бельё, да и то казённое. Дверь в комнатушку отворилась, и в коридор выбрался цензор, в глазах его было отчаяние и слёзы, в руках он сжимал пачку конвертов, дрожа всем телом он попытался что-то объяснить, но не смог. Затрясшись всем телом, тощий, больного вида мужчина в мундире цензора осел на пол. — Принесите воды! — деловито потребовал старший почтальон, вглядываясь в глаза Гувера. Тот, шевеля губами, прижимал к груди конверты. Молодой почтальон быстро притащил чайник и старший почтальон Олаф принялся приводить цензора в чувства. Тот, водя глазами от одной типичной верлинской физиономии к другой, успокоившись, начал пить воду прямо из горлышка. Пить жадно и со вкусом, так как будто давно не напивался, кадык как лифт ходил вверх-вниз по шее. — Так что случилось? — бесцеремонно спросил Олаф, отнимая Гувера от живительного чайника. Цензор, сильно задрожав, едва сдерживая слёзы, прохрипел: — В семью Гридлоу семь похоронок пришло… — Всего-то? А мы уж перепугались! Подумаешь, грюнитов порезали… — протянул молодой почтальон-верлинец, как вдруг словно получил оплеуху тяжёлым взглядом Олафа. — Это те Гридлоу, которые всей мужской половиной патриотично отправились защищать Пятиградие от вторжения Руанских бесов и мятежников Даргуса? — уточнил старший почтальон. Цензор, закивав, прошептал: — Все погибли, отец и шесть сыновей, все к ряду в одном бою… — Кто их ждёт? — перебил Олаф, с его лица не уходило безразличия, но в голосе был интерес. — Мать… я читал все их письма… её Граша зовут… она это не переживёт! — сказав это, Гувер сжал конверты в кулаке и попытался встать, у него не получилось. — Вот оно что… — присвистнув произнёс Олаф и, оглядев молодняк, прищурившись, спросил: — Есть желающие опустить похоронки в ящик? Переглянувшись, почтальоны промолчали. Да им как Верлинцам-колонистам было плевать что Грюниты погибли, но вот последствия от писем на ещё живую женщину никто на совесть брать не хотел. Они были чужими в этом королевстве, но что-то человеческое в них ещё было. — Может просто потеряем? Ну, как в тот раз… — вдруг прошептал молодой почтальон, с надеждой взглянув на Олафа, на лице того гуляла задумчивость. — Гувер, ты всё-таки донельзя сентиментальный! — наконец с неким отвращением заметил он и, отняв конверты, заявил: — Я — как старший почтальон - доставлю письма сам! — Ты бессердечная тварь, Олаф! Её смерть схватит, не успеет она на мужа похоронку дочитать! — проревел Гувер, вскакивая и бросаясь на старшего, продолжая ругаться: — Сопляки безусые! Вы не знаете что такое фронт, что такое смерть! Какого это, когда близкие погибают! Зажравшиеся свиньи Касперовской мирной эпохи! Будь проклято королевство Грюнланд и это сраное Пятиградие! Для успокоения цензора потребовалось немного, просто удар пустым чайником по голове. Почтальоны унесли его тело в комнатушку и, наложив компресс, оставили. — Жестоко вы с ним, — процедил молодой почтальон, преданно глядя на старшего. — А что поделать, он бывший солдат; контуженный! Чтоб его черти жарили! — бросил Олаф и, вдруг сменив тон, прошептал: — Но он чертовски прав! Старушку от такого счастья смерть заберёт сразу и на могилу к ней ходить будет некому… — Так может потеряем письма? — вновь предложил молодой, в его глазах светилась ещё живая святая наивность и Верлинский циничный идиотизм. — Сразу семь похоронок? Эва махнул брат! — усмехнулся Олаф и, отвесив ещё одну оплеуху взглядом, пояснил: — Одну похоронку посеять ладно, но не семь же! Тем более, она потом всё равно узнает! Компания когда-то, да, кончится, мятежников прогонят в Руна, а она всё будет ждать своих детей и мужа… Нет уж, лучше пусть всю правду сейчас… — А ежели помрёт? — похолодев, спросил молодой почтальон. — Зато с семьёй увидится, — цинично процедил Олаф и, натянув кепи так, что козырёк закрывал глаза, покинул почту. Но молодой почтальон был готов поклясться, что во взгляде начальства не было ни грамма издёвки, а лишь чистые слёзы. *** Цензор, очнувшись, хотел было бежать по адресу, который выписал себе на листок, но его остановила гора навалившейся работы, как будто специально почтовый из Пятиградия разгрузился именно сейчас и нужно было идти на склад забирать пачки корреспонденции. Уже вечером, когда все собрались покидать здание почты, на пороге появился растрёпанный старший почтальон, без кепи с продранным мундиром, руки его были покрыты синяками. Схватив цензора за грудки, он утащил его в подсобку. — Что это с ним? — поинтересовался почтмейстер, который весь день наблюдал странную оживлённость в своих Верлинских собратьях. — Похоронки относить ходил, — нервно усмехнулся молодой почтальон и бросился к двери в подсобку, к ней уже приникли остальные. Из-за двери слышался отборный верлинский мат: — Ты … гадёныш! …! Трагедию … развёл! Чтобы тебя …! Сентиментальный ты наш …! Помрёт говоришь …? Да эта … сама смерть схватит если захочет! Это она меня так …! Оказывается похоронки липовые, вернее ошибочные! Живы-здоровы её беркуты, их полк просто потеряли! Ей письма об этом в обход нас с фронта санитар из лазарета доставил! Сраная … грюнитская семейственность и кумовство! А в итоге она подумала, что я над ней издеваюсь! И вот что в итоге! — сокрушался Олаф. У двери все выдохнули, страшной кончины осиротевшей женщины удалось избежать, а вот старший почтальон Олаф ещё долго проклинал страну, которая понаотпускала южные территории в свободное плавание и устроила хаос под гордым именем — «Пятиградская компания». — Надо было всё-таки потерять! — хихикнул под дверью молодой почтальон, а Гувер в это время протестовал: — А что я должен был подумать? Это же и вправду горе! Слава Янешу, всё обошлось… Не смей меня так называть! Сам …! И по заслугам тебе! Не захотел пожалеть женщину, скрыть горе - и поплатился, ещё небось из рук в руки решил передать, чтобы на реакцию посмотреть! Урод ты моральный, Олаф! На эти обвинения старший почтальон оправдывался уже в более повышенных тонах, в итоге всё кончилось дракой. Так из-за идиотизма офицера на фронте и семи листов проклятущей бумаги пострадали два невинных тыловика и один молодой почтальон, пытавшийся разнять коллег.