Лягушачий царевич

Вот было у крестьянина три сына, Все трое — дураки, что характерно. Атос, Портос и младший — Буратино. Принцессу встретили, и кончилось всё скверно! Тимур Шаов, «Сказки нашего времени»

В некотором царстве, в элдийском государстве жил-был старый генерал Дариус Закклай, и было у него три приемных сына. Старший в полиции работал, преступников ловил; средний славился нюхом звериным — на охоту ходил, зверя промышлял, а младший книжки читал да вопросы задавал глупые и странные. Жил генерал, не тужил, да вот стала старость подкрадываться, и задумался он о пенсии, благо пенсионный возраст элдийский король намедни понизил. Думал Дариус, думал и надумал. Собрал сыновей своих и говорит им:  — Так и так, дети мои, на пенсию мне пора, и решил я уехать в страны восточные, на ихних томных юношей любоваться. Местные юноши мне уже непрельстительны. Однако на вас, мудаков, я армию, войско славное элдийское, оставить не могу, вы мне тут развалите все окончательно. Потому вот вам слово мое генеральское и отцовское: пора вам всем жениться, а я на свадебках погуляю да свалю в восточные земли, томные юноши заждались, поди. Легко сказать, да трудно делать. Задумался генерал, а вместе с ним и сыновья: где жен брать? Армейские женщины к этому делу непригодные: ни пирогов испечь, ни сукна соткать, ни ребенка родить, ни мужа ублажить. Гражданские женские особы от энтих солдафонов носики точеные воротят, очи ясные на дворян да купцов обращают, груди белые мацать не дают. Позвал Закклай советников, три дня и три ночи совещались они в бане с томными юношами и девами, а на четвертое утро приняли решение. Собрал снова генерал сыновей своих и говорит:  — Так и так, дети мои, совещались мы три дня и три ночи, и вынес я такое решение: берите луки резные, стрелы острые и пускайте их в небо синее. Куда стрела попадет, там вам личную жизнь и устраивать. Первым стрелял Найл, старшой приемный сын. Поднял он лук резной, направил стрелу острую в небо синее. Свистнула стрела и улетела за стену Роза. Пошел Найл ее искать и нашел в постоялом дворе. У хозяина дочь — Машка-краса, рыжая коса, в возраст вошла, а до женитьбы охотников мало. Сосватал ее Найл, еще и в приданое долю в семейном трактирном бизнесе взял. Вторым за лук резной взялся средний, Майк. Нацелился он на женскую баню, где как раз маркитантки омывались, и поймала стрелу ручкой своей белой Нанаба, на которую Майк и без того давно поглядывал да ус похабно покручивал. Третьим за лук резной взялся младший, Эрвин. Был он в думы о тайнах мира погружен и отца слушал невнимательно, потому стрелял, не прицелившись. Улетела стрела аж за стену Мария.  — Ты мне казенное добро не разбазаривай, — осерчал генерал. — Иди теперь ищи стрелу и без нее не возвращайся. И смотри титанам не попадись — я их потом покормлю. Делать нечего, пошел Эрвин за стену Мария стрелу свою искать. Шел три дня и три ночи и вышел к болоту поганому. Сидит там на кочке юноша, росточком невелик, вершков тридцать пять будет. Одет в лягушачью шкуру да лягушачью шапочку — лягушка лягушкой. А в руках у него стрела. Поигрывает он ею да на Эрвина грозно из-под андерката поглядывает.  — Куда путь держишь, разведчушка? Дела пытаешь, аль от дела лытаешь? — спрашивает юноша вежливо, но недобрым голосом.  — Так и так, — говорит Эрвин, — собрался отец мой, генерал Дариус Закклай, на пенсию. Захотелось ему к томным юношам в страны восточные, местные томные юноши ему уже непрельстительны. А перед отбытием захотел он на свадебках погулять и велел нам жен найти. Взяли мы луки резные, стрелы острые, пустили их в небо синее — куда стрела прилетит, там нам личную жизнь и устраивать. Юноша стрелу в руках повертел, на Эрвина как на мудака посмотрел.  — Ну, раз это ты тут стрелами кидаешься в порядочных людей, давай жениться, а то попала мне твоя стрела острая в неприлично сказать какое место, мягкое и нежное, пониже спины находится. Скажи спасибо, что на мне заживает как на собаке. Растерялся Эрвин. Где же это видано — на мужчине жениться?! В армии засмеют! Из клуба книголюбов выгонят! Да делать нечего: раз стрела попала юноше в неприлично сказать какое место, мягкое и нежное, пониже спины находится, придется свадьбу играть. Да и видно по юноше — не человек это и не титан, а силы нечистой отпрыск, такого обманешь — бед не оберешься. Говорит Эрвин:  — Коли ты согласен, я тоже артачиться не стану, но хоть скажи, как тебя зовут и кто ты такой, а то как я тебя отцу предъявлю? Юноша встал, подбоченился и говорит гордо:  — Звать меня Леви, я Кенни Потрошителя родный племянник и лягушачий царевич. Так что ты учти, муженек, спать буду токмо на перине из лебяжьего пуха, а чай пить — токмо самый хороший, крепкий и чтоб со сливками. А еще запомни: грязи в доме не терплю, за портянки, по полу раскиданные, кочергой отхожу. Эрвин только плечами пожал. Перины у них пуховые и без того, чай он у старшего брата выпросит: в ихнем трактире как раз хорошим гостей потчуют, а грязи в доме он сам не любит и не терпит, портянки аккуратно в ящик комода складывает.  — Согласен, — говорит Эрвин. — Будем жить-поживать, добра наживать. Внуков, правда, отец не дождется, да мы сами у него приемные, выкрутимся. Вернулся Эрвин в генеральский дом, братья и невестки его увидали, Леви разглядели и давай потешаться: «Ох, братец, недаром говорят, что младший всегда дурнем выходит! Ты кого в жены взял? Мало что мужеска полу, так еще и неказистый, росточком мал, в теле худ, мордой кисл, одет в шкуру зеленую — лягушка лягушкой». Леви нахмурился, но ничего не сказал. Эрвин только рукой махнул: уже успел к мужу сердцем прикипеть, не до братниных насмешек стало. Стали свадебный пир готовить. Зовет к себе Эрвина Дариус и говорит:  — Так и так, сын, ты меня знаешь, я сам юношей люблю, но ты совсем странную штуку выкинул. Я на свадебку гостей высокопоставленных звать собрался, а у меня в невестках кто? Задохлик твой? Ты как хочешь, а придумай что-нибудь, чтоб вы меня не позорили. Закручинился Эрвин, голову ниже плеч повесил и пошел к себе в комнату, где Леви уже стол накрыл, чай заварил, пирожков напек и суженого поджидает.  — Ты чего, женишок, смурной такой? Книжку библиотечную потерял, али опять титан солдат пожрал сверх нормы?  — Да как мне не кручиниться, Леви! Отец говорит, позорю я его, стыдно гостей на свадебный пир звать. Старшие-то братья с женами, а я…  — Да я-то чем жены хужей?! Я лучше всякой жены! Ты вот что, раньше времени не печалься, сопли на кулак не наматывай, а слушай меня. Завтра на пир один отравишься. Пей, ешь, веселись, а как услышишь шум да грохот, говори: «Не бойтесь, гости дорогие, то мой лягушонок в коробчонке скачет». А дальше я сам все порешаю. Послушал его Эрвин и отправился на свадебный пир один. Гости пьяные, братья больше всех надрались. Жены их в шелка да бархат разодеты, от жемчугов и яхонтов аж в глазах рябит. Над Эрвином все смеются, говорят: «Где же твоя супружница? Чего с собой не взял? Мы бы хоть потешились, на него глядючи!» Хотел Эрвин ответить грубо — понабрался уже от Леви выражений и слов забористых — да услышал вдруг шум и грохот. Гости испужались, забегали. Такой шум! Такой грохот!  — Не бойтесь, — во весь голос говорит Эрвин, — гости дорогие, то мой лягушонок в коробчонке скачет! Тут глядь! — двери отворилися, и на пороге появился юноша такой прекрасный, что Закклай зелено вино на скатерть узорчатую пролил. Одежда на нем белая, да такая чистая, что сияет не хуже яхонтов и жемчугов на невестках. Все так и ахнули! А Эрвин встал рядом с мужем, ручку его белую поцеловал, в макушку черную его нежно чмокнул и молвит: «Лягушоночек мой приехал». Пир своим чередом идет, гости танцевать хотят. Один Леви сидит да еду в рукава прячет: в один вина налил, в другой — костей насыпал. Дивятся гости: что бы значило?  — А ты, Леви, чего сидишь? — спрашивает вдруг Закклай, языком заплетаясь. — Выходи тоже в круг, покажи свое танцевальное уменье нам на услажденье. Хмыкнул Леви, глазами серыми из-под андерката сверкнул да на середину танцпола и вышел. Как пошел выплясывать, все только рты пораскрывали. Таких коленцев да пируэтов в Элдии отродясь никто не видал. Майк с Найлом даже Эрвину позавидовали: этакая пластика и гибкость в личной семейной жизни ой как пригодятся. А Леви между тем левым рукавом махнул, куда до того вино выливал, стало озеро; правым махнул — куда косточки складывал — появились на озере лебеди белые. Машка с Нанабой переглянулись и давай себе в рукава продукты питания пихать. Вышли тоже в круг. Машка рукавом махнула — косточки вылетели, одна Закклаю прямо в глаз попала. Нанаба рукавом махнула — важного сановника вином облила, новый мундир попортила. Поднялся шум, скандал, пляски кончились. Леви на свое место рядом с мужем сел — озеро и лебеди исчезли как не было. Гости разъезжаться стали. Эрвин мужа за руку взял и говорит:  — Пора и нам честь знать, домой поехали. Будем твою гибкость и пластичность на практике применять. Леви покраснел, но вид у него стал довольный. Жили молодые супруги, не тужили. Вместе книжки читали, кроссворды разгадывали. Вместе казармы обходили, экспедиции водили. Леви хозяйство вел, Эрвин вместе с Майком ходил зверя промышлять. По ночам в постели Леви свою гибкость и пластичность исправно показывал. Однажды позвал генерал сыновей и говорит им:  — Так и так, дети мои, восточные земли визу давать не торопятся, хворь у них там, говорят, какая-то, а мне скучно. Хочу пир опять устроить, а чтобы вам жизнь медом не казалась, вот вам мое генеральское и отцовское слово: пусть супруги ваши испекут по караваю; чей каравай вкуснее окажется, тому подарю коня буланого, а к нему уздечку позолочену, еще и денег на расширение жилплощади подкину. А кто мне горелое и невкусное поднесет — на дерьмостул посажу, чтоб неповадно было отца дерьмом кормить. Закручинился Эрвин. Леви таланты многие имел и готовил хорошо, да вот караваи — что это? Знает ли Леви, как их делать? Пришел домой, Леви сразу спрашивает:  — Чего опять сопли развесил? Охота не задалась? Али титаны опять лютуют?  — Да опять отец, чтоб он свалил уже! Выдумал пир устроить, да не простой, а с заковыкою: чтобы вы, супруги наши, караваи ему испекли. Чей каравай вкуснее окажется, тому подарит он коня буланого, а к нему уздечку позолочену, еще и денег на расширение жилплощади подкинет. А кто ему горелое и невкусное поднесет — на дерьмостул посадит, чтоб неповадно было отца дерьмом кормить. А я знать не знаю, что за каравай такой и умеешь ли ты его делать.  — Тс, тоже мне проблему нашел! Чего там готовить, бери тесто да лепи. Ты делай, как я скажу, и все будет путем: на пир один поезжай, пей, веселись, а как услышишь шум да грохот, говори: «Не бойтесь, гости дорогие, то мой лягушонок в коробчонке скачет». А дальше я сам все порешаю. Вот собрались опять гости на пир. Генерал во главе стола сидит, перед ним два каравая стоят. На вид, думает Эрвин, ничего особенного: хлеб как хлеб, токмо что разукрашенный. Гости пьют, едят, на караваи поглядывают. У Эрвина спрашивают: «Что же твой лягушонок? Ручками своими маленькими тесто замесить не смог?» — и хохочут, мудаки такие-разэтакие. Хотел им Эрвин уже ответить, да вдруг слышит шум и грохот. Гости перепугались, с мест повскакивали, а Эрвин говорит:  — Не бойтесь, гости дорогие, то мой лягушонок в коробчонке скачет! Тут глядь! — двери отворилися, и на пороге появился Леви. На нем наряд заграничный зеленым блеском переливается, на шее белый платок повязан. В руках он держит поднос с караваем вдвое больше себя. Каравай цветами, птицами, узорами разными украшен, запах от него такой, что гости слюной скатерти узорчатые закапали. Эрвин плечи расправил, на мужа смотрит, улыбается. Стал Закклай караваи пробовать. Первый Машка испекла. Взял Закклай кусок в рот, пожевал и тут же завопил на весь зал:  — Ты мне чего подсунула, дура?! Я новую коронку сломал! Найл, забирай свою мымру, и чтобы неделю мне на глаза не попадались! А с утра ты приходи. Будешь за свою мымру отдуваться. Найл побледнел, супругу подхватил и смылся. А Закклай за второй каравай принялся. Его Нанаба делала. Пробует Закклай кусочек, а он сверху румяный, да внутри — сырое тесто.  — Ты чего мне подсунула, дура?! — снова завопил генерал. — Хочешь, чтобы у меня заворот кишок был?! Ну-ка, Майк, смойтесь оба с глаз моих. А с утра ты приходи. Будешь за свою мымру отдуваться. Майк помрачнел, взял жену под руку и ушел. А Закклай за третий каравай принялся. Его Леви делал. Пробует Закклай — и напробоваться не может, несмотря на потерю коронки. Все до крошки съел и говорит:  — Ублажил ты меня желудочно, зятек. Берите коня буланого, а к нему уздечку позолочену, еще и денег на расширение жилплощади подкину — когда детей надумаете завести. Стали жить Эрвин с Леви спокойно и весело. Эрвин нового коня объезжал, из поездок подарки мужу привозил. Леви хозяйство вел, пироги да караваи пек, мужа исправно ублажал, а на вопросы о детях отвечал, что пока не время. А меж тем пришла новая напасть. Собрал сыновей генерал и говорит:  — Так и так, дети мои, визу дали, уезжаю через три дня. Да неудобно к томным юношам без подарков ехать. Посему вот вам мое генеральское и отцовское слово: пусть супруги ваши к утру наткут мне ткани шелковой — такой, какой в восточных землях и не видывали, — по три штуки каждая. А которая не справится, в наряд на кухню отправлю, пусть картошку чистит. Закручинился Эрвин. Леви ткать-то не умеет! Да и все знают, что восточные земли тканями славятся, куда их переплюнуть! Пришел домой, в углу сел, голову ниже плеч повесил.  — Ну, чего опять твой папаша учудил? Блоху ему подковать али птичьего молока добыть? Он когда свалит-то уже? — говорит Леви.  — Да скоро уже. Но не хочет он без подарков к восточным томным юношам ехать! Велел вам к утру наткать ему ткани шелковой — такой, какой в восточных землях и не видывали, — по три штуки каждая. А которая не справится, в наряд на кухню отправит, чтоб картошку чистить.  — Тс! Нашел из-за чего убиваться! Я ему такую ткань сотку — усрется от счастья. Только вот чур всю ночь в спальню не заходить. Ушел Леви в спальню, а Эрвина любопытство гложет. Заглянул он в щелку и видит: Леви свою шкуру лягушачью снял, на кресле аккуратно сложил, а сам в рабочей одежде за станком стоит. «И чего он эту шкуру носит? Без нее же лучше! Даже выше кажется», — подумал про себя Эрвин и спать на диван пошел. Проспал Эрвин ночь на диване. Утром будит его Леви и говорит:  — Вот твое сокровище. Неси отцу, а я посплю немного и вслед за тобой. Порадуем старика, и пусть катится. Прибыл Эрвин к отцу. А Майк и Найл там уже. Закклай ткани осматривает.  — Ты, мудак эдакий, ты мне что принес?! Что принес, я тебя спрашиваю! Это же шелк из соседней лавки! Думал отца обмануть?! А вот я тебе всыплю плетей!.. Найл перед ним стоит ни жив ни мертв. Молчит. Пришла очередь Майка.  — А это что?! Это не шелк! Али твоя дура шелк от хлопка не отличает? Майк стоит ни жив ни мертв. Молчит. Пришла очередь Эрвина. Закклай ткань развернул и только ахнул. Ткань нежная, как паутинка, прочная, прозрачная, и по ней узоры: и волны, и спирали, и птицы, и цветы, и листья, и лебеди. На свету ткань переливается, как бриллиант сверкает. Закклай даже сердиться на старших сыновей перестал. Крикнул:  — А ну, созвать сюда всех! Пировать будем! Пир желаю горой! Завтра в путь, хоть погуляю напоследок. Стали пировать. Раздается вдруг шум и грохот. Эрвин только хочет слова заветные сказать, а Закклай смеется: «Знаю, знаю, лягушонок твой в коробчонке скачет!» Тут глядь! — двери отворилися, и на пороге появился Леви. Эрвин, захмелевший уже от зелена вина, посмотрел на него и подумал: «А без шкуры ему лучше!» Леви в костюме заграничном настоящим красавцем смотрится. Пляшет лучше всех. Закклай его привечает. Шуткам его все смеются. Дума в сердце Эрвина закралась, и решил он: пусть муж всегда таким остается, а то так и будут братья и невестки над ним смеяться. Вышел он тихонько и пошел домой. Отыскал шкуру лягушачью. Мерзкая она была такая, в руки брать противно, а Леви носит. Смял ее Эрвин да кинул в очаг. Загорелась она синим пламенем.  — Ты чего, мудак, наделал?! Леви стоял на пороге спальни и на мужа глядел с ужасом.  — Да я в толк не возьму, чего ты ее носишь. Вот, есть же у тебя приличная одежа. Она тебе больше к лицу. Леви за голову схватился.  — Ой, ой, недаром говорят, что младший всегда дурнем выходит! Не быть нам вместе теперь…  — Это почему еще? — удивился Эрвин.  — Шкура-то заколдованная. Она меня от дядюшкиного гнева прятала, а теперь… Ищи меня теперь у Кенни Потрошителя. Сносить тебе три пары железных башмаков, три посоха железных сбить да три хлеба железных съесть — тогда меня отыщешь. Сказал так Леви — и исчез. Закручинился Эрвин, голову ниже плеч повесил. Да делать нечего. Горевать долго не стал: в дорогу собрался, коня буланого оседлал и в путь-дорогу отправился. Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Ехал Эрвин три дня и три ночи и заехал в лес гигантских деревьев. Смотрит — стоит на перекрестке избушка на титаньих ногах.  — Избушка-избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Избушка повернулась. Высовывается из окна лохматая баба-Ханджа и говорит:  — Тьфу, тьфу! Чую, элдийским духом пахнет! Куда путь держишь, разведчушка? Дела пытаешь, аль от дела лытаешь? Эрвин с коня слез, поклонился до земли и говорит:  — Здравствуй, баба-Ханджа, титанья нога! Ты сначала гостя в баньке попарь, обедом накорми, а потом вопросы задавай.  — Ишь, наглый какой! — сказала баба-Ханджа. — Так и быть, заходи. В баньке попарю, обедом накормлю, а ты потом ответ держать будешь! Не хотелось Эрвину в избушку идти, с бабой-Ханджой разговоры разговаривать, да темнеет уже, не в лесу же ночевать. Попарился он в бане, чистым рушником вытерся, после за стол сел. Как насытился да квасу напился, стал рассказывать.  — Вот такая беда моя, бабушка. Сжег я мужнину шкуру, а теперь путь держу в логово Кенни Потрошителя мужа выручать. Да где его искать…  — Знаю я, куда тебе надобно. Кенни Потрошитель живет в лесу дремучем, у ручья гремучего. Такую силищу он взял да такого страху навел, что к его владениям даже титаны не суются, за жизни свои никчемные, за головы свои пустые опасаются. А с племянником они давно в ссоре: отказался племянник за дядюшку работу черную делать и сбежал. Теперь томится твой суженый в темнице, ждет тебя, дожидается. Есть у меня клубочек волшебный. На землю его брось, куда покатится — и ты за ним. Он тебя к терему Кенни Потрошителя и выведет. Только даром я его не отдам, а на коня твоего буланого сменяю. Жалко было Эрвину с конем расставаться, да делать нечего. Отдал он его бабе-Хандже, клубочек волшебный взял и отправился в путь-дорогу. Катится клубочек, Эрвин за ним бежит, едва поспевает. Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Шел Эрвин три дня и три ночи, еще три дня и три ночи, а потом еще три дня и три ночи, а потом и вовсе со счета сбился, в днях запутался, щетиной зарос, а конца дороге не видно. Уж вторую пару железных башмаков сносил, второй посох сбил, второй хлеб догрыз. Шел он шел, вдруг видит — сидит на поваленном дереве титан лохматый, правой ручищей в левом ухе ковыряется. «Ну, — думает Эрвин, — драться придется, а то съест он меня, кто Леви спасать будет?» Уже меч из ножен начал доставать, а титан ему молвит человеческим голосом:  — Ты меня, Эрвин-разведчик, не убивай, я твоему горю подсобить могу.  — Чем ты мне, морда лохматая, пособить можешь? У вас, титанов, жизни никчемные, головы пустые. Лучше я тебя в честном бою победю, а из шкуры твоей шубу сделаю. А то зима близится, а сколько мне еще по лесам-полям бродить, неизвестно. Титан ему отвечает:  — Ох, недаром говорят, что младший всегда дурнем выходит! Я титан не простой, а генномодифицированный, я любого человека в сто раз умнее, хитрее и прозорливее. Так что ты тыкалку свою убери, она все равно супротив меня бесполезная, а полезай-ка мне в левое ухо. Что-то там застряло, вытащить не могу. Третьи сутки мучаюсь. А за помощь я тебя награжу — расскажу, как Кенни Потрошителя одолеть. Подумал Эрвин и согласился. Залез он титану генномодифицированному в ухо и видит — бьется там муха-цокотуха, позолоченное брюхо, никак выход найти не может. Изловил ее Эрвин, в кулаке зажал да стал наружу выбираться. За шерсть титанью цепляется, а у самого голова кружится. Вверх-то не так страшно было. Руки-ноги дрожат, да и муху выпустить пока не решается. Пока лез, всю жизнь свою вспомнил. Как про мужа вспомнил, дело сразу ловчее пошло — спасать надо суженого. Спрыгнул Эрвин на землю, кулак разжал — муха-цокотуха, позолоченное брюхо и упорхнула, даже «спасибо» не сказала.  — Вот спасибо, вот уважил! — титан генномодифицированный говорит и левое ухо правой ручищей довольно поглаживает. — Вот тебе и награда: есть у меня сокровище, оружие необыкновенной силы — гром-копье. Только этим гром-копьем Кенни Потрошителя убить можно. От другого оружия он только сильнее становится. Растет тут рядом старый дуб, ветвями небо подметает, корнями до того конца земли уходит. Как свалишь тот старый дуб, под корнями гром-копье хранится. А мне пора, я брату в гости зайти обещался. Сказал и прочь поплелся, ручищами своими длинными деревья, как цветы луговые, мнет. Эрвин же вокруг себя огляделся и видит — растет неподалеку старый дуб, ветвями небо подметает, корнями до того конца земли уходит. С виду дуб толстый, крепкий — как такой свалишь? Осмотрелся Эрвин и видит — один корень будто приподнялся. Подцепил его Эрвин железным посохом, железным башмаком в сыру землю уперся. Дуб приподнялся, заскрипел. Эрвин еще сильнее на посох оперся. Дуб еще приподнялся. В третий раз навалился Эрвин на посох — дуб и рухнул. Открылся вход в подвал. Темно там, а вдалеке что-то золотым светом переливается. Спутился Эрвин по ступенькам, глядит — а это гром-копье! Лежит, переливается. Взял его Эрвин, в плащ завернул, чтобы сиянием внимания не привлекало, и выбрался на поверхность. И дальше пошел. Долго ли, коротко, а уже третья пара башмаков почти стоптана, третий посох почти сбит, третий хлеб железный кончается, крошки да горбушка остались. Идет Эрвин, дороги уже не выбирает, клубочек уже обгоняет. Чует сердце верное, что суженый где-то рядом. Дошел он до ручья гремучего. А на другом берегу видит терем. Терем черный, как уголь, в окнах света не горит — лишь в одном окошке подвальном слабый огонек еле теплится. Хотел Эрвин к тому окошечку подойти постучать, да не может: через ручей гремучий не перепрыгнешь, вокруг не обойдешь. Стал думать да гадать: как быть, что делать? Вдруг слышит — в кустах шуршит кто-то. Пошел посмотреть и видит — пасется в кустах титан, да необычный, а на четвереньках ползает! А на спине у него — груз тяжелый привязан. Видно, что даже этакой громадине тяжко с таким ходить, Эрвину даже жалко титана стало. А титан тоже его увидел, морду свою длинную повернул и говорит человеческим голосом:  — Тьфу, тьфу! Чую, элдийским духом пахнет. Куда путь держишь, разведчушка? Дела пытаешь, аль от дела лытаешь?  — Я, — Эрвин говорит, — иду с Кенни Потрошителем биться, мужа из полона вызволять.  — Знаю, знаю, — титан говорит. — Кенни Потрошителя знаю. Он меня днем и ночью грузы возить заставляет, а когда скучно — и сам катается. Надоел хуже смерти. А съесть его нельзя: до того злобой своей пропитан, что ядовитым стал.  — Помоги мне, титанушка, на тот берег перебраться. Я тогда Кенни Потрошителя в честном бою одолею, тебя освобожу. Рассмеялся титан.  — Где тебе? Он тебя на одну руку положит, другой прихлопнет. Останется твой муж вдовцом.  — У меня гром-копье есть. Одолею, не сомневайся. Мне бы только на ту сторону перебраться.  — Ну ладно. Залезь-ка мне под пузо, там ремни расстегни. Груз упадет, сам на спину садись. Мигом на тот берег перепрыгнем. Эрвин быстро под пузо титану залез, ремни расстегнул. Груз упал — он сам на спину титана забрался. И помчались они — только ветер в ушах свистит. Разбежался титан да как прыгнет! У Эрвина уши заложило, в глазах потемнело, живот скрутило. А как титан приземлился на том берегу, так Эрвин только со спины его скатился и долго в себя прийти не мог.  — Вот, — титан говорит. — Приехали. А я тебе больше не помощник. Но помни: не сумеешь Кенни Потрошителя одолеть — я тебя съем. Сказал так титан, к земле пригнулся и как прыгнет через гремучий ручей, только его и видели. Постоял Эрвин, подумал и пошел к тому окошку, где огонек слабый виднеется. Подошел, на корточки присел и в окошко заглянул. И видит: сидит Леви прямо на полу, на руках и ногах цепи железные, на шее железный ошейник. Сидит — котлы черные чистит, сам весь черный уже. А по щекам злые слезы бегут, и слышно, как ругается он словами последними. Эрвин осторожно по стеклу постучал. Леви голову поднял и прямо на него посмотрел.  — Это что еще за чудище лохматое? — говорит. — Иди, иди! Побродяжкам по четвергам не подаем.  — Леви! Да это же я!  — Головка от… Иди, иди! Нечего тебе тут делать.  — Леви, я твой муж, Эрвин! Неужели ты меня не узнаешь?  — Сочиняй больше! Мой Эрвин гладко бреется, на пробор причесывается, одевается с иголочки. А ты леший или черт лохматый, тебя я не знаю. Иди, иди! Некогда мне разговаривать. Вздохнул горько Эрвин и от окошка отошел. Стал думать-гадать, как быть. Да в задумчивости снова на берегу ручья гремучего оказался — аккурат в том месте, где затишок, вода спокойная, гладкая. Смотрит на свое отражение и видит: не генеральский сын, а чудище лесное! Ясно теперь, отчего родной муж не признал, тут бы и мать родная не признала. Делать нечего, разделся, в ручье ополоснулся, бородищу ножиком соскреб, волосы причесал. И опять к окошку. Постучал по стеклу. Леви голову поднял и говорит: — Тс, кто тут шляется опять? — Леви, это я, Эрвин! Подошел Леви поближе, на Эрвина взглянул внимательно и аж ахнул. — Эрвин! Ты! Как ты меня нашел?! — Как ты и говорил: сносил три пары железных башмаков, три посоха железных сбил да три хлеба железных съел — так тебя и нашел. Скажи лучше, как тебя вызволить. Задумался Леви. — Все тут просто, да непросто. Кенни Потрошитель меня так легко не отдаст. Он сестру свою, мою мать, со свету черной работой сжил — и меня сживет. Драться тебе с ним придется, — вздохнул Леви, — да где тебе его одолеть? Его даже титаны боятся. — Одолею, — Эрвин говорит. — Мне титан генномодифицированный гром-копье подарил. — Ну нихрена ж себе! Ладно, потом расскажешь. Кенни Потрошитель у себя в башне сидит — злато пересчитывает. Пока пересчитывает, по сто раз сбивается, а как собьется, так пьет. Вот пока он занят, ты к нему проберись да скажи: «Так и так, давай сразимся. Если я тебя одолею, выполнишь одно мое желание». Он торговаться начнет, да ты не слушай, стой на своем. Спросит, какая твоя ставка, говори: тоже одно желание. У Кенни Потрошителя силы много, фантазии мало, так что ничего плохого он не придумает. А как одолеешь его, говори, что хочешь его племянника себе забрать. Ну а в остальном я тебе не помощник. Не надо было шкуру мою сжигать… Хотя не знаю, что хужей: Кенни Потрошителю котлы чистить или задания твоего папаши выполнять. — Ничего, — отвечает Эрвин. — Вот вызволю тебя, уедем куда-нибудь, и никто нам не указ. Послал Эрвин мужу поцелуй сквозь стекло и пошел Кенни Потрошителя искать. Видит — башня высокая, как смола, черная, а под самой крышей красноватый свет горит. Там, видать, Кенни Потрошитель над златом чахнет. Направился Эрвин прямо туда, а у самого поджилки трясутся. Кенни Потрошителя даже титаны боятся, куда супротив него простому разведчику, пусть и генеральскому сыну? Идет, а вокруг тёмно, из темниц стоны пленников слышатся. Ступеньки под ногами подрагивают, будто их сто лет не чинили. Вот поднялся он на последний этаж и видит перед собой дверь железную. Постучал в нее Эрвин, а оттуда голос скрипучий: — Тьфу, тьфу! Чую, элдийским духом пахнет! Кто там приперся? Кому голова на плечах лишняя? Не успел Эрвин ответить, как дверь сама собой отворилась. Оказался Эрвин в темном зале. Посреди стол стоит, вокруг стола — сундуки и ларцы со златом, а за столом сидит Кенни Потрошитель, длинным ногтем в зубах ковыряется. На лицо он худ, волосом долог, одет в плащ заморский и шляпу модную носит. А зубы у него золотые. — Ой-ой-ой, это кто ко мне пожаловал! Зятек сподобился со сродственником мужа встретиться, как у добрых людей положено. Ну, говори, говори. Кой черт тебя принес? Дело пытаешь, аль от дела лытаешь? — Дела пытаю, — говорит Эрвин. — Хочу тебя в честном бою одолеть! Расхохотался Кенни Потрошитель так громко, что стены задрожали.  — Недаром говорят, что младший всегда дурнем выходит! Куда тебе супротив меня-то? Я тебя на одну руку положу, другой прихлопну! Руки-ноги повыдергаю и по всем сторонам света раскидаю. Но ладно. Разомну косточки свои старые. Говори: какое пари держать будем? А то просто так морды друг другу бить скучно. — Если я выиграю, — говорит Эрвин, — выполнишь одно мое желание. А если ты выиграешь — я одно твое желание выполню. По рукам? — А может, лучше на деньги поспорим? — Нет уж! Желание хочу! Так что, по рукам? — Ладно, черт с тобой. По рукам. Поднялся Кенни Потрошитель во весь свой рост и — обернулся трехглавым змеем. Головы страшные огнем дышат. Когти острые Эрвина норовят схватить. Нелегко с таким врагом биться, а приходится. Эрвин щукой вьется, старается в лапы когтистые не попасть, огнем не опалиться. Даже гром-копье достать возможности нет. А змей все наступает, уже полстены спалил, Эрвину брови попортил. Уже казалось Эрвину, что смертный час его пришел, как вдруг пузо змея прям над ним оказалось. Тут Эрвин гром-копье выхватил и прямо в пузяку змею проклятому и воткнул. Полилась на него жижа черная. Кенни Потрошитель не своим голосом завопил — весь терем задрожал. — Сдаешься, душегуб проклятый, чтоб тебе повылазило? — Сдаюсь, сдаюсь. Только штуку эту убери. — Ага, я уберу, а ты опять огнем пыхать начнешь. — Не начну, честное слово, не начну. — Ну смотри… Эрвин гром-копье убрал, и Кенни Потрошитель человеческий образ принял. Лежит, дыру в боку рукой зажимает, еле дышит. — Экую сволочь мой племянник себе в мужья взял… Ох, помоги мне, а то умру сейчас. Там вот в углу буфет стоит, в буфете две бутылки: белая и черная, в белой живая вода, в черной мертвая. Притащи белую и рану мне полей. Подошел Эрвин к буфету и видит там две бутылки: белую и черную. «Эх, — думает, — полить бы тебя из черной, да нельзя: родня все-таки…» Взял белую и вернулся, рану Кенни Потрошителя полил, она и затянулась. — Ох, сволочь ты, а честный. А мог и мертвой водой меня сгубить… Ладно, говори свое желание, пока я не передумал. Чего тебе? Земли? Титанов в подчинение? Злата? Или может, дурацкое что желаешь, чтобы я полаял или еще что? — Чтобы ты полаял, смешно, конечно, будет, да мне другое от тебя требуется. — Так чего тебе надо? — Хочу племянника твоего себе забрать. — Ишь, хорошо придумал! А котлы кто мне чистить будет? — Титанов заставь. — Титаны безмозглые, только портят все. У Леви-то руки нежные, умелые, с любой грязью справятся. — Дела мне нет до твоих котелков. Дал слово — держись, а не давши — крепись. Отдавай мне племянника. — А, чтоб вас всех. Пошли, выпущу его. Эх, хорошо вам, обженились, а я один тут сижу, над златом чахну да титанов от нечего делать стращаю. А все думают, что я душегуб и убивец. А я, может, цветочки выращивать хочу. — Ну и выращивал бы. — Да кто меня тогда бояться будет? Наша доля злодейская, деваться некуда. Пока разговоры разговаривали, в подвал спустились. Леви Эрвина увидел, сразу ему на шею бросился. Кенни Потрошитель поворчал, да от цепей племянника освободил и говорит: — Вот ростишь его, ростишь, а он как блондина увидал, так все, дядька уже и не нужен. Ну да титан с вами, идите на все четыре стороны, я сегодня добрый. А то, может, погостить останетесь? Я вам светелку выделю, титана в прислужники дам. Пир горой устроим, а то меня-то на свадьбу не позвали. Чего вам в солдатских казармах торчать? — А что, — говорит Эрвин, — давай погостим? А то я задолбался на сырой земле-то спать да лесными ягодами питаться. — Тс. Ладно, муженек. Раз хочешь, давай останемся. А ты, дядь, баньку прикажи, а то я уже на твои котлы похожу, такой же черный. Так и порешили. Эрвин и Леви у Кенни Потрошителя в гостях на неделю остались. Кенни Потрошитель гостей созвал, племянника благословил. Гости ели-пили три дня, еще три дня и еще денек. И я на том пиру был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало! Вот вам сказка, а мне кринка масла!