« Уважаемые жители, сегодня, с четырёх до пяти, ожидаются кратковременные осадки в виде кислотных дождей на западных окраинах города. Просим вас оставаться дома и покидать квартиры лишь в специальной защитной одежде и только в случае крайней необходимости. »
Щелчок. Пульт с глухим хлопком приземляется на скомканный диванный плед, а роботизированный, безэмоциональный голос телеведущей с новостной программы замолк синхронно с погасшим экраном телевизора у стены. — Да ну, опять дома сидеть?.. — Риторический вопрос звучит с огорченным причитанием. Гон каждый раз возмущался на предусмотрительные замечания из телевизора, словно те равнодушные голоса объявляли директивы исходя из собственного желания, а не из-за угрожающей опасности и чрезвычайных обстоятельств. — Последнее время эти дожди участились, — озвучивает свое наблюдение Киллуа, выглядывая за окно: на улице почти никого, исключая нескольких человек в кислотно-оранжевых глянцевых дождевиках, которые с высоты одиннадцатого этажа казались рассыпанными остатками конфетти по асфальту, поддуваемыми ветром в разные стороны. — Раньше такое только пару раз за месяц случалось. Их город серый, выцветший, будто поблекшая фотокарточка некогда красивого запечатлённого вида: мрачный, жухлый, с заляпанными грязью обочинами, битым асфальтом и выдыхающими копоть дымовыми трубами. Никлый туман ложился полупрозрачной завесой на зубчатые бетонные постройки, скрюченные деревья с остатками засохшей листвы. Он помогал слиться поникшему, потухшему, мёрзлому городу с таким же нависающим над ним небом, похожем на накинутую смятую больничную простыню. Туман, плотно забивающий небо комками ваты, был привычным осточертевшим явлением, неизбежно нависающим грозной лавиной над головами уже много лет. Солнца за этой посеревшей, надёрнутой и прозванной небесным куполом простынёй видно не было; как и россыпи звезд, которые похожи на блестящую рассыпанную крошку по чёрному, если верить книгам и оставшимся фотографиям. Совсем редко, зимой, можно было увидеть падающие хлопья снега даже без свойственного им серо-желтого оттенка: совсем кратковременный снегопад, который почти сливался с небом в его пепельности. Стоять под этим снегом, ловить его ладонями, и уж тем более нарочно подставлять под него лицо не рекомендовалось и даже воспрещалось, потому что осадки никогда нельзя было счесть безопасными даже если они выглядели вреда не приносящими. Пускай туман и приобретал форму узорчатой пыли, сыпавшейся морозными колючками на улицы, это были всё те же знакомые вирулентные облака, продолжающие свой метаморфозный цикл бесконечное количество раз в любое время года. И тогда Гон, глядя в дымчатое небо за окошком, говорил Киллуа представить мир наоборот: этот плотный туман — огромный сугроб, бережно укрытая снежная равнина. И тогда, получается, снег падает наоборот в эту огромную кучу, а не тает в слякоти асфальтных выемках; не скатывается под резиной колес автомобилей и не ложится перемолотой крошкой в обледенелую январскую грязь. И Киллуа, по примеру Гона, так же баловался и фантазировал о снеге наоборот, позволяя спутанным вихрам промозглого ветра погрузить в свою сказочную иллюзию. Не то чтобы Золдику, казавшемуся приземлённым реалистом по сравнению с Гоном, была какая-то особенная разница до того, как именно летят снежинки и в какую сторону их относит ветер, но представлять всякую сказочную чушь вдвоём всегда увлекает. Особенно когда сумрачный город угрожает проглотить в своё курево, готовый предварительно пережевать своими оскаленными бетонными зубьями.⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱
Киллуа часто ездил с Гоном загород к его тёте, которая, после переезда своего племянника в оставшуюся от отца квартиру, не решила менять привычное место жительства. Она иногда посмеивалась, что пригород отличается свежестью в отличии от спёртого городского воздуха, застрявшего в лабиринте построек с ежеминутными хрипящими выдохами высоких торчащих труб. (И все прекрасно знали, что серый-серый загород никак не отличается от серого-серого города; что прокуренный клубистым дымом воздух оседает повсюду, как будто они все скопом помещены в пароварку). Тётя часто им всучивала ароматизированные свечи и тлеющие палочки, которые пахли и сладко-горькой ванилью, и засушенными мандариновыми кожурками, и приторно-сладкими цветочными отдушками, вызывающими щекотку в носу своей дерущей пряностью. Свои подарки Мито поясняла словами о том, что учитывая тот треклятый, вездесущий смог, давно заполнивший квадратные квартирки сквозь оконные щели, впитавшись в одежду несмываемым и без возможности быть выветренным паром, надо бы перекрывать приятными ароматами хотя бы для настроения. Потому что, как сказал диктор по телевидению, запахи непосредственно влияют на эмоциональный фон человека; а значит, все магазины, специализирующиеся на продажах ароматизаторов для дома, совсем скоро должны потерпеть экономический взлёт. Киллуа смеялся над тем, что они перекрывают одну химию другой, приятно пахнущей, и что дым от свечки не обезвредит извергающийся смог заводами, но Гон всегда находил применение заботливым гостинцам тётушки. Поэтому в их квартире всегда пахло очередной парафиновой сладостью, уже ставшей привычной для Золдика. Как и устраиваемые Гоном представления, который складывал из рук фигуры напротив зажжённого зажигалкой фитиля. И когда они зашторивали окна, то казалось, весь мир сужался до квадратных размеров, ограниченных четырьмя стенами в обои в полоску. И что уж там весь мир — вся вселенная компактно умещалась в небольшой квартире. И, исходя из школьных лекций по физике, Киллуа был мыслями склонен к версии, что у каждой вселенной есть свой центр, и в их-его мире, как на подобии солнечной системы, центром являлся Гон. А он, Киллуа, был телом, что прицепилось к центру беспримерно сильным и настойчивым притяжением, без которого он бы давным-давно улетел в холодную чернильную бездну каверны; слился бы с бронхоспазмующим городом, растворяясь в его липнущей могильной серости. И Гон был особенным среди всей этой блеклой кучи людей, к которым относилась и семья Киллуа. Более того, они были одними из владельцев тех самых безликих дымящих заводов, которые настойчиво уговаривали и угрозами заставляли Киллуа продолжить их фамильное фабричное дело. Но он успел разочаровать их дважды. В первый раз, когда сбежал, вынужденный это сделать из-за давящих порицаний, которые отравляли жизнь в сто крат хуже, чем атмосферный воздух, и придавливали сварочным якорем ко дну. Во второй раз — когда связался с Гоном, активистом за восстановление природы и юным мечтателем, готовым изменить мир своими руками.⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱
Однажды, Гон захотел нарисовать солнце на потолке: то ли это желание возникло из-за его сосредоточенного, придирчивого взгляда на скучную потолочную штукатурку, то ли из-за его давнего увлечения, порождённым рассказами прабабушки, пыльными энциклопедиями и сохранившимися видеозаписями о том совсем другом мире, который вместо сумрачного никелевого цвета, золотился и поджигался лучами сверху. Гон забирал библиотечные пожелтевшие книги с информацией о космическом пространстве и его светилах, пересматривал старые фильмы, где в роли съёмочной площадки были использованы природные ландшафты. А когда Киллуа удалось раздобыть билеты в планетарий, то Гон восхищённо-спутанной скороговоркой выдал тираду благодарности и тут же налетел на Золдика с такими крепкими объятиями, что они оба свалились на пол прихожей. И когда Гон разговаривал по телефону, то его рука сама по себе тянулась к ручке на столе, чтобы неосознанно начать вырисовывать солнце из чернильных завитков на обрывке клечатой бумаги, с лучами-треугольниками и лучами-палочками, какие бывают на детских рисунках. Только теперь желание порисовать было осознанным и пойманным с поличным, только заместо листка тетради целый холст, расстелившийся над головой обыкновенным потолком; а вместо липких чернил шариковой ручки — ведерки с акриловой краской разных цветов, купленные по акции в строительном и аккуратно умостившиеся в прихожей. Киллуа прекрасно знал, что тот уже всё спланировал заранее. Пускай и пытался делать виновато-просящий вид, складывая ладони в просительном жесте и высверливая-прожигая своими карими глазами дыру в теле напротив, которую можно было бы заполнить предлогами о необходимости и эстетической приглядности намечающейся затеи. И Киллуа знал, что если попытается оказать попытку сопротивления или в очередной раз подколоть Фрикса за его художественные способности, то упрямость Гона обязательно подкараулит его для еще не одного такого разговора, которые сведутся к обыкновенным выклянчиваниям и в конце концов... Золдик всё равно согласится, так что, стоит ли затягивать эту процессию? К тому же, честно говоря, Киллуа не был бы против, даже если бы Гон предложил сделать ремонт по всей квартире и разрисовать все стены своими руками, превращая комнату в отдельный мир: красочный и цветной — наперекор и назло безжизненной и безликой пасмурности за окном. Пускай беззлобно пререкаться входило в их ежедневную рутину и являлось неотъемлемым способом нахождения компромисса, но здесь Киллуа решил не спорить: лишь коротко усмехнулся и пожал плечами. И пускай, даже если доставщики пиццы будут выглядывать краем глаза за дверной проём и замечать расписанные иллюстрациями потолки, пока Киллуа будет искать банковскую карточку по карманам курток. Главное, что когда он вернётся с картонной коробкой в комнату, то Гон будет сидеть рядом и вспоминать какие-нибудь смешные россказни из его детства или рассуждать на тему существования рыб размером с многоэтажку, попутно забирая у Киллуа корочки от кусочков, которые тот терпеть не может. Пускай они будут сидеть под расписным потолком, который обычно бывает в детских садах — Киллуа не против. Главное, чтобы среди всего этого цветного мира, броско и неаккуратно возлёгшего поверх скучной штукатурки, был зачинщик всего этого буйства красок, без которого любая самая яркая и стойкая в мире краска мгновенно обесцвечивалась и облуплялась, скатываясь в колючую мелкую пыль. Гон сам казался совсем иным в отличии от окружающего мира. Он был тем, кто выбивался из внешней серости; улыбался собственным мыслям на улице, не взирая на косые взгляды мрачных прохожих; громко пел песни в облезлых переходах; смеялся даже над самыми дурацкими анекдотами и убежденно верил в лучшее, заражая этой верой других. Казалось, он весь изнутри был подожжён светом самой яркой светодиодной лампочки, которая во многих людях уже успела перегореть, потухнуть и запахнуть жжёной проводкой вместе с бермудным душным унынием. Гон был из тех самых чудиков, которые всё ещё верили в торжество природы, потому что всё имеет силы восстанавливаться и выживать; потому что без надежды на лучшее можно брать лопату и копать себе могилу в затвердевшей земле; потому что в одной паре рук умещается столько возможностей для изменения мира, что этого потенциала уже хватит для свершений глобального и сворачивания гор. Гон действительно верил в то, что размытый и растушёванный круг за туманом обязательно выплывет через препятственные облака; и жизнь, о которой рассказывала прабабушка, несмело, но верно войдёт в свои права. Ведь Солнце, тот огромный огненный шар, не придуманная кем-то легенда, а значит выудить его безусловно возможно. Вооружившись шуршащим ворохом старых газет под ногами и набором из разных щетинистых кистей, Гон прислушался только к совету о создании первоначального карандашного наброска, прежде чем переходить к краскам. И вот, уже спустя полминуты, Киллуа таскает Фрикса на плечах, придерживая его под коленками, и каждые две минуты причитая, что сбросит его на пол, если тот не поторопится в нанесении своих карандашных эскизов. Гон звонко, переливчато смеётся на несерьёзные ворчливые угрозы; зарывается пальцами свободной руки в белые вихры, пропуская мягкие волнушки волос сквозь пальцы. Киллуа замолкает, с неловкостью поддаваясь щекочущей позвоночник ласке, за особую любовь к которой, Гон часто сравнивал Золдика с котом. За это он часто получал нехилые тычки под ребра, но, впрочем, сам Киллуа не стремился избавиться от своего шутливого титула. Грифельные узоры на потолке приобретали очертания солнца прямиком вкруговую над люстрой, лучи по периметру расползались кривыми языками-змейками. Гон внимательно оценивает набросок глазами, закусив кончик языка от старательной сосредоточенности, с которой он был погружен в эту работу. — Солнце, приём! Земля вызывает, — зовет Киллуа, когда шуршание стержня по шершавостям штукатурки подозрительно умолкло, погружая комнату в непривычное и такое редкое молчание, что своим беззвучием сообщало о крайней степени задумчивости Гона. — Ты уснул там? — Я подумываю добавить сюда луну, — рассуждая, отвечает Гон. — И звезды с облаками. — Твой внутренний художник в разгул пошёл? — иронично уточняет Киллуа, пускай изначально и подозревал, что дело может кончится этим, если Гон войдёт во вкус. — Тебе не кажется, что будет выглядеть малость несуразно? Ночь и день умещающиеся на одном небе? А облачности нам и за окном хватает. — А так слишком пусто, — отвечает Гон спустя нескольких секунд обдумывания замечаний Золдика. — Еще скажи, что солнцу одиноко будет. — А вот и скажу! — уверенно заявляет Гон на подколку со стороны. — Наше небо – наши правила! Мне кажется, луна с солнцем будут очень неплохо смотреться рядышком. «Совсем как мы» — вдруг думается Киллуа и отчего-то он смущается собственной проскользнувшей в миг мысли, которая иногда вспыхивала в голове как устоявшаяся ассоциация.⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱
На белом фоне, чуть левее солнца, вырисовывается небольшой круг, который спустя пару мгновений и нескольких росчерков грифеля, расцветает кратерами и неровностями. Совсем такими, какие рисуются на картинках и зафиксированы на фотографиях со спутников. В нескольких местах на потолке рассыпались звезды: привычные четырех и пятиконечные, несколько вифлеемских, запомнившихся со страниц старых бабушкиных книг своей необычной формой. А по краям потолка, ютясь и вжимаясь в карнизы, белыми кляксами уместились кучерявые облака, сжимаясь от нарисованного солнечного света и расползаясь-утекая с произвольного холста. Когда из карандашных штрихов картина полностью сложилась в фантастичное небо с его светилами, Гон окинул набросок пристальным взглядом, сосредоточенно покусывая кончик карандаша в правой руке. И когда зрительная проверка была успешно пройдена и одобрена, то ведёрки с краской и кисточками были незамедлительно перенесены в центр сказочной комнаты. — Дальше сам, — Киллуа показушно разминает плечи и указывает на заодно принесенный стул с кухни. — Погоди, — Гон тут же спохватывается, скачущим взглядом пробегается по разбросанному по паркету инвентарю, хватает одну из кистей и, подбегая к Золдику, аккуратно вкладывает ту в его руку. — Давай вместе? Теплые ладони мягко сжимают более холодную, с невольно зажатой кисточкой. И Киллуа бы соврал, если бы сказал, что не ждал этого приглашения. ─ Да уж, куда ты без меня, ─ стараясь скрыть излишнюю радость, Киллуа нарочито вздыхает. ─ В таком деле обязательно должен участвовать хоть кто-то, у кого есть вкус. Следующей кисточкой, которую ему хотели вручить, Киллуа получает по лбу.⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱
Решено было поставить музыкальное сопровождение на фон. Песни звучали из динамика ноутбука на полной громкости. Бодрый ритм и зарифмованный текст на иностранном языке не вызывали желание стоять на табуретке, занимаясь подобием раскраски. А Гон, пытаясь на слух произнести услышанные слова и в итоге подпевая на каком-то своём языке, притоптывал ногой в такт, открывая пластмассовые крышки на ведёрках. Ярко-жёлтая краска, вспыхнувшими пятнами, словно пыльцой, заляпала пальцы насыщенным пигментом. Постепенно, к желтым кляксам добавились небесно-голубые, оранжевые и светло-светло бежевые, походящие оттенком на топлёное молоко. Пятна накладывались друг на друга, гримируя кожу, и тем самым напоминали руки художника после долгой работы над картиной. Киллуа думает о том, что делал бы эти действия гораздо аккуратнее; но Гон открывал банки с таким плещущимся ликованием в чайного цвета глазах, будто под крышками скрывались не разведенные красители, а персональные подарки, неожиданно врученные в руки огромной кучей. — Можно приступать! — Объявляет Гон, ставя последнее ведро с зелёной, травянистого цвета краской на пол. Зачем она была куплена, если на небе не находится чего-нибудь подобного оттенка? Еще раз оглядев их собственное небо над головой, Киллуа подумал, что малахитовые звезды не будут выбиваться и мозолить глаз своей неуместностью; а зелёные большеголовые пришельцы, которых можно уместить на ракетах в космическом пространстве, будут отличным дополнением во всей этой сюрреалистичной картине. — Ты ещё нос запачкал, — пытаясь сдержать рвущийся наружу смешок, Киллуа кусает себя за язык и наблюдает за тем, как Фрикс незамедлительно подносит руку к носу, пачкая его кончик подушечками. — Правда? — Автоматически уточняет Гон уже после того, как растер еще не засохшую краску на пальцах по носу. — Теперь да. Гон застывает, глядя сначала на заляпанные руки, а после на давящегося приступами смеха Киллуа, пытаясь выстроить логическую цепочку с невидимой шкалой загрузки фактов в голове. И когда секундное замешательство меняется на боевитый прищур с подтянувшей уголки губ ухмылкой, то он в два шага перегораживает пути отступления Золдика, преодолевая преграду из тощих бледных рук, вытянутых впереди тела, и обхватывает чужие щёки. Киллуа пихается, вертит головой, заразительно смеётся и загорается идеей взять реванш, пытаясь поймать чужие руки. Разноцветные смазанные отпечатки контрастируют с бледным белым, почти что хрустально-фарфоровым Киллуа, глядя на которого и не скажешь, с каким буйным упорством он может оказывать попытки сопротивления. И даже когда краска перестаёт мазаться, а бесперебойный энергичный мотив из динамиков сменяется на что-то плавное, спокойное и более мелодичное; их своеобразное вихлявое подобие танца прекращается только когда Гон притягивает к себе чужое лицо и целует сухие покусанные губы в возникшем моменте теплой нежности, от прельщающей близости дорогой сердцу улыбки. Щёки под разноцветными отпечатками сами загорелись цветом ярко-красного акрила, что пробрался под кожу теплом, которое бы несомненно вознесло ртутный столбик медицинского градусника до опасной отметки. И когда Гон отходит на полшага, то Киллуа продолжает робко жмуриться. Вечно Фрикс врасплох настигает со своей нежностью, к всплескам которой Золдик всё ещё пытается привыкнуть. — Ладно, — тянет Гон так беззаботно и легко, переводя взгляд на потолок. ─ Давай я начну с правого угла, а ты с левого? Или ты хочешь наоборот? — Ага, — смущенно бурчит Киллуа, не до конца поняв суть вопроса, и только через пару секунд отвечает точнее: — С левого.⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱
Время летело быстро. Гон значительно преуспевал в скорости раскрашивания, зато Киллуа в аккуратности. За полтора дня потолок успел расцвести космическим пространством, нависая над комнатой собственным миром. Когда работа завершилась, Гон плюхнулся прямо на коричневый ковровый ворс. Диван и кресло были неаккуратно застелены газетами, которые пришлось позаимствовать из почтовых ящиков соседей в надежде, что буклеты со скидками в магазине и абзац о чудодейственной мази им не пригодятся. Пространство было заполнено запахом сырого бетона и высыхающей краски; и когда Киллуа зашел в комнату, почувствовался цветочный запах мыла, которым он старательно отмывал руки от клякс вплоть до локтей. Тусклый жёлтый свет рассеивался иллюзорным теплом, накрывая своим мягким свечением очертания предметов; искажая цвета, словно под причудливым фильтром; гуляя тающими отблесками по неровностям стен и стеклянных дверец старого сервизного шкафа, доставшегося от бабушки. Лампочка накаливания изредка пощёлкивала перегретым цоколем. Свет разливался желтком под расписным потолком, но его не хватало на углы, в которых серо-чёрным скапливалась сумрачная тень, забиваясь слепыми пятнами там, куда неяркий свет достать не мог. Гон долго-долго смотрит на горящую, расплавленную оранжевым, вольфрамовую нить под стеклянной колбой. Смотрит до тех пор, пока в глазах не возникнут аморфные кляксы светло-зелёного, которые при попытке проморгаться вспыхивают под кожей век ещё ярче, решетуя картинку перед глазами белыми пятнами, которые мечутся за перемещающимся взглядом. Киллуа плюхается на ворсистый ковёр совсем рядом, попытавшись по примеру Гона впериться глазами в потолок в попытке отыскать то зацепившее чужой взгляд. Но спустя несколько секунд подмечает: — Все уже давно сменили лампы на светодиодные, а это — прошлый век. От них и толку-то мало: таких минимум штуки три для этой комнаты надо. Гон тут же поворачивается к Киллуа, ощущая под щекой щетинистый ворс ковра. Всполохи перед глазами перекочевали на лицо Киллуа, порождая секундное желание поймать их лёгким прикосновением ладони ко лбу и щекам. — А мне нравится. Свет от этих «прошловековых» ламп гораздо уютнее. Киллуа иронично фыркает и задумывается, что Гон, несмотря на свою прямодушную натуру, иногда совсем неожиданно удивлял своей романтичностью и удивительной способностью смотреть на мир совершенно иначе, чем это делали блеклые тени людей на улице, которые многого не замечали. Или делали вид, что не видят, чтобы не выбиваться из своей угрюмой раболепной толпы и не менять угол восприятия действительности, привычный для посеревшего разума. Киллуа, выросшего в условиях, где жизнь пытались расписать по пунктам без права на отклонение от заложенной в роду траектории, наличие своего взгляда на вещи и желание приспособить реальность под свою действительность каралось, и встречалось крутящимся у виска пальцем. Казалось, в их семье была традиция вшивать в глазные яблоки замыливающие зрение линзы, чтобы вкладывать в мозги собственную начинку и предотвращать любую девиантность; запрещать видеть в мире и людях большее, чем пути достижения собственных целей, что по представлением его семьи считалось успехом. И в первую их встречу, Киллуа так и окрестил Гона чудиком еще по первому взгляду издалека. Слишком ядовито-зеленая ветровка; слишком странная прическа, будто бы он несколько часов простоял вверх тормашками или попал под ураганный порыв ветра; а в довесок ко всему, слишком активная жестикуляция в разговоре с незнакомцем рядом и слишком громкий голос, который слышался на метры вперед. Намеренно или нет, но забавный юноша привлекал к себе внимание и налипающие со всех сторон взгляды, казалось, вовсе того не волновали. Он был словно из неоткуда появившийся сорняк, проросший в асфальтной трещине ярким зеленым пятном на всём грязно-сером. Золдик, как человек, избегающий излишнего внимания и считающий его верным спутником ко всем передрягам и проблемам, решил обойти зеленую ветровку, но та сама на него налетела с какими-то бумагами в руках. Оказалось, этот странный парень собирал петицию на открытие оранжереи вместо очередного бесполезного производства, но Киллуа это предложение мало волновало. Не откроют завод тут ─ найдут для него место в другом помещении, а не найдут ─ выстроят самостоятельно: такова великая сила экономики. А оранжерея ─ что с того? Неужели кто-то действительно пойдет тратить деньги, чтобы посмотреть на кучку разновидных растений, когда все фотографии находятся в свободном доступе? И тогда они впервые поспорили: да так, что слышала вся улица. В конце концов Киллуа сдался под напором со стороны и начиркал эту злосчастную закорючку в нижнем углу, чтобы уличный чудик отстал и прекратил отстаивать свою позицию так, что в ушах начинало звенеть. Киллуа не хотел устраивать представление для проходящих зевак, даже не пытающихся скрыть своё любопытство шумным спорам; да и пытаться переспорить такого настырного упрямца было себе дороже. К тому же, пока на Земле существуют такие эксцентрики, которых взаправду так заботит существование живого уголка, то пусть себе борются, пока предоставляется такая возможность. И спустя полгода, когда до Киллуа долетели слухи о том, что выпрошенная оранжерея скоро начнёт свою работу, а промоутеры в торговых центрах настойчиво впихивали в руки рекламки с кричащими красными буквами "Приходите увидеть первый ботанический сад нашего города!", (Золдик мысленно усмехнулся тому, что наверняка это открытие не без внесённой лепты незнакомца), он решил посмотреть на неё в день открытия от нечего делать и чистого любопытства. Там они и пересеклись второй раз. Зеленая ветровка тут же отыскалась в толпе набежавших людей и будто бы позабыв обо всем конфликте, приветственно помахала Киллуа рукой. Киллуа, почему-то, помахал в ответ, и осознание этого действия дошло лишь после того, как оно совершилось. А потом этот парень каким-то чудным образом оказался рядом, когда Золдик разглядывал странное растение, по форме напоминающее окрашенный в алый ершик для чистки бутылок. Зеленая ветровка растолковала взгляд Киллуа как заинтересованный и сочла нужным пояснить, что это вечнозеленое деревце зовётся Каллистемон Лимонный, а вон там сбоку зацвёл Лесной Кактус. Он поочередно перечислял все растения в зоне их видимости и иногда вспоминал об удивительных фактах, словно озвучивал текст из какой-то библиотекарской книжки для ботаников. И Киллуа подумал, что своим походом он, сам того не зная, записался в клуб растениеводов. И пускай номенклатура флоры не входила в сферу его интересов, Киллуа не пытался сбежать от прилипчивого незнакомца. А спустя время, когда их разговор перетёк в диалог, напоминающий болтовню между двумя приятелями, с удивлением поймал себя на мысли о том, что в действительности заинтересован этим встретившимся незнакомцем. И что-то подсказывало в отблесках золотящихся радужек и в мягкой улыбке напротив, что этот интерес взаимный. С тех пор они стали встречаться с Зеленой ветровкой чаще. А через год постоянных прогулок по слякотным улицам, посиделок в кафе до самого его закрытия и неловких объятий в пыльном метро, зеленая ветровка стала постоянной деталью на вешалке в коридоре. А Гон, её обладатель, в точно такого же цвета футболке лежал головой у Киллуа на коленях, пока по телевизору шел какой-то документальный фильм про космос, которые Золдик с недавних пор начал любить. Или всегда любил? Может, это он не от Гона подхватил особый вирус чудачества, а изначально был заражён им. Был носителем до того момента, пока этот вирус не расцвёл в полной красе после той самой встречи на улице. И пускай родители Киллуа считали, что именно с момента этого пересечения в жизни их сына всё пошло наперекосяк, сам он имел абсолютно обратное тому мнение. Казалось, что всю свою жизнь до своих семнадцати от был обвёрнут в монохромную пленку, которая никогда не являлась его собственной частью. И если родители не узнают в нём их прежнего сына, то наверняка никогда и не видели его настоящего, всегда воспринимая Киллуа как носителя их фамилии и никогда — как личность. Личность, которую Гон разглядел с самого начала, смотря сквозь деланные маски холодной отрешённости и грубости.⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱─⊰ ✫ ⊱
— Посмотришь на лампочку ещё пять минут и в скорости мы будем бегать искать тебе очки. Гон смеётся в ответ и в свою защиту говорит: — А я так тренируюсь! Кто знает, насколько человеческие глаза успели отвыкнуть от солнечного света? Солнце же ярче всех лампочек вместе взятых! — Ты всерьёз надеешься его увидеть? Гон с поддельным недовольством цокает языком и пихает его локтем в бок, хитро щурясь: — Конечно. И ты увидишь, и я увижу, и все-все. И по телику выйдет срочный выпуск, где скажут «Совершилось невероятное событие, ожидаемое всем человечеством!» — Гон в своей манере спародировал голос телеведущего. — И мы будем с тобой ходить на пляж, как люди когда-то, и делать солнечных зайчиков! А еще каждое утро встречать рассветы на балконе! — Ну, это ты загнул. Гон переворачивается на живот и, приподнимаясь на локтях, нависает над лицом Киллуа, загораживая свет от лампочки: — Эй! Короткий вздох. — Вставать рано утром и топать на холодный балкон ради каких-то там рассветов? Ты перегибаешь палку. — Киллуа сохраняет серьезность ровно до того момента, пока Гон не начинает смеяться, утыкаясь лбом в его плечо. — Тогда закаты! — слова приглушаются мягким хлопком и Киллуа произносит их еще раз, соглашаясь на тот случай, когда это станет явью. — Тогда закаты.