псина

"не выделяться, ни в смерти, ни в жизни" Лёд тронулся, господа, а с ним, кажется, тронулся и Мерлин. Тронулся сильно и со всем своим больным усердием, на которое только способен. Юноша рядом смотрит преданным щенячьим взглядом, таким доверчивым и восхищенным, почти детским, н-е-в-и-н-н-ы-м, и на несколько секунд Мерлин позволяет себе забыть о том, что рядом будущий убийца Великого Короля. И это становится серьёзной ошибкой мага. Не первой, но совершенно точно роковой. Сначала грянула любовь. Такая чистая, возвышенная, какую воспевали королевские барды. Такая волшебная и непостижимая, как вся магия мира. Потом она стала тем, чем являлась на самом деле - кровавыми гниющими трупами, казалось, повязанными между собой Триединой Богиней. Светлая любовь закончилась так же внезапно, как и началась - ей на смену пришла чёрная страшная жажда обладания. Она появилась по щелчку, как появляется шлюха с раздвинутыми ногами в злачном переулке. Мерлин упрямо не понимает - какого черта - а потом захлебывается чёрными сгустками лжи из своих лёгких. И этой лжи жидкой и вонючей столько, что хватило бы затопить весь Альбион по самую макушку. Мерлин н-е-н-а-в-и-д-и-т эту ложь, но продолжает запихивать её в себя, вместе с проблемами других людей, больше и глубже, задыхаясь, давя рвотные позывы, раздирая и так саднящую глотку. В висках навязчиво бьётся "артур-пророчество-артур-пророчество-артур-артур-артур-а....", крутится в раздражённом мозгу, вгрызается, как трупный червь в гнилое мясо, и это омерзительно настолько, что Мерлин задыхаясь надсадно кричит в тишину предрассветного леса, где то далеко за стенами замка, пытается выблевать вонючую гниль из легких хотя бы на краткий миг. Мордред смотрит на мага и думает, что ещё немного и знаменитый Эмрис подавится очередной чужой проблемой и умрёт. Так нелепо. Каждое утро Мерлин собирает себя по кускам, выстраивает заново скелет, пересчитывает ребра, магией заставляет гниющий кусок плоти функционировать. Каждое утро Мерлин чувствует гнилую воду в лёгких все выше и выше. Это твоя вина, у-б-л-ю-д-о-к, думает Мерлин, глядя на друида. Мордред светло ему улыбается и смотрит-смотрит-смотрит своими детскими доверчивыми глазами так, что у Мерлина внутренности сжимаются в холодный скользкий клубок, словно там копошатся сотни личинок. Любить Мордреда, это что-то сродни изощренной пытке. Мерлин д-о-л-ж-е-н выбирать между своим предназначением и своим желанием каждое мгновение жизни. Выбирать между собой и ложью. Мерлин улыбается Артуру - виновато и заискивающе. Друид знает точно - у настоящего Мерлина нет такой улыбки - и внутри юноши снова все вскипает, что-то жжёт нестерпимо, пытается вырваться наружу болезненной нежностью. Настоящий Мерлин это свет, и Мордред хочет его, хочет быть в нем и с ним. Хочет доказать, вывернуть наизнанку себя во имя преданности. Хочет вручить магу свою верность вместе со своей жизнью. Мордред что псина, готовая лизать ноги тому, кто его приручил. Поэтому их миры, как и положено двум противоположностям, которые похожи больше, чем стоило бы, все же врезаются в друг друга, взрываются и... Их губы сталкиваются и кажется, что в тишине зала слышен звон спущенной тетивы. Мордред вгрызается в мага с победным рычанием. Точно голодная псина, самая настоящая. Лижет его рот, обводит языком острые скулы - боги, какие же они острые, словно надавишь слегка и кожа натянется, треснет, выпустит на свободу каплю горячей крови, а затем ещё, ещё... Мордред смаргивает наваждение и касается пальцами скул, сжимает их почти невесомо, преданно заглядывает в глаза мага, безмолвно спрашивая разрешения. Мерлин прикрывает мутные глаза и совершает очередную ошибку. "Можно." "Служить." И Мордред служит. Раскладывает его прямо там, в зале совета, на круглом столе. На этом любимом столе Артура. Мерлин смеётся при мысли о том, как уже утром будет стоять рядом с этим чёртовым столом, рядом со своим чертовым королём в окружении всех его чертовых рыцарей и вспоминать, как выгибался в агонии под одним из них прямо здесь. Мордред слизывает этот смех с его губ, разводит колени и притирается между ними бедром. На секунду глаза волшебника загораются золотом и вокруг воцаряется густая липкая тишина. Мордред рычит, понимая, что сейчас Мерлин снова выбрал ложь во имя любимого короля и его будущего. Рычит, бесится, запуская зубы в молочную кожу, на которой тут же расцветают багровые метки, присваивает волшебника себе, только одному себе. Тёмное бешенство застилает разум, в остатках сознания долбиться только одна мысль мой-мой-мой-только-мой. Болезненное возбуждение волнами разливается по телу, концентрируется в паху, где горячо и тесно. Мерлин хныкает под ним, поддаётся вперёд, его член ноет, затянутый тканью и друид опускает ладонь, сжимает на пробу, и смотрит, как трепещут черные ресницы чародея, как он сдавленно стонет, закатывая глаза и сам трется о сжатые пальцы. Притягивает рыцаря ближе к себе, зарывается длинными пальцами в мягких кудряшках и сам вылизывает его рот, отчаянно заполняя собой все пространство вокруг. Мордред сжимает худое бедро, уверенный, что к утру на них распустятся синяки, еще одно пошлое подтверждение реальности их бредовой ночи. Горячий воздух жжет легкие, пространства между телами почти не остается, но Мерлин прижимает рыцаря еще ближе, и тот растворяется в ощущениях, шарит пальцами по взмокшей спине волшебника, который дрожит как натянутая тетива и жмется ещё теснее, хотя кажется, что уже некуда. Когда Мордред отстраняется, маг разочаровано хныкает, хватаясь за рукава рыцарской рубашки, но друид и не думает разрывать их касания. В каждом движении чувствуется столько отчаянной безжалостной нежности, болезненной острой необходимости, что останавливаться - смерти подобно. Рыцарь дрожащими от нетерпения пальцами дергает завязки на тканевых штанах Мерлина и тут же запускает в них руку, накрывая горячий член. Волшебник задыхается от остроты ощущений и чувствует себя оголенным нервом, не укрыться от ласкающих пальцев, не одурачить самого себя не выйдет. И он сдается окончательно, капитулирует перед этой обезоруживающей щенячьей преданностью, которую ему предлагает молодой рыцарь. Раздвигает ноги шире, тянется за новым поцелуем, прихватывает зубами нижнюю губу, сам скользит руками к металлической пряжке ремня. Мордред на мгновение замирает, вглядываясь в искаженное удовольствием лицо волшебника, впитывает, запоминает каждую черточку его лица, глаза, звездами вспыхивающие под полузакрытыми веками, яркие припухшие губ, треснувшие в самом уголке. Нет и не будет ничего красивее и идеальнее разомлевшего от ласк Мерлина. Ремень с глухим стуком ударяется о каменный пол залы, а друид закидывает одну ногу мага себе на плечо, раскрывая еще больше, обводит узкую дырочку и толкается в нее пальцем. Мерлина подкидывает вверх и впечатывает в твердую грудь мужчины, он тихо и жалобно скулит, двигая бедрами навстречу, насаживается глубже, ерзает, цепляется руками за край стола. Мордред добавляет еще палец, а другой рукой железной хваткой впивается в загривок волшебника и тянет его на себя, покрывает все, до чего дотягивается мелкими влажными поцелуями, зализывает нежное место за ухом, чувствуя языком заполошно бьющийся пульс, и продолжает насаживать его на пальцы. Мерлин тянет руки, цепляется за рубашку на груди друида, хрипит, извиваясь от болезненного наслаждения. Пальцы с пошлым хлюпом выходят из растянутой дырочки и рыцарь, не теряя времени, заменяет их членом, плавно входя до середины и замирая, давая Мерлину привыкнуть. Тот издает резкий оглушительный стон и тоже замирает, чувствуя фантастическую заполненность. Он так туго и п-р-а-в-и-л-ь-н-о сжимается на члене друида, что тот коротко хрипло стонет сквозь зубы и осторожно двигается вперед. Входит до упора и снова останавливается, ощущает как плотно и горячо обхватывает его Мерлин, чувствует как сам плавится от жара и тесноты. И это становится последней каплей в море терпения Мордреда. Он срывается, как безумный, голодный до прикосновений, толчков, стонов, вбивается в податливое худое тело. Маг закидывает ноги рыцарю на бедра, скрещивает их, бьет пятками в поясницу и прижимает еще теснее, места для маневра не остается и Мордред двигается мелко, почти не выходя. На долго их не хватает, бешено напряжение требует немедленного выхода. Мерлин сдавленно хнычет, выгибается, изливаясь себе на живот, пачкает ночную рубашку. Друид делает еще несколько резких толчков, проталкивается в вибрирующее нутро и, издав полузадушенный хрип, кончает, сгребая волшебника в обьятья. Несколько секунд после ничего не происходит, не слышно ничего, кроме тяжелого сбившегося дыхания. Мерлин прячет лицо на широкой груди рыцаря, который мягко придерживает его за плечи. Мгновения спустя маг решается поднять глаза выше и видит все такой же преданный и восхищенный взгляд Мордреда. Он выглядит как сытая и обласканная псина, и Мерлин уверен, будь у друида хвост - он бы точно вилял бы им от радости. Эта мысль заставляет колдуна тихо захихикать и притянуть любовника для нового поцелуя. Магия вокруг них ликует и искрится.

***

Горы и поле у их подножья тонут в кроваво-красном тумане. У Мерлина в глазах рябит от красных рыцарских плащей, ковром укрывших Каммлан. Сердце заходится болезненным испуганным стуком. Волшебник видит, как все его надежды идут прахом, когда глазами находит два бездыханных тела. Его магия точно чувствует, что оба еще живы, но на грани. Времени совсем нет. Мордред лежит на боку и даже не дышит, из его сквозной раны вытекает и пенится кровь, а сердце Мерлина пропускает удар, за ним еще один. Как же это больно-больно-б-о-л-ь-н-о Мерлин точно знает, что времени и его сил хватит только на одну жизнь. И он делает выбор. Как и всегда. Из Мордреда льётся кровь. Из Эмриса - колючий холодный свет и запах смерти. Мерлин - солнце. Мордред - мертвый рассвет.