Лапша

Лапша была вкусная. Вообще, имея под рукой Ивана, готового в любой момент приготовить обед из трёх блюд и компот, питаться едой быстрого приготовления было совсем не логично, но жизненным принципом Гоголя были два слова: "хочется - делай". Наверное, в этом и заключалась суть свободы. Из-за закрытой двери соседней комнаты доносилась какая-то возня. Нетипичная для Дост-куна возня, надо сказать. Судя по доносившимся обрывкам фраз, в комнате он был не один. Николая так и тянуло распахнуть хлипкую дверь и посмотреть, чем это таким занимается Достоевский, но по опыту он знал, что ничем хорошим это не кончится. Как минимум - прилетит Ветхим заветом в висок, как максимум - кинжалом в спину. В случае Федора на телепортацию рассчитывать не приходилось - слишком хорошо он изучил все его приёмы. Да и лапша была слишком вкусная, жалко отрываться. Звуки тем временем участились, послышался скрип сдвигаемого стула. Он был почти уверен, что расслышал "победа будет за мной", произнесённое незнакомым голосом. Тон, кстати, был совсем не враждебный, скорее хитрый. И с придыханием. "Может вмешаться?" - подумалось ему. Впрочем, незачем. "Преступление и наказание" обеспечивало Дост-куну вполне надёжную защиту, вряд ли он обрадуется его появлению. Вернувшись к поеданию лапши, Гоголь прислушался, поддаваясь природному любопытству. А слушать определенно было что. Скрипел уже не стул. Скрипели пружины на кровати Достоевского. - Поддаёшься, демон? - послышался все тот же насмешливый голос. - Не обольщайся, - а это был уже Достоевский. Обычный его безразличный тон, но ощущение было, будто эту безразличность он сохранял с трудом. Пружины заскрипели сильнее, послышался чей-то сдавленный стон. Какой-то щелчок, похоже на замок наручников. - Все ещё не признаешь поражение? - Давай уже, кончай тянуть. - Неужели сдаёшься? - тон был все ещё насмешливый, но проскальзывало ещё что-то, подозрительно сладострастное. Гоголь продолжал доедать лапшу, выскребая креветки со дна стаканчика. Методы Дост-куна всегда были специфичными. Шорох простыней, скрип выдвигаемого ящика, щелчок чего-то с крышкой. - Не волнуйся, буду нежен, как с Митико* в нашу первую брачную ночь. - Можно подумать, ты женат. Лапша кончилась, а вот вопросы нет. Гоголь, быстренько взвесив все риски, решил захватить на кухне чипсы. Вряд ли за секунду произойдет что-то существенное. Тихий стон. Потом ещё один, как будто кто-то долго сдерживался. - Давай уже, я тебе не нежная девушка. Послышался хлюпающий звук, потом ещё один. На этот раз явно стонали уже двое, почти в унисон. - Конь на f6! Дышали эти двое так громко, что слышно было даже через стену. - Слон на f5, - слова явно дались Достоевскому не без труда, а последнее слово скорее походило на стон. - Угрожаешь? - голос все ещё оставался насмешливым, хотя дыхание у говорящего явно было сбито. - Побеждаю... ах! - Ладья на f8, тебе шах, демон! - Конь на d8, тебе тоже... ахххх! Дальше слышались только приглушённые стоны. Судя по всему, кому-то закрыли рот. Гоголь и не заметил, как кончились чипсы, и засунул упаковку за кухонный диван. - Победа будет за мной... ахххх! Стоны раздавались все чаще, и наконец пружины заскрипели в полную силу, вызывая опасения, что они не выдержат подобного накала страсти. Два стона раздались почти одновременно, и воцарилась тишина. - Ничья, - послышался констатирующий тон Достоевкого, чье дыхание, впрочем, явно ещё не восстановилось. - Как обычно, - раздался второй голос, в который ещё не успели вернуться насмешливые нотки. Прикинув риски, Гоголь решил ретироваться, пока из комнаты кто-нибудь не вышел. Вернувшись после двух, продуктивно проведенных в шатании по городу часов отсутствия, Гоголь зашёл в комнату к Федору, привычно скрючившемуся за нотбуком. Единственное, что было необычного - это непривычно румяные щеки и непривычно довольный вид Достоевкого, который у него не получилось скрыть. И ещё размотанные бинты, висевшие на люстре. Впрочем, Фёдор всегда был со странностями, думал Николай, прикрывая дверь и отправляясь на кухню - заваривать чай.