Только мы с тобой

      Школа, школа, школа — разговоров о ней много. Кто-то считает, что это ад во плоти, кто-то наоборот боготворит это время, называя при этом самой лучшей беззаботной порой. Но я знаю, что это время — только наше с тобой.       Только мы с тобой, убегая от вечно ворчащих бабок, забегали выше третьего этажа по старой бетонной лестнице. Так же быстро вскрывали очередной новый, но каким-то боком уже успевший заржаветь замок. Я всегда поражался ловкостью и точностью движений твоих тонких рук: кистей, пальцев, мягких подушечек.       Только мы с тобой могли по очереди молчаливо курить одну и ту же сигарету пятнадцать минут, находясь полностью в тишине, сидя на крыше и беззаботно смотря на вновь и вновь пролетающие облака. Ты всегда слегка дёргался, стоило мне лишь поддаться вперёд, перехватывая тонкую трубочку из твоих аномально белых губ.       Только нас с тобой постоянно вызывала та мымра. Помнишь, вела информатику и алгебру с геометрией? Мы тогда вообще забили на её уроки, а она бесилась с этого, ведь мы знали намного больше, чем она, стоило ей начать очередную лекцию про нас неудачников. Пока я доказывал теоремы, ты успевал создать свой маленький мир на её стареньком компьютере. Сайты у тебя всегда выходили со вкусом.       Только мы с тобой всегда оставались где-то рядом, при этом не замечая друг друга. Как-то раз моя компашка нарвалась не на ту группу выскочек и сильно так получила за это. Я, конечно, знал, что идти не стоило, но отстоять честь… Я же главный… Вот только… Кто же знал, что ты уже им отомстил в своём спокойном и хладнокровном стиле.       Только я и ты помним, как ты однажды замахнулся выше своих сил. Как ты облажался, а твои несуразные старшие братишки узнали об этом. Признаюсь, жить с тобой пару месяцев под одной крышей было достаточно интересным опытом. Вот только каждую ночь ты так сильно дрожал, а глаза становились всё тусклее.       И только мы. Мы и больше никто, чувствовали, что это неправильно. То, что наши посиделки растягивались всё дальше числа один на часах, превращаясь в два у меня дома с всего одним теплым одеялом. То, как часто я ловил твой взгляд. Такой тусклый, но в то же время моё отражение в нём всегда придавало тебе что-то живое. Словно янтарь плавился под ночным пасмурным небом, освещенным слегка злобной, но в это же время грустной и сожалеющей луной. Мне тогда было достаточно просто твоего смеха. Такого искреннего, такого, что не в силах был сдержать всё то тепло, что рвалось сквозь твой голос и тёплый взгляд.       Но всё поменялось. Школьные дни прошли. Прошли и экзамены, разошлись наши пути. Я уехал, ведь, как младший, я должен быть лучше своего старшего брата? Да и город не предоставлял тех возможностей, которые я бы хотел.       Ты же остался. Возможно, на это также сказалось денежное состояние твоей семьи… Но ты уверял меня так убедительно, что я даже и забыл о таком важном факте.       Только мы с тобой. Последний день. Поезд. Твои глаза. Моя натянутая улыбка, что была готова слететь в любой момент. Руки, что почему-то стали навечно холодными, желали также сорваться и зарыться в твои волосы, головой уткнуться тебе в нежную тёплую шею, почувствовать запах твоего любимого шоколада и стирать, стирать, стирать все те слезы, что, я уверен, ещё не скоро прекратили бы стекать по твоим мягким щекам. Но мы распрощались в этой гребаной наигранной тишине.       За это время мир так быстро поменялся. Сменились телефоны, контакты на них принимали всё больше людей-связей. Иногда доходило до абсурда: «Хоррор-еда», «Даст-таблетки», «Кросс-слушать», «Киллер-не брать». Но твоего номера я не помнил.       Не помнил я и того, что раньше кто-то всегда ждал меня у школьных ворот, отчего-то боясь заходить в эти потрепанные железные двери в одиночку. Забыл я и о том, что когда-то моя пропахшая кофе и одеколоном одежда пахла мятными конфетками и какао.       Уж не знаю, простишь ли ты меня за это. Просто в месте, где я оказался, время текло безжалостно быстро, не так, как здесь — медленно касаясь нас и действуя на наши души — отчего я полностью погряз во всём этом взрослом дерьме.       Сейчас же я вернулся в свой родной дом. Кажется, это заняло чуть больше шести лет? Но в то же время кажется, что того ада в столице и вовсе не было. Мне радостно улыбается старший брат, почти не изменившийся за всё это время. Дом так же продолжал согревать мою успевшую обрасти защитным панцирем душу. Родители, что стали ниже и морщинистей, так же улыбались мне. Вот только именно их улыбки отчего-то вызывали во мне презрение. Словно эти улыбки не принадлежали им. Словно так мне раньше улыбался кто-то другой.

***

      Что ж, как говорится: «Приехал, сыночка, с учёбы — будь добр, сходи в магазин». Как ещё объяснить моё нахождение на улице ночью в предновогодний мороз — непонятно.       Я сильнее закутываюсь в дорогое чёрное пальто. Знаю, оно не стоило своих немаленьких денег, но во взрослой жизни нужно соответствовать виду, который ты себе создал. Да и я в этом деле замечательно преуспел. Мало кто в мои года смог бы занять управляющую должность.       Но это неважно. Неважно той старушке, что звала своего сбежавшего кота. Неважно той молодой девушке, что не отводила взгляда от моей внешности, даже и не зная, сколько смен я отпахал на такую штуку. «Ни разу не видела альбиноса с чёрными волосами? И правильно делала: красить это гнездо та ещё морока, зато глаз приобретает красивый фиалковый цвет», — забрав пакеты и расплатившись, я вновь оказался на улице.       Отчего-то стало ещё холоднее. А желание скурить очередную сигаретку возрастало в алгебраической, нет, геометрической прогрессии. Кажется, мои нервы на пределе. Отчего? Здесь же никого нет.       Кто-то резко вышел из подворотни, столкнувшись со мной. К сожалению, это не оказался маленький и милый ребеночек, так что я, выронив пакеты, полетел прямо на ледяной асфальт, который, конечно же, по всем законам лени, не посыпали песком или ещё какой дрянью. — Ты чё, блять, творишь?! — стоило мне уехать из столицы, как вернулись все мои вредные привычки в виде не очень приятных для ушей словечек. Да и похуй.       Прежде чем ответить, человек в капюшоне и не очень теплой толстовке отскочил, вскоре упираясь от страха в кирпичную стену какого-то там здания. Он весь дрожал, а горячее сбившееся дыхание продолжало подниматься всё выше и выше навстречу крупным снежным хлопьям и уличному столбу, что не переставал раздражающе мигать своим грязным желтым светом. — Я-я с-сожал-лею… — голос хоть и дрожал, но был довольно приятным на слух. Если игнорировать его попытки уйти на сверхзвуковые волны при произнесении каждой гласной, — Мис-сте, ха, а… — на секунду он задумался, а после более спокойно продолжил, — Я Ва-ас не сзнаю… Вы новоп-пхебывший? — казалось, что он и позабыл, что сейчас находится чуть ли не голый на морозе. — Ну-у-у, можно и так сказать, — растягивая в раздумьях ответ, заодно поднимаясь и собирая продукты, что вывалились из пакетов, я надеялся, что сейчас быстренько разминусь с этим поехавшим и наемся до отвала. — Ох, яс-сно. Не подс-скажит-те, на какой мы улитце сейчас-с? — что-то ища вокруг себя руками, более тихо спросил парень. Он что, издевается надо мной? Спрашивать у незнакомца, где мы находимся? Ну хорошо. — А я знаю? — Но Вы же здес-сь бх-одите. И, с-судя по зсвукам, одни ход-дили в магасзин. Д-дугих жит-телей нет поблисзост-ти. Так что Вы не нас-столько отпетый плоходиметц-тц, — так и не найдя того, что нужно, он попытался встать, вновь оседая наземь, хватаясь за ногу и слегка шипя от боли.       Так легко поранился? Слабак. — Ладно, окей. Если я тебе отвечу — ты от меня отстанешь? — не очень мне хотелось относить какого-то человека к нему домой или же к себе. Канун Нового года как-никак.       Он замолчал, видимо, что-то обдумывая. Ну же! Давай скорее! У меня и так мало времени было увидеться с семьей, а теперь еще и с тобой приходится стоять на холодрыге! — Я… Я- — Вот ты где-е-е, — не успел он договорить, как из той же подворотни появились еще двое. Выглядели они как самые клишированные злодеи: один высокий и худой, другой же низкий и полный.       Да блять! Я что, попал в какой-то дешевый сериал или на пранк над обычными заебавшимися людьми?! — Спасибо, что нашли его! А-то мы, ха-ха, нашли только тросточку да пустое место, — более высокий подошел к тому пареньку в толстовке, хватая его за кисть и пытаясь его поднять. Низкий же держал в руке ту самую трость, которая была сломана пополам, — Скажи-ка дяденьке спасибо. Так сказать: извиняюсь, с пола, ух, поднимаюсь! — он ещё сильнее потянул на себя, но заикающийся парнишка старался не поддаваться.       Было видно, что ему больно. Ну, и по своему скромному опыту главаря банды, могу сказать, что останутся больнющие синяки. Я сильнее нахмурился. Почему это всё походило на похищение?       Парень всё ещё продолжал дрожать от холода. От холода ли? Лица я его так и не увидел. Голос я также больше не услышал. Кроме тихого всхлипа. «Знакомый всхлип», — пронеслось у меня в голове прежде, чем я с силой оттолкнул одного из дуэта идиотов от трясущегося парня, после рефлекторно притягивая его к себе за талию.       Сильнее прижимая к своему пальто, я не получил ни капли недовольства и желания оттолкнуть. Лишь дрожь продолжала бежать по всему телу. Видимо, он терпел мою теплую руку у себя на талии, хотя холод был бы логичнее. Так отчего же мне кажется, что это именно из-за незнакомых касаний? — Ах ты! — на меня накинулся тот хиляк. Жирный продолжал стоять в сторонке, от злости сильнее сжимая палки. — Это тебе за дяденьку, старикан, — ударив в сплетение ногой, я наблюдал, как того ублюдка выворачивало прямо себе на потертые джинсы и изношенные грязные кроссовки. Второй так и не двинулся с места, но проронил лишь одно предложение, от которого внутри меня всё перевернулось: — В этот раз ты легко отделался, но не думай, что в следующий раз это прокатит, Эррор.       Те двое ушли, оставив сломанную уже на четыре части палку. Нет, трость. Для слепых.       Я не чувствовал, как он старался отодрать от себя мою руку, как его холодные подрагивающие подушечки пальцев проходили по моим старым шрамам. Как они замерли на секунду, а после медленно начали заново изучать эти полоски, проходясь бережно и, кажется, узнавая их. — Найт?       Я пришёл в себя, вздрагивая от неожиданности. Руки перестали меня слушаться, упав мёртвым грузом. Как я мог забыть? Почти успокоившиеся холодные пальцы обняли мою руку, снимая её с талии, а подушечки больших пальцев начали массировать мою вспотевшую ладонь, после они переместились на кисть. Поднявшись по руке до плеч и перейдя к моей тёплой шее, его руки остановились на момент, когда я громко взглотнул ком, а затем он наконец-то провел по щекам ладонями, разглаживая мои нахмуренные брови. — Н-ну т-точно ты!       Так по-детски, словно мы всё ещё остались детьми, он вскрикнул, поднимаясь на носки в силу своего роста и зарываясь носом куда-то в область шеи и ключицы. Я чувствовал его дыхание, что почти не отдавало теплом. И я, чёрт, продолжал стоять как истукан! — Фу, ты в-всё ещё пахнешь-шь тем кофе!       Он рассмеялся, плавно отстраняясь. Капюшон спал, и я наконец-то увидел его лицо: еле заметные впалые щёки; покусанные сухие губы, которые от мороза уже успели посинеть; какая-то шишка с левой стороны от виска, которая с каждым мгновением темнела и росла, хотя куда уже больше; твои волосы сильнее отросли, отчего были собраны в неровный пучок сзади, а кончики всё ещё были покрашены, но давно, отчего цвет выглядел каким-то болотно-зеленым. Я всеми силами старался рассмотреть всё лицо, кроме одной части — глаз. Мне было страшно. Но рано или поздно…       Я так и знал. Твои глаза больше не видели. Когда-то яркий золотистый янтарь покрылся белёсой плёнкой, словно замораживая неспокойное озеро навеки. — Ну ч-чего ты мол-лчишь? У меня ч-что-то на литце? — ты продолжал мне улыбаться. Но даже так, твой взгляд отдавал тем теплом, которого мне так не хватало все эти шесть лет. Я… Я… — Ты… — я поднёс уже свою руку к твоей щеке. Словно чувствуя тепло, ты дёрнулся, как и всегда. Но после небольших раздумий ты прильнул щекой, греясь и ожидая дальнейших слов. Я же не мог проглотить в очередной раз появившийся комок.       Что произошло? Как? Кто? Когда? Это из-за меня? — Ох, ес-сли ты х-хочешь пос-слушать — то не посзволь мне зам-мёхсзнут-ть, хех, — всё ещё слегка улыбаясь, ты посильнее спрятал свои руки в карман толстовки и продолжал всеми силами показывать то, что можешь идти даже так, хотя я видел, что твоя правая нога почти не касалась земли, да и смотрел ты только в мою сторону, видимо, ориентируясь в пространстве лишь на мой голос.       Наконец-то я начал чувствовать своё тело. Я быстро снял пальто и накинул его на тебя, сильнее укутывая шею и стараясь рассмотреть ещё какие-нибудь ссадины. Их оказалось предостаточно: новые, старые, только-только зажившие и только-только расцветающие. — Ох, с-спас-сибо, конетчно, но я же пошути- А-а-а-а! — подняв тебя на руки, я знал, чего ожидать: криков, просьб опустить вниз и ударов по всему моему телу, кроме лица. — Отпус-сти! На- — Эрр, заткнись в тряпочку и потерпи. А если тебя надо отвлечь самого себя от моих касаний, то будь добр, поведай-ка свою историю, — борясь с желанием закрыть уши от криков его высокого голоса, я наконец-то вспомнил, что он не любит прикасания к себе. Хотя сейчас, вроде бы, он мог стерпеть мои. Отчего-то ком вновь возник, а душа начала сильнее болеть от совести. Вау, она у меня есть? — А ч-чего гов-воить-то? Ну х-хуйня ис-стойия, ес-сли кратко, — слегка грустно и уже более спокойно обронил ты, прекращая меня бить, складывая руки лодочкой и стараясь их хоть немного отогреть. — Ну, я это и без тебя прекрасно вижу. — А я н-нет.

***

      Но в конце концов он мне рассказал о том, что же с ним случилось за эти шесть лет. Как только я переехал, Эррор сразу же подал свои документы в одну шарагу, с лёгкостью побеждая в конкурсе на бюджетную основу. Претендентов было мало, да и если были, то только совсем отпетые наркоманы, которые ничего в этой жизни не страшатся.       Но это было лишь началом. Вскоре оказалось, что техника в том месте держалась лишь на драйверах 1997 года, так что выполнять задания очень старых и зверских педагогов ты вряд ли бы смог. Хотя, это же ты, Эррор. Так что вскоре техника была более-менее обновлена и починена твоим иногда страшно-гениальным мозгом. Это бесило педагогов, но они ничего не могли сделать: задавали сделать что-то за пять минут — ты делал; просили за день написать больше ста строчек кода — ты писал; запирали тебя в кабинете, чтобы ты опоздал на другую пару и сбил свою посещаемость — ты взламывал замок, оказываясь на паре за несколько минут до сломанного звонка.       Но за это ты же и поплатился своим здоровьем. Постоянная нервотрёпка, бессонница, безвывозное сидение за компьютером. И вот, в конце выпуска твоё зрение могло показать тебе лишь слабые очертания предметов. Тут-то и заметили твоё состояние братья. Но, как ты и сказал, уж лучше бы они продолжали быть ко всему с тобой связанным слепыми.       Нужно было срочно делать операцию — в противном случае ты бы потерял своё зрение. Хоть мы и знаем, к чему это всё в итоге привело, но для меня было неприятной неожиданностью узнать, что твой самый старший брат, Гено, пропал в один из дней. Новостей о нём не слышно уже как два года. Труп так и не нашли, записей о нем тоже, да хоть что-то — будто его никогда и не существовало. Фреш же поступил как всегда по-подонски: ушёл крутить рулеточку в каком-то подвале, а после заложил вашу квартиру. Ты попытался аннулировать последний контракт, но это вылилось в нашу сегодняшнюю встречу. Интересно, а если бы я остался с тобой или же наоборот потащил тебя со мной в столицу, то всё произошло бы иначе? Возможно, тогда бы мы… Возможно, тогда мы смогли бы сохранить то «только мы с тобой».       Но я думаю, что мы успеем это всё наверстать. Я смогу помочь тебе. Не обещаю найти Гено и вывести Фреша из этого азартного дерьма, но вот вернуть обратно квартиру, почувствовать наконец-то не только горечь от воспоминаний достаточно счастливого детства, но и создать такое же время и воспоминания уже во взрослых годах… И даже если ты этого не захочешь... Уж я-то точно знаю, как всё сделать так, чтобы ты ни за что не отказался от счастья.