Письма

             Никуда я не поехал с мамой в зимние каникулы. Мои билеты пропали. Как и билеты Ника. Он уговорил мою рыдающую маму оставить меня на каникулы у Покровских под его присмотром. А своим просто сказал, что никуда не поедет. Покровские определили Фару в дорогущую клинику, там уже 30 декабря сделали операцию на колено.       В ночь с тридцать первого на первое мы пошли в палату к Фаре. Все. Меня вели за шкирку. Ник почему-то думал, что я сбегу. Парни взяли с собой коньяк. Я — маминых пирожков и чесночных гренков. Фара возлежал на высокой кровати, оснащенной какими-то механизмами. Его нога была устроена на небольшом возвышении, обездвижена. На шее толстый воротник Шанца. На лбу из брови — свежий шов, залитый каким-то медицинским клеем. От виска к щеке дугой фиолетовый кровоподтёк.       Когда мы ввалились в комнату, Фара засмущался, растерянно заулыбался. Парни жмут ему руку, треплют волосы, бодро здороваются, задают всякие глупые вопросы про здоровье, про какие-то «дела»! Багрон отчитывается о баскетбольном турнире. Бэтхер в лицах рассказывает пошлейшие анекдоты. Макс сообщает, что у него счастье: Юля Пуговкина из сороковой школы, за которой он ходил в последнее время по пятам, снисходительно согласилась стать официально его девушкой. Ник описал новую машину его отца, Джеймс Бонд нервно курит. Молчали только я и Фара. Ринат избегал смотреть на меня. А я на него.       Закрыв комнату на защёлку, парни налили в мензурки коньяка, и Эрик произнёс пламенную речь:       — Ну, други! Проводим год! Не такой он и хуёвый был. Но будущий должен быть все же лучше! И еще, Фара! Ты нам сейчас все расскажешь! Чок?       Все стукнулись пластиком и проглотили обжигающую жидкость. Мамины пирожки мгновенно разошлись по рукам, в мешочке осталось всего три. Мы молча уставились на Фару.       — А что рассказывать-то? – хрипло выдавил из себя Фара. — То, что идиот, так я и так понял уже…       — Как ты оказался в боях?       — Меня Дударев, хозяин «Бонзы» и любитель миксфайта, давно звал. Но ведь мне восемнадцати не было. А там нужно официальное согласие писать от себя лично, в том, что если убьют, претензий никто иметь не будет… Он обещал поддельные документы, с другим именем. Типа все поверят, что я совершеннолетний. Я не соглашался. А в тот день я… я решил… что… если меня убьют, то действительно никто не будет иметь претензий. Ну… я был не совсем вменяем… Прибежал в «Бонзу», Дударев встретил меня как родного. Я согласился на новое имя, но с тем, чтобы все деньги он передавал матери, также маме письмо написал, чтобы она не волновалась сильно. Меня увезли на какую-то дачу. Я там тренировался. А потом, где-то через неделю, и бои начались…       — Тебя кололи? — спросил Макс.       — Да, перед первым боем… хм… какой-то озверин. Во время спарринга такой кураж появляется… зато после… без сил падаешь, спишь, спишь, спишь… Я после первого боя спал сутки! Еще обезболивающее кололи… Я жил как в тумане, во времени и в пространстве потерялся. Но к новому имени привыкнуть не мог все равно…       — Фара! Ты же мог сдохнуть! Там же профи бьются! В основном кикбоксеры! А ты все равно сопляк! — вскричал Макс.       — Я не думал об этом… Туман… — слабо улыбнулся Фара. — Простите меня, мне Лютик сказал, что вы переживали, искали меня… а я… слабак…       — Ну… начинается! — взвыл Бетхер. — Ты слабак да ещё один слабачок больше часа в чреве машины голые лежали на морозе. Как вы не замерзли-то, не понимаю!       — Тебе не понять, Эрик, — вставил Ник. — Любовь!       И все покраснели!       — Ник, прекрати! — проговорил Ринат. — Ребята, спасибо вам за всё! Мне повезло с друзьями…       — С Лютиком тоже! — гнёт свое Ник. — Как он орал адрес! Молодец!       — Между прочим, — тихо сказал я, — именно из-за твоего звонка меня чуть не убили…       — Не убили же! Ладно, дядя Толя был рядом, он быстро СОБРовцев вызвал, время позднее — пробок нет, домчали за час. Потом еще минут десять операция длилась…       — А как догадались, где нас искать? Быстро ведь нашли!       — А нам какой-то дядька сказал, что вы в его ауди сидите, он понял это по осадке машины, когда за Дударевым и Крюковым побежал.       Парни налили ещё коньяка. И теперь выпили за восемнадцатилетие Рината.       — Мы с тобой! Мы рады, что ты нашёлся. У тебя все наладится! — желал Макс другу и выразительно взглянул на меня.       Ровно через пять минут после двенадцати все засобирались кто-куда. У всех есть новогодние вечеринки. Кроме меня. Но я тоже засобирался. Ник развернул меня от двери.       — Нет, Лютик! Ты остаешься. И не дай бог…       Мы с Фарой остались одни. Я сел на краешек его кровати.       — Адам! Прости Ника, и меня тоже… — прошептал Ринат. — Конечно, иди домой! Ты ничего не должен мне! Правда!       — Должен… хотя бы понять. Я останусь.       И я остался. Правда, мы промолчали два часа. Я не знал, что говорить. Любые истории, сюжеты и объяснения казались сейчас фальшивыми. Естественным было только молчание, обоюдное прислушивание друг к другу. Я разглядывал его левую руку, покоящуюся на простыне. Ухмыльнулся и положил на нее свою тонкую и маленькую. У меня мальчишеская, у него мужская. Но мы почти ровесники. Мне восемнадцать будет в сентябре! Мы разные. Он тоже разглядывал мою руку, смотрел грустно… Потом выбрался из-под моей ладони и пальцем стал водить по моему лицу, я позволял ему рисовать брови, нос, губы, линию подбородка. И это весь секс. И никаких приставаний, поцелуев, страстных порывов.       Я уснул рядом с ним, на его руке, прижавшись к его боку, практически свисая с кровати. И когда утром пожаловала медсестра, на нас наорали, и меня выперли из палаты. Я только успел сказать:       — Пока! ***       Бамс! Комком бумаги по башке прилетела записка! Физичка, Наталья Юрьевна, тут же отреагировала:       — Лютый! Что за переписка на уроке? Скоро ЕГЭ, а у вас всё игры на уме! Сафаров! Не нужно отпираться. Я видела, кто кинул! К доске! Ринат, хромая, идёт между партами.       А я разворачиваю листочек. Написано. От руки. Мне.

«Адам! Я так горжусь тобой! Ты просто демон, когда танцуешь. Я ничего не понимаю в этих па, но я понимаю тебя, твои движения, они честные и смелые. Ты становишься не Лютиком, а Лютым! Ведь это неправда, что ты пообещал Бетхеру станцевать ему тет-а-тет? Я его шутки, видимо, перестал понимать! Я наивный идиот. В общем, фингал у него под глазом — это от меня. Ты пойдешь сегодня в кино со мной? В этот раз без повязки. Если я вместо фильма буду смотреть на тебя, можешь мне треснуть по лбу. Я обещаю, что буду стараться, посмотрю, наконец, на игру Д.Деппа! Короче, билеты я уже купил. И мама звала тебя в гости... Дашь списать матешу? Повернись ко мне! Умираю — хочу посмотреть на твои глаза! Я тебя л.»

      Хм. Опять письмо? Ринат в школе практически не разговаривает со мной, не подходит. Смущается, если подхожу я. Ему легче написать. Сегодня целое письмо, не записка! Номер восемь, число бесконечности, он не остановится... Пока я не остановлю. А мне нравятся его письма, его сломанный нос, робкие губы, железные руки и застенчивые серые глаза... Не остановлю. от автора: Жаль, что на этом сайте нельзя писать кластерные произведения: примерно с шестого письма можно было бы уйти по ссылочкам на три возможных варианта. 1) Писатель Фара 2) Писатель Ник 3) Писатель Бетхер. Второй вариант закончился бы плохо для Лютика, а третий - для писателя. И еще, с трудом удержал себя от того, чтобы одного из друзей не сделать гадом, который определил Фару к Дудареву. Этот вариант закончился бы плохо для меня)))