Порочный круг

В природе, пожалуй, нет более универсальной формы чем круг. Все физические, химические процессы чаще всего представляют собой круговороты, когда из конца следует начало. Поэтому и начать, как бы это ни парадоксально звучало, следует с конца. Или с того момента который можно назвать началом конца. Старинный замок, все великолепие которого составляла лишь громоздкая каменная кладка. Темный, полусырой подвал-клеть, использовавшийся как камера для наказания непослушных слуг. Затравленный, маленький мальчик с воспаленным взглядом черных от окружающих стен глаз. Резкий свет от распахнутой железной двери. Выстрел. Теплая зала с камином. Груда распотрошенных тел вокруг. Маленький мальчик в тонкой, бурой от запекшейся крови рубашонке, с глазами, полными страха и боли. Старинный замок, которого уже своим дыханием коснулось разрушение. Атмосфера страха, распространившаяся по округе. Вокруг - ни души. - Мой Лорд, мне кажется здесь нет никого живого. Мы бы наверняка встретили бы кого-нибудь, но сколько бы мы не шли, никого нет. - Исаак. Я чувствую, присутствие силы. Я знаю, что здесь кто-то есть! При последних словах он повернул голову в сторону замка. - Там. Мерзкий, отвратительный запах гниющих тел резко ударил в нос. Герр Кемпфер, брезгливо морщась, достал из накладного кармана на груди белый платок. Каин, невозмутимо проходящий среди разбросанных тел, словно их и нет, созерцал картину потрясшую бы любого, но не его. Его острое зрение крусника выхватило едва различимый в кромешной тьме подвала силуэт, но тень, среагировав быстрее, выпустила белые, тончайшие нити, опутав Каина и Исаака, стальной хваткой скрутив им руки и обездвижив. Только после этих мер предосторожности маленькое чудовище вышло к свету. Маленький мальчик, лет семи, с поразительным надменным взглядом медово-золотых глаз, с хрупким, почти стеклянным тельцем. - Вот оно! - как-то удовлетворенно улыбнувшись обычной мягкой усмешкой, Каин одним резким рывком освободился от сковывавшей его движения тонкой паутины. Надменность во взгляде мальчика сменило удивление. Впервые от его нитей кто-то смог освободиться, впервые он видел силу, превосходящую его силу, впервые существо, пришедшее к нему, протянуло ему руку. - Как тебя зовут, мальчик? - Дитрих... С того памятного им троим момента минуло уж много лет. Дитрих, вступив в Орден, стал третьим человеком по рангу, благодаря своим способностям, и благодаря своему дару с легкостью сеять смерть. Но превыше самих убийств Лоэнгрин любил развлекаться. Развлекался юный господин в меру своих умственных способностей и социальной адаптации. Как-то, еще в первый год нахождения Кукловода в Ордене, между Исааком и Каином состоялся занятный разговор, темой которого посредством долгих и внезапных переключений с одного предмета на другой стал малыш Дитрих. Малыш Дитрих, как его ласково называл в малые лета наставник Исаак, бесподобно, просто виртуозно умел внушать страх всем окружающим. И был ли это здоровенный детина, или просто маленький ощерившийся щенок, но от Дитриха живым еще никто не уходил. Как буквально, так и фигурально, но все-таки первое чаще всего возобладало. Так вот юный Дитрих по причине этой особенности характера совсем не умел находить к людям подход. Да куда уж там подход, он элементарно "привет" нормально сказать не мог, сразу пальцы растопыривал. И Кемпфер, немало удивленный такими недостатками в "любимом" детище, предложил Каину нестандартный метод воспитания ребенка: так как он и фюрер, единственные, кого хоть в некотором роде боится Дитрих, то учить речевым коммуникациям будут они сами. А то искать каждую неделю нового учителя было весьма хлопотно, да и перевелись образованные люди в округе, в чем непосредственное участие принял Дитрих. Усердному ученику всегда было немного жаль расставаться с человеком, возбуждавшим на протяжении нескольких дней дикое желание убить его, и убить изощренно. Возможно, благодаря своим учителям, Дитрих развил свой экстравагантный, изящный вкус. Вкус, тонкий, запретный, но позволительный, вкус убийства. Безупречный стиль, высокий, как архитектура эпохи Возрождения, недосягаемый простым смертным, стиль его пыток, мучений, криков его жертв, которых он заставлял кричать снова и снова, в нужной, определенной октаве, иначе его извращенное чувство эстета было бы оскорблено немелодичным звуком. Такому может позавидовать любой в Ордене, все-таки не каждый мог получать удовольствие от своей черной работы. А Кукловод всегда наслаждался, отличаясь той непостижимой виртуозностью исполнения, которая определяет людей с богатым внутренним миром и развитым воображением. Его от природы острый пытливый ум требовал наставника, направляющего его на верный путь, но его взращенное, неуемное эго не позволяло кому-либо вмешиваться в свое неприкосновенное пространство. Было в Лоэнгрине что-то такое, заставлявшее сначала жалеть его, а потом сходить с ума. Взгляд, прозрачно-золотых, змеиных глаз, неуловимо-грациозные движения, всегда свежо-безупречный цвет лица. Нет, не фарфоровая кукла. Фарфоровая кукла - идеальна, прекрасна, ангельски-невинна, мертва, подобна человеку. Дитрих же являл собой полную противоположность - порочный, живой, несущий смерть всему живому, человек, и в то же время, существо, утратившее все, что делает его человечным. Взгляд змеи, подернутый легкой дымкой порочности, плавные, такие немужественные движения, песочные, тонкие волосы - он был больше похож на песчаную эфу. Опасную, произвольную, с немигающим взором светлых золотых глаз, готовую в любой момент кинуться и прожечь тело своим смертельным ядом, перед смертью заставляя корчиться в адской агонии. Иногда он уставал. Уставал от всего, от своих любимых кукол, от собственного неутолимого желания чужих смертей. Можно сказать, что эта усталость делала ему честь. В такие моменты он казался более человеком, чем ему самому хотелось бы. В такие моменты ему всего лишь хотелось сидеть рядом с Магом, неизменно курящим сигариллу со слабым, едва заметным ароматом яблока, неспешно листающим страницы одной из своих книг на латыни, а рядом, чтобы стояло изумрудное чудо стеклодувов Венеции с чистейшим рубином внутри. Даже Кукловод был склонен к изящному изложению своих мыслей. Постоянное нахождение рядом с Кемпфером оставило свой отпечаток на юном, подопечном, чей характер еще не полностью оформился. Сам того не замечая, Дитрих стал говорить словами Мага, впитывать его привычки, даже читать любимые книги Исаака на латыни и курить сигариллы с яблоком. Постепенно Дитрих может быть бы и стал точной копией Мага, если бы не одно существенное различие. В душе Кемпфера не было этой жажды убивать, убийства не приносили Исааку того блаженного удовлетворения, которое испытывал от них Кукловод. Душа Панцер Магиера хоть и принадлежала расчетливому, бесстрастному подлецу, но грешна была все же в меньшей степени. Юный воспитанник Мага порой и сам не мог ответить на казалось бы простой вопрос: "Боюсь я своего наставника или все же уважаю?". Страх перед могуществом Кемпфера был велик, но также велико было и уважение к нему, к его тонкому, наблюдательному уму, остроте мысли, широте кругозора, умению держать себя в любой ситуации. Казалось, что этот человек может извлечь внутренние органы у живого существа голыми руками с недрогнувшим, одним и тем же выражением лица. Исаак скорее всего принадлежал к той категории мужчин, что так часто встречалась в Берлине времен Второй Мировой. Мужчины, от которых сладко тянет легким ароматом дорогого вина и крепким табаком, что рекомендуют себя действием - будь то хладнокровное убийство или отчаянная преданность. Вся его, окутанная мраком тайн и загадок, жизнь носила остаточный лоск, прелесть былых времен, когда мужчины, готовые броситься в любую авантюру, великолепно строги и изящны, а дамы с тонкими мундштуками в кроваво-красных губах, в перчатках, с собранными волосами так неприлично женственны. Если жизнь Лоэнгрина можно охарактеризовать как змеино-жестокую, то жизнь Кемпфера тогда скорее как демонически-грациозную. И то, что их так непреодолимо рознит, неумолимо ведет Дитриха к мысли о собственном существовании, к осознанию своего "Я", к таким далеким и неприятным воспоминаниям. Старинный замок, все великолепие которого составляла лишь громоздкая каменная кладка. Темный, полусырой подвал-клеть, использовавшийся как камера для наказания непослушных слуг. Затравленный, маленький мальчик с воспаленным взглядом черных от окружающих стен глаз. Резкий свет от распахнутой железной двери. Выстрел. То, что послужило началом, стало все же и концом. И как бы Дитрих не пытался убежать от своих воспоминаний, спрятаться в тени кровожадных убийств, ему никогда не удастся обмануть самого себя. Его превосходная память будет помнить каждую мельчайшую подробность того дня, что стал толчком к исковерканной жизни, до самой смерти. И это будет его порочным кругом, который раз за разом мелькая перед его золотистыми глазами, сведет его с ума.