Im Namen des Herren

Никто не мог сравниться с Френсисом Крозье в умении ввести в ступор всех присутствующих. Френсис был резким и прямолинейным все те долгие годы, что сэр Джон его знал — с момента знакомства не изменилось практически ничего, кроме того, что Крозье окончательно перестал надеяться на лучшее. Франклин искренне пытался понять, что же именно сломило его близкого друга, но потом забросил это бесполезное дело — слишком много факторов сошлись в одной плоскости, сотворив из Френсиса глубоко несчастного человека. Тем не менее, иногда в нём проскальзывали черты прежнего Крозье — насмешливого, такого же язвительного, но отнюдь не лишившегося способности мечтать. Потом в поблекшие с возрастом глаза возвращались тоска и колючее высокомерие, и снова становилось неуютно находиться в одном помещении с капитаном Террора. Господи, думает Джон, глядя на Френсиса, одним своим видом демонстрирующего неприязнь к каждому в его каюте, господи, если меня слышишь — не дай гордыне и унынию окончательно ожесточить его бедное сердце. Далее к двум смертным грехам прибавляется ещё один — гнев; Френсис в ярости от того, что никто, кроме мистера Блэнки, не поддерживает идею перебраться второй команде на Террор. Идея совершенно абсурдная — не будь Френсис так убийственно серьёзен, Джон бы подумал, что он шутит. Остальные тоже относятся к его высказыванию как к неловкой остроте. Никого не привлекает теснота, да и ситуация не настолько плачевная. Вроде бы. На секунду Франклин сомневается, однако, увидев, что Фитцджеймс, довольно часто выступающий его советником, смотрит на Крозье снисходительно и даже с насмешкой, утверждается в мысли, что предложение Френсиса не стоит и рассматривать. Обсудив ещё несколько рабочих вопросов, офицеры прощаются и расходятся кто куда. Сэр Джон чувствует, как взгляд Френсиса прожигает дыру в его спине, и вздыхает. — Френсис, я должен услышать ещё что-то, требующее разговора наедине? — Да, потому что быть понятым этими идиотами я и не надеялся, — Крозье не особенно следит за словами, зная, что перед Франклином можно не строить из себя приличного человека. — Джон, ты прекрасно знаешь, что я прав. — Ммм… С чего бы вдруг? Нет, в твоих словах есть толика правды, но большую часть всё же занимают твои предположения, причём весьма и весьма негативные, — резонно замечает Франклин. — Оптимизм в нашем положении штука бесполезная, а то и вредная. Им людей не накормишь и корабли из ледяного плена не вытащишь, — парирует Крозье. — У нас запасов на три года, а если урезать рацион, то на все пять. И вообще, откуда такая уверенность, что мы не сможем плыть дальше? — Джон нахмуривается. — Прогнозы благоприятные… — Вот именно, что прогнозы! Боже, Джон, ты же опытный мореплаватель, ты видишь, как всё обстоит на самом деле. Почему ты не хочешь признать, что великого триумфа не будет? — Френсис прищуривается, сделав шаг вперёд. — Если не предпринять меры уже сейчас, то нас ждёт кое-что похуже, чем позорное возвращение ни с чем. Сэр Джон изумлённо смотрит на него, невольно отступая с каждым его ранящим, горьким, отчаянным словом, и наконец упирается в стену. Отступление провалилось. — Френсис, что ты такое несёшь? — выдавливает из себя Франклин, не зная, куда себя деть под пронзительным взглядом Крозье. — Ты нас всех похоронил заранее, я погляжу, — и усмехается. Выходит жалко. Крозье фыркает, и столько осуждения в этом звуке, что Франклину хочется провалиться под землю. — Где твоё благоразумие, Джон? Совсем растерял в молитвах и голубых мечтах о всеобщем признании? — едко интересуется он. Это в высшей степени гадко, Френсис и сам пришёл к этому выводу чуть позже, но что делать, если больше ничем не пробить защитную броню из иллюзий? — Ты забываешься, — огрызается Франклин, пытаясь себе напомнить, что из них двоих он старше и по возрасту, и по положению. Как же он ненавидит, когда Френсис прав, просто до зубовного скрежета. — А ты не желаешь меня слушать по-хорошему, — шипит Крозье, подходя вплотную и не давая возможности отвести взгляд. — Думаешь, твой любимый Фитцджеймс помнит о чём-то, кроме славы? Если бы он действительно дорожил тобой, то поддержал бы переход на Террор. Джон открывает рот, чтобы возразить, но затем задумается над сказанным, и осознание расползается кляксой жара где-то в грудной клетке. — Джон, черт тебя подери, Франклин, я тебя люблю и не позволю, чтобы ты сгинул в этой проклятой снежной пустыне, пытаясь доказать всем, что ты чего-то да стоишь, — выпаливает Френсис, сжимая до боли запястья сэра Джона, то ли на автомате, то ли для того, чтобы тот не вздумал сбежать. — А ещё тебя любит леди Джейн, к которой ты обязан вернуться. И уж поверь, ей не важно, сколько тебе воздадут почестей, лишь бы ты был жив. Франклин молчит, не в силах подобрать слова. В последние несколько лет ему казалось, что Френсис его искренне ненавидит и что происходившее между ними в двадцатых — ложное воспоминание, угодливо подкинутое стареющим мозгом. — Джон, не молчи, или я подумаю, что тебя хватил удар из-за меня, — Крозье чуть встряхивает его, обеспокоенно оглядывая. — Никогда бы не подумал, что удостоюсь твоей любви, Френсис, — медленно и хрипло произносит сэр Джон. И спустя невероятно длинное мгновение обнаруживает чужие губы у себя на виске и обжигающее дыхание на ухо: — Я хотя бы открыто признаю, что отчаялся. А ты прячешь свою боль под весёлой маской, надеясь, что поможешь всем остальным и таким образом искупишь вину. Джон зажмуривается, перебирая в памяти все знакомые ему молитвы, и просит Господа не оставить его на произвол судьбы, дать сил сопротивляться искушению… Но как же хочется хоть на краткое мгновение ощутить себя нужным кому-то рядом, прикоснуться ненароком к пожару, которого у него никогда не будет в сердце. Джон знает, что Френсис остановится, стоит только попросить, как бывало в прошлом. Проблема в том, что Джон больше всего на свете хочет, чтобы Френсис продолжал. Крозье, в своей обычной манере, напористый и нетерпеливый — не будь пуговицы накрепко пришиты к мундиру, они бы уже давно разбежались по полу с обличающим звоном. Франклин давно отвык от мысли, что физическое удовольствие можно получить не только от еды; вроде бы, порядочные джентльмены не должны уделять внимание подобным пошлостям. А похоть, следующий смертный грех, расцветает ярким пульсирующим цветком, обвивая побегами всё тело, сбивая дыхание, ускоряя пульс. — Да будет воля Твоя и на земле, как на небе, — бормочет сэр Джон еле слышно, и слова молитвы ускользают, да и Френсис затыкает ему рот поцелуем, устав от религиозного сопровождения. «Чай, не в церкви», думает он, еле слышно усмехнувшись. Франклин в своём репертуаре — будучи практически нагим и в самой что ни на есть компрометирующей позе, он умудряется помнить про Бога. Ясное дело, не стоит от него ждать подвигов, он и в лучшие свои годы не был умелым любовником. И хватит ему немногого: в нужном месте погладить, в нужный момент поцеловать, с молчаливого разрешения прикоснуться к бёдрам и прильнуть со спины, осторожно двигаясь. Сэр Джон очень зажатый, и приходится постараться, чтобы получить отклик, но оно того стоит. От него не дождёшься ни малейшего звука, только благодарного взгляда, да и то при хорошем исходе. Впрочем, Френсису этого достаточно. Он не уверен, что смог добиться своей изначальной цели, — что ни говори, Франклин упрямый, как баран, и весьма подвержен общественному мнению. Пожалуй, самое важное тут то, что Крозье хотя бы попытался его спасти. Вытирая руки салфеткой и застегивая брюки, он косится на сэра Джона и понимает, что не появится на Эребусе ещё очень-очень долго.