«Адам! Тебе плохо? Тебе больно? Ты ненавидишь меня? Мне плохо! Мне больно! Я ненавижу себя! Как я ненавижу себя! Нужно было убить их всех… а я смотрел, как ты сжимаешься на полу, как ты страдаешь! Мой Адам! Ты необыкновенный! Ты сильный! Ты смелый! Какой ты красивый… Я теряю тебя, так и не обретя. Мучительно осознавать, что никогда не дотронусь до тебя, не поцелую, не вдохну, не почувствую. Никогда! Черт! Я реву, как дошкольник! Я не могу это остановить. Ты приходишь в каждый мой сон, но во сне мне тоже невозможно насмотреться на тебя, ты ускользаешь. Во сне ты не говоришь со мной. Во сне ты презираешь меня, уходишь, оставляешь, не замечаешь… И я реву и во сне тоже! Пожалуйста, хотя бы во сне будь рядом, хотя бы там разреши коснуться твоих губ… Я аккуратно. Я нежно. Я чуть-чуть… Не могу даже просить прощения, знаю, не достоин его. Я тебя люблю. Это лечится?»
— Нет! — ору я в открытое окно. — Это не лечится, придурок! Сдохни! Не-на-ви-жу! Уборщик-таджик удивлённо поворачивается на мой крик. Вопросительно показывает себе в грудь, типа «это мне?» И я хлопаю оконной рамой. Кладу письмо под стекло. Я вычислю тебя! Ублюдок!Письмо второе
5 сентября 2013 г. в 23:41
Теперь я присматриваюсь, принюхиваюсь, поджидаю. Состояние — всегда в засаде, чтобы обнаружить автора письма. Анализирую каждый взгляд и каждое слово в мой адрес. Пытаюсь вычислить, подкараулить, засечь. Ни черта не получается! Каждое утро одно и то же.
— Привет, солнце! Кого ночью согревал? Кому так повезло? Ты так внимательно на меня смотришь, лапа моя! Хочешь мне что-то предложить? — Макс.
— Что вылупился, долбоёб? Может, по лбу? — Фара.
— Лютик! А не потренировать ли тебе группу чирлидеров, раз в команду не хочешь? К нам на перерывчики на разогрев. Ты с пампушками и в гольфиках круто будешь смотреться. Да и в нашу раздевалку мы тебя запросто пригласим. Подумай! — Багрон, приобняв за плечи.
— Ап! Угадай, кто? — Бетхер мне закрывает глаза. — Угадаешь — поцелую! Не угадаешь, рассержусь, стукну, будет бо-бо.
— Приглядываешься? И? Нравлюсь? Или это ты от страха шары выпучил? Эх ты, пиздёныш! — Ник.
Привычные приветствия, проявления внимания в мою сторону. И ни один из отморозков не зацепился отчаянным взглядом, ни один не заикнулся растерянно, ни один не отвернулся стыдливо. Может, это письмо — мой личный глюк? Возникла даже шальная мысль — я его не сам себе написал случайно? Как в кино, раздвоение личности… даже у Юпи поинтересовался:
— Слышь, Юпи, ты за мной ничего такого странного в последнее время не замечаешь?
Друг внимательно на меня посмотрел, обошёл вокруг, понюхал и заорал:
— Ты не Лютик! Ты пришелец! — трясёт меня за пиджак. — Верни Лютика! Верни его!
В общем Юпи ясно дал понять, что со мной все нормально. Поэтому вернёмся к своей обычной тактике – буду обходить отморозков стороной, буду выжидать и наблюдать.
***
Ничего не изменилось, никто не изменился. По-прежнему похабные записки, бесконечные подъёбки, тупые подножки, бездарно разыгранные сцены и пошлейшие намеки. И только белой меткой под стеклом стола в моей комнате будоражило и напрягало то письмо. Оно не имело никакого продолжения. Значит… это был не прикол?
В Born-dance делаем новую программу. У руководителя – Дэна Лу - новая идея, от модерна а-ля «Тодес» и шаффла перейти к экстремальным направлениям, показать всю палитру современного уличного и клубного танца. Здесь и понадобился мой скромный опыт в street dance. Меня включили сразу в несколько номеров на первый план – и в прыжковый изнуряющий джампстайл, и в с виду шуточный, но на деле выматывающий локинг, и в пару с самим Дэном на сцен-батл брейк-данс. Я доволен. Правда, нешуточные страсти в группе развернулись вокруг вакинга, который Дэн захотел ставить аутентично - парни в лосинах и кэблах, но «запорожских казаков» он решил обойти в части живой акробатики. Некоторые танцоры демонстративно отказались, к тому же для лосин нужны прямые ноги плюс пресловутая выворотность. Кто тут главный по пластике и основным позициям классики? Я и ещё несколько товарищей! В танце участвовали и девчонки, что несколько скрадывало голубой подтекст движений, так как дам приходилось вертеть и нагибать!
Тренировки каждый день! Перетерпеть школьную каторгу и в студию. Ритм, выбиваемый телом, и полёт над полом заводят меня больше, чем что-либо. В танце я свободен, хотя каждое движение и связка вызубрены и отточены. Мышечные боли после тренировок — сладостные ощущения, синяки от падений – почетные отметины. После значительного перерыва я выкладываюсь на сто процентов, мама вздыхает, говорит, что похудел, что выгляжу больным, одни глаза остались. Мама лукавит, я и до этого не был толстым, просто тело стало более твёрдым и подобранным. И я балдею от этого состояния!
Дэн предложил попробовать брейк на улице в рамках антиалкогольной акции «Пиву нет!». И наш коллектив выперся на городской «бродвей» — пешеходку, установили динамики и под бухающую композицию DJ Traps на мерзлом, но сухом асфальте осуществили мечту нашего руководителя. Было классно, драйвово, куражно! Вокруг собралось много зевак, среди которых нашелся знаток брейка и даже ввязался с нами в батл, чел неплохо двигался. Был приглашен Дэном в группу. Мы смеялись, импровизировали, лепили крутые выражения лиц, изобразили даже контактный брейк, где меня подбрасывали выше голов. В какой-то момент зажигалова я увидел в толпе прохожих два ненавистных лица. На нас (да что там, на меня!) пялились Эрик Бетхер и Макс Сальников. Они-то как раз были с пивом! Достояли до конца выступления, выслушали рекламную речь Дэна. К счастью, не подошли и даже ничего не выкрикнули.
Но присутствие ублюдков на dance-акции на мне отразилось в прямом смысле слова. На следующий же день, на большой перемене припекло, вчесал в туалет. Блин! Как только зашёл, так сразу собрался назад. Все отморозки здесь, весь коллектив уродов! Стоят, курят, гогочут. Уйти мне не дали. Покровский тут же прихватил меня за одежду и втолкнул назад:
— Лютик! Ты же только пришёл! Куда собрался? А отлить?
— Придется потерпеть, — злюсь я. — Отцепись от меня, урод!
— Чё он меня оскорбляет? — завопил долбаный футболист.
— Ай-яй-яй, как нехорошо! — зацокал Макс. — Мы, можно сказать, к нему со всей душой, а он… Протии-и-ивный!
— Иди, ссы… не стесняйся! Что мы, причиндалов не видали! – высказывается Фара.
— А может, у танцоров особые причиндалы! — вмешивается Бетхер. — Вы бы видели, какие он шпагаты выписывает. Полное ощущение, что яиц там как бы и нет.
— Как же он без них, бе-е-едненький! — запричитал Макс.
— Станцуй нам, Лютик! Слабай приватик! Тут и места типа достаточно, — весело предложил Багрон. — А то обидно! Эти двое полюбовались, а мы в пролете.
— Отъебитесь от меня! — ору я, пытаясь вырваться из лап Покровского.
— Нехорошо, такой красивый, милый мальчик, а такие некрасивые слова говорит! – выговаривает в ухо Ник и толкает меня в Фару, тот отпихивает в Багрона…
Чёрт! Ублюдки! Они ржут и не просто толкают от друга к другу, но ещё и щипают за задницу, в пах. Не могу терпеть! Ну и пусть их пятеро! Отталкиваюсь от Бетхера, подпрыгиваю и ногой в челюсть самому опасному — Фаре. Тот взвыл, откатился к стене. Ублюдки резко остановились, ошалев от моей прыти, я думал успеть выбежать вон, но Покровский меня сцапал. И началось, налетели…
В грудь, в живот, под зад, я падаю, кто-то меня пинает. Как больно! Не вижу, кто бьёт, кто пинает, слышу только мат, слышу Фара загудел: «Мне-е-е-е его-о-о-о!» Всё, сейчас убьёт! Железные руки вцепляются в меня и выдёргивают с пола, как котёнка.
— Фара! Только не убей! — весело кричит Бетхер. — А то выговор в личное дело!
Но Фара не бьёт, он тащит меня к унитазу. Ёо-о-о! Перекидывает через руку, нагибает, и мои волосы в канализационной воде. Нагибает ниже, зажав шею, лоб обдает холодом, а в нос ударяет мерзкий запах… Неужели окунет полностью? Блядь, урод!
— Гы-гы-гы! Жаль, что он так и не поссал! — старается Макс.
Фара резко отрывает меня от туалетного фарфора и в прямом смысле слова бросает в стенку. Я скатываюсь вниз, получаю пинок от кого-то из долбоёбов прямо в пах, а-а-а… Я кричу. Или визжу? Меня рвёт снизу и изнутри, во мне нож, во мне топор… Кручусь щекой по грязному холодному кафелю, что-то ору, но не соображаю, что именно… Наверное, проклятия. Не-на-ви-жу! Как невозможно больно! Как невыразимо мерзко! Видеть эти рожи, слышать их, знать их… Не-на-ви-жу!
Бетхер склоняется надо мной:
— Заметь, Лютик! Мы гуманно не трогали личико. Красота, она спасет мир!
— Но не спасет яйца! – ржёт Багрон и тут же кому-то восторженно добавляет: — Нихрена ты ему вмочил! Это он ещё героически переносит…
Видимо, был звонок на урок, я не слышал, всё вокруг смешалось в какофонию: и их реплики, и шум канализации, и звон в ушах. Но ублюдки засобирались на литературу, блядь, о любовной лирике Маяковского будут рассуждать. Не-на-ви-жу!
Они дружно вывалились из туалета, но потом вдруг дверь открылась, и я вновь вижу перед собой ноги. Рядом с лицом падает упаковка обезболивающего.
— Выпей пару штук сразу. Ношу с собой из-за бокса.
И кто это у нас такой заботливый? Это был Макс.
Я лежал на холодном полу минут двадцать. Потом с трудом встал и действительно принял две таблетки, запив водой из-под крана. Смотрюсь на себя в зеркало. Хорош! Мокрые всклокоченные волосы, грязная щека, скрюченная поза, на губе кровь, это я сам прокусил. В глазах дрожит обида. За что? Почему я? Не сдержался, заревел. От боли, от злости, от безысходности. Потом ещё долго полоскал лицо холодной водой, пытаясь смыть запах унитаза и красноту от слёз. Они не должны видеть, что я плакал.
Уйти сейчас тоже не могу. Рюкзак с кошельком, телефоном, ключами в классе. Нужно ждать перемену. Иду, шатаясь, в коридор. Сажусь на подоконник, жду, меня мутит... а в голове мысль своевременная: «Как я танцевать буду? Смогу ли?»
Звонок на перемену резко вырвал меня из коматозного состояния и выгреб учеников из класса. В том числе из литературы. Юпи вышел одним из первых. Подскочил ко мне:
— Лютик! Ты что? Тебе плохо? Тебя били?
— Кто его мог бить? — мерзкий звук исходит от Бетхера.
— Что случилось? – а это из кабинета выползла Ирина Сергеевна, наша воздушная филологиня. — Что произошло, Адам? Почему тебя не было на уроке?
— Мне стало плохо, — выдавил я из себя. — Что-то с желудком…
— Гы-гы-гы! — это заботливый Макс. — Обосрался парень!
— Максим! Что за выражения? — гневно сделала замечание училка. — Адам, ступай-ка домой. Так, надо, чтобы тебя кто-нибудь проводил. Кто доведет Адама до дома?
— Я-а-а-а! — восторженный хор разнокалиберных голосов. Конечно, следующая — алгебра, всем охота пропустить!
— Эрик! Помоги однокласснику, — распорядилась Ирина Сергеевна, нашла доброго самаритянина.
Этот придурок с радостью выхватывает из рук Юпи мой рюкзак и стаскивает меня с подоконника. Практически взваливает на себя и волочет на выход, покрикивая:
— Посторонись! Поберегись! Разойдись! Здесь заразный, не подходи!
Я не сопротивляюсь, мне плохо, ничего не хочу. Бетхер вызывает такси и выпытывает у меня адрес. Всю дорогу он прижимал меня к себе и нежно поглаживал по спине:
— Всё пройдет. Всё заживет. Терпи казак, атаманом будешь…
Потом, обняв меня за талию, тащил меня на наш пятый этаж, рылся в рюкзаке — искал ключи. Втолкнув меня в квартиру, не ушёл. Уложил на диван и даже снял с меня ботинки! Эрик хозяйски прошелся по нашей съемной квартире, морщил нос. Заглянул в шкаф, понюхал мамины духи на трюмо, включил и выключил фен, нашел пачку моих фоток из львовской студии, рассмотрел, улыбаясь. Затем наклонился ко мне и, теребя мне волосы, проникновенно сказал:
— Лютик! Ты славный, правда! Но ты прямо напрашиваешься. Мимо тебя не пройти. Хочется прижать, чмокнуть. Ты же просто душка! И танцуешь ты божественно, я весь обзавидовался, глядя на тебя. Станцуешь мне? Ну… когда подлечишься? Когда ваш вожак сказал, что вы вакинг танцевать собираетесь, я чуть не кончил, тебя представив! Ну? Станцуешь мне этот самый вакинг? В лоси-и-инках! У меня дома. Пли-и-из! Короче, рассмотри мою заявку положительно. А я пошёл. Не болей!
И он выперся из комнаты. А я остался, наконец, один. Долго не мог заснуть. При каждом повороте, при каждом движении боль. А в голове тукает: «Башкой в унитаз, башкой в унитаз, башкой в унитаз…» Так и валялся: то ли сон, то ли бред, то ли рёв. Когда пришла мама, пришлось рассказывать, что случилось, сильно смягчая действительность. Мама схватилась за сердце:
— Адаша! Может, в полицию? Может, надо было к директору идти? Как же так?
— Мам, я справлюсь сам! Я же у тебя крепкий! Ничего страшного не случилось. Все дерутся… Эрик меня потом проводил… извинился… Всё нормально.
И самому противно. «Эрик извинился!» Но у матери и так забот много. В России выходцев из Украины не жалуют, доброй работы не дают. Мать сидит с чужим ребенком, она няня. Сегодня пришла подозрительно рано. Видимо, у работодателей приступ родительской заботы приключился. Я бодрюсь, резво шагаю в свой угол – в маленькую комнатку, переделанную из чуланки. Там у меня стол и кровать, высоко под потолком телик. Решил, что завтра не пойду в школу. Нужно отлежаться. Решил – и не пошёл! Мама даже не узнала!
***
Проспал всю первую половину дня. Рассматривал себя в зеркало: на пузе, на груди, на бедрах красноречивые синяки. Двигаться больно. Как танцевать? А я пойду! Сегодня есть тренировка вечером. Может, танец разгонит боль, разобьёт на мелкие кусочки? Да и обиду развеет, хоть на время, на вечер.
Звонок в дверь. Кто это? Юпи? Не должен! Он ко мне в гости ходит только виртуально, через инет. Вчера весь вечер, можно сказать, у меня просидел. Выспросил всё про ублюдков. Сказал, что сегодня уезжает к бабушке. Сегодня суббота. Нет, Юпи не должен прийти. Ползу к двери!
— Кто?
Молчание в ответ.
— Кто-о-о?
Молчание. Но я всё-таки открываю (стоило ли спрашивать?). На лестничной площадке никого. На полу вдвое свёрнутый белый лист. С трудом наклоняюсь и беру его, как бомбу, осторожно и со страхом. Раскрываю. Письмо. Напечатано. Мне.
Не читая, ору в нутро тёмного колодца подъездных лестниц:
— Кто ты? Ублюдок! Ненавижу тебя! Кто ты? Выходи, трус!
Молчание в ответ. Вдруг - хлоп, звук двери. Я срываюсь внутрь квартиры, припадаю лицом к оконному стеклу, пытаюсь увидеть того, кто вышел. Пусто. Никого нет. Только молодой таджик уныло метет двор, нацепив на уши наушники. Убежал. Спрятался. Скот! Что он там пишет?