Грань

Рейстлин не думает о том, что однажды соскучится по кошмарам. Он старается не думать, а размышлять: строить планы, бессмысленные уже, бесцельные. Достигнутое могущество саднит в груди застарелым, привычным уже кашлем. Кашляющий, задыхающийся кровью бог — жалкое и устрашающее зрелище. Каков мир, которым правит подобное существо? Рейстлин не думает об этом, но больше думать ему не о чем, а он, как назло, за все прожитые годы так и не выучился оставлять голову блаженно пустой. Мысли сворачиваются в голове шипящими змеями, путаются с тугими спиралями воспоминаний, давят на череп изнутри, и не оставляют юного бога в покое ни на секунду. Его разум распахнут, давно разрушены все щиты, ему попросту не от кого защищаться, и опасаться нечего. Его разум распахнут отвратительной гноящейся раной, но нет никого, кто взглянул бы туда, кто смешал бы мысли собственные с мыслями бога. Нет в этом гибнущем мире того, кто обратился бы к Рейстлину с молитвой. Он почти свыкся, но в собственном запылившемся от бездействия разуме, со временем одиноко становится даже ему. Он давно привык не лгать себе, и не лжет. Пускай перспектива запутать самого себя в закоулках сознания, мчать за собственной тенью, не зная отдыха и жалости, прельщает и манит к себе. Он обречен. Слишком умен, чтобы сойти с ума, слишком могуществен, чтобы дать слабину. Его проклятие, его предназначение… Рейстлин честен перед самим собой. Он жаждет движения. Он хочет цели. Он, иссушенный магией, проклятый и убитый, воскресший богом, отчаянно желает жить. Ныне и присно, только бы не так, как теперь. Он желает жить, наслаждаясь своим могуществом, пуская его, то во благо, то во зло. Он желает вершить собственную справедливость, карать и миловать. Но выжившие не просят ни его гнева, ни защиты. Его мир болеет, заразившись неизлечимой хворью своего повелителя. Его мир умирает. Рейстлин живёт. Живёт, снова и снова поднимаясь с постели после приступов судорожного кашля, раздирающего горло. Ему больше не становится хуже. Приступы происходят регулярно, и он, к своему ужасу, понимает, что ждёт их с нетерпением. Ждёт приступов надсадного кашля, моментов, когда все его существо мечтает лишь об одном — о вдохе, который не сопровождается ощущением, будто в гортань забивают ржавые гвозди. Рейстлин наблюдает за стройным парадом существ, шествующих мимо него, по его земле, чтобы в конце концов, нырнуть в самую глубину Бездны. Того мира, что теперь закрыт для него навечно. Бездны, из которой больше не сочатся в реальность кошмары. Бездны, куда можно лишь войти, но покинуть которую — нельзя. Больше нельзя. Он, Рейстлин Маджере, оттого и отвратительно, тошнотворно бессмертен, что покинул Бездну, и Бездна больше не хочет его видеть. Никто не приносит вестей. Грань миров, которую он помнит ещё совсем тоненькой, прозрачной пленкой, сквозь которую то и дело сочился гной ужаса со стороны Бездны, теперь крепче драконьего панциря. Однажды за эту грань уйдут все рождённые на этой стороне, и останется только камень, только руины, только небесный свод. И Рейстлин. До этого ещё долго, но исход очевиден. Такхизис бы долго смеялась, глядя на его страдания. Рейстлин почти слышит ее зловещий смех, так похожий на смех самой Бездны. Рейстлину кажется. Всего лишь шум водопада, всего лишь обвал в горах. Он воскрешает в памяти образ за образом, и ловит себя на том, что скучает по её присутствию в кошмарах. Теперь ему ничего не снится, и Такхизис не является мучать его в сновидениях. У нее другие дела. Она занята… Рейстлин порой смотрит в драконий глаз своего посоха. Такхизис всегда замечает его нелепые попытки заглянуть в её Бездну. У нее теперь достаточно сил, чтобы, не мучаясь после от жуткой боли, со своей стороны тыкать пальцем в светящийся шарик глаза, заставляя его развеяться. Бездна меняется с его миром местами. Там, по ту сторону теперь — жизнь, здесь же — лишь истоптанная прихожая загробного живого мира. По ту сторону все бессмертны, по ту сторону все счастливы. Чтобы понять это, Рейстлину хватает тех урванных у Такхизис секунд и минут, которые он проводит в наблюдении за тем миром. Бездна радуется вместе со своей богиней. Бездна смеётся, и улыбка у нее больше не напоминает оскал. Бездна больше не гниёт. Там гулко и холодно, но больше не сыро. Бездна наполняется теплом, и, как ни странно — светом. Рейстлин едва не слепнет, заглянув однажды в самое сердце Бездны. От забытого бело-золотого глазам больно, даже сквозь границу реальности и толстое стекло драконьего глаза. Что же там так сверкает? Даламар сбивается с ног, с нездоровым рвением бросаясь перекрывать архивы Рейстлина в поисках упоминаний о подобном источнике свечения. Его ведёт от желания услужить шалафи, впервые за много столетий давшего ему настоящее поручение. Рейстлину тошно. Он теперь уже понимает, что «шалафи» с эльфийского в их случае переводится только как «господин», а не «учитель». Больше нет. Рейстлину не о чем разговаривать с Даламаром. На него попросту тошно смотреть — не только от того, что даже эльф успел постареть за проведенные рядом с шалафи годы, но и оттого, что его лицо — уже не такое юное, по прежнему напоминает Рейстлину о Бездне… Интересно, счастлив ли тот двойник Даламара? Или Такхизис уже развоплотила его, ожидая настоящего? Ответа нет ни в старых, ни в новых книгах. Рейстлину это очевидно ещё до начала поисков. Лишь раз в жизни он видел такое сияние, но не хочет верить. Конечно, жрица Паладайна мертва. Конечно, ее медальон уничтожен. Конечно, в Бездне нет, и не может быть света Паладайна… Бездна сияет, и вовсе не Паладайн тому причина. Бездну освещают две великие богини, разгоняя мрак. Та, что владеет мраком, не отпускает руки светлой богини. Испытанной, проклятой и убитой. Прошедшей все. Владычица Бездны нежна с ней, как тьма, обволакивающая все по ночам. Ее тоже слепит свет, но она не бежит от него, как положено теням… Она ближе, и только от того, должно быть, так ярко сияет Бездна. Рейстлину кажется, что он слишком много времени проводит, выплетая тонкую сеть заклинаний, позволяющих то здесь, то там смотреть на это сияние, невозможное в его мире. Если бы только перенести этот свет в его тусклый мир, если бы только способен он был озарить руины своего мира подобным сиянием… — Крисания! — шепотом зовёт Рейстлин. Сияние слепой богини мерцает, когда она оборачивается к порталу. Она молчит, она внемлет. Богиня, какой она должна быть: слепая, и от того всепрощающая… — Светлая Крисания, даруй мне смерть… — молит Рейстлин. — Ре-ейстлин… — доносится до Бога знакомый голос Такхизис. — Рейстлин, драконовы боги, как же ты мне надоел. Портал схлопывается с такой силой, что по драконьему глазу идут трещины. Драконы вымерли. Этот глаз был последним. Точно последним…