***
— Вот так, аккуратнее, повтори аккорд С, затем переходи обратно к Dm, и так пару раз. Порше музицировать явно не нравится. Эш это видит, вздыхает, но не улыбнуться не может — Кристал понимает, что для неё, Эш, это важно, и усмиряет свою непоседливость во имя взаимных «жертвоприношений» (Эш не любит шопинг). Тем более, что занятия ей пригодятся в будущем — одной игры на пианино и хореографии с аккомпанементом в виде красивого голоса Муну явно будет мало. Так что она, решительно выдохнув, повторяет основы основ, поджимает уши, когда ошибается, слыша премерзкие звуки, машет хвостом, когда Эш хвалит её за успешные попытки. Потому что Порше всё-таки приятно оправдывать чужие ожидания, знать, что она способна быть собранной, способна учиться чему-то новому и не безнадежна, как говорили о ней большинство зверей, в глазах которых она была лишь «дочкой известно продюсера». А ещё приятно улыбаться в ответ на улыбку, принимать из маленьких, но немного мозолистых лапок чай с мёдом (помня, что сама же помогала перевозить этот мёд с пасеки Кэллоуэя), прижиматься к теплому боку иногда слушать рассказы Эш о её собственном обучении. Как сейчас, когда дикобразиха с горькой усмешкой вспоминает «бывшего», научившему её аккордам матерной песни, вместо положенного Чайковского. — Хорошо, что я догадалась залезть в интернет и позузлить* это. Перед самым прослушиванием! — смеётся Эш под недоумевающий взгляд Порши. — Что? — А разве раньше ты не думала об этом? — спрашивает Порша, заинтересованная историей, делает глоток сладкого чая. — Как-то нет… Была влюблена по самые уши и во всём ему верила, дура безмозглая, — Эш опускает взгляд на цветастую чашку, до которой всё-таки успели добраться измазанные гуашью лапки одного из поросят. — Ну, знаешь, как это бывает… — Нет… — Порша пожимает плечами на удивленный, немного даже шокированный взгляд. — Я никогда не влюблялась. Так, чтобы потерять голову. Но, в принципе, понимаю тебя. — Что ж, мой тебе совет: Не влюбляйся так никогда. — Даже в хорошего зверя? — Даже в него. Никогда не знаешь ведь, каким зверь окажется под своей первой шкурой. — А ты хорошая? На этот простой вопрос в лоб Эш лишь пожимает плечами, понимая, возможно, к чему клонит Кристал, но не желая (по крайней мере, сейчас, когда всё: она, её уголки, склеенное из осколков сердце, более-менее спокойно) в этом разбираться. — Наверное. Как и ты. Как и Розита, мистер Мун и остальные.***
Эш немногое может сказать о Порше, но одно точно, очень-очень точно. Она не заслужила этого. Также, как и мистер Мун, так же, как и остальные, пострадавшие от импульсивности Джимми Кристала. Но Порша, сидящая в первом ряду зала суда, смотрящая на спину отца, скрытую оранжевым костюмом, навострённые уши, не заслужила этого. Порша, которая сжимает край модной джинсовой куртки, слушает личное дело, и выражение её мордочки меняется с поразительной скоростью. — …Подкупах, угрозах съесть неугодных ему зверей, одном убийстве, сокрытии оного, и нескольких покушениях на чужие жизни, в том числе и на Бастера Муна. — Одном убийстве… Эш поворачивает голову на тихий, безжизненный голос, с удивлением осознавая, что шепчет это Порша, глаза которой широко распахнуты, а уши поджаты. И лапа медленно тянется к пасти. — Пап… — Кристал оборачивается на звук, и Эш с удивлением и нарастающим ужасом видит, как злость на его морде сменяется сожалением. — Мама… Она ведь не сбежала? Пап, где мама? По залу прокатывается шепоток, а у Эш на загривке приподнимаются иголки, когда она видит выпущенные в ладони когти и увлажнившийся взгляд. Когда смотрит на недоумевающего судью, на полпути остановившего попытку вернуть тишину. Тянется к чужим рукам и вздрагивает от того, насколько Порша напряжена и буквально натянута, как струна. И от запаха крови тоже вздрагивает. Горьковатого, принадлежащего хищнику. — Пап… ты убил её? — Господи боже. Ахает сидящая поодаль Розита, зажимает рот ладонью, жмётся сильнее к пытающему сохранить остатки самообладания мужу. Джонни и Нуша выглядят не лучше, они, Гюнтер, мистер Мун, закрывшаяся ушами Мина, Зуки и Кэллоуэй, что медленно растягивает губы в хищном, поистине страшном оскале, сжимает кулак, выпуская массивные когти, но всё-таки берёт себя в лапы, когда перепуганная Эш берёт его за рукав пиджака, успокаивая, призывая сохранить самообладание. А потом двигается к поджавшей уши Порше, сжавшейся в комочек, уткнувшейся в ладони, откровенно плачущей. Прижимается, выражая всё своё сочувствие.***
Дальнейшее разбирательство остаётся для неё тайной, потому что она вызывается проводить Поршу на свежий воздух, ведёт её за пряжку высоких сапог прочь из зала, прочь из гнетущей атмосферы безмолвных согласий, и очень хочет увести прочь от гнетущих мыслей, но понимает, что пережить их необходимо, чтобы потом они сами ушли легче. Конечно, думает по пути, глупо сравнивать её муху и слона Порши, но суть, если подумать, одна и та же. — Он говорил, что она убежала. Говорил, что не хотела жить с таким, как он, видя, что я становлюсь на него похожей! Сейчас же Эш сидит у закрытой двери туалета, подстелив под себя куртку и попросив («простудишься») сделать тоже самое Поршу, плачущую по другую сторону. Закрывшуюся, словно в кокон, и наверняка прижавшую колени к груди. — Называл её глупой и крикливой. — Какая она была? — Красивая. Светло-серая, и вообще как будто изначально белая, как папа, только покрасившая шерсть назло всем. Я никогда таких не видела. Остальные либо серые, либо белые, либо серо-белые. Добрая. И голос… у неё был прекрасный голос, но мне всегда почему-то казалось, что внутри её горла есть полый шар, через который она пропускает некоторые слова. Глупо, правда? — Совсем нет, ведь это помогало тебе понять мир. Всё, что помогает тебе понять этот мир, узнавать новое, не бывает глупостью. Наверное. Я, в конце концов, не психолог, чтобы разбираться в этом, — Эш усмехается, приваливаясь плечом к серой двери, однако сразу же вздрагивает от того, что из-под неё вылезает белая лапа и накрывает её собственную. — Спасибо.***
— Меня ужалили! — сообщает Порша, громко и отчаянно тряся лапой. Театрально прижимает уши к голове, смотрит с бровями-домиками на такую укутанную с головы до задних лап Эш и соты в её руках. Целые, полные блестящего на солнце мёда, без единой пчелы! — Ну, а чего ты от них хотела? Покорности? Или, может, узнавания? Смеётся проходящий мимо Кэллоуэй, несущий несколько таких сотовых рамочек. Порша поскорее отворачивается, надувшись, чтобы не видеть его открытых лап и принимается старательно дуть, отгоняя, наверное, свою пчелиную фанатку, противоречащую саркастическому тону старого льва и маячащую перед самым носом. Она вместе с Эш приехала в особняк Келлоуэя месяц назад, почти сразу после разбирательств с основными делами отца (после всех споров, справок, апелляций ему в конце концов установили срок в семь лет), для «восстановления психического здоровья». Но на самом деле, думала раздосадованная Порша, в качестве бесплатной рабочей силы. Бесплатной, но бестолковой Читалось в течение этого месяца во взгляде легенды, и Порша скалилась, скрывая злость шкодливой улыбкой. Однако, старый лев был не промах, и каждый вечер звал их на ужин. Готовить он любил сам, их же (и то временами) просил почистить ингредиенты. Эш не отказывалась, Кристал следовала её примеру. А позже чувствовала себя просто прекрасно, слушая и рассказывая, смеясь и едва сдерживая слёзы, если речь заходила о потерях, и всегда под конец смотрела на неторопливо жующего зверя, не находя в себе смелости извиниться за детское поведение. Извинений, впрочем, никто у неё не требовал. Ни тогда, ни когда они с Эш вернулись в город, отдохнувшие, загорелые, искусанные.***
Вернулись поздно, общим решением поехали к Порше, поскольку до театра от неё было ближе. Разложили вещи (Кристал), обошли весь дом, сославшись после на огромную усталость (Эш) и, не сговариваясь, расположились в комнате Порши. Делились впечатлениями, хвалили Келлоуэя, его кулинарные навыки, спешно убирали банки с мёдом от батарей и вообще за дверь, в самый тёмный угол во избежание попадания прямых солнечных лучей. Восхищались разросшимся со времён премьеры «Других миров» садом и чистотой тамошнего воздуха, которым нынешний не шёл ни в какое сравнение. А потом Порша как-то случайно наклонила голову, свесившись с кровати и посмотрев на мордочку Эш в паре сантиметров от своей. И, не задумываясь, поцеловала.***
Извинений от неё не требовали, но стали избегать, что заранее было обречено на провал — всегда виделись на репетициях, которые никто из них дисциплинированно не пропускал. Игнорирование тоже не принесло результатов — однажды заметивший это Мун пересёк затею на корню, неожиданно твёрдо заявив, что, если они не разберутся с разногласиями, он отправит их за дверь, а, если не устранят и там, то уволит и постановка «Других миров» будет невозможна по причине отсутствия необходимых звеньев, а все его труды пойдут прахом. Под конец монолога его голос всё-таки сорвался, но Эш хватило и этого. Разговаривали они в кафе. Порша хрустела новинкой недели (карамельным тортом с украшениями в виде шоколадных трубочек), а Эш выстроив по правую руку слой с газировкой и одним энергетиком во главе угла. — Мне, наверное, стоит извиниться? — осторожно спросила Кристал, поглядывая на Эш, неожиданно понимая, что та стала ей такой знакомой, такой родной, такой «своей», что от одной только этой мысли хотелось вилять хвостом. Но Порше не виляла, сдерживаясь. — Ты, наверное, против таких мыслей. Если даже они тебе не отвратительны… — Нет, не отвратительны, просто… — Эш залпом допивает остатки газировки и открывает следующую банку, потому что волнуется, потому что хвост у Порши подрагивает, поджатый. — Я сейчас не готова. Ещё не время. — Я… понимаю, — волчица, напротив, втыкает надкусанную трубочку обратно, задумчиво смотрит на прохожих, переводит взгляд на «Карамельное безумие! (!)» и внимательно то осматривает. Тишина повисает на несколько минут. — Тогда… друзья? — Да. Пока да.