JH’s sweetness

      Серебристый астон мартин с характерным рыком останавливается у высоких зданий. Дорогую иномарку резко останавливают и бросают перед входом, а ключи отдают в руки человека, который через несколько мгновений припаркует ее в другом, более подходящем месте. Из салона выходит парнишка, знакомый здесь каждому работнику, и направляется в сторону небоскрёбов. Отросшие белые волосы развиваются на ветру и постоянно спадают на голубые глаза, мешая юноше и раздражая его; персиковые губы слегка приоткрыты и блестят на солнце, как у самого настоящего ребёнка.       Уткнувшись в телефон, он заходит в здание спокойным шагом, направляется в сторону лифта, не обращая на посторонних никакого внимания, и хочет побыстрее очутиться на нужном этаже, в таком желанном кабинете. Сорок пятая кнопка уверенно зажимается тонкими пальцами парня, взгляд с экрана переводится на зеркало, чтобы разглядеть собственное отображение. Он скользит по растрёпанной прическе, поправляя ее пальцами вместо расчёски, заглядывает в ярко-голубые глаза, пытаясь скрыть в них сияние, чмокает губами, добавив на них прозрачный блеск, и следует дальше по своему образу: чёрный топ, открывающий вид на точёную талию, такого же цвета плотно прилегающие к бёдрам джинсы с порезами на коленках и красная косуха, накинутая на плечи.       Молодой человек, прибыв на нужный этаж, направляется в давно изученный кабинет. Место работы родного человека он знает детально и совершенно точно чуть ли не с самого рождения. Юноша не смотрит в сторону секретаря, который, привстав из-за стола, приветствует его и тихо пытается сказать, что внутрь лучше не заходить и не накалять ситуацию ещё больше, предупредить, что к нему сейчас нельзя. Однако он знает: это место всегда примет его с радостью, для него двери чужого кабинета всегда открыты, для него к нему всегда можно. Никаких запретов или правил. Оба это знают: один умело пользуется, а второй отказать не может, потому что любит, потому что хочет.       И первому до дрожи нравится знать, что второй его желает до потери сознания.       — Любую шалость ему позволяешь, Хосок, — усмехаясь, язвит стоящий у окна высокий мужчина, который сразу перевёл свой ястребиный взгляд с молчаливого Чона на вошедшего парня. Младший же не уделяет и капли своего внимания похотливому взгляду и замечанию, лишь усаживается на диван в углу и скрещивает худые ноги, ожидая ощутить на себе взор только одного — того, кто даже беглым взглядом не одарил, когда в его кабинет опять ворвались без предупреждения и разрешения.       — Не отвлекайся на него, Намджун, — строгий, как и всегда. Тон Хосока тяжелее стали, и вся неприязнь в голосе направлена на мужчину, который грязного и мерзкого взора с мальчишки все ещё не сводит.       Чону и голову не нужно поднимать или смотреть в сторону вошедшего — сразу понял, кто пришёл. Узнал ещё с момента, когда тот пересек порог его здания.       — Любые дела становятся незначительными, когда на глаза попадается твой брат, Чон. Тебе ли не знать, — Ким смакует каждое слово и мажет по пухлым губам кончиком языка, смотря то на одного Чона, то на другого, останавливаясь на втором подольше и попутно раздевая глазами. — Он у тебя до невозможного красив, даже завидно.       Чон знает, поэтому так остро реагирует на упоминание брата в разговоре. Хосок уверен, что тот специально пришёл, чтоб позлить старшего и свести его с ума лишь своим присутствием.       Хосок громко цокает и закатывает шоколадные глаза, теша такой реакцией Намджуна. Второй видит, как невозмутимость на лице собеседника меняется на злость, что выдают вздувшиеся желваки на шее и сжатые до белых пятен кулаки. Мужчина потерял контроль, и Ким это отчетливо замечает и усмехается. Он скользит по знакомому невозмутимым взглядом и вновь переводит его на мальчишку, нервно прикусывающего нижнюю губу сладкого персикового оттенка. Тот прекрасен, невозможен и волшебен. Намджун хотел и хочет до сих пор его до искр в глазах, но не трогает. Не желает терять влияние его брата, поддержку и деньги, которые собирается выкачать.       — Ну же, Юнги, успокой братика, а то он совсем из ума выжил. Ненароком накинется, — бросает Ким, ехидно смеясь и наигранно округляя глаза, будто правда пугаясь взбешённого Хосока. Намджун водит вожделенным взглядом по парню, который, наконец-то, поднимает на него свои голубые зеницы и смотрит так сухо и незаинтересованно, что Киму становится даже немного обидно.       Мужчина подмигивает, желая хоть какую-то реакцию узреть на мальчишеском лице, но, получив в ответ только детскую напущенную серьёзность и отвращение к старшему, уходит из кабинета ни с чем.       Когда дверь с громким звуком закрывается за Кимом, оставляя мужчину и парня наедине, Юнги встаёт с удобного дивана и тихо направляется в сторону притихшего брата. Тот делает вид, что не видит, как младший кошкой к нему крадётся: несмело и недоверчиво. Хосок громко вздыхает, откидываясь на спинку кресла и зачесывая назад отросшие каштановые волосы, и мажет раздражённым и серьезным взглядом по остановившемуся рядом со столом Юнги.       Тонкие и аккуратные пальчики младшего тянутся к плечу брата, желая привлечь внимание того, и он неуверенно раскрывает рот, чтоб следом тихо позвать старшего:       — Хосок…       Не получив ответа, парень обнимает старшего за шею, усаживаясь к тому на коленки, и сцепляет руки в замок. Юнги пытается поймать взгляд Хосока, но тот намеренно не смотрит в сторону брата, отводя и пряча глаза. Младший хватает того за подбородок, силой заставляет взглянуть в свой голубой глубокий океан, и Чон подчиняется наглости брата и смотрит. Не отрывается, любуется, заново влюбляется в голубизну чужих глаз и смущает их обладателя.       — Когда только смелости набрался? — Хосок лишь на секунду отрывает свой взгляд от созерцания чужих глаз, чтоб им указать на маленькую ладошку Юнги, удерживающую его подбородок. Младший хмыкает и показывает уверенность в сделанном всем своим видом, задирая голову выше и блаженно смотря на мужчину сверху вниз.       — Ты не смотрел, а я хотел твоего внимания, — хнычет Юнги, как ребёнок, прикусывая нижнюю губу.       Младший смотрит из-под челки и убирает руку, укладывая ту между крепким телом брата и своим. Юнги ерзает на чужих бёдрах и запрокидывает голову назад, вжимаясь поясницей в край стола. Хосок усмехается, мимолетно проводя кончиком языка по контуру своих губ, и поддаётся к манящей открытой шее, оставляет короткий поцелуй.       — Ты всегда чего-то хочешь, неуправляемый ребёнок, — Хосок называет брата ненавистным тому прозвищем, за что получает несильный удар в плечо.       Юнги не нравится, когда с хосоковых губ слетает это раздражающее «ребёнок». Слово, лишенное какого-то смысла, начинает казаться неправильным и грязным, оскверняющим их отношения. Младший Чон не хочет верить, что их любовь может быть неправильной и отвратной.       Юнги закатывает глаза, возмущается и бурчит себе что-то под нос, не перестаёт слабо бить брата то в грудь, то в плечо.       — Неправда, — желает противостоять.       — Разве?       Хосок упивается напущенной и такой милой злостью младшего. Тот не может скрыть своего убийственного детского взгляда, а старший обожает за этим бушующим океаном следить и в сотый раз подмечать его красоту.       Юнги в его руках всегда выглядит поистине прекрасно.       — Да. Все, чего я хотел всю жизнь и до сих пор хочу — ты, придурок, — Юнги, смутившись, отводит глаза и опускает голову, не желая смотреть на реакцию старшего.       Младший в попытках встать с чужих колен, тянется к столу, облокачиваясь на него и упираясь руками в дубовую поверхность, чтоб подняться, но никак не может выбраться из рук Хосока. Тот отпускать не собирается — сдерживает ещё сильнее, не позволяя и сантиметра между ними оставить.       — Я знаю, маленький, — шёпотом, в самую грудь Юнги.       Юнги задыхается, когда чужие руки пробираются под его топ и начинают исследовать каждый миллиметр его груди. Блондин прикусывает покрасневшую губу, сдерживая рвущиеся наружу стоны, однако томные вздохи и сбитое дыхание скрыть от брата всё равно не получается. Тот всё пытает, терзает, пробует и убивает брата своим языком и горячими прикосновениями.       Старший Чон не против каждое утро видеть нагого сонного парня у себя в постели, в квартире, где только они вдвоём. Хосок любит каждый участок тела брата: миниатюрный носик, лисьи глазки, длинную шею, выпирающие ключицы, тонкие запястья и костлявые пальцы. Мужчина предпочитает только Юнги, готов им дышать, готов его оберегать от всех, но только не от себя.       Юнги также любит, всегда наслаждается голодным взглядом, когда оголяется перед Чоном, и сегодня желание потешить хищника и поиграть с ним ещё сильнее. Поэтому, решив не тратить время, младший под пристальным взором тянется слегка трясущимися руками к ненужной в данную секунду одежде: первым выкидывается скомканным тряпьём топ в угол кабинета, оголяя грудь младшего. Юнги поднимает глаза на Чона и по-детски дует губы, скуля от обиды, что мужчина напротив ещё полностью одет. Парень тянется к брату, хочет вцепиться в строгий костюм и содрать с чужого тела, но его быстро останавливают и грубо хватают за запястья, сильно сжимая и следом опаляя горячим поцелуем. Тихо и сбито, прямо в кожу, Хосок шепчет:       — Сегодня голым будешь только ты, ребёнок.       Опять играет на нервах младшего, кусая тонкое запястье и сразу зализывая покрасневшее место. Хосок резким движением разворачивает брата в руках, заставляя того упереться лицом в дубовую поверхность. Юнги громко вскрикивает, не ожидав грубости, и приподнимает задницу, прижимаясь к бёдрам старшего и заставляя его почувствовать, насколько он сейчас желаем. И тот ощущает, и сам демонстрирует свою животную жажду — тяжёлое дыхание в самое ухо, сильные руки на своих запястьях и выпирающий бугорок на классических штанах брата. Юнги перестает дышать и начинает боятся, что больше не сможет вздохнуть полной грудью без всего этого.       Одна рука Чона змеёй спускается по шее брата, проходится по спине, очерчивая выпирающие лопатки, и останавливается на поясе джинсов, еле ощутимо прикасаясь кончиками пальцев к мальчишеской талии, после хватает его и тянет вниз, желая избавить от ненавистной сейчас ткани и скорее посмотреть на любимые изгибы брата. Парень под ним извивается, наслаждается и не пытается это как-то скрыть — наоборот разводит подрагивающие ноги и призывает к ним хищника, заводит старшего сильнее, заставляя плавиться от неистового желания.       — Мой малыш настолько взрослым стал, что теперь свои ножки в призывном жесте раздвигает? — спрашивает Чон и шлёпает по правой ягодице парня, вслушиваясь в томный и болезненный вскрик брата.       Для Хосока он стал более сладким, более желанным, более досягаемым: теперь до Юнги можно было дотянуться руками и укрыть в своих объятьях, никуда и никогда не выпускать из них. Чон чертовски любит словами издеваться над младшим братом, а потом нежными и страстными поцелуями просить прощения.       Всю жизнь бы провёл за изучением неизменной реакции младшего. Каждый раз бы усмехался со сморщенного носа, закатанных глаз и тихого шёпота, в котором, если прислушаться, можно разобрать детские обзывания в сторону брата.       Всё в парне им любимо и желанно.       — Ты не хочешь, чтоб я был таким? — тихо и без всякой обиды спрашивает Юнги и поворачивает голову, прижимая ту к правому плечу и пытаясь посмотреть на Хосока.       — Если для кого-то другого — нет, для меня — можешь быть грязным, развратным и диким ребёнком, — «только для меня» желает дополнить Хосок, но не хочет позволять младшему изогнуть губы в блаженной улыбке от его слов. С запястий пропадают оковы в виде ладони Чона, Юнги перемещает свой взгляд с брата на дверь в конце кабинета и начинает дрожать под чужими руками то проходящими по красному месту удара, то скользящими к подрагивающему колечку мышц, однако упорно пытается устоять на ногах, хватаясь за всё, что лежит на столе.       — Значит, я для тебя… — тихий стон слетает с персиковых губ, обрывая предложение.       Отвернувшись от брата и попытавшись ответить, Юнги даже не успел заметить, как старший умудрился смочить длинные пальцы слюной, пройдясь по фалангам юрким языком. Так и не договорённое Юнги предложение остаётся висеть в воздухе, и Чон слышит громкий вздох и сорвавшийся с искусанных губ первый стон. Хосок без спроса и всякого предупреждения вставляет один мокрый палец в Юнги, проталкивая глубже и сгибая его внутри. Старший наваливается на брата, шепча что-то в ухо и проводя быстро языком по изгибам раковины, кусает мочку, добавляя второй палец, лижет участки шеи, оставляет метки на каждом сантиметре кожи.       — Закончи предложение, Юнги, — требует Хосок, ускоряя темп. Чужие пальцы движутся грубо, резко и быстро, заставляют мальчишеское тело биться в агонии.       — Значит, я для тебя всего лишь грязный, развратный и дикий ребёнок? — Юнги выпаливает недосказанное, смешивая его с громкими несдержанными стонами. Младший всё также прикусывает губу и закатывает глаза, желая получить большего.       Хосок молчит. Косит взгляд на дырочку, что так любезно принимает его пальцы, и следом возвращает его на спину младшего, сканируя её, бледную и худую. Он опускается к ней и прислоняется лишь губами: не кусает, не оставляет меток, только вдыхает аромат, свойственный только его мальчику. Чон слышит, как младший под ним хнычет и тихонько зовёт его по имени, поэтому аккуратно и нежно, ухватившись за талию, переворачивает парня и утыкается лицом в подтянутый и напряженный живот.       Хосок продолжает манипуляции, а после, добавив третий палец, интенсивней и энергичней начинает растягивать того, ощущая, как тугие горячие стенки сжимают его фаланги. Чон забывает про ноющее чувство внизу и целует живот брата, рисует губами только ему известные узоры и обводит кончиком языка выпирающие тазовые косточки, мокрой дорожкой спускаясь к паху, становится перед тем на колени. Доселе бездействующая левая рука перемещается на подрагивающий член парня, а губы проходят маршрут от лобка до основания.       — Только мой такой грязный, — целует в красную головку.       — Только для меня развратный, — прошибающую всё мальчишеское тело дрожь Чон чувствует языком и ртом, вбирая изнывающий и требующий внимания и ласки половой орган брата.       — Только со мной дерзкий, — шепчет Хосок, с характерным звуком отстраняясь от головки и рукой проводя по всей длине, тем самым заставляя младшего метаться под ним и тихо скулить.       Хосок, не обращая внимания на просьбы прекратить над ухом, вновь припадает одними губами к головке, слизывая языком выступающую белёсую капельку, дует на ту и оттягивает крайнюю плоть. Чон удерживает член у основания, медленно надрачивая, проходится языком по всей длине, исследуя вздувшиеся венки, и прикусывает кожу. Старший не забывает подарить свою нежную ласку поджавшимся яичкам брата: мягко целует и играется с ними.       Юнги приятно: до тёмных пятен в глазах, до дрожи; он чувствует старшего и сзади, и спереди, и это не может не приносить внеземное удовольствие. Хосок ласкает, кусает, зализывая причинённый дискомфорт, целует и приносит долгожданное наслаждение. Младший в руках брата сжимается, становясь ещё меньше, тянет ножки к себе, подгибая пальчики, и хватается дрожащими руками за каштановые локоны старшего. Просит одними губами ускориться, потому что ждать уже не в силах — хочет побыстрее излиться.       Хосок не соглашается, лишь вытаскивает пальцы из раскрасневшейся дырочки и отстраняется от головки. Чон сначала тянется к ширинке на классических штанах и освобождает колом стоящий и ноющий от желания член, затем рукой тянется к верхнему ящику стола, доставая оттуда нужную вещь. Пока Юнги приводит в порядок дыхание, старший выдавливает себе на пальцы лубрикант и обильно смазывает их и свой ствол по всей длине. Чон мажет оставшейся тягучей смазкой колечко мышц и нависает над младшим, ставя одну ладонь по правую сторону от его головы, а второй прикасаясь к своему органу и направляя его в брата.       Юнги вскрикивает и подрывается с дубовой поверхности, цепляется за шею старшего, крепко обнимает, царапает короткими ногтями чужую спину. Чон рычит от узости внутри парня, проталкивается глубже и ударяется бёдрами о чужие, издавая громкий шлепок. Юнги скрещивает ноги на пояснице Хосока, пока тот не двигается какое-то время, давая привыкнуть заново к его размерам, и молча ловит слёзы, целует мокрые щёки, забирая боль. Юнги, простонав через всхлипы любимое имя брата, разрешает мужчине начать движение и утыкается носом во вспотевшее плечо, прикусывая соленую кожу.       У Хосока все цепи, в которые он сам себя сковал, ломаются от такого открытого и беззащитного младшего брата. Он на пробу делает несколько резких, на грани грубости толчков и перемещает правую руку на ягодицы парня, поглаживая и шлёпая по одной из половинок, вслушивается в сорвавшиеся с губ хриплые стоны. Чон тянется к затылку Юнги, зарывается в блондинистые волосы, и оттягивает, заставляя запрокинуть голову назад. Младший слушается: откидывает голову, раскрывает персиковые губы, не прекращая шептать имя старшего и надрывисто всхлипывать уже от удовольствия, а не от боли, и закатывает глаза в наслаждении.       Дьявольская ухмылка не сходит с губ Чона, он лижет кончиком языка уголки, и припадает ими к чужим, накрывая резво и чувственно. Опять кусает, терзает и слизывает брусничные капли, вслушиваясь в шипение снизу. Хосок остервенело врывается в рот младшего, исследуя нёба и проводя по ровному ряду зубов, ищет чужой язык, а когда находит — сплетается с тем воедино. Их поцелуй быстрый и несдержанный, чувственный и мокрый. Юнги выпустить брата из своих оков не может, не в силах оторваться от ласк, что так развратны и привлекательны для него, не желает прекращать близкий контакт, а Хосок и не против: наоборот тянет ближе маленькое тело, вжимая в своё — взрослое и накачанное.       Юнги обрывает поцелуй от нехватки воздуха, сжимается, вздрагивает, ощущая брата внутри себя, и сильнее скрещивает щиколотки на пояснице старшего. Мужчина дышит сбито, рычит и кусает свои губы, не позволяет зубам впиться в мягкую и сладкую кожу парня. Их голоса сливаются воедино, звучат одинаково — громко и скомкано, когда Хосок толкается в очередной раз слишком резко и сильно, выбивая весь здравый рассудок у мальчишки под ним. Чон вскидывает бёдра, упиваясь хлюпающими звуками внизу, и крутит ими, пытаясь найти нужную точку.       — Любимый! — громкий, схожий с писком, звук слетает с губ Юнги, когда Хосок толкается опять во всю длину и кусает рядом с ключицей.       — Приятно? — усмехается.       — До ужаса, — младший дрожащим голосом отвечает и пугающе закатывает глаза.       Юнги просит Хосока присесть на кресло сзади и тот, удерживая брата на руках, послушно выполняет, раскидисто усаживается, отпускает парня и кладёт руки на подлокотники. Младший заводит свои трясущиеся руки за спину и ладонями упирается в бёдра старшего, начиная двигаться и аккуратно, совсем не уверенно прыгать. Юнги в блаженстве запрокидывает голову, прикрывая глаза, ускоряется и делает движения более точными и уверенными, впивается в кожу пальцами, сжимая и царапая. Чон из-под мокрой челки наблюдает за картиной дьявольской красоты: его мальчик скачет, не прикрывая своего прекрасного нагого тела, напрягает свои худые ножки так, что венки и мышцы на них выделяются, пытается справиться с дрожью, что настигает его постепенно.       Хосок тянется к груди младшего, кончиками пальцев касается твёрдых бусинок сосков, щипая и оттягивая их, спускается по рельефным косточкам рёбер к заветной надписи, что украшает тело парня уже три года.       — Всё-таки на тебе она смотрится прекрасно, — заключает Хосок, обводя татуировку парня под самым сердцем.       Он проводит по чёрным символам, каждый чутко осязая, и, улыбнувшись, смотрит на метку, которая всем своим видом говорит, кому принадлежит этот мальчик. Хосок лично подбирал шрифт, размер, наклон и цвет, а выбор места оставил за Юнги.       Юнги выбрал самое подходящие — под сердцем, чтоб всегда рядом была и согревала.       «JH’s sweetness» уже несколько лет красуется на теле у семнадцатилетнего парня, три года она любима и хозяином, и человеком, который вложил в неё смысл. Юнги не против быть помеченным братом, наоборот: он только и желал этого долгое время. Хотел, чтоб любой знал, что касаться его вправе только один человек — Чон Хосок.       Никто другой и пальцем не должен его касаться.       Юнги плавится от прикосновений, извивается под горячими ладонями и просит большего, двигая бёдрами и исследуя взглядом брата. Он одну руку убирает с чужого бедра, перенеся весь вес на другую, и тянет её к своему поджатому к низу живота члену, но, получив несильный предупреждающий шлепок по ладони, возвращает её на прежнее место.       Юнги истерично кричит от быстрых шлепков, потому что теперь и Хосок начинает вскидывать тазом, помогая: хочет разрядки, ведь ему это так необходимо; чувствует, как оргазм подкрадывается к нему, как перестаёт разумно мыслить. Младший не может перестать искать любую возможность прикоснуться к чужому телу, пытаясь обнять и прижаться ближе, чтоб ощутить такое нужное сейчас трение.       — Пожалуйста… — просит, кусая губы и не прекращая мычать в прикрытые уста.       — Что «пожалуйста»? — издеваясь, спрашивает Хосок, уложив свою большую ладонь на член брата и пальцем перекрыв сочащуюся предэкулятом уретру.       — Не проси говорить это вслух, пожалуйста, — Юнги откровенно плачет, потому что неприятно, потому что хочет ощутить разрядку, а не сдерживающую пик его наслаждения ладонь.       — Тогда я не пойму, что хочет мой мальчик, — улыбается Хосок и поправляет мешающие прядки белых волос, зачесывая их за ухо брата. ― Здесь только я и ты, к чёрту смущение.       — Твою мать, Хосок.       — У нас одна мать, маленький.       Пролетает лишь секунда после того, как мальчик ругается на своего карателя, но Юнги кажется, что целая вечность, потому что всё вокруг будто останавливается, а главное — Хосок больше не двигается и сдерживает бёдра младшего, не позволяя и тому сделать что-либо, сжимает ладонь сильнее и смотрит строго прямо в голубые растерянные глаза. Хватка не исчезает и после умоляющего зова Юнги. Старший стоит на своём и на этот раз не собирается подчиняться прихотям мальчишки.       — Помоги… — тихо и неразборчиво шепчет, но до Хосока отчётливо доходит сказанное.       — С чем? — продолжает издеваться.       Юнги утробно вздыхает и стреляет раздражённым взглядом в брата, но сдаётся и смущённо произносит:       — Я хочу кончить. Помоги мне, пожалуйста.       На тонких губах Чона расплывается довольный оскал и, усмехнувшись, он мгновенно возобновляет толчки, входит резко и быстро. Хосок убирает палец с головки и начинает ускоренно водить по всей длине в темп шлепкам. Он опять приносит Юнги удовольствие сзади и спереди, так ещё и к груди припадает. Старший зубами оттягивает правый сосок и затем ласкает во рту обжигающим языком, лижет и кусает. Прикасается одними губами к груди, переходя к левому и ускоряя движение руки.       — Так кончай, малыш, — произносит Хосок, поднимая глаза на Юнги, что начинает содрогаться и кричать во весь голос.       Младший слушается. Изливается в руку старшего и, потеряв все силы, валится на вздымающуюся грудь старшего. Хосок, улыбнувшись с этой картины, делает несколько заключительных мощных толчков и, выйдя из истерзанного тела, кончает следом и пачкает своим семенем кожаную обивку кресла и брюки. Оба дышат слишком быстро, оба слишком довольны и счастливы, оба любят до безумия.       Юнги, отстранившись от старшего брата, упирается в грудь Хосока и смотрит смело и влюблённо, пытаясь нащупать чужую ладонь. Он хватается за запястье и подносит к своему лицу, мажет взглядом сначала по испачканным пальцам, а потом переводит глаза на Чона, что с оскалом наблюдает за ним. Не найдя осуждения в шоколадных зеницах, младший губами прислоняется к фалангам и начинает сосать, слизывая белёсые капли. Юнги с прикрытыми веками наслаждается пальцами брата, заглатывает, будто это самый вкусный леденец, берет глубже, обжигая стенками горла.       — По-блядски развратен, — заключает Чон, зачесывая мокрые волосы назад и громко усмехаясь с выходки брата.       — Но только твой, — парирует Юнги и тянется к Хосоку, чтоб обнять крепко и согреться в крепких мужских руках.